Текст книги "Из жизни археолога. Байки, заметки, размышления"

Социалистические метаморфозы

После перестройки в определенной части нашего общества принято ругать советское прошлое. Я категорически не могу с этим согласиться, так как убежден, что вместе с водой мы выплеснули и ребенка! Время же работы в Академии наук было самым плодотворным в моей научной биографии. И вот почему.

Сегодня сложно представить, чтобы молодому выпускнику через месяц после окончания университета позволили вести самостоятельные раскопки, предоставив для этого машину с водителем, деньги и полную свободу действий с одним условием: исследовать в необходимые сроки попавший в зону строительства курган. А в моей биографии это было! Были и реальные возможности для активной научной деятельности.

Когда в феврале 1977 года был издан приказ о назначении меня и Ильи Борзияка младшими научными сотрудниками в Институт истории АН МССР, где в то время работали археологи, мы решили поехать в командировку. Выбрали Институт археологии в Киеве и тут же получили командировочные удостоверения. Ежегодно мы ездили в Москву, Ленинград и другие города Союза «для работы в библиотеках и архивах» или по другим официальным причинам. При возвращении достаточно было написать для бухгалтерии отчет на одну страничку о «проделанной работе», и выданные на руки командировочные без особых бюрократических проволочек списывались.

Роль подобных поездок трудно переоценить, но не буду кривить душой, иногда мы брали командировки без особой научной надобности. Например, в одно лето мне позвонили и сообщили, что достали абонемент на Московский международный кинофестиваль. Посмотреть в те годы оригинальные зарубежные фильмы было большой удачей, и я без особых проблем взял командировку на три недели и за это время просмотрел массу фильмов в Лужниках. Естественно, в те жаркие и душные московские дни я не посетил ни одной библиотеки. Но это не помешало мне написать отчет о проделанной в командировке работе, который ни у кого не вызвал вопросов. Разумеется, о кинофестивале я предусмотрительно промолчал.

За всю мою работу в системе Академии наук лишь один раз эта практика дала сбой. Причем с совершенно неожиданной стороны. В 1985 году я поехал в Москву на защиту кандидатской диссертации. Командировку оформил на три недели. В Академии все знали основную цель поездки. Процедура подготовки и самой защиты прошла замечательно, хотя я и изрядно понервничал. Потом неделю это событие отмечал с московскими и приехавшими кишиневскими друзьями. Показательно утро после защиты, когда я обнаружил в своей постели двух одетых коллег. Я хорошо запомнил, что ночью после банкета в гостинице «Университетская» простился с ними у метро, поэтому долго не мог понять, как через несколько часов мы оказались под одним одеялом. Потом выяснилось, что они не смогли остановиться у знакомых и приехали под утро в Останкино к моему другу, у которого я тогда жил. Тот и бросил их ко мне в постель.

Вернувшись в Кишинев, я составил отчет о командировке: «работа в библиотеке, консультации с ведущими специалистами, знакомство с архивными источниками» и так далее. А в конце решил похвастать и дописал самое весомое, на мой взгляд, достижение: «Одновременно за указанный период успешно защитил кандидатскую диссертацию в МГУ». Оказалось, что этим предложением я допустил крупную ошибку.

Спустя несколько дней меня вызвал директор Отдела этнографии и искусствоведения АН МССР Валентин Степанович Зеленчук. Выяснилось, что Отдел проверяет КРУ (Контрольно-ревизионное управление), которого в те годы боялись все директора и начальники, и оно нашло «нарушение» в предоставленном мной отчете. Я сильно удивился, когда узнал, что защита диссертации является «личным делом» научного сотрудника и не может оплачиваться из средств Академии наук. Другими словами, брать командировку в другой город и проводить время по своему усмотрению можно, а вот ехать за государственный счет на защиту собственной диссертации – нельзя! Это уже считалось «личным делом», даже несмотря на то что число защит кандидатских и докторских диссертаций всегда было одним из основных показателей для любого научного подразделения!

В итоге после откровенного разговора с В.С. Зеленчуком, который согласился с этими доводами, но дал понять, что я сморозил глупость, деньги пришлось вернуть. Как сейчас помню, 103 рубля 50 копеек – сумма в те годы не бог весть какая! Вернул я ее совершенно спокойно, так как эти расходы никак не могли сравниться с радостью от удачной защиты. Но уже тогда сделал вывод о метаморфозах социализма. Из всех моих командировок по различным городам и весям СССР именно эта была самая плодотворная и принесла реальный результат – и именно за нее меня и наказали!

Глава 2. «Мои университеты». Студенты и наставники

Считается, что студенческие годы – самые романтичные в жизни человека. С этим трудно не согласиться. Я горжусь, что сумел поступить в первый университет страны и все годы учебы прожил в Москве – лучшем городе мира. Причем поступил самостоятельно, без какой-либо протекции. Впрочем, как и подавляющее большинство моих сокурсников из различных регионов СССР. Проучившись пять лет, пришел к выводу, что хотя поступить в МГУ было очень сложно, еще сложнее было из него вылететь. Государство в те годы считало деньги, и если ты проучился пару лет, то надо было совершить что-то из ряда вон выходящее, чтобы тебя отчислили.

Закономерности исторического процесса

В том, что история развивается по спирали, я убеждался неоднократно. В железнодорожной школе № 1 города Кишинева, где я проучился 10 лет, молдавский язык преподавала коренная молдаванка – жена машиниста электропоезда. Мягко говоря, она не очень хорошо говорила по-русски и, как мы подозревали, еще хуже по-молдавски. Но в 60-е годы Кишинев, несмотря на национальный столичный статус, представлял собой небольшой русско-еврейский городок, в котором найти преподавательницу молдавского языка было довольно сложно. Эта маленькая, щуплая и косноязычная учительница вызывала у нас постоянные насмешки, и когда я ее окончательно доставал не очень тактичными комментариями, она выходила из себя и кричала на весь класс одну и ту же фразу: «Яровой! Возьми стула и мольчи!»

Моя дочь также окончила среднюю школу в Кишиневе, где молдавский язык преподавала аналогичная национальная дама. Среди ее высказываний-приказов были и такие: «Выйди польностью из класса!» и «Положи глаза на доску!». Ну как с такими «учителями» могло появиться желание изучать государственный язык? И никакой закон не заставит ребенка из-под палки его выучить, а тем более полюбить.

Необоснованная обида

Будучи еще школьником, я вместе со своим другом Мишей Агбуновым попал в московскую экспедицию к знаменитому археологу Георгию Борисовичу Федорову в село Криничное, где он собирался копать черняховский памятник. Жили в пустом пионерском лагере на берегу лимана. Поскольку мы не скрывали, что собираемся стать археологами, то считались молодой генерацией этой славной науки.

Видимо, по этой причине однажды Георгий Борисович любезно поинтересовался:

– Скажите, Женя, а какой темой вы собираетесь заниматься?

В свои пятнадцать лет я никакого понятия не имел о возможном интересе в науке. Поэтому брякнул:

– Там, где еще не наследили! – имея в виду, что собираюсь изучать наименее известные культуры.

Г. Б. Федоров – московский наставник первого поколения молдавских археологов

Георгий Борисович почему-то серьезно отнесся к ответу мальчишки-дилетанта и, приняв его на свой счет, страшно обиделся. Видимо, это мое заявление он неоднократно обсуждал, так как спустя год молдавский археолог В. И. Маркевич, который никогда не входил в круг Федорова, упрекнул меня в наглости и неуважении к старшим коллегам!

Почти как у Пушкина

На своем творческом вечере в Театре эстрады в Москве Константин Райкин вдохновенно читал Пушкина. Среди прочих прозвучали и следующие строки:

 
Ах! долго я забыть не мог
Две ножки… Грустный, охладелый,
Я все их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.
 

В тот вечер, сидя в мягком театральном кресле, я сразу же вспомнил, казалось бы, давно забытый эпизод. Во время второй попытки поступления в МГУ я обратил внимание на очень красивую девушку, как позже выяснилось, приехавшую из Магадана. Среднего роста, с золотистыми волосами и огромными голубыми глазами, она, бесспорно, выделялась среди съехавшихся в Москву абитуриенток. Не обратить на нее внимание было невозможно, однако нервная обстановка не располагала к романам. Близко с ней я так и не познакомился, но запомнил надолго – по следующему случаю.

Первым вступительным экзаменом было сочинение, перед которым трепетали буквально все – ведь на нем срезалось самое большое число абитуриентов. Я же сочинения не очень боялся, так как знал, что буду писать на свободную тему. Еще по школьному опыту решил, что ни в коем случае не стану привлекать русских классиков, а сошлюсь на малоизвестных молдавских писателей, о которых в Москве понятия не имеют. Придумать подходящие к теме сочинения название и содержание их романов можно было без труда, а там пусть проверяют: «А был ли мальчик?»

В 1970 году приемная комиссия истфака в последний раз работала в старом здании МГУ на Моховой. Письменный экзамен проходил в огромном зале, в котором в три линии стояли массивные столы со стопками проштампованной бумаги. За каждый из них посадили лишь одного соискателя, поэтому попросить помощи у соседа не оставалось никакой возможности. Чтобы было легче сосредоточиться, я постарался занять самый последний стол у окна и, услышав свободную тему о патриотизме, стал обдумывать план сочинения. Но почему-то мне не писалось, что-то мешало, и я не сразу понял что. Оторвавшись от листа бумаги, неожиданно для себя увидел красавицу-магаданку, которая сидела за последним столом в среднем ряду и очень лихо что-то писала. Именно здесь столов было меньше, и она оказалась справа впереди от меня. Поэтому я отчетливо видел, что ее «вдохновение» связано со шпаргалкой, умело заложенной под телесного цвета чулок. Мелко исписанный рулон был развернут и закреплен под тонким капроном. Начинался он где-то выше колена и уходил в неизвестность. Поскольку никто не мешал, магаданка сосредоточенно списывала текст. При этом и без того не очень длинная юбка неуклонно ползла вверх, интригующе обнажая крутое бедро. Зрелище было настолько завораживающим, что оторваться от него никак не удавалось. Это испытание продолжалось почти полчаса. Лишь когда шпаргалка на левой ноге закончилась, а юбка поднялась до критического предела, представление для меня прекратилось: внимание соседки переключилось на правую сторону, а на левом бедре восстановился «статус-кво». Не без труда я вернулся к мыслям о советском патриотизме, которые машинально приобрели эротический оттенок. Еще несколько дней после этого экзамена картина ползущей вверх юбки не давала мне заснуть.

Первый гуманитарный корпус МГУ, где я проучился пять лет

В том же году было открыто новое здание гуманитарных факультетов на Ленинских горах, где нам предстояло учиться. 1 сентября на митинге по этому случаю я долго присматривался к толпе будущих сокурсников, но золотоволосую незнакомку так и не увидел. Похоже, никакие шпаргалки не помогли ей покорить лучший университет страны. В свою очередь, МГУ потерял безусловную красавицу, которая могла украшать истфак ближайшие пять лет. Помню, что осознание этого факта несколько уменьшало радость от поступления. Подозреваю, не у меня одного.

Запомнившееся дежурство

В первом семестре курс «Основы этнографии» на истфаке МГУ читал доктор исторических наук, профессор Лев Павлович Лашук – невысокий сухощавый человек в старомодных очках. Его лекции всегда стояли первыми в расписании, но, несмотря на раннее для многих время, их старались посещать. Во-первых, сам Лашук вызывал симпатию, во-вторых, он отвечал на все задаваемые вопросы, часто увлекался и надолго уходил от темы лекции. На курсе даже появилось развлечение – сбивать его с намеченной темы самыми дурацкими вопросами, на которые он неизменно развернуто отвечал.

Со временем мы стали замечать его некоторую дерганность, а то и излишнее возбуждение в аудитории. Многие обратили внимание и на то, что иногда он жадно пьет воду из графина, после чего вдохновенно продолжает читать лекцию. Подозрения подтвердились. Милый Лев Павлович позволял себе периодически появляться в подпитии или с хорошего бодуна. На курсе даже стали рассказывать, что он профессионально пьет, ибо спился еще в молодости, работая в экспедициях на Севере. Якобы, изучая то ли якутов, то ли чукчей, чтобы получить необходимое интервью, он вынужден был угощать их экспедиционным спиртом. На самом деле он изучал народ коми, который к легендарным в советское время чукчам не имел никакого отношения. Тем не менее факт оставался фактом.

Профессор Лев Павлович Лашук (в центре) вызывал искреннюю симпатию у студентов

В Первом гуманитарном корпусе МГУ на Ленинских горах, где мы учились, было правило назначать дежурных, которые следили за порядком в аудиториях. В их обязанности входило проследить за чистотой досок, наличием тряпок, мела, а также чистой воды в графине и стакана для преподавателя. Для этого требовалось прийти пораньше и проверить аудиторию. Однажды, когда я со своим другом Володей Дукельским был назначен дежурным, мы решили провести достаточно рискованный эксперимент: купили чекушку водки, налили полстакана, а рядом поставили полный графин с водой.

С волнением стали наблюдать за развитием событий на последнем верхнем ряду самой крупной шестой аудитории. Лекция началась традиционно, и, как обычно, Лев Павлович находился в хорошем настроении и легком возбуждении. Вдохновенно рассказывая о северных оленеводах, он автоматически схватил кувшин с водой, но, увидев жидкость в стакане, поставил кувшин на место и стал пить. Первый глоток был быстрым и глубоким, но затем процесс пития замедлился и закончился мелкими и, как нам показалось, смачными глотками. Вернув стакан на место, Лев Павлович на секунду задумался, а потом внимательно осмотрел полную аудиторию. Мы напряглись…

– Ну… спасибо! – услышали мы после короткой паузы.

Лекция продолжилась без каких-либо изменений в его обычном поведении.

Из сокурсников никто не понял, кому была предназначена эта странная благодарность, и они не обратили на нее внимание. Мы же с Володей слегка струхнули, когда увидели обращенный в аудиторию пристальный взгляд Лашука. Обошлось… Все-таки Лев Павлович был душкой!

Свободный перевод

Мой научный руководитель во время учебы в МГУ Валерий Сергеевич Титов ездил вместе с будущим директором Института археологии Украины Иваном Ивановичем Артеменко, в период его работы еще в Москве, по Западной Европе с выставкой «Археология в СССР». В Швейцарии они хорошо поддали в ресторанчике и куда-то поехали на машине. В пути И. И. Артеменко расчувствовался и затянул любимую «украïську пiсню»:

 
Сядэмо в укупочцi ми пiд калиною
и над панами я пан!
Глянь, МОЯ РИБОНЬКА, срибною хвилею
стэлиться в полi туман.
 

Иностранец-коллега любезно интересуется: «О чем песня?»

Титов моментально отвечает: «About fishing» («О рыбалке»).

Комментарий наставника

Когда на семинаре в МГУ мой сокурсник Володя Дукельский вдохновенно читал доклад о погребальном обряде, объясняя буквально каждый признак, руководитель семинара Валерий Сергеевич Титов мягко констатировал: «Володя выступает как очевидец из загробного мира».

Велик и могуч русский язык

Во время учебы в МГУ мне посчастливилось слушать замечательные лекции академика Б. А. Рыбакова на первом курсе, а позже спецкурсы, которые вели А. В. Арциховский и В. С. Титов. К сожалению, я уже не застал профессора Бориса Николаевича Гракова, который скончался в сентябре 1970 года, когда мы только обживали новый корпус гуманитарных факультетов на Ленинских горах. Но старшекурсники рассказывали о его демократичном отношении к студентам, веселом нраве, поразительной образованности и любви к розыгрышам. Они утверждали, что Б. Н. Граков свободно читал по-древнегречески и на латыни, что, видимо, было связано с его дореволюционным гимназическим образованием.

Профессор Борис Николаевич Граков обладал редким чувством юмора

Несколько раз я слышал историю о том, как в 1949 году он обнаружил в одном из колхозов на Нижнем Днепре скифские каменные бабы. Шустрые местные колхозники содрали их с курганных насыпей и приспособили в качестве подставок под деревянные желоба для свиных кормушек. Поскольку они уже считались общественным инвентарем, археологам пришлось собрать все деньги и выкупить их у колхоза, а также заплатить за их погрузку в экспедиционный грузовик. На оставшиеся копейки Б. Н. Граков послал в Москву телеграмму жене Ольге Александровне со следующим текстом: «Истратился на баб, срочно вышли двести рублей».

Еще, по одной легенде, он якобы отправил и вторую телеграмму – уже в ректорат МГУ. Там очень удивились, когда прочитали ее текст: «Везу трех баб – готовьте взвод солдат!» На самом деле солдаты должны были помочь в разгрузке массивных каменных изваяний.

Точный прогноз

Однажды на семинаре на первом курсе замечательная женщина и выдающийся антиковед, профессор Ия Леонидовна Маяк рассказала, что египетская царица Хатшепсут приходилась фараону Тутмосу III мачехой, женой и сестрой. «Это совсем не обязательно знать, но, боюсь, именно это вы и запомните», – констатировала она в конце лекции. Как в воду глядела!

Дешевая «Волга»

В начале 70-х годов прошлого столетия в продаже появилась новая модель «Волги». Большинство людей с восторгом и уважением смотрели на очередной шедевр советского автомобилестроения, но его цена вызывала священный трепет. Как оказалось, не у всех! На первом курсе я невольно стал свидетелем разговора заведующего кафедрой археологии МГУ А. В. Арциховского с его личным водителем:

– Артемий Владимирович! А не купить ли нам новую «Волгу»?

А. В. Арциховский насторожился и тут же поинтересовался:

– А сколько она стоит?

Водитель замялся, но все же назвал сумму:

– Девять тысяч восемьсот!

– Девять тысяч восемьсот? – переспросил Артемий Владимирович. На несколько секунд задумался, а затем сделал вывод: – Ну… это недорого!

Учитывая, что тогда государство платило студентам стипендию по 45–50 рублей в месяц и за пять лет обучения каждому из нас набегало около трех тысяч рублей, его слова привели меня в ступор. До сих пор помню то глубокое впечатление, которое произвели слова о «дешевизне» лучшей и самой дорогой в те годы машины в стране!

Впрочем, спустя какое-то время причина столь странной оценки прояснилась. Обычно нам выдавали стипендию в кассе на третьем этаже Первого гуманитарного корпуса на Ленинских горах. Как-то в заветный день я заскочил туда за деньгами. Неожиданно в конце небольшой очереди увидел Артемия Владимировича, демократично стоявшего позади молодежи. На все предложения пропустить его вперед он дипломатично отказывался. Я встал за ним, не очень понимая, что здесь делает профессор.

Таким я запомнил профессора А. В. Арциховского

– Как обычно? – спросила, улыбаясь, кассирша, когда подошла очередь, и он склонился к окошку. В. А. Арциховский кивнул и вынул из пиджака увесистую пачку денег. Не спеша стал по одной складывать десятки в окошке. Невольно по движениям руки я стал считать вместе с ним: раз, два, три… пять… семь, восемь! Восемьдесят рублей исчезли в кассе, и в ответ он получил ведомость, в которой расписался! С чувством выполненного долга профессор покинул кассу. Я же, получив стипендию, понял, что наш завкафедрой заплатил партвзносы. Как мне потом объяснили, они обычно составляли где-то 3–6 %, но если заплата превышала 500 рублей, то достигали своего максимума – 10 %! Несложно посчитать, что в МГУ А. В. Арциховский получал зарплату в размере 800 рублей в месяц – огромную по тем временам сумму. Получая такие деньги, он спокойно мог купить не только новую машину. В те годы имело смысл заниматься наукой, а в научной деятельности было к чему стремиться!

Дискуссия о пальме

Из воспоминаний академика Валентина Лаврентьевича Янина – преемника А. В. Арциховского на кафедре археологии МГУ:

«Вскоре после завершения строительства высотного здания и факультетских корпусов МГУ на Ленинских горах на очередь дня встал вопрос о неотложном строительстве нового студенческого общежития. Все деньги по сметным статьям капитального строительства и капитального ремонта получили единое целевое назначение – все для общежития. И надо было случиться, что как раз в это время у работников Ботанического сада МГУ возникла давно назревавшая проблема. В оранжерее пальма, посаженная в 1808 году, доросла до потолка. Из-под нее вынимали землю, опуская пальму вниз со всей ее корневой системой. Наконец дорылись до водоносного слоя, и дальше опускать пальму стало невозможно.

На ректорском Ученом совете обсуждается вопрос: как быть? Раздаются голоса, что не так уж пальма нужна в учебном процессе: ну, подойдет студент, пощупает ее волосатый ствол, так его и на картинке видно. Давайте отдадим ее в Ленинградский университет или в Ботанический сад Академии наук, там оранжереи много выше. А надстраивать нашу оранжерею не нужно, надстраивать – значит отрывать средства от строительства общежития. Решать вопрос стали поименным голосованием. Один член совета выступает против пальмы, другой поддерживает предыдущего. Слово получает Артемий Владимирович Арциховский:

– Эта пальма пережила нашествие Наполеона. Уверен, что она переживет и сегодняшний Ученый совет!

После этого проголосовали единогласно – оранжерею надстраивать».