Текст книги "«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав"

У нас привыкли к названиям промышленных обществ и вообще коалиций; но ведь за всеми этими социальными объединениями по специальностям и профессиям, временными или продолжительными, отнюдь не скрывается ничего, кроме стремления исключить свободную конкуренцию. Мы говорили уже о том, как при этом, в конце концов, союзы рабочих и союзы предпринимателей вступают в двойные ринги, неограниченной властью которых обирается потребляющая публика. Государства обязаны изыскать меры, как против всяких рингов и заговоров с целью повышения цен, так и против их специальных форм. Все это проще всего осуществляется через категорическое законодательное запрещение сговоров, исключающих конкуренцию. Подобные взаимные обязательства, – например, в известной области не предлагать ничего потребляющей публике или определенным образом повысить цены, – такие обязательства не только должны быть объявлены перед судом с точки зрения права лишенными силы со всеми их последствиями: они должны быть еще подведены под категорию преступлений, публично наказуемых. И денежные взыскания для такого рода проступков отнюдь не достаточны. Наконец, дело должно быть поставлено так, чтобы подобные затеи и манипуляции считались делом, марающим честь.

6. Из Англии появились эти модные фасоны, в которые облеклись на материке и повсюду в мире союзные и цеховые организации, по возможности ослабляющие конкуренцию в сфере предприятий и труда. А Северная Америка, т. е. опять-таки арена деятельности британской расы, стала для мира главной школой колоссальных рингов. К рингам нельзя будет приступить вплотную с уголовным правом, даже с большими наказаниями, чем простые денежные штрафы, если не решатся законодательным путем бороться с самым принципом, душащим конкуренцию, и со связанной с ним социальной барышнической войной. Начать нужно уже со всяких практических шагов, дышащих общественной враждебностью против отдельных лиц, т. е. прежде всего с ввезенных из Англии бойкотов, и нужно карать уголовным порядком за опорочение и объявление под опалой личностей и предприятий. И притом вовсе не нужно считаться с тем, ссылается ли такое опорочение на верные или на лживые факты. В случае оклеветания, которое не связано с бойкотом, подобный вопрос, конечно, имеет полное значение; там должно требоваться доказательство справедливости утверждений. Но бойкот сам по себе является при всяких обстоятельствах недопустимой формой действия и потому во всяком случае должен подвергаться наказанию.

В аналогичном духе нужно действовать и против всяких союзнических стремлений, которые сковывают неотчуждаемую свободу личности и конкуренции. Однако мы напоминаем здесь о том, при какой только основной политической предпосылке согласны мы признать эти задачи государства в его отрицательной государственной функции. Именно, как показывает вся эта заключительная глава, мы предполагаем, что сначала в различнейших направлениях укоренится правомерная воля, т. е. что во время действия правового протектората и после подготовительной стадии, им созданной, будут работать на пользу права всесторонне, а не только по отношению к отдельным случаям. Но без предварительного кризиса правовой протекторат, опять-таки, немыслим. По крайней мере, при нынешнем состоянии правительств такой протекторат возможен только в косвенной и частичной форме. Как могли бы явиться личные покровители права или даже только что-либо им аналогичное, если бы их пришлось искать между правительственными органами, которые по привычке продолжают обыкновенные внутренние и внешние грабительские процедуры. Нельзя на одном конце ввести в силу действительное право, когда на другом конце делается вещь, прямо ему противоположная, т. е. защищается несправедливость. Дух вылит из одного материала. Только при всесторонней борьбе решительная защита права имеет достаточные шансы на успех. Иначе могут получиться, в лучшем случае, лишь отдельные, совершенно частичные ограничения союзнического барышничества; радикально же вырвать зло подобной полумерой нельзя.

Поэтому если мы и стачки причисляем к тому, что в конце концов должно быть устранено, то мы предполагаем уже высший режим, обладающий достаточной моральной силой, такой режим, который иными способами обеспечит справедливые цели стачек и предоставит нечто лучшее в замену дикой коллективной самопомощи. Уже теперь ясно, что нельзя изгнать рингов и тормозов со стороны предпринимателей, если не вмешаться законодательным путем в стачки и не ограничить их, по крайней мере, специально мотивируемыми исключительными случаями, т. е. не ограничить их до самой крайней степени. Если же налицо будет всесторонняя правомерная воля, т. е. фактически появится возможность высшей моральной инстанции, то отпадет всякое основание и для последних остатков стачечного режима.

7. Кто верит, что социальное развитие могло бы пойти само по себе отдельно и стать доступным для действительного права, тому мы напомним, что радикальное решение надо искать как раз в чисто-политической области. Этот наш принцип, следовательно, рассчитывает на силу оружия; он не допускает обмануть себя тем, что будто бы и без изменения политического строя закономерная социальность могла бы иметь хотя бы лишь умеренные шансы на успех в смысле действительного права. С компасом права нужно справляться при всяких обстоятельствах и попытаться даже при существовании старой грабительской политики внести возможные поправки в отдельные направления общественного правового устройства. Кроме того, и право, культивируемое юристами, должно быть оформлено и трактуемо в несколько более свободном и совестливом духе; но только пока продолжает существовать внешняя хищническая политика; состояния, при частичных улучшениях внутри их, будут делаться еще более противоречивыми и будут принуждать к радикальному лечению. Пока же, т. е. до того, как приступлено будет к единому общему решению политической и социальной проблемы, пусть не жалуются на отсутствие логики и особенно на то, что для известных задач при таких обстоятельствах не может быть точного и полного решения. Действительное право именно в том и обнаруживает свою последовательность, что отнюдь не удовлетворяется отрывочными мерами. Социальная область, как мы ее очертили в предлагаемом сочинении, простирается прежде всего дальше противоположности труда и капитала. Эта противоположность – отнюдь не самая важная. Уже в чисто экономической области оба класса производителей могут в какой-либо деловой области вступить в союз, чтобы обирать все общество, рассчитывающее на известные продукты. И противоположность в смысле вооружения, которую мы подробно охарактеризовали в ранее выпущенном сочинении «Вооружение, капитал, труд» и рационально исследовали в смысле антимилитаристическом, также не была достаточной, чтобы создать полное представление о размерах общественной и государственной проблемы. Социальное спасение, как мы его понимаем, по руководящей нашей идее, простирается на все, что в частной и публичной области грозит перейти в варварство. В материале, нами обработанном и связанном одним словом социальность, необходимо имел место выбор с целью довести до полной очевидности новые характерные черты наших аксиом о справедливости.

Однако чтобы привести пример иного рода, обнаруживающий значение идеи социального спасения, мы укажем на область, которой мы, правда, касались очень часто при случае, в форме замечаний, но еще не охарактеризовали ее в связи с прочими социальными отношениями. Это сферы здоровья, т. е. область целостности тела и нервной системы, против которой все более и более вздымается шарлатанский поток привилегированного, принудительного медицинского насилия. Искусственное заражение болезнью при помощи прививки телячьей оспы, чем приветствуют вступление в мир новорожденных, при всей его чудовищности и столетней практике, поддерживаемой только принудительными наказаниями, является еще пустяком в сравнении со всем тем, что теперь уже натворили медики в области загрязнения крови разными сыворотками и что еще подготовливается ими для будущей принудительной своей работы. Бешенство, дифтерит, сифилис, рак – только что не сумасшествие, к которому лучше всего была бы приложима такая работа, – были или должны быть прививаемы, и если одна модная прививка потерпела фиаско, вскоре появляется другая проституирующая науку вещица подобного же сорта.

Никакие уродливые выдумки и назойливость попов, даже чудотворящего сорта, не шли так далеко и не были так опасны для человеческого рода, как указанное медицинское инфекционное варварство, которое со времени пастеровского первого института по прививке собачьего бешенства в Париже и подобных же других выступлений названного еврея роскошно развилось на государственные средства в виде особых инфекционных институтов. Если, кроме таких прививочных оргий, распространяющихся в мире при содействии бактерийной фантастики или без неё и навязанных людям и скоту, принять в расчет еще потакающие преступлению дикости так называемой психиатрии, то получается отчасти уже готовое, отчасти еще подготовливаемое варварство практического и теоретического сорта – варварство настолько отвратительное, что с первым из них можно покончить только уничтожающими уголовными законами.

Вивисекция при этом является первым преступлением, одновременно теоретическим и практическим. Поэтому все указанные врачебные приемы можно метафорически охватить одним общим выражением «вивисекция человечества». И на самом деле, человеческий род здесь вивисецируется не только в отдельных личностях, но и как общее цельное тело, и подпадает медицинскому произволу и варварству. Следовательно, и в этой области может помочь только правомерная воля в нашем смысле слова; и эта воля не только покончит со всяким медицинским принуждением, т. е. не только оградит публику от указанных телесных насилий, но должна будет защитить запрещениями и уголовными наказаниями животное и человека против всякой подобной практики, вместо того чтобы, как теперь, роскошно отпускать средства на большую часть таких манипуляций из денег, собранных путем налогов. Итак, и разобранное весьма важное обстоятельство обнаруживает, насколько собственно политика неотделима от вещей, по-видимому, исключительно социального порядка.

8. По отношению к будущим состояниям нужно так же хорошо различать друг от друга политические и социальные изменения, как и оценивать их необходимые взаимные соотношения. Если подумать о разнообразии социальных фантазмов о будущем, не заботящихся о будущем политическом строе, то легкомыслие подобных порождений кажется тем более странным, что уже простая перемена политического строя является подлинно трудной задачей. Обезглавливание королей и вообще устранение династий мало что значит, если на место власти прежних господ является власть других элементов, которые обзаводятся почти теми же атрибутами власти, т. е. сохраняют все прежде изобретенные орудия власти и пользуются ими в своих целях. Последнего рода вещь уже свыше столетия на самом деле совершается во Франции, наиболее образцовой стране в смысле перемен строя. Под конец еврейство овладело там орудиями власти и в этой позиции самым основательным образом обирает народ и государство. Кроме того, нет никакого ясного представления о том, что еще должно случиться после всех этих прецедентов; ибо такая юдореспубликанская, чтобы не сказать для комизма – юдоаристократическая форма правления должна быть названа скорее варварским хаосом, нежели политическим строем в серьезном смысле слова.

Да и какая польза починять формы строя, если материал, т. е. еврейский материал, остается тот же самый! Этот материал должно было бы интернировать в Алжире и таким образом отделением евреев от государства франков ответить на еврейские шутки, поверхностно кропавшие отделение церкви от государства. Из такого требования видно, что более важен вопрос что, нежели вопрос как, – разумеется, при предположении только, что средства хороши. Нельзя отстоять истинного права и нельзя вкоренить соответствующей ему правомерной воли, пока против неё стоят тормозящие дело расовые элементы. Последнее имеет силу не только для Франции и для русской будущности, но и для всего мира.

Поэтому правовой протекторат, который не сумел бы одержать верх над еврейством, не был бы протекторатом. Вместо того чтобы заниматься преждевременно вопросами о строе, лучше сделают, если сначала пересмотрят материалы и содержание нынешних государств и обществ и решат, что может остаться и что должно исчезнуть. Хищнические сословия должны очистить место и исчезнуть точно так же, как и вообще все то, что в сфере расы практикует хищничество и обирание. Равным образом должны быть уничтожены классы, живущие обманом, а там где их функция была необходима, их нужно заменить лучшими органами. Например, вредное интеллигентское влияние будет сильно ограничено, так как цеховое и государственное существование интеллигенции падет вместе с соответствующими корпорациями.

Могут возразить, однако, что государство все же должно удержать кое-что для своих собственных ближайших целей. Конечно, оно будет пользоваться юристами и врачами, как оно пользуется офицерами. Но все это будет оставаться в тесно размеренных границах, и если государство устроит для своих собственных целей институты технического образования, чтобы не зависеть от частных лиц, то отсюда не должно еще получиться нынешней несправедливости, когда рядом с этим давится свободное преподавание. Государство не имеет иной задачи, кроме уничтожения преступлений, прежде всего внутри себя, а затем и во внешней сфере. С точки зрения нынешних отношений это – уже довольно обширная задача, а именно это есть попечение о юстиции и юристах, о воинах и о военных врачах вместе с необходимыми здесь финансовыми операциями. Около этого центра группируется и многое другое, вроде полиции безопасности и остальной полиции. Итак, к сожалению, нельзя ожидать, что государство останется без сферы приложения, пока его питает преступление, делающее государство необходимым злом.

Где государство действует с положительными и безвредными целями, там оно не составляет для нас вопроса, так как мы имеем в виду лишь преступление и его рост до степени варварства. Если государство в смысле охраны функционирует достаточно хорошо и таким путем достигает целей свободы, вместо того чтобы им вредить, то оно хорошо устроено, и вопрос об особенной форме строя ставить не приходится. Представительство и выборы являются тогда способами выражения хороших качеств нации и общества – если только, конечно, вредные клики не пользуются ненадлежащим господством, чтобы не оставить избирателям иного выбора, кроме как навязанных им кандидатов.

При всем том образование какого-либо нового строя является всегда трудной вещью, как уже научила тому французская революция. Соперничества в достижении власти, и притом кровавые соперничества, в которых революционеры уничтожают друг друга, имеют место даже тогда, когда есть налицо конвент, избранный всей нацией, конвент, которому повинуется военная сила. Если же в хаосе дело доходит до приведения в действие техники военного насилия, тогда строй превращается в милитаристский, как в новейшие времена показал в особенности бонапартизм. Конечно, не исключается возможность того, что мощь солдатского вождя и чувство права, в виде исключения, соединятся в одном лице; но такие шансы, на которые и мы рассчитываем, остаются скудными и умеренными, пока слишком мало сделано для подготавливания действительно правомерной воли.

9. Если уже перспективы политического строя оказываются вовсе не мелкими и трудноопределимыми, каким же образом представления об изменениях социального строя могут принять определенные формы? Эти представления еще более фундаментальны, и в социальной сфере соперничество в достижении общественно-властных положений бывает гораздо более жестоким и кровавым. Размалеванные схемы и картины будущего, будут они нелогично-вздорными или нет, для действительно понимающих дело уже и теперь являются вещами, над которыми смеются. Если бы тут дело было только в глупости, то такие варианты смелого общественного творчества могли бы давать пищу юмору. Но ведь не только невольный обман, но еще в большей степени намеренная и заинтересованная ложь принимают участие в этих калейдоскопических комбинациях. Это обстоятельство портит шутку, так как оно напоминает о преступных стремлениях, идейно воплощающихся в расписываниях будущего, имеющих в виду рано или поздно загребать мошеннические барыши.

Поэтому воздержание от формулирований будущих состояний, поскольку они выходят за пределы действительно обозримых форм и общих характеристик, вполне здесь уместно. Но, конечно, можно указать на руководящие принципы, от удержания или отвержения которых зависят счастье и горе народов. Мы обязаны были достаточно полно охарактеризовать наши понятия об универсальном праве, чтобы из них можно было вывести больше политических и социальных следствий, чем это могли сделать мы сами в наиболее знакомых нам направлениях. Мы еще раз напоминаем о том, как важно не оставаться при одной критике государства, но взять за рога всю область сообщничества. В сообщничестве заключается больше зла и барышничества, чем во всех государственных и общественных хищнических учреждениях, накопленных тысячелетней историей. С этой нашей новой точки зрения мы осудили всякий коллективизм; ибо в своих новых союзнических или каких-нибудь иначе проектированных формах оно дает не лучшее общество, а наоборот – усиленную форму варварства.

Разум и право – эта двойственная сила человека в её суверенной форме была для нас всегда не только теоретическим компасом во всем, но и практически служила единственно надежным направлением. Эта сила в своей двойной роли окажет еще помощь человечеству, охраняя его от полного и продолжительного погружения в социально-хаотическое варварство, поскольку вообще можно предвидеть что-либо подобное. Пусть предварительно образуется только круг избранных, обладающих правосознанием, и, пользуясь своими лучшими качествами, прямо наметит дальнейшие цели и идеалы; тогда и явится благотворное новое состояние; такое зерно станет, по меньшей мере, ручательством за то, что не вся жизнь народов и человечества подпадет порче.

В античные времена варварским называлось все то, что не принадлежало к двум лучше одаренным нациям. Теперь уже нет такой противоположности и нельзя вновь создать никакого подобного национализма, даже только чего-либо, аналогичного ему. Но зато существует варварство в другом смысле, а именно в смысле отсутствия тех качеств, которые способны вступиться за подлинное, всюду достаточное право. На первом плане заботятся ведь вовсе не о формах политического и социального строя, но под этими только названиями – о продолжении и усилении форм варварства. Все, что ищет защиты для себя и для человечества от этих форм варварства и во имя упомянутой двойственной силы разума и права, все, что восстает против таких уродливых состояний, – все это будет принадлежать к кругу избранных, тогда как все, противодействующее ему, должно третироваться как варварская обструкция лучшему режиму.