Текст книги "Футуризм и безумие (сборник)"

Понятие «нормы» есть идеальное понятие. Следовательно, все уклонения от «нормы», свойственный безумцам, по-моему, свойственны и здоровым. Признаки болезни, установленные психиатрами для безумцев, замечаются мной и у здоровых, но в меньшей степени своего развития. Только условно, в зависимости от того, как проявляется душевный мир безумцев, на какой ступени развития находятся их моральное, этическое и религиозное сознания, я счел удобным признать три группы безумия, а именно: безумие низшего порядка, безумие высшего порядка и сноподобное безумие. Указав на отличительные признаки, характеризующие каждую группу безумия, я в следующей главе укажу – в чем заключается смысл и ценность безумия вообще.

Глава третья
В чем смысл и ценность безумия

Безумие низшего порядка. – Происхождение безумцев низшего порядка, как результат нарушенных их производителями законов природы. – Непреложные законы природы. – Безумцы низшего порядка, как воплощение греха своих производителей. – Личное страдание – есть акт возмездия за нарушение законов природы. – Акт возмездия – есть высшая справедливость. – Сноподобное безумие, меланхолия и самоубийство, как выход из состояния страдания.

Существующий в природе целесообразный и закономерный порядок жизни, приводит меня к убеждению, что и все человеческое бытие в своем злом и добром проявлении также целесообразно и закономерно. Следовательно и безумие, в какой бы форме оно ни проявлялось, представляет целесообразное и закономерное явление, оправдывающее свое существование тем глубоким, сокровенным смыслом, который таится в нем. Определить в чем смысл безумия, значит определить те конечные цели, которые непосредственно возникают из состояния безумия. К выполнению этой задачи я и приступлю, придерживаясь того порядка, в каком были рассмотрены мною во второй главе различные состояния безумия.

Начну с тех форм безумия, которые как в физическом, так и в душевном проявлениях кажутся наиболее бессмысленными и уродливыми. Таковы: тупоумие, идиотизм, кретинизм, микроцефалия, врожденное слабоумие и врожденная склонность к убийствам и ко всякого рода извращениям, словом, все состояния, относимые мною к безумию низшего порядка.

При анализе всех этих состояний, бросается в глаза тот факт, что подобные безумцы не осознают ни своего уродства, ни своей преступности. Все зло, которое несут с собою эти безумцы, существует не в их сознании, а в нашем. Они даже не способны к нравственным страданиям, но единственным страдающим лицом при виде уродства безумцев низшего порядка, является их производитель.

Прежде чем перейти к вопросу о смысле безумия низшего порядка, необходимо разрешить – в силу каких причин явилось существование безумия низшего порядка.

Корневую причину происхождения таких безумцев я нахожу в их производителях. Вполне логично допустить, что если безумцы низшего порядка явились исключительными существами по своей психофизической структуре, то следовательно, исключительны были и условия их происхождения.

Исключительным условием их происхождения я считаю какую-нибудь перемену в жизни их производителей, нарушающую непреложные законы природы, подчинение которым обеспечивает производителей от возможности создать уродливое потомство.

Рассматривая происхождение безумцев низшего порядка, как результат нарушенных их производителями законов природы, я под словами «законы природы» понимаю тот моральный, этический и общественный порядок жизни, который устанавливался многовековым человеческим опытом. В силу этого опыта, накопленного в веках, ревниво оберегаемого совестью и сохраняемого памятью человека из рода в род, создавались законы, писались заповеди и давались советы о том, как надо жить. Благодаря этим законам воспитывалось сознание моральной ответственности за свои действия, и таким образом было обеспечено гармоническое развитие жизни.

Наиболее ревностными охранителями этой гармонии жизни, были те из законодателей, пророков и реформаторов, которые наиболее близко стояли к природе. Благодаря их прозорливости была познана вся непреложность законов природы, на основании которых образовалось не только моральное, религиозное и этическое сознание, но и создался народный быт. И неудивительно, что для гармонии жизни создавались даже законы, посвященные вопросам питания и размножения.

Моисей, Ликург, Магомет, Лютер и другие, в силу исторического опыта, законом предписывали, что надо есть и пить, как и чем лечиться, с кем заключать брак и как и при каких условиях совершать половые отправления. Для создания здорового потомства, под страхом смертной казни, были запрещены: прелюбодеяние, кровосмешение, скотоложество и другие извращения. Для той же цели Моисей и Магомет создали законы обрезания и омовения, Ликург – общественные столы, атлетику, спорт, совместное воспитание юношей и девушек и даже лишение жизни уродливого потомства; Лютер вырабатывал норму половых сношений и т. д., и т. д. На основании опыта создавалась народная гигиена с целью оберегать жизнь каждого человека для создания здорового общественного организма.

Таким образом, повторяю, благодаря опыту создавались законы, в силу которых устанавливался тот порядок жизни, который обеспечивал народы от вырождения и деморализации. Всякий же, нарушающий законы природы, совершал в понимании религиозного человека, грех, который и был причиной последующих явлений, не гармонировавших с явлениями, установленными законами природы.

В вопросе о происхождении безумцев низшего порядка трудно в точности установить, в чем именно состояло нарушение законов природы. Но нет сомнения, что такие явления интимной жизни производителей безумцев, как половые извращения, кровосмешения, выкидыши, зачатие в опьяненном состоянии, употребление наркотических средств во время беременности, самоизнурение, потребление ядовитых веществ, мешающих правильному развитию плода, пренебрежение материнским назначением, отсутствие любви и недостаточный уход за детьми и т. п., представляя собою явления дисгармоничные и противные природе, вели к тому, что последующими за ними явлениями можно признать происхождение больного потомства или уродов, в лице безумцев низшего порядка.

Таким образом, нарушение тех законов природы, о которых я упомянул, совершенное по вине самих производителей, влечет за собою неизбежное возмездие, которое выражается в том, что безумцы низшего порядка, будучи воплощением греха своих производителей, своим уродливым видом доставляют нравственные страдания своим производителям.

Точно таким же актом возмездия за нарушения законов природы являются и те мучительные душевные переживания, каковыми бесспорно могут считаться: бред преследования, устрашающие галлюцинации, навязчивые идеи, ипохондрический бред и т. п. Как известно, все представления у одержимых подобными состояниями всегда окрашены чувством постоянного страха, служащего одним из главных признаков их безумия.

В нашей жизни чувство страха выполняет свою определенную биологическую функцию, не нарушая гармонии жизни. Наоборот: мы давно бы погибли, если бы представления об угрожающей нам опасности не окрашивались чувством страха. Только благодаря чувству страха, у человека вырабатывается контроль над своими действиями, обеспечивающими ему личную безопасность.

Но если в нашей жизни благодаря страху мы предохраняем себя от опасности, то ипохондрик и одержимый бредом преследования не только не предохраняют себя от опасности, но и становятся жертвами своего страха. Признавая, что все мучительные переживания одержимых ипохондрическим бредом навязчивыми идеями, бредом преследования и т. п. состояниями, являются результатом нарушенных законов природы, я рассматриваю и их личное страдание, как акт возмездия за нарушение ими этих законов.

Подобный взгляд не будет казаться произвольным, если обратить внимание на причину, следствием которой явились мучительный душевные переживания таких безумцев.

Обращаясь к одержимому ипохондрическим или каким-нибудь другим мучительным бредом, я вижу, что все его поведение говорит о нарушении тех законов природы, которые обеспечивают гармоничное развитие души. Общественные обязанности, чувство долга уступают личным, грубо-эгоистическим интересам ипохондрика. Стремление использовать все блага жизни в своих личных интересах, встречая неизбежные препятствия, вселяет неудовлетворенность в своем существовании. Но подобная неудовлетворенность еще более заставляет ипохондрика делать самого себя центром личного внимания. Развивающийся таким образом эгоцентризм, окончательно исключает возможность приобрести душевное равновесие. В своем одиночестве ипохондрик ищет исхода из угнетенного состояния в заботе о своем теле, как источнике его наслаждений. Но преувеличенные заботы о теле, о здоровье и неизбежные мысли о болезни или о смерти, окрашивают все представления ипохондрика чувством вполне понятного страха. Этот страх, в силу прогрессирующей мнительности, становится постоянным, заставляя ипохондрика сосредоточивать свое внимание на какой-либо части тела, кажущейся ему не вполне здоровой. Но продолжительное и обусловленное чувством страха внимание, сосредоточенное на какой-либо части тела, неизбежно вызывает реакцию воображаемого болезненного ощущения, что и служит, в свою очередь, причиной страданий ипохондрика.

Было бы непроизводительной тратой времени пытаться объяснить – результатом каких именно нарушенных законов природы явилось то или иное мучительное состояние. Но путем анализа не трудно прийти к выводу, что мучительные проявления душевных состояний не только в безумии, но и в повседневной жизни, являются результатом каких-либо нарушенных законов природы. Личное же страдание каждого одержимого мучительным душевным состоянием, является справедливым актом возмездия за нарушения законов природы.

Итак, признавая что в природе существует акт возмездия за нарушение законов природы, невольно возникает вопрос: является ли подобный акт возмездия высшей справедливостью по отношению к тем, кто за грехи своих производителей расплачивается безумием, не будучи сам лично нарушителем законов природы.

На этот вопрос не трудно дать положительный ответ, если признать (как я это и сделал раньше), что безумцы низшего порядка не только не могут испытывать нравственных страданий, но не могут и омрачить своего душевного покоя сознанием своего зла.

Что же касается страданий тех, у которых страдание является не возмездием за нарушение законов природы, а лишь результатом их нервной и чувствительной психофизической организации, то и в этом случае высшая справедливость природы выражается в том, что она избавляет человека от страданий путем того безумия, которое по своему переживанию служит наградой одержимому таким безумием.

Когда в жизни, в кругу подобных себе, мы видим, как наиболее хрупкие и нежные люди падают в борьбе за существование, видим, как невыразимое горе коснулось их и пахнуло им в душу ужасом жизни, превышающим их силы, – мы видим, как безумие накладывает свою печать на одержимого неимоверным страданием и уносит его в иной мир, где плач сменяется смехом, тоска – радостью и ужас – удивительным безразличием к той жизни, которая дала лишь одни страдания.

Во второй главе я назвал подобный переход из состояния страдания – сноподобным безумием; там же я указал на резкое изменение нравственной физиономии одержимого сноподобным безумием. Исчезновение при сноподобном безумии памяти к тому, что стало причиной его страданий, неумение ориентироваться в мире нашей действительности, повышенное, приятное самочувствие и кинематографическая смена представлений, доходящая у иных до галлюцинаций, все это – лишь высшая справедливость и награда природы, которая ценою безумия избавляет хрупкую в психическом отношении организацию от страданий.

Сноподобные состояния безумия (напр., острая паранойя, мания и некоторые дементные формы в маниакальном и галлюцинаторном периодах), обыкновенно не поддаются психиатрическому врачеванию, но обладают способностью самоврачевания. В этих случаях природа, избавляя человека от невыразимых мучений, лечит и без фармакологическихъ средств, лишая человека памяти о том, что было для него сплошным страданием. Подобный взгляд на самоврачующуюся способность безумия высказывается и Шопенгауэром, который, видя причину безумия в страдании, пришел к выводу, что

«страдание становится безмерно великим тогда, когда оно есть пребывающее страдание; но как такое, оно есть только мысль и потому заключается в памяти. Когда такое горе, такое болезненное знание или воспоминание до того мучительно, что становится прямо невыносимым, а индивидуум должен бы пасть под ним, – тогда угнетенная в такой мере природа схватывается за безумство, как за последнее средство спасения жизни. Дух, подвергаемый подобной пытке, как бы обрывает нить собственной памяти, пополняет прорехи фикциями и спасается таким образом, от духовного страдания превосходящего его силы – в сумасшествие, подобно тому, как отнимают гангренозный член и заменяют оный деревянным»[142]142
  Шопенгауэр «Мир, как воля и представление»


[Закрыть].

Замечательно, что точно таких же самоврачующих результатов как и сноподобное безумие достигает и всякое покушение на самоубийство, предпринятое в целях избавления от страданий. Многочисленные наблюдения д-ра Беллина[143]143
  Э. Ф. Беллин. «Нервные и душевные расстройства у оживленных повешенных и их эквиваленты». Харьков,1896 г.


[Закрыть] над покушавшимися на самоубийство, своевременно возвращенными к жизни, указали на такие явления как «конвульсии, потеря памяти, скоро-преходящее или более длительное душевное расстройство и улучшение или излечение существовавшего до повешения психоза». Здесь интересно отметить, что одно и то же средство избавления от страданий (покушение на самоубийство) вызывает два различных результата.

В одном случае, каждый покушавшийся на самоубийство, возвращенный к жизни, теряет воспоминания не только о тех страданиях, которые толкнули его на самоубийство, но даже теряет память о совершенной попытке на самоубийство и не может дать себе отчета в этом покушении. Наступающее вслед за покушением безумие протекает точно так же, как и сноподобное безумие, т. е., появляется возбужденное состояние, болтливость, спутанность сознания и приятное самочувствие.

В другом случае, д-ръ Беллин указывая на покушавшихся на самоубийство под влиянием мучительных форм безумия (депрессивных), утверждает, что

«душевные расстройства после покушения на повешение совершенно излечиваются или же покушения оказывают благоприятное влияние на существующие у таких самоубийц психозы, выражающиеся в заметном улучшении болезни»[144]144
  Многие могут возразить, что оживление самоубийц есть только случайность, которую природа уже никак не могла предположить в терапевтических целях. Я соглашусь конечно с тем, что оживление самоубийц явление случайное, частное; но в этих случаях общим явлением будет смерть, которая и прекращает страдания. Рассказы всех покушавшихся на самоубийство, а также и исследования д-ра Беллина говорят за то, что ощущения покушавшихся на самоубийство в высшей степени приятны, а само оживление происходит очень мучительно. – Примеч. автора.


[Закрыть].

Точно на таком же принципе самоврачевания организма построено и состояние нашего естественного сна, служащего отдыхом и пополнением растраченной за день энергии. Замечу, что сильнейшие потрясения и страдания, как напр., потеря близких, различные болезни – не отражаются в наших сновидениях, a мнение физиологов, проверенное неоднократно собственным опытом, говорит за то, что в истощенном состоянии снятся лишь приятные сновидения.

«Сомнамбулизм, – говорит Дю-Прель[145]145
  Карл Дюпрель (1839–1899) – немецкий оккультный писатель французского происхождения, рассматривал магию как «естествознание современности». Разработал учение Цельнера о «четырехмерных разумных существах», т. е. астральных сущностях; их учащающееся вмешательство в людской мир рассматривал как следствие их собственного прогрессивного развития (а также прогресса человечества). – Примеч. ред.


[Закрыть], – усиленный сон. Сомнамбулизм не только не – болезнь, но наоборот: он лечит больных, прямо – глубоким сном, косвенно – являющеюся у них во время этого сна способностью самоврачевания»[146]146
  Дюпрель. «Философия мистики»


[Закрыть].

К рассмотренным мною формам безумия, являющегося благоприятным исходом из состояния страдания, я отношу также ту форму настоящей меланхолии, признаком которой являются отсутствие ипохондрических идей и идей преследования. Укоренившееся мнение, что меланхолия увеличивает душевные страдания – совершенно не обосновано. Душевное страдание является лишь причиной меланхолического состояния, но не результатом самой меланхолии. Поведение меланхоликов, направленное к отрицанию самой жизни, имеет совсем другие причины, к выяснению которых я и перейду.

Меланхолики, как я уже указал в предыдущей главе, представляют собою своеобразную психо-физическую организацию. Отличительными ее признаками являются впечатлительность, повышенная чувствительность, чуткая совесть и чрезмерно развитое религиозное чувство. В силу того, что меланхолики со своими обострившимися ощущениями, со своей чуткостью и зоркостью слишком восприимчивы к тому злу, которое нарушает гармонию жизни, дух их угнетен всегда в большей степени, чем дух всякого другого человека.

Действительность со всеми ее ужасами, с ее грубой борьбой за существование, ее насилием, рабством, с проявлением кровожадных инстинктов, словом – та действительность, где благополучие одного должно окупиться несчастьем другого – все это при впечатлительности меланхоликов, служит причиной их страданий. Следовательно, страдания меланхолика начинаются с того момента, когда он встречается лицом к лицу со злом. Непосредственный же результат его меланхолического состояния представляет собою ничто иное, как избавление от тех же страданий.

Но каким же образом меланхолия достигает такого результата?

Этот благоприятный результат достигается постепенно, путем прохождения всех стадий меланхолического состояния. Страдание производит коренную ломку в миросозерцании меланхолика, заставляя его подвергнуть переоценке всю свою жизнь. Переоценивая же свою жизнь и свое отношение к миру, меланхолик, в силу своей чуткой совести, в особенности беспощаден к своей личности, доводя самобичеванием свое страдание до высшей степени. И страдание, достигая своего апогея, как бы концентрирует в одной точке всю силу его сознания, стремящегося найти исход от страданий по ту сторону жизни, за земными пределами. Таким образом меланхолик вводить себя в сферу религиозных чувствований, которые единственно и являются тем благоприятным исходом из состояния страдания, о котором я уже упоминал.

В подтверждение этого укажу, как на общеизвестный факт, что галлюцинации и бред меланхоликов всегда принимают религиозную форму. Через религиозное же чувство меланхолик приходит к высшему синтезу, к усвоению вселенского миросозерцания. Его бред может быть ничто иное, как неудачное по форме, но глубокое по содержанию, выражение его высших чувствований, воплощающихся в тех, всегда возвышенных и обожествленных, галлюцинациях, которые поддерживают его религиозное чувство.

В заключение, сошлюсь на Вильяма Джемса[147]147
  Джемс В. «Многообразие религиозного опыта». М.: Издание журнала «Русская Мысль», 1910.


[Закрыть], который рассматривая религию, как состояние настолько же биологическое, насколько и психологическое, отметил тот факт, что религия является благоприятным исходом из состоянии страдания (меланхолии), давая переживающему их лицу душевное равновесие и помогая ему найти в жизни новую прелесть, смысл и очарование.

В чем ценность тех форм безумия, которые являются исходом из состояния страдания. Относительная и абсолютная ценность безумия. Безумие Достоевского, Гаршина и Успенского.

Признавая, что все формы безумия, за исключением безумия низшего порядка имеют свою относительную или абсолютную ценность, я ниже постараюсь определить – в чем выражается ценность тех или иных форм безумия. Обращаю вначале, внимание на те формы безумия, которые являются благоприятным исходом из состояния страдания.

Вопрос о ценности этого рода безумия (названного мною сноподобным безумием) не поднимался, ибо внешнее проявление душевной жизни таких безумцев всегда отталкивало от них человечество. И не удивительно, если радость этих безумцев пугает человечество, их смех – вызывает дрожь, а их безразличие и неумение мыслить в пределах жизненного опыта – заставляет человечество считать их невменяемыми и слабоумными, в психиатрическом значении этого слова.

Но такое отношение к безумцам не исключает того, что этот род безумия имеет свою абсолютную ценность. Основываясь на признаниях тех безумцев, безумие которых является лишь благоприятным исходом из состояния душевного страдания, я признаю помимо относительной ценности (являющейся ценностью постольку, поскольку это безумие избавляет одержимого от страданий) еще и абсолютную ценность в тех тончайших ощущениях, посредством которых познается иной, надземный мир, находящийся вне сферы здорового человека. Ощущения этого мира безумцами (а об этом ощущении говорят исповеди и дневники безумцев, вернувшихся в наш мир «выздоровевшими») представляют безусловную ценность. Пусть даже такие ощущения бывают и мимолетны, пусть они не сформулированные, существуют хотя бы в одном предчувствии, но ценность их несомненна, ибо память об этих минутах или секундах служит иногда на всю жизнь источником богопознания и веры в потустороннюю жизнь и в само бессмертие. В этом случае безумие играет такую же роль, как вспаханный чернозем для произрастания семян.

К сожалению, нам неизвестно в силу каких причин создаются в возбужденном мозгу новые условия для восприятия высшего, горнего мира; нам неизвестно как образуются высшие ощущения обреченных на это безумие, но мы не имеем права не верить тем кто говорит об этих сладчайших минутах своего бытия.

Как на пример, я сошлюсь на Достоевского, Гаршина и Успенского, безумие которых дало возможность каждому в отдельности познать новый мир и высший синтез жизни. Вот как описываем это состояние Достоевский (страдавший, как известно, эпилепсией), вложивший свои личные переживания в героя романа «Идиот»:

«Он (кн. Мышкин), – пишет Достоевский, – задумался о том, что в эпилептическом состоянии его была одна степень, почти перед самым припадком (если только припадок приходил наяву), когда вдруг среди грусти душевного мрака, давления, мгновениями как бы воспламенялся его мозг и с необыкновенным порывом напрягались разом все жизненные силы его. Ощущение жизни, самосознания почти удесятирялось в эти мгновения, продолжавшиеся как молния. Ум, сердце озарялись необыкновенным светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательной причины. Но эти моменты, эти проблески были еще только предчувствием той окончательной секунды (никогда не более секунды), с которой начинался самый припадок. Эта секунда была, конечно невыносима. Раздумывая об этом мгновении впоследствии, уже в здоровом состоянии, он часто говорил сам себе: что ведь все эти молнии и проблески высшего самоощущения и самосознания, а стало быть, и “высшего бытия” – ничто иное, как болезнь, как нарушение нормального состояния, а если так, то это вовсе не высшее бытие, а напротив, должно быть причислено к самому низшему. И однако же он все-таки дошел наконец до чрезвычайно парадоксального вывода: “что же в том, что это болезнь?” решил он наконец, “какое до того дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая уже в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией, красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и восторженного, молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни. Мгновения эти были именно одним только необыкновенным усилием самосознания, – если бы надо было выразить это состояние одним словом, – самосознания и в то же время самоощущения в высшей степени непосредственного. Если в ту секунду, т. е. в самый последний сознательный момент перед припадком, ему случалось успевать сказать себе ясно и сознательно: “Да, за этот момент можно отдать всю жизнь”, то, конечно, этот момент сам по себе и стоит всей жизни»,

В. Гаршин в рассказе «Красный цветок», написанном им в период его безумия, устами своего героя говорит:

«…Я почувствовал себя переродившимся. Чувства стали острее, мозг работает, как никогда. Что прежде достигалось длинным путем умозаключений и догадок, теперь я познаю интуитивно. Я достиг реально того, что выработано философией. Я переживаю самим собою великие идеи о том, что пространство и время – суть фикции. Я живу во всех веках. И потому мне все равно, держите ли вы меня здесь, или отпустите на волю, свободен я, или связан».

Не менее интересным примером служит Глеб Успенский в период его нахождения в Колмовской психиатрической больнице, где он и окончил свои печальные дни. Благодаря крупному литературному имени, судьба Глеба Успенского была во много раз лучше, чем судьбы других безумцев. Он не потерял уважения в глазах психиатров даже тогда, когда у него резко обнаружились (пользуясь психиатрическими терминами) «распад психики» и бред. Его окружили вниманием, старались понять, и прислушивались к его бреду, пытаясь его расшифровать.

Я привожу записки ординатора Глеба Успенского, д-ра О. Аптекмана[148]148
  Аптекман О. «Страница из скорбного листа Г. И. Успенского», «Русское Богатство» № 7, 1909 г.


[Закрыть], из которых можно увидеть возвышенный образ мыслей и чувствований, обостренных и развившихся уже в тот период, когда мозг Глеба Успенского горел последним огнем безумия.

«Я иначе не могу это назвать, – писал д-р О. Аптекман, – не могу сказать, что это сплошной бред: бред входил, как интегральная часть, в его миросозерцание, служил как бы рамкой, он сказывался в аксессуарах мышления, в форме его, но не в существе, не в ядре его. Это ядро было вполне здоровое. Можно было спорить против научной его ценности, можно было его считать заблуждением, ошибкою ума, но не “бредом” во всяком случае. В чем же заключалось мировоззрение нашего больного. Я передаю его так, как оно постепенно выяснилось из моих бесед с Глебом Ивановичем и из сопоставления его с фактами “поведения” Гл. Ив. в лечебнице. По мнению Успенского, во всей природе, особенно организованной, разлита вечная, никогда не умирающая сущность, обусловливающая жизнь природы.»

«Эта сущность – душа[149]149
  Прошу читателя вспомнить учение Аристотеля об энтелехии, реставрированное в настоящее время неовиталистами. – Примеч. О. Аптекармана


[Закрыть]. Все живое имеет душу. И былинка в степи, и „царь природы“ – едины суть: одна в них сущность и сущность эта уравнивает их, объединяет. Пока данная форма живет развивается, – сущность ее, душа, пребывает в ней ненарушимо. Отлетела душа – и форма умирает, распадается. Благодаря душе, каждая форма совершает присущий ей цикл развития, развертывает гармонично всю полноту жизни, исчерпывает в полной мере все ресурсы бытия, одним словом, живет на радость и счастье не только себе, но и всему живому. Источник жизни бесконечен, и из него „полным ртом“ пьет все живое. Всем хватает „по горло“. Умирает одна форма и из ее праха, как феникс из пепла, восстанавливается другая: жизнь не прекращается, жизнь бесконечна. Прекратить насильственно форму жизни, – значит совершить „душегубство“, злодейство. Насильственной смерти, душегубства, в природе нет, иначе природа превратилась бы скоро в пустыню – кладбище, бесконечное кладбище. Есть смерть – естественный конец жизни, законченный цикл развития, но нет „душегубства“, насилия, резни и кровопролития. Любовь, бесконечная любовь разлита в природе, во всей вселенной. Все живое, пока имеет душу, неприкосновенно, свято, как свято божество. Свята былинка, несущаяся свободно в степи, свята зеленая трава на зеленом лугу, свят темный бор, свят всякий зверь в лесу и всякая птица в небесах, свята рыба в воде, свят и бесконечно свят человек во всей вселенной, везде и повсюду, ныне и во веки веков.

А потому „преступник“, „разбойник“, „иуда предатель“, тот, кто срезал плод на дереве, кто занес косу на зеленую траву, серп – на стоящий на корню хлеб. И тем паче „душегуб“ тот, кто пролил кровь зверя, животного, птицы, а особенно человека…»

Зачатки подобного миросозерцания у Гл. Успенского, отмечает О. Аптекман, видны в его произведениях «Паровой цыпленок», «На минутку», «Простое слово». Уже в этих произведениях существовало многое из того, что в безумии вылилось в полное миросозерцание панпсихизма.