Текст книги "Футуризм и безумие (сборник)"

Любовь к человечеству

(Новелла)

Когда я в первый раз увидел эту девочку, она так неприятно поразила меня, что я невольно стал обращать на нее больше внимания, чем на других детей. Я жил в маленьком уездном городе, где все знали друг друга. Каждый вечер, когда спадала жара, дети местной интеллигенции собирались в общественный сад и играли на особо отведенной для них площадке. И в то время, когда местные обыватели тащились на «музыку», когда дамы под визгливые переливы скверного оркестра, с явно написанной скукой на лицах, метя шлейфами пыль, гуляли по аллеям, и мужчины стучали шарами бильярда, или глубокомысленно сидели за картами – с площадки неслись такие радостные крики, раздавались такие взрывы неподдельного веселья, что вчуже становилось завидно. Я уходил к детям, следил за их играми и подчас принимал в них участие. Тут узнал я Лизу. Это была девочка лет 10-ти, с хорошеньким лицом, всегда нарядно одетая, с цветными бантиками на головке.

Я никогда ещё не встречал настолько изломанного, развращенного взрослыми, несимпатичного ребенка. В ней не было ни одного простого, искреннего движения. Она все время «умничала» по выражению детей, держалась недотрогой, не играла с мальчиками, отказывалась бегать, и в толпе детей то и дело слышался её недовольный, манерный голос:

– «Ах, как не стыдно, пра-а-а-во!».

Наоборот, когда с ней заговаривали взрослые, она вся розовела от удовольствия и её правильное, красивое личико искажалось отталкивающей, уродливой, слащавой улыбкой.

Дети, особенно мальчики, дружно ее ненавидели, я сам также едва подавлял в себе невольную антипатию к ней, и во время игр, на все её льстивые обращения ко мне, отвечал сухо и строго.

В середине лета мне встретилась надобность проехать в губернский город, для чего нужно было ехать верст 30 на лошадях до ближайшей железнодорожной станции. Перед отъездом у меня явилась неожиданная попутчица – Лиза. Она ехала гостить к своему дяде – начальнику станции – и родители её просили меня взять её с собой.

Мы выехали в 9 часов вечера. Пламя зари ещё горело на западе, когда мы, миновав тряские улицы городишка, покатились по мягкой проселочной дороге. Сидеть в дорожном тарантасе, пахнущим сеном и дегтем, было мягко и удобно; с засыпающих полей веял слабый, задумчивый ветерок, хотелось ни о чем не думать, и покачиваясь на неровностях дороги, погрузиться в немое созерцание и слиться с окружающей тишиной. Бледная, почти не светящая, луна смотрела на нас с чистого, темно-синего неба задумчиво и мечтательно. Лиза, прижавшись в полумраке к уголку тарантаса, смирно сидела рядом со мной и казалась маленькой, робкой птичкой. Невольно забыв о своей неприязни, я спросил её ласково:

– Вы, Лиза, может быть, спать хотите?

– Ах, что вы! Я не привыкла так рано. Мамочка мне разрешает сидеть до одиннадцати.

Опять тот же ненавистный, ненатуральный голос девочки-паиньки. Мы помолчали.

– Ужасно не люблю ездить на лошадях: так трясет, – заговорила Лиза, видимо считая необходимостью поддерживать разговор.

– Какие нежности, – возразил я насмешливо.

Лиза сконфузилась.

– Нет, пра-а-а-во, – протянула она.

– Что же у вашего дяди есть дети? – спросил я.

– Да, две девочки, да я их не люблю: противные.

– Зачем же вы едете в таком случае?

– Да знаете, неловко. Дядя с тетей уж давно зовут. Они меня очень любят и всегда в пример ставят Кате и Оле, a они меня зато и ненавидят. Представьте, они как есть мальчишки: лазают по крышам, в лошадки играют, дерутся… Как есть мальчишки.

– Драться нехорошо и мальчикам и девочкам, – возразил я сухо, – ну, а лазить по крыше и играть в лошадки – это вовсе не преступление.

– Нет, мне мамочка говорит, что девочкам неприлично…

– Мамочка, мамочка, – с невольною грубостью прервал я, – не всё же «мамочка», надо и своим умом жить.

Она замолчала, видимо оробев. Я отвернулся и закурил папиросу; на этот раз молчание воцарилось надолго, желчь шевельнулась во мне и мое созерцательное настроение было испорчено. Когда я снова взглянул на Лизу, она дремала, прислонившись головой к боку тарантаса.

– Лиза, вы хотите спать? – тоном приказания сказал я, – ложитесь вот сюда, на подушку.

– Ах, что вы! – пролепетала она, но через минуту уже спала крепким, детским сном. Мы выехали на шоссе, по обеим сторонам которого до горизонта тянулись поля.

Боже, какая тишина и какой простор.

Луна, яркая и одинокая, казалось смотрела на нас, заливая светом тарантас и дорогу быстро бегущими, черными тенями от лошадей. А кругом все дремало в призрачных далях… Только сонное понукание ямщика, да стук колес нарушали чужую тишь…

Лиза крепко спала… В моей руке лежала её мягкая, теплая, ребячья ручонка и чистое, ровное дыхание долетало до меня. Черты лица ее были дивно-спокойны и выражали трогательную задумчивость. В её детском лице, в доверчивом прикосновении мягкой, безгрешной руки исчезло все суетное, лживое, отталкивающее и явилось что-то небывало значительное, серьезное, говорящее о возможности и в этом уже испорченном существе – иных чувств и иных мыслей… Странное состояние овладело мною: я бы назвал его словами Достоевского – «высший синтез жизни».

Походило, что кто-то властной рукой поднял завесу, пред которой с тупой тоской слепого человека стоял я, и сказал:

– Вот!

Я глядел на спящее личико Лизы и думал о человечестве. Любить человечество, значить непрестанно помнить, что под повседневной горой болезней, греха, тупости и равнодушия, кроется бессмертная красота, дивная музыка человеческих чувств. И чем сильнее любовь, тем острее страдание при виде уродства жизни, тем страстнее жажда иных совершенных форм существования. Пусть жестокая жизнь давит их нуждой и болезнями, пусть бьет ударами разочарований и несчастий – изнемогая, задыхаясь, истекая кровью, мы не будем спускать глаз со светлого будущего, и отблеск его будет последним впечатлением наших, уже застывающих глаз… Так думал я, и сердце мое тихо расширялось от прилива мужества, жажды жизни и борьбы.

По произведениям трёх предыдущих авторов можно судить не только о степени их талантливости, но также и об их характере, о степени их умственных способностей и о развитии художественного вкуса. Но, конечно не все безумцы способны так ясно, точно и образно излагать свои мысли. Так, творчество безумцев со следами слабоумия резко отличается от творчества безумцев высшего порядка. Для примера я привожу произведения безумца, у которого психиатры определили «раннее слабоумие» (dementia praecox). Лично на меня он производил впечатление робкого, деликатного, богато одаренного человека, но – отнюдь не слабоумного. Судьба наградила его многими талантами: он – художник, музыкант, поэт[153]153
  Стихотворение, посвященное «Валентине», принадлежит ему. – Примеч. автора.


[Закрыть], очень начитанный, говорящий на трёх иностранных языках.

Несмотря на все свои достоинства, в его литературных произведениях проглядывает что-то такое, что невольно заставляет обращать на него внимание в большей степени, чем на других.

Для специалистов приведенное ниже произведение этого безумца покажется типичным произведением слабоумного. Многие также найдут некоторые места его произведения нелепыми, но тем не менее, я привожу отрывки из его дневника, озаглавленные «Послание хорошенькой женщине». Это «послание» написано под впечатлением зарождающейся любви к одной девушке, отданной на излечение в ту же больницу от чрезмерно-повышенного полового чувства.

«Послание хорошенькой женщине» – своеобразная «песнь песней», вырвавшаяся из-за стен «Сумасшедшего дома». С первых же страниц читателя удивляет неуравновешенность чувства автора, резкая смена настроений и неожиданные переходы от страсти – к экстазу, от грусти – к пафосу. В «Послании» много красивых поэтических сравнений; но внимание целиком поглощается нелепым окончанием каждой главы. Этот нелепый конец, которыми заканчивается каждая глава, поражает своей бессмысленностью и требует некоторого пояснения, что я и сделаю, предварительно ознакомив читателя с «Посланием».

Послание хорошенькой женщине

I

Бросаю за окно лимонные семена и втайне думаю: авось либо у меня под окном вырастет лимонная роща…

Когда я сижу с Вами, Валерия Николаевна, у меня такие побуждения: вдруг ни с того, ни с сего закричать неестественным голосом:

– Валя!

И, сохраняя страшный взгляд очей, броситься на Вас и сжать Вас в своих объятиях…

Бледно, но откровенно!

Я хотел бы сказать больше. Меня подмывает увлечь Вас куда-нибудь и насладиться Вашим телом, Вашим лобзанием, – увлечь, пока не увлекся сам. Или: задушить Вас в своих богатырских объятиях, поцеловать в засос, расцеловать Вас, целовать, целовать и целовать без конца, замучить Вас до смерти поцелуями… Горячими, страстными, нежными, влюбленными… Сжечь Вас единым поцелуем, единым лобзанием… Сжечь ее! Сжечь! Сжечь на костре моей страсти. И если двупламенный факел, – объятие и поцелуй, – не сожжет Тебя, то Ты не колдунья и не святая, ибо те горели… Ты простая смертная… Зачем не горишь Ты? Не сгоришь от лобзания и не сгоришь от стыда? Зачем же ты прельщаешь меня, бедного художника, своими грациозными формами? Ах, зачем ты так близка ко мне своим девственным телом? Зачем? Уйди! Или ты хочешь соблазнить меня? Или ты, силою притворного целомудрия, хочешь вырвать из меня с корнем все, зреющие в недрах моей души, геройские порывы, все прозябающие в ней, благие начинания? все, всосанные мной с молоком матери, чистые порывы и побуждения? О скажи, так ли? Скажи, царица души моей, не скрывай!

И если ты не решишься покинуть меня после того, то я отрекусь от тебя, отвернусь.

Что ты хочешь? Влюбить меня в себя? О, нет! Ты хочешь жить со мной? хочешь исправиться. Хочешь поискать потерянную добродетель? Долго ли Ты будешь искать? Не разоришь ли Ты меня в первый же день после свадьбы? Не обезумею ли я от Твоей измены, от Твоей блажи, от Твоих нарядов, от Твоих излишеств? Нет, нет, ещё раз нет и тысячу раз нет! Уйди от меня, светлая фея «Каприз», исчезни душистый полевой цветочек, сгинь с глаз красавица, не имеющая ни дома, ни крова! Прощай, мой ангел, мой идеал, мое сокровище, мое блаженство, царица души моей, повелительница сердца моего, радость моя, восхищение мое, губительница сердец, покоя моего, души моей! Прощай! О tempora, о mores! Дайте, пожалуйста, папиросочку.

II

Не жалея бумаги, продолжаю на ту же тему. Не уходи! побудь со мною! К чему краса твоя? Ты скажешь: «если я тебе нравлюсь, – не пиши мне посланий, согреши со мной, насладись мной! А если ты этого не сможешь, то что ж ты можешь?» А знаешь ли ты, что я и так грешу с тобой? Знаешь ли ты, что я в тебя влюблен до безумия? Знаешь ли ты, что ты бессознательно калечишь мою душу, заставляя ее сгорать и возрождаться через тебя и для тебя? Не уходи, не сказав мне слова ласкового в утешение! Кому польза от красы твоей? Ты скажешь: «я не боюсь быть проданною; если ты, первый из поклонников, не сумел воспользоваться случаем, то найдутся цари и князья, которые сумеют оценить меня». А знаешь ли ты, что и за стенами палат и дворцов ты не скроешься от назойливого преследования моего? Знаешь ли ты, что и туда будет проникать всевидящая любовь моя? Знаешь ли ты, что не избежишь ревнивого взгляда, немолчного ропота укоризны моей? Не уходи, не взглянув на досуге голубиным взором очей своих в своё будущее! Долговечна ли краса твоя? Нет. Недолговечна. Она завянет. Но ты скажешь: «если ты знаешь, что краса моя не долговечна, отчего же ты, тем сильнее, не стремишься поймать момент и сжать меня в своих объятиях; сжимая, лобзать и сжимать и лобзать до тех пор, пока я не закричу: “больно”».

А знаешь ли ты, что уста твои яд, что тело твое тленно и скуёт меня позором? Знаешь ли ты, что не осмелюсь броситься в твои объятия даже и тогда, когда ты, подобно Венере, поникнешь дивными кудрями своими ко мне на плечо? Знаешь ли ты, что я бегу тебя, ища тебя! Нет!.. Не знаете?.. Ну, так я вам скажу: у неё есть один маленький недостаток, у неё есть одно маленькое дитё, что не стоить о таких пустяках и говорить… Да, да, да! Но за то – сорок тысяч приданого! Знаю. Знаю! Пришлите телеграмму! Дайте отбой!

III

Что ты шепчешь стыдливо: «я твоя»!.. Что ты стыдливо потупила взор? Не зарождается ли в тебе то нежное чувство, – то чувство, которое и я испытал не раз? – то чувство, которое по своему существу так близко к сладострастию? – то чувство, которое во многих из нас выродилось, превратилось в эротоманию, сатириазис, нимфоманию, которое есть ничто иное, как половое влечение самца и самки? Нет, Боже сохрани тебя от этого зла! Ты – песня. Не удивляйся. Ты вся соткана из мелодий. Не порочь же своего целомудрия, не грязни своего воображения, не черни своей ясной души и не суши раньше времени своей телесной красоты. То обаяние, которое ты приносишь с собою и которым ты пропитываешь всё тебя окружающее, должна бы, по возможности, стараться сохранить, не тратить всуе, зря, попусту. Это обаяние заключает в себе музыку и вот – ты для меня песня… Ты, ты… Везде и всюду. Ах, зачем я не Моцарт? Я убаюкал бы тебя нежной мелодией. Я принес бы тебе тихую серенаду. Я увлек бы тебя звонкой лирой. Ты – картина. Дивная, божественная, чудная картина! Гениальная кисть нарисовала твой образ на листах великой книги природы. Не рви из неё этого листа, не марай своей чести, которая красит тебя, как и все прочие твои качества.

Тот художник, который создал столь великолепное творение, каковым являешься ты, велит мне преклониться перед величием своего произведения и признаться, не утаивая своих мыслей, что ты для меня – картина. «Мадонна»… Это – ты «Джоконда»… Это опять ты. «Форнарина»… Это тоже ты. Ты, ты… Во всем. Ах, зачем я не Рафаэль!? Я нарисовал бы твой девичий, утренний сон. Я похитил бы свет луны, чтобы озарить им ночь твоих очей. Я направил бы на тебя луч солнца, который очертил бы твой стройный стан. «Амур и Психея». Воплотитесь в нас.

Ты – рифма. Ты резвишься и играешь, хохоча светлым, звонким смехом! О не томи меня думой, что ты настолько резва и ветрена, что даже вселяя веселость в других, сама лишилась невинности! Нет, ты должна быть моей музой, была ею и будешь ею.

Ты, ты… Одна ты и всегда ты. Ах, зачем я не Пушкин? Я воспел бы твои прелести. Я излил бы весь пыл моей страсти в пламенных, звучных стансах. Я списал бы с твоих слов нежные признания те, что так мило шепчут твои алые уста и от которых веет на меня интересною страницею романа. «Признаюсь откровенно вам: – таких не видывал я дам». И если всего этого тебе недостаточно, то я… я сойду с ума. «А знаете что у Алжирского бея под самым носом шишка».

Прежде всего возникает вопросы намеренно ли автор заканчивает каждую главу фразами не ассоциированными с предыдущими и не имеющими никакого отношения к ранее высказанному? Подвергая анализу это произведение, я убеждаюсь, что заключительные строки каждой главы написаны ненамеренно. Невозможность поставить последние строки каждой главы в связи с предыдущими, говорит нам только об отсутствии, необходимых нам для понимания «Послания», ассоциаций, из чего, конечно, не следует отрицать существование скрытых ассоциаций, обусловливающих появление заключительных фраз каждой главы, не выраженных в силу того, что скорость всех психических процессов у автора была значительнее, чем скорость механического процесса письма.

В этом не трудно убедиться, если проанализировать, хотя бы две заключительные фразы последней главы. Так, напр., между фразами «И если всего этого тебе недостаточно, то я… я сойду с ума» и следующей за ней фразой: «А знаете, что у Алжирского бея под самым носом шишка» – на первый взгляд не улавливается связи. Но эта связь будет на лицо, если проследить внутренние (невыраженные автором) ассоциации. Эти внутренние ассоциации таковы: автор находясь в сумасшедшем доме пишет записки; фраза: «я с ума сойду», ассоциируется с записками в сумасшедшем доме или с записками сумасшедшего, что, в свою очередь, ассоциируется с «Записками сумасшедшего» Гоголя, заканчивающимися фразой: «У алжирского бея под носом шишка». Таким образом, внутренние ассоциации протекали в таком порядке: Записки + «я с ума сойду» + записки сумасшедшего + «записки сумасшедшего» Гоголя + «У алжирского бея» и т. д.

Всё это произведение является результатом вдохновенного творчества, которое, широким потоком хлынув из недр его души, исключило всякую возможность контроля над ним со стороны автора, вследствие чего и не были исправлены все эти пробелы в ассоциациях. Творчество было бы типичным для слабоумного в том случае, если бы и дальнейшие его произведения, явившиеся не плодом его вдохновения, а плодом размышления, включали бы в себя пробелы в ассоциативной деятельности, но этого нет, доказательством чего может служить следующее произведение того же автора, написанное на тему:

Нагая женщина

Вообще, по-моему, женская красота, красота женского нагого тела, если этим телом, действительно, обладает тот или иной индивидуум, та или иная «прекрасная душа», – эта красота есть высшее и важнейшее в нашей жизни, есть то, чем стоит интересоваться и что стоит любить.

Вопреки мнению о тленности материи и доминирующему в клерикальных сферах мнению, что нагота – грех, что открывать, оголять части тел – стыдно, – я утверждаю, что всё же тело, или вернее, его формы – это красивейшие[154]154
  Курсив автора. – прим. Н. Вавулина.


[Закрыть], величественнейшие явления природы. Всё, что могла создать природа Всевышней Волею Создателя; все, что она могла создать красивейшего и изящнейшего, – всё это соединилось и воплотилось, отразившись в очертаниях человеческого, и преимущественно женского, тела. Не могу мириться с поклонением красоте природы преимущественно в образе, например водопада, леса, моря, грозы, горных вершин. Всё это – не постоянно, хотя и поразительно, всё – грубо, сурово, часто неопределенно, иногда уродливо.

Итак, я проповедую поклонение красоте женского тела в отвлеченном, идеальном смысле; такой красоте, какую, пожалуй, встретишь разве только на картинах Рафаэля, Мурильо, Рубенса, Лейтона и других им подобных гениальных мастеров. Я призываю к поклонению красоте форм нагого женского тела. И не только того, которое воспроизведено на картинах вышеупомянутых художников, но также и реального, живого тела… Но… где вы встретите такое тело? А только при условии, что это тело служит выразителем, отражением чистой, ясной, прекрасной души, то-есть, короче, души, которой нигде не встретишь, – только при этом условии я допускаю поклонение телу; это – conditio sine qua non!

Юмор и сатира. – Психология смеха. – Сатирические произведения безумцев. Карикатуры. – Юмористические стихотворения. – Анекдоты. – Литературно-художественные журналы безумцев.

Было бы странно пытаться найти в юморе и сатире безумцев что-либо особенное, специфическое. Психологические основы смеха, как у здоровых, так и у безумцев – одинаковы. По форме и по содержанию юмор и сатира безумцев ничем не отличаются от юмора и сатиры здоровых, по качеству же своего остроумия, безумцы в массе, как это и будет видно ниже, даже превосходят остроумие здоровых.

Признавая, что в психологии творчества безумцев и здоровых меньше разницы, чем в психологии юмористов и сатириков, я скажу несколько слов о тех признаках, которые отличают вообще юмориста от сатирика.

Несомненно, что сила остроумия вообще, меткость иронии и сарказма, находятся в зависимости от характера и темперамента, степени умственного развития и художественного дарования. Так что разница между юмористом и сатириком (как здоровым, так и безумцем) не только в их творчестве, но и в их душевной природе. Характерные черты юмориста заключаются в его мягкости, слабоволии, подвижности и подражательности. Юморист по преимуществу человек сангвинического темперамента, между тем как сатирик, исключительно, – холерического, который, главным образом, и является причиной его желчного и злостного творчества.

Продолжая сравнивать юмориста и сатирика, замечаешь, что юморист – прост и незлобив, сатирик – тенденциозен и зол; юморист может быть ограниченным человеком, сатирик – обязан быть умным. Душа юмориста – это кривое зеркало, отражающее в себе мир в его искаженном виде; душа сатирика – скорее увеличительное стекло, с помощью которого он рассматривает человеческие пороки и недостатки. Цели их творчества – различны. Юморист – развлекает, сатирик – изобличает; произведения юмориста заставляют смеяться, произведения сатирика – вызывают злорадство.

Люди меланхолического и флегматического темпераментов совершенно не способны к юмору; самоуглубление первых и равнодушие и вялость вторых, мешает им быть наблюдательными, в силу чего от них ускользают все те явления безвредно-искаженной действительности, которые у других обычно вызывают реакцию смеха. Те из безумцев которые у психиатров слывут под именами меланхоликов и ипохондриков, в силу своей самоуглубленности и подавленности также не способны к юмору. Юмористами и сатириками из среды безумцев являются, обыкновенно, так называемые хронические параноики, истерики, маньяки и алкоголики.

Параноик по складу своего ума и характера в большей степени сатирик, чем юморист; алкоголик же, наоборотъ, редко бывает сатириком и чаще – юмористом. Алкоголики вообще являются самыми производительными юмористами; можно с уверенностью сказать, что если бы не существовало на свободе алкоголиков, то ни один из юмористических журналов с его трезвыми юмористами не мог бы существовать.

Мишенью для острот безумцев, служат обыкновенно наша общественная и политическая жизнь, слабые стороны человеческой натуры и даже «Сумасшедший дом» со всеми его обитателями и больничной администрацией. Их остроты, шаржи и карикатуры злы и метки. К сожалению, по цензурным условиям, наиболее удачные остроты по адресу власть имущих и некоторых государственных учреждений, – не могут быть мною помещены, и мне приходится ограничиться очень скромным материалом.

Начну с сатирических произведений, так называемых параноиков и алкоголиков.

В длинном стихотворении, один из параноиков ядовито подтрунивает над Государственной Думой:

 
Не шумя, как прежде
Бурными речами
Занялась ты, Дума,
Мирно мелочами.
Никого ты, Дума,
Не обидишь кровно,
И глядят министры
На тебя любовно.
Ты им не опасна,
Нет, – ты им удобна:
Так ты благонравна,
Так “трудоспособна” и т. д. и т. д.
 

А вот мнение другого параноика, о некоторых общественных деятелях, выраженное в такой форме:

Чем занимаются некоторые животные в настоящее время

ЛЕВ – в глубокой старости отлученный от общества, доживает век в своем родовом владении; вопреки известной басне, пользуется некоторым уважением даже и у ослов, кроме подвергнутых особой тренировке на победоносцевских конюшнях.

ВЫДРА – худосочная, перезрелая девица, посещает курсы.

ВАМПИР – существо долгое время считавшееся мифическим, однако по последним известиям, он несомненно существует в действительности, хотя водится только в совершенно диких и некультурных странах, в роде, например, знаменитой Думбадзии.

ВОНЮЧКА – примостившись к зубрам – пуришкевничает.

ДИКОБРАЗ – беспартийный правый, интересуется не столько политикой, сколько посуточной депутатскою платою, как средством поглощать непомерное количество «челышевки»[155]155
  Михаил Дмитриевич Челышев (1866‒1915) депутат III Государственной думы, поборник народной трезвости.


[Закрыть].

ТЮЛЕНЬ – субъект с вялым, ограниченным умом и флегматическим темпераментом: примыкает к октябристам.

ВЕРБЛЮД – в качестве любителя пережевывать старую жвачку, почитается «убежденным» консерватором.

ЛИСА – прозывается ныне… Гучковым.

ВОЛ – обремененный многочисленным семейством работает в невидной и плохо оплачиваемой должности; по убеждениям – трудовик.

ПОПУГАЙ – социал-демократ из «правоверных»; подобно анекдотическому офицеру, умеющему танцевать только «от печки» способен мыслить только «по Марксу».

Ниже помещаю несколько карикатур, высмеивающих нашу политическую жизнь:

Рис. 1. Старое по-новому.

Старая Россия. – Ох, батюшка! Ох, светушки! Оставьте меня, родимые… Женщина я – сырая!

Черносотенец. – Тяни покрепче! Подтягивай ее, мягкотелую!

Октябрист. – Потерпите, сударыня! Вот мы вас подтянем немножко да подмалюем хорошенько… Такой у нас раскрасавицей выйдете, что прелесть!

Рис. 2. Избиратели. – Ходим, бродим, депутата не находим даже под свой дом.

Рис. 3. Депутат. Ни одна из 8 великих держав… не применяет так широко начал нашего государственного социализма, как наше отечество

Больничная администрация чаще всего питает остроумие обитателей «Сумасшедшего дома». Слабости врачей, фельдшеров и надзирателей, смотрителей и служителей, живо подмечаются, комментируются и жестоко высмеиваются местными сатириками и юмористами.

Привожу одну песню, сочиненную крестьянином-алкоголиком, – позднее покончившим самоубийством там же, в «Сумасшедшем доме». Песня посвящена фельдшерам и поётся на мотив «барыни»:

 
На Удельной, при больнице
Фельдшера и фельдшерицы.
Образцовые.
На них белые халаты
Накрахмалены, не мяты
Все, как новые.
Только в них хирурги ходят,
А уж нашим – не подходит
Положительно.
Фельдшеров то из них мало,
Служат просто, как попало
Все неграмотны,
Полуграмотны.
По-латыни, как прочесть:
“На то доктор, скажут, есть”
Мы неграмотны
Полуграмотны.
Наше дело – надзирать,
За больными наблюдать!
Основательно.
Чтоб больные не бежали,
Чтоб служащие не спали
Обязательно.
Захотел больной бежать, —
Что же за ноги держать?
Нежелательно.
Мы местами дорожим
Исполняем свой режим.
Всё, как следует.
А довольны ли больные, —
Разговоры тут иные
Кто их ведает?
Одним словом, службу знаем,
С нетерпением ожидаем
Все двадцатого.
Как бы мне за эту песню
По режиму, господа,
Не отняли бы котлеты
Да и кружку молока.
 

Ниже помещаю несколько остроумных замечаний, характеризующих порядки «Сумасшедшего дома».

Полицейские психиатры

Если у человека «душа нараспашку», то его признают больным и отправят в сумасшедший дом. Там стараются сделать так, чтобы у этого человека «душа ушла в пятки» и тогда назовут его здоровым.

Рецепт для превращения здорового в больного

Раздеть донага, запереть под замок, выдержать на диете. При помощи служителей надавать затрещин и подзатыльников. Подсыпать в пищу белены, нюхательного табаку и прочей дряни. С голоду будет съедено и результат получен. Человек вылупит глаза, начнёт галлюцинировать – словом будет форменным сумасшедшим.

Верное средство для истребления крыс и мышей

Попросите ординатора выписать мышеловку и порцию ветчины. Мышеловку с кусочком хлебца и салом поставьте под кровать, а ветчину скушайте сами. При дружбе с ординатором достаньте и мензурку виноградного вина.

Из хроники больничной жизни

3-го и 4-го марта, в местечке «Желудки» происходили аграрные беспорядки. На место беспорядков командирован Касторкин и Гофманский. Порядки восстановлены. Зачинщики беспорядков – некипяченый чай и бобовое масло – предаются суду по 279 ст. св. воен. пост.

Один. – Смотрите, смотрите! Кажется сумасшедший идет?!

Другой. – Что вы! Да разве вы не видите – у него все ребра целы.

Жизнь в «Сумасшедшем доме» недурно осмеяна в ниже помещённом юмористическом стихотворении, принадлежащем перу алкоголика, отставного поручика:

Сновидения

 
Когда во сне увидишь таракана;
Усами водит он и медленно ползет,
Сердечная, наверно, будет рана
Или тебя товарищ твой прибьет.
 
 
Когда во сне, в лесу поток увидишь грозный
Иль крик совы нарушит мирный сон,
Скандал на утро будет грандиозный
И перевода жди ты в буйный павильон.
 
 
Приснится ль вдруг тебе гробокопатель
И сладкую ты будешь кушать карамель,
Появится нежданно надзиратель
И в “наблюдательной” уложит на постель.
 
 
Когда приснится вдруг твой добрый ординатор
И руку он тебе с улыбкою пожмёт,
Оставь надежды! Только изолятор
Тебя теперь с открытой дверью ждёт.
 

А вот и карикатуры, обнажающие все недостатки больничного персонала:

Рис. 4 Больничная администрация

Доктор. – Господи, Боже мой! Рожи то, рожи одна, одной страшней! Ну и подобрал же я блюстителей порядка, нечего сказать, даже и самому то смотреть страшно. С ними и на большой дороге не пропадешь. Ей Богу.

Рис. 5

Смотритель. – Здравствуйте, мои свинушки не желаете ничего?

Свиньи. – Желаем чтобы сравняли нас правами с больными. Чем мы хуже их?

Смотритель. – Успокойтесь, мои милые! Больные давно уравнены в правахс вами.

Один параноик по поводу доброкачественного обеда, не без злорадства послал психиатрам следующее заявление.

В «уголовный музей» при медиц. библиотеке.

Virorum doctor urn cujusdam negligentae corpora delicti duo[156]156
  Два вещественных доказательства преступной небрежности учёных мужей.


[Закрыть]

«картофель проросший» – выловлен в постном супе;

«картофель гнилой» – открыт в так называемой «треске с картофелем».

Септемвриядня25-голетаотР. Хр. 1902, в бытность главным врачом X. а ординаторами У. Z, Q.

ДАР сумасшедшего VI пав. Икса.

Иногда мишенью для остроты безумцев служат и их собратья по несчастью. Так один из безумцев, узнав интимную жизнь своего соседа по койке, бывшего повара, высмеял его в песне, которую другие безумцы переложили на музыку. И нередко тяжелый воздух палаты оглашался каким-нибудь фальцетом, поющим перед бывшим поваром:

 
Жил на свете старичок,
Маленький, плешатый,
От господских пирожков
Сделался пузатый.
Домик в гавани купил,
Денег накопив,
Всё по клубам, у господ
Поваром служивший.
Поженился с молодой
Горничной Акулькой,
А в приданое получил
Два ребенка с люлькой.
Ярославочка – жена,
Муж-хохол наивен,
Через годик, через два
Стал он ей противен.
Полюбился сын попа,
Молодой, красивый,
Уж не повару чета,
Да и не плешивый.
Вот они его вдвоем
Домик обобрали,
А из дома своего
Козлёнку прогнали.
Наш Козленко обалдел,
А жена и рада.
И упрятала его
Туда, куда надо.
Лет уж двадцать он сидит
В доме сумасшедшем,
О котлетах всё балдит,
Пирогах прошедших.
 

А вот образчик и горького смеха, смеха сквозь слёзы одного из безумцев:

 
Черты знакомых выражений
Сокрыты этим бугорком,
Но вновь они в воображении
==Ума больном.
Я с вами жил. Не понимаю.
Куда исчезнул человек!
Теперь я распростился с вами
==На век.
Другие вас мне заменили,
Меня заменят тоже так,
И плакать будет на моей могиле
==Дурак.
Дурак его заменит тоже,
И так пойдут до страшного Суда.
И я скажу: прости мне Боже
==Жизнь ерунда!
 

Не лишены юмора карикатуры и анекдоты безумцев на разнообразные темы:

Рис. 6. – Что это ты, mon cher, подряд уж 10 дней обедаешь телячьими мозгами, пора и надоесть

– Разве ты не знаешь, что я держу в настоящее время экзамен на ученую степень доктора психиатра.

– А!.. Это другое дело.

Рис. 7. – Что это, Пётр Алексеевич! Вы на рыбную ловлю идете не с удочкой, а с дубиной?

– Да, видите ли: в нашей реке рыбы совсем нет, зато жуликов по берегам много.

– Неужели, Анфиса Павловна, ваш муж Вавила Семенович в гласные баллотируется?

– У него ведь нет времени городскими делами заниматься.

Из рассказа охотника

Мой дядя был такой же страстный охотник, как и я. Вот как-то раз пошли мы с ним на охоту… Вдруг, смотрим – прямо на нас несётся белый медведь… Сам бежит, а хвост по земле волочится… Дядя прицелился: бац-бац. Я – тоже. Ну, и разумеется наповал. Дядя хвать медведя за хвост, да в сумочку, а он оттуда – «мяу мяу».

– Послушайте: да какой же это медведь?! Это просто была кошка.

– Ну, вот, вечно вы спорите: и вовсе не кошка, а кот.

* * *

– Мама, отчего это папа плешивый?

– Оттого, что он умный и очень много думает

– А тогда, отчего у тебя такие длинные волосы?

– Ты вечно пристаешь со всяким вздором. Иди в свою детскую.

Неожиданный реприманд

Оратор. – Господа! В сей высоко торжественный день…

Нетерпеливый слушатель. – Ур-ра!

Оратор. – Дурак!

Обращение с кормилицей

Обращаться с кормилицей надо вежливо, не доить и молоко не продавать.

Женский вопрос также нашел отзвук в душах юмористов-карикатуристов. Три следующие карикатуры посвящены женскому движению: