Текст книги "Футуризм и безумие (сборник)"

Больной страдал параноидной формой юношеского слабоумия, механик-слесарь, немецкий подданный, образование низшее. Психоз сопровождался обилием галлюцинаций. Подчеркнутые в тексте фразы относятся к галлюцинациям: звуки при закрывании двери; лучи Рентгена; бабочки из стали (ложные ощущения в горле).

Самовнушаемость часто выражается повторностью чувственного переживания. У детей мы часто наблюдаем наклонность к повторности. Любимые сказки и рассказы дети всегда просят рассказывать или читать по несколько раз. Обусловливается такая повторность тем, что раз пережитое состояние удовольствия заставляет при его окончании вспоминать о начале.

С другой стороны, ребенок гипнотизируется, не может оторваться от раз начатого действия. Отсюда и возникает «круговая реакция», – конец приводит к началу, тоже своего рода – мир с конца.

То же свойство наблюдается и в поступках душевнобольных. Стереотипность поз, телодвижений, манеры говорить и ходить – то кругами, то поворачиваясь вокруг вертикальной оси своего тела, то перекрещивая ноги или ставя их необычным образом – вся эта широкая область повторности до своеобразной манерности в еде нашла себе в психиатрии специальное название – кататонии. А игривость и шутовство, детскость дали происхождение другой разновидности юношеского слабоумия – гебефрении.

Дети, душевнобольные и футуристы – новая триада. Ранее отсутствовало промежуточное звено.

Дети были приняты футуристами в свои сборники. Зина в «Поросятах» Кручёных обогатила футуризм контрастным рассказом, где философ из предусмотрительности не запирает дверь «клазета», боясь внезапной смерти (сравни «Памятник» Кручёных и Хлебникова). Контраст может интересовать 11-летнюю девочку, за повторностью же надо обращаться в более ранний возраст, когда дети еще не умеют писать, а только лепечут.

Мы встретили в заключительных словах Серени повторность – «из-за серы сырость и серость и сирени».

У А. Кручёных влюблённый заканчивает так[104]104
  Крученых А. «Опять влюблен нечаяно некстати произнес он..» // «Возропщем». СПб.: Тип. т-ва «Свет», 1913.


[Закрыть]:

У Хлебникова повторность одного какого-нибудь слова называется словотворчеством. Приводим два примера:

Заклятие смехом

 
«О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О рассмешищ надсмяльных – смех усмейных смехачей!
О иссмейся рассмеяльно смех надсмейных смеячей!
Смейево, Смейево,
Усмей, осмей, смешики, смешики
Смеюнчики, смеюнчики.
О, рассмейтесь, смехачи
О, засмейтесь, смехачи»
 

(Студия импрессионистов, 1910)[105]105
  Хлебников В. Сборник «Студия импрессионистов» под редакцией Н. И. Кульбина,1910.


[Закрыть]

С этого стихотворения, напечатанного в 1910 году, начался футуризм.

Любхо

«Залюбясь влюбяюсь любима люблея в любисвах в любви любенеющих? любки! любкий! любрами олюбрясь нелюбрями залюбить, полюбить приполюбливать в люблениях любеж Тринеоблюблютви любывать не любзыя! любезные любезные! любчи – Олюб: о любите, неразлюбляемую олюбовь, любязи и до не люби – долюбство любо, любенный, любиз любиз, любенку, любеник, любичей в любят любицы, любенный любех и любен о любенек любун в любку, бубочное о любун. Любить любовью любязи любят безлюбиц. Любанной любим принезалюблен любынник любаной к любице, люблец солюбил с любецом любны любина любезбест любковая, любливая в люблюбух любской влюбчий олюбил зденнаю любимое безлюблюбля любой любельников любнел в любене, любые нелюби любязя.

Любный прилюбчивое любилу любеж, любилых любашечников, в любитвах и любог олюбил, залюбил, улюбнился в любицу. Любравствующий любровник любачест. Разлюбил любиль занелюбил любища любвилюбаны любною люблин любкой. Принеолюбил люберей любана любоша любящих любоя любина.

Принезалюбил любря любаны любило любаны залюбилось нелюбью к любиму, возлюбила к нелюбины, любицей любимоч, приулюбилась в залюбье любящий нелюбка в любачестве люлучий невзлюбчивость; в любиль любила любно не любиться приулюбливать донезалюбило до нелюби любицей любка нелюбязем любицы любязь любаков. Залюбила нелюбою недовлюбь в недовлюбленную любошь в безлюбную люботу приулюбленную любима излюбленнейшего любенка любана.

Разлюбись в неразлюбиль улюбчиво любить любенка любица разлюбил неотлюбчиво любить – приолюбливать не любовую любвню, любирей не любящую любим любимый, олюбил нелюбок люблый – любивший. Любеж прилюбязи как прилюба онязанна от любвейших любви. Любьем любильем залюбован. Он любвейник, любвей Любяжеские любавы и любравы и любоев в люблянсновозамобчий и любьей, любота «сирота» оседрота. Люб, “бой” разбой. Любезнавы Любезнавка, любо – русалиа любека любенкой смело – русские. Я любочь, любимый Любиной любель – отдельное выражение любви. Я любень невозлюбил любун любилья любви незлюбви любезным любильями о любил. Любеж залюбил, залюбился в любви. Любок любачеств любящих любитель люблянствовать любя. Любязей любких, люблых, любилой любли, перелюбишь. Любия любри любрамю с люброю люблятяся любле слюбовенным прилюбом, любязь любви любезной любьем в любитвах люблю; любровнил любнеющих в любравах, залюби о люби любок любизь о любинелые любезные безмобочные в любести любра любезной залюблое полюбить любезами, залюбить любочейнейшие любок улюбил, приулюбил, залюбить, приполюбливать. Любиканице, перелюбчивое. Позалюбчивать занелюбины, припоразлюбливать, Любик – любикалые нелюби любязя, нелюбок нелюбреть – нелюбить любицу любщей и любри любящую, возлюбил Голюбицу и голюбяшся голюбь и голюбица, к любрям. В любок, залюбишь любячеств любня любильной. Любак, пролюбне. Любочеств любран любравнок любнеющий с приолюбинелом любилом, влебеть. Любец с ягодшей любавы. Любну в любрве любравника любить. Нелюбенький, любучий, любовня – жаровня любить. Любею к о любе. Любщина, влюбравы, влюбивинь прилюб. Любня люблая. Улюбил в любил любовь. Либина. В любачесповах и любочеспов любристая любезка олюбила предлюбная предлюбье. Любовенные: люненея залюб люби любежа любой в Незалюбливых в любежах. Любеть любичками и любрами любана и прилюбчика (Лель – бить ле – бить) любель залюбила в не люил улюбчив колюбель государь – голубой (любой). Любтк в любви, любуд Любище – место любви, в его бляка в любри в люблен любящей влюбьлия любечесновом залюбчивою. Любень (кого любят). О вод – любь – все, что можно любить. Любяжосных любимов, о любись невлюблющий.» (Дохлая луна)[106]106
  Дохлая Луна. Издание второе, дополненное. Издание Первого журнала русских футуристов. Москва, тип. и цинк. т/д «Мысль», Н. П. Меснянкин и К°, 2-е отд., весна 1914.


[Закрыть]

Это длинное стихотворение чрезвычайно трудно дочитать до конца и, по-видимому, сам автор настолько утомился, что в слове «жаровня» на последней странице написал «Ж» вверх ногами, «а» – между строчками.

Допустима и другая точка зрения на футуризм. Аполлон криво-чернявый, щекочущий притупленные нервы современного упадочника, является на смену гармонии и красоте в художестве.

В резком жесте, грубой кричащей форме, дисгармонии и хаосе, аморализме – прибавочный раздражитель усталых нервов современного человека. И всему этому может удовлетворить футуризм.

Если хотя бы на минуту усомниться в искренности исканий нового языка и нового искусства футуристами, то появится чудовищное подозрение: не скрывается ли под будетлянским новаторством ещё более опасное вырождение личности. У символистов была красота, здесь уродство и убожество. Там культивировался хороший вкус, интимно аристократический, здесь вселенское кривлянье и истерика.

Для того, чтобы не быть голословным, я приведу намёки на эту сторону футуризма, создавшие ему уже теперь достаточное количество заклятых врагов.

В. В. Маяковский в стихотворении «Теперь про меня» начинает со злополучной строфы «Я люблю смотреть как умирают дети» и дальше видно, что он «в читальне улиц так часто перелистывал гроба том». Но всё же эффект аморализма первой строфы оставляет неприятный осадок.

В «Истерике Большой Медведицы» «Семеро белых мышей смешных, истеричных и шалых / Звонко прогрызли зубами синий, попорченный молью бархат», т. е. взошла Большая Медведица.

 
«…Стиснуть ажурным чулком
====до хрипенья нежное девичье горло,
Бить фонарным столбом
====в тупость старых поношенных морд —
Все, что было вчера больным —
====сегодня нормально и здорово.
Целую твой хвост, маленький паж мой, черт.
Драки, скандала, ножей, пунша из жил готтентотов,
Тёплого, пряного пунша – утолить звёздный садизм…
Женщина-истерика в колье из маринованных шпротов
Встала над миром, обнажив живот-силлогизм.»
 

(Крематорий здравомыслия. Мезонин поэзии. Ноябрь-декабрь, 1913)[107]107
  Крематорий здравомыслия. Выпуск III–IV, ноябрь– декабрь 1913. М.: «Мезонин поэзии», типография т/д «Я. Данкин и Я. Хомутов». «Мезонин поэзии» – поэтическое объединение, созданное в 1913 году московскими эгофутуристами. В него входили Вадим Шершеневич, Рюрик Ивнев, Лев Зак, Сергей Третьяков, Константин Большаков, Борис Лавренёв и целый ряд других молодых поэтов. Идейным вдохновителем группы, а также самым энергичным её участником являлся Вадим Шершеневич. «Мезонин поэзии» считался в литературных кругах умеренным крылом футуризма. Объединение распалось в конце 1913 года. Под маркой «Мезонин поэзии» вышло три альманаха: «Вернисаж», «Пир во время чумы», «Крематорий здравомыслия» и несколько сборников.


[Закрыть]

 
Есть и у Давида Бурлюка «Мёртвое небо».
«“Небо – труп”!! не больше!
Звезды – черви – пьяные туманом
Усмиряю боль ше – лестом обманом
Небо – смрадный труп!!
Для (внимательных) миопов
Лижущих отвратный круп
Жадною (ухваткой) эфиопов.
Звезды – черви – (гнойная живая) сыпь!!
Я охвачен вязью вервий
Крика выпь. Люди-звери!
Правда звук!
Затворяйте же часы предверий
Зовы рук
Паук.»
 

(«Дохлая луна»)

Это последнее стихотворение, при всей контрастности сравнений примиряет меня с кубофутуристами. «Мезонин Поэзии» – близкий друг символизма, повторяет их перепевы аморализма и садизма, а Давид Бурлюк – истинный будетлянин – скорбит о том, что люди – звери! правда – звук!

Если в конце нашей работы оглянуться на пройденный путь, то легко установить в исходных пунктах, в методе исследования слова и в художественных формах аналогию футуризма и душевного заболевания.

Можно ли сказать, что футуризм есть продукт душевного заболевания? Для этого нет достаточного количества данных.

Сравнение не есть доказательство. Однородность исходной точки зрения – область подсознательного – приводит к близкому соприкосновению творчество душевнобольных и футуристов.

Сначала сосредоточение на слове, без отношения к содержанию, заставляет тех и других строить догадки, допускает рискованные эксперименты в области языковедения. В отыскании законов словообразования, чисел и форм применяется пережитый уже схоластический метод.

Далее на почве повышенной самовнушаемости развивается погоня за контрастными представлениями и повторностью.

Развиваются – у душевнобольных парафазические расстройства сочетания слов, у футуристов – анархия слов, слогов, букв («заумный язык»).

Но есть и положительное, что легко почерпнуть из сравнения футуризма с безумием – оценка целого ряда явлений в творчестве душевнобольных. Нами отмечены интуитивные прозрения в новаторства искусства, своеобразная красота рисунка и символизм. Таковы результаты сопоставления с футуризмом.

Главная ошибка футуризма заключается в том, что он сам себе подрыл почву под ногами, объявив единственным мерилом и нормою вещей свое «я».

Эгоцентризм лишает творчество душевнобольных здоровых корней.

Эгоцентризм, направляемый настроением, неизбежно ведёт душевнобольных к бреду преследования или величия.

Бред лишает человека правильной оценки своей личности, а затем верной ориентировки в окружающем мире. Футуристы почему-то бросаются в пучину эгоцентризма и, вполне естественно, наталкиваются на стены кругом. «Я» футуристов не даёт им содержания, они мечутся в безнадёжности, как бабочки в их же стихотворении Н. Бурлюка[108]108
  Николай Бурлюк(1890–1920) родной брат Давида Бурлюка, поэт, деятель футуризма, печатался в ранних футуристских сборниках. Расстрелян в 1920 г.


[Закрыть] – в колодце.

Оперируя над словом схоластическим методом, футуристы опираются на интуицию. Мистики и интуиты, они сближают себя со спиритизмом, теософией, гипнозом, религиозным экстазом хлыстов. Они забронированы от самокритики. В самом деле, каким же путём, при этих условиях, отличить талантливое от бездарного, выдающееся от второстепенного, нелепое от разумного, когда на место разума и его критики ставится мистическое восприятие. Таково положение футуристов. Но и их наша аналогия должна выбить из этой неприступной позиции и навести на раздумье…

Время выявит истинное лицо каждого из футуристов. Я думаю, что между ними есть талантливые поэты, но не моя задача входить в художественную оценку их творчества.

Я стремился указать на параллель исходных пунктов, доктрин и методов для установления нового языка футуристов.

В заключение укажу, что бесплодность новаторства должна вытекать из самой программы, из несовместимости резко выраженных личных черт с мистическими.

Так было с символистами, то же угрожает и футуристам.

Великие мистики далеки от своего «я». Для того, чтобы расширить свою способность восприятия вообще, необходимо держать свое «я» вдали от этого восприятия, иначе оно сожжёт, испепелит мистику.

«Я» – паразит, как учит нас психиатрия, иссушающий живые соки нашей душевной жизни, и опасный враг человеческого прогресса.

Творчество душевнобольных бесплодно, благодаря вмешательству их «я». У душевнобольных есть область подсознательного, лёгкая самовнушаемость и большая продуктивность в творчестве, но все эти готовые орудия творчества извращаются, мельчают, наконец, дают бессвязные спутанные произведения благодаря утрате в мозаичной картине личности её лика. Отдельные кусочки, но нет цельности, нет ничего великого, всё преходящее, случайное и во главе разрозненных, обнищавших полчищ психики – оголённое, обеспложенное «я».

Неужели и футуризм, следуя по пути эгоцентризма, обречён, как обречено все поколение, пережившее время коллизий и неразрешимых общественных противоречий 1905 года.

Кручёных и Хлебников писали вместе – «Игру в аду», «Бух Лесиный», и это, возможно, потому, что лика отдельного поэта нет у речетворцев.

Эгоцентризм, призывавший к познанию всех языков в одно мгновение Кручёных и выразившийся в постижении им слова «шиш», не дал подлинного лика Кручёных.

Эгоцентризм, приведший будетлянское творчество к распаду слова, нивелировал их, так как «я» только тогда способно совершенствоваться и выявляться, когда оно сцеплено с внешним миром.

Иначе будетлянское творчество будет обречено так, как обречён больной мозг. И обречено прежде всего мукам Тантала. Всё, что провидит углублённое самонаблюдение, рассеивается, снова недоступно и не потому, что окружающий мир удаляется от жаждущего его схватить и восприять.

Нет, сами творцы нового завесили мир от себя, надели шоры на глаза и заблудились в колодце своего «я».

При этом положении своего наблюдательного «я», не дали открываются с башен обсерватории, а «ненужность, бессмысленность, тайна властной ничтожности» своего «я».

Николай Вавулин
Безумие, его смысл и ценность
Психологические очерки с 24 иллюстрациями

От автора

Мои очерки не носят характер специально психиатрического исследования о состояниях безумия. Для меня интереснее было не патологическое состояние безумцев, а психологическое. Эта заинтересованность психологической стороной безумия имела свои основания. Я боялся безумия так же, как боялись его и все те, кто не познал самого безумия. Мои представления о разрушающем зле безумия были настолько преувеличены, что безумие чуждых мне лиц отражалось во мне страхом, a безумие близких – ужасом. И так продолжалось до тех пор, пока мной не было осознано, что мои и страх и ужас вытекали из моего незнания того загадочного мира, который в общежитии именуется миром безумцев.

Желание разгадать тайну безумия заставило меня обратиться к психиатрии, в надежде найти в этой науке ответы на мучившие меня вопросы. Но, к сожалению, я скоро убедился, что психиатрия не только не разрешила моих вопросов, но ещё и увеличивала их. Будучи по-преимуществу описательной наукой, психиатрия подмечала разновидности безумия, устанавливала его признаки и, изучая безумие с формальной стороны, – по-существу ничего нового не вносила в познание загадочных явлений человеческого духа.

Личные мои впечатления от обитателей „сумасшедших домов» и мои наблюдения над ними дали мне возможность приподнять ту завесу, которая ранее разъединяла наши миры.

Безумие перестало казаться мне страшным и нелепым. Под личиной безумия я увидел тот сокровенный мир, который создается под влиянием индивидуальных способностей, имеющих свои психологические и метафизические основания, а не в силу дегенеративной наследственности или – развившихся патологических особенностей, как учит психиатрия. Знакомясь с этим сокровенным миром безумцев, я уже не мог, как психиатры, ограничиться признанием душевной болезни за сложнейшими душевными переживаниями людей, отличающихся от нас только содержанием своего душевного мира. Этот взгляд на природу безумия и заставил меня переоценить человеческое отношение к безумцам и значение самой психиатрии, как науки о душевных болезнях. В первой главе своей книги я это и сделал, стараясь доказать, что суд общества и науки над безумцами – несправедлив.

В «Психологических основах безумия», чтобы подчеркнуть наше родство с безумцами, я подвергнул анализу, главным образом, те душевные состояния, которые в меньшей степени своего развития свойственны всем без исключения. В третьей главе мной была сделана попытка определить – в чем заключается смысл и ценность безумия. Для того, чтобы аргументировать свои взгляды на природу безумия, я счел за необходимое ознакомить читателя с образчиками творчества безумцев и провести параллель между такими явлениями, как гениальность и безумие.

Насколько я прав в своих воззрениях на природу безумия, я конечно предоставлю решить читателю по тем психологическим фактам, которые были подвергнуты моему рассмотрению.

Мою работу значительно облегчила помощь, как со стороны обитателей психиатрических больниц, так и со стороны наиболее отзывчивых психиатров. Чувствуя себя обязанным перед ними, я пользуюсь удобным случаем выразить всем свою признательность.

Особенную благодарность я чувствую к тем обитателям психиатрических больниц, которые любезно предоставили в моё распоряжение свои исповеди, дневники, заметки, литературные произведения и рисунки. Время, проведённое в их обществе, всегда будет служить мне хорошим воспоминанием, хотя и омрачённым сознанием того, что люди, достойные лучшей участи, всё же представляют собой жертвы наших общественных неурядиц.

Приношу свою благодарность главному врачу больницы св. Пантелеймона Николаю Яковлевичу Смелову за разрешение заниматься в психиатрическом музее, и Владимиру Владимировичу Чехову за внимательное чтение моей книги в рукописи и за сделанные им поправки и заметки.

Евгению Петровичу Радину, так много посодействовавшему мне в моих начинаниях, выражаю свою признательность и благодарность за отзывчивость и за предоставленный мне психиатрический материал, послуживший полезным руководством в моей работе.

Мне также приятно отметить здесь свою сердечную благодарность Августу Адольфовичу Крогиусу за его советы, указания и за вдумчивое и внимательное отношение к моим идеям. Ценя его научные и философские знания, мне особенно приятно подчеркнуть его деликатность и терпимость, проявленные им при совместном чтении некоторых глав моей книги.

Моим друзьям – Екатерине Генриховне Эрлих и Исаю Филипповичу Вайсбергу – которым я обязан выходом в свет моей книги, приношу свою глубокую и сердечную благодарность за оказанную мне нравственную и материальную поддержку.

Введение

Затронутые в моих очерках вопросы безумия, требуют некоторого пояснения, во избежании могущих возникнуть недоразумений в толковании такого слова, как безумие.

Наука, закон и общество под именем безумцев или сумасшедших, душевнобольных, неправоспособных и невменяемых, рассматривает в равной степени как тех, кто по врожденному недоразвитию или душевному уродству склонен к проявлению злой воли, так и тех, кто хотя и не проявляет злой воли, но, тем не менее, признается сумасшедшим в силу своей исключительной душевной природы, не укладывающейся в рамки установленного порядка и законности.

Сохраняя в своих очерках такие архаические слова, как «безумие», «безумец» и т. п., я, конечно, не придаю им толкования и значения, какие придавали этим словам люди в силу многовекового предрассудка о нелепости и вреде самого безумия.

Под безумцами вообще, я подразумеваю тех людей, которые, в силу исключительных и необычайных душевных проявлений, отвергаются большинством, как неприспособленный или неудобный элемент в условиях создавшегося человеческого общежития.

Во все времена, исключительная по своей душевной природе, категория лиц мыслящих, чувствующих и действующих не так как большинство, находилась в положении отверженных, a оценка их нравственного облика постоянно зависела от степени понимания отверженных самим обществом.

Насколько ценность содержания духовной жизни не только безумца, но и выдающегося человека – относительна и зависима от степени понимания и приемлемости со стороны общества – могут показать следующие, всем известные, примеры: Иисус был распят, Сократ и Архимед убиты, Галилей и Вольтер гонимы, над Колумбом и Диогеном издевались. Герострата мы и по сие время называем безумцем за то, что он был первым анархистом, мечтавшим, о том, что с разрушением храма Дианы в Эфесе, он разрушит языческий культ и все непотребства, совершающиеся в этом храме. У нас в России Императором Николаем и писатель Чаадаев был объявлен безумцем за свою блестящую статью о России.

Я пропускаю большой список менее славных, но дорогих нам лиц, при жизни непризнанных и гонимых современным им обществом. В книгах таких психиатров, как Моро де Тур[109]109
  Жак Жозеф Моро де Тур (1804–1884) – французский психиатр, один из основателей клинической психофармакологии. Автор гипотезы о биохимической природе психических расстройств и оригинальной методики изучения психических болезней с помощью «искусственного безумия».


[Закрыть], Ломброзо и Ласки[110]110
  Хэрольд Джозеф Ласки(1893–1950) – социолог, педагог, политик-лейборист. Ласки был весьма плодовитым учёным, опубликовал около 30 книг и сотни популярных статей и памфлетов. Соавтор совместной с Ломброзо книги «Политическая преступность и революция».


[Закрыть], Селли, Кюллер, Корниг, Ковалевский и др. читатель найдет длинный перечень ученых, писателей, философов, музыкантов, художников, пророков и реформаторов, занесенных упомянутыми психопатологами в списки безумцев и дегенератов.

Из среды отверженных, общество так называемых «нормальных» людей обыкновенно выделяло категорию преступников и безумцев, людей, как я уже заметил, неудобных в общежитии и, следовательно, нуждающихся в интересах общества в изоляции. Но, подвергая таких людей изоляции, общество нормальных людей заботилось только о своих интересах, не входя в интересы преступников и безумцев. И если внутренний мир преступников по своей примитивности более или менее был постигнут, то сложный внутренний мир безумцев, их духовная сущность, остается загадкой и по сие время, несмотря на кажущиеся успехи психопатологов и психологов, впавших в условность при решении вопросов безумия.

Условное решение вопросов безумия в угоду большинству не только исключило возможность признать право на существование духовного мира безумцев, но и привело к тому, что в наше время личность безумца, а также и идейные течения, во главе которых стояли безумцы, подверглись новой оценке со стороны наших ученых психопатологов.

Для научных экскурсий психологов и психопатологов уже не существуют исторических и бытовых условий, при которых формировалось общество и личность. Психиатры имеют тенденцию рассматривать как патологические многие идейные течения, слывущие у них под именем умственных эпидемий.

Патентованные психопатологи (Иреланд, Сидис, Реньяр, Сикорский и др.) составляют свою хронологию «эпидемий», познакомившись с которой, мы узнаем, что идейных течений нет, но есть патологические явления, умственные эпидемии, как напр. эпидемии пилигримства от 1000–1095 гг. эпидемии крестовых походов 1095–1270 гг., эпидемии бичевания 1260–1348 г. г., мания антисемитизма 1348 г. С XIII в. эпидемия колдовства, продолжавшаяся до конца семнадцатого столетия, а от семнадцатого столетия и до наших дней – эпидемия самосожжения и самоистребления наших раскольников; многочисленные эпидемии сектантства самых различных толков и, наконец в наше время рассматриваются, как эпидемии, некоторые политико-экономические предприятия и так называемые «спекулятивные мании».

Вместо пророчеств, творческого вдохновения и оригинальных и сказочно-фантастических замыслов – психопатологи и их последователи видят в этих явлениях результат бредовых, экстатических и галлюцинаторных состояний безумцев.

Вместо причудливых и оригинальных характеров, нервных темпераментов, обостренных ощущений – существуют бесчисленные классификации душевных болезней.

Человек воплотивший свои мечты, предчувствия и откровения – превращается в галлюцинирующего безумца; человек, неуловимыми ощущениями соприкоснувшийся с Богом, с великими тайнами бытия и от этого трепещущий в восторженной радости – безумец – экстатик. Человек с непреклонной волей, прямолинейный, не идущий ни на какие компромиссы, убежденный в правде своих слов, но преследующий интересы, чуждые интересам большинства, в глазах психопатологов – фанатик, безумец, железный характер которого есть один из симптомов хронической паранойи. И наоборот: слабый, обезволенный человек, не умеющий ориентироваться в нашем капиталистическом строе и давший простор своим примитивным чувствам тоже безумец, которого подведут под рубрику истерических или неврастенических психозов; человек с сильным воображением, вся вина которого заключается в том, что его умозаключения вытекают из представлений, порождённых его пылким воображением-безумец, маньяк, у которого не миросозерцание, а бред; человек религиозный, с чуткой совестью, верующий в Бога и Диавола, признающий добро, но подавленный злом – безумец, меланхолик; человек с небольшими умственными способностями, но преследующий цели, на осуществление которых у него нет духовных средств – безумец, дементик; человек, содрогнувшийся от ужаса жизни, ум которого не в силах осознать свою трагедию – безумец: безумцы выразители мировой скорби и те, которые в силу своего религиозного сознания и мистического настроения, подчиняются силе таинственных явлений, вышедших за пределы нашего понимания.

И если в средние века такие безумцы сгорали на кострах, то теперь они умирают медленной смертью в «сумасшедших домах», умирают потому только, что мы, большинство, в своем миропонимании и в своих человеческих взаимоотношениях – не безумцы.

Мы с серьезностью детей, играющих в игрушки, порой играем в политику и в солдатики, забавляемся искусствами, чинами и орденами, общественными положениями, разделением людей на классы и ранги; мы с любовью детей, любящих наряжаться в «форменные» и модные платья, мы в детской наивности глупость возводим в закон и создаем себе призрачные, кукольные ценности, а когда лишаемся их, то плачем так же, как плачет и ребенок, у которого отняли куклу.

Но этот род безумия мы не сознаем, и с тем же фанатизмом как и у «действительных» безумцев, посаженных нами в «сумасшедшие дома» – отрицаем свое безумие и говорим:

– Мы – не безумцы, а безумцы те, которые не похожи на нас.

И при сознании, что мы – лишь взрослые дети перед лицом будущего человека, что мы все еще находимся в периоде своего роста, – слишком рискованно чуждых нам по духу людей, не приносящих нам вреда, прятать в «сумасшедшие дома» вместе с идиотами, кретинами, выродками и уродами, убийцами и насильниками, действительно нуждающимися в изоляции.

Желание убедить, что такое отношение к безумцам лишено всякого основания и доказать, что не безумие – страшно и нелепо, а страшны и нелепы представления человечества о безумии – заставляет меня заняться выяснением сущности самого безумия.

Для этой цели я, по мере своих сил, счел вначале необходимым исторически проследить путь безумцев пред лицом общества и науки, а затем уже определить – в чём заключается смысл, ценность и значение безумия в бытии самих безумцев и в их творчестве.