Текст книги "Дама с рубинами. Совиный дом (сборник)"

Глава 4

На другой день Клодина пошла через лес в Нейгауз, чтобы лично переговорить с Беатой.

Она выбрала узкую извилистую тропинку, выходившую на широкую проезжую дорогу. Предстояло пройти значительное расстояние, но приятно было идти по мягкому ковру из мха и травы под густым лиственным сводом. Сама молодая девушка, «прекрасная лебедь Герольдов», как нежно и восторженно называл ее брат, в своем светлом платье и белой соломенной шляпе, скользила, как солнечный луч, в зеленом сумраке.

Выйдя на дорогу, она пошла мимо образцовых нив и прекрасных лугов, изредка наклоняясь, чтобы сорвать несколько желтых цветков, сверкавших, как золотые звезды, в сочной траве. Скоро заблестели окна замка. Он стоял на пологом возвышении, склоны которого покрывал бархатный ковер из подстриженной травы.

Узкая дорожка пересекала газон; Клодина шла по ней, наклонив голову, и только дойдя до площадки под липами около западной стороны дома, подняла глаза и, смутившись, замедлила шаги: в Нейгаузе были гости.

К ней навстречу вышла полная, но стройная дама с очень белым лицом и южными темными глазами. Вероятно, она гуляла здесь, в тени. Шлейф элегантного шелкового платья серого цвета тянулся по песку, а в гребне, придерживающем на затылке густые волосы, при каждом движении посверкивали разноцветные камни. Она держала на руках худенькую бледную девочку в белом платьице, кружевной подол которого опускался почти до земли.

Взгляд Клодины остановился на лице ребенка. Она узнала эти большие, темные как вишни глаза, этот слегка нависающий над пухлыми губками кончик носа, низкий лоб, над которым упруго поднимались блестящие черные волосы – это было типичное лицо боковой ветви герцогского дома.

– Хочу, – залепетала девочка и потянулась к цветам Клодины.

Девушка с приветливой улыбкой хотела дать их в руки малютке, но дама так быстро отстранилась, как будто сочла прикосновение заразным.

– О, пожалуйста, не надо! Я не могу позволить этого! – запротестовала она, скользнув надменным взглядом по простому платью Клодины.

Было что-то враждебное в глазах женщины. Получив отказ, ребенок поднял оглушительный рев. В это мгновение из-за угла показался какой-то господин.

– Почему малютка так кричит? – с неудовольствием в голосе воскликнул он, быстро приближаясь.

Клодина невольно приняла холодный, неприступный вид, служивший ей защитой при дворе. Барон Лотарь вернулся в Германию, и маленький своенравный ребенок был его дочерью…

Обрамленное бородой лицо его вспыхнуло, а глаза блеснули при виде бывшей фрейлины. Он глубоко и рыцарски вежливо поклонился ей.

– Детка, – сказал он, насмешливо улыбаясь и утирая своим платком слезы малютки, – кто же требует цветы, сорванные другими? И знай, что женщины всего охотнее отказывают в том, чего другие всего сильнее желают.

Клодина с изумлением посмотрела в лицо этого избалованного всеобщего любимца, почти боготворимого дамами, и совершенно спокойно выдержала его ответный пронзительно-наблюдательный взгляд.

– Ваш ребенок, конечно, не из-за меня получил первый грустный урок, – возразила она тихо и спокойно. – Едва ли я имею право на эти цветы – они выросли на вашем лугу. Не позволите ли вы теперь дать цветы ребенку? – обратилась она к даме.

Барон Лотарь быстро обернулся, удивленно и сердито глядя на даму.

– Теперь? – повторил он. – Что это значит?

– Я боялась, что Леони может засунуть цветок в рот, – запинаясь, ответила дама, смущение и злость слышались в ее голосе.

Он с оскорбительной небрежностью поджал губы.

– А те цветы, что, безжалостно ощипанные, лежат возле коляски девочки, кто их дал ей, фрау фон Берг?

Дама промолчала и отвернулась.

Клодина поспешила дать цветы ребенку, потому что сцена становилась неприятной. Две маленькие ручки принялись рвать их в мелкие клочки.

Клодина невольно вспомнила принцессу Екатерину, о которой рассказывали, что она в начале своей скрытой страсти ощипывала все попадавшие ей в руки цветы, лихорадочно бормоча про себя: «Любит – не любит…». Она не жалела ни чудесных роз, ни экзотических тепличных цветов.

Барон Лотарь, вероятно, подумал о том же. Он, насупив брови, посмотрел на варварские ручки и пожал плечами.

– Прошу, кроме того, положить девочку, – сказал он даме. – Она сидит уже слишком долго и утомлена – я это вижу по ее согнувшейся спинке.

Дама с высоко поднятой головой пошла к детской коляске, а Клодина поклонилась барону, желая проститься с ним, но он пошел рядом. При повороте за угол дома на них налетел легкий ветерок, поднявший тихий шелест в верхушках лип.

– Как таинственно шумит там, наверху, – заметил барон. – Знаете, о чем шепчутся старые деревья? О Монтекки и Капулетти Полипенталя.

Девушка холодно улыбнулась.

– В институтах редко думают о домашних распрях, – возразила она спокойно. – Если дружны с кем-нибудь, то не спрашивают, имеют ли на то право. И если я отправилась в место, в котором семья моя прежде не бывала, то только из-за школьной подруги. Я уже была здесь однажды, во время своих последних каникул, – старые деревья знают меня.

Он молча поклонился и пошел дальше, а Клодина вошла в вестибюль.

Ей не надо было спрашивать, где Беата, – из ближайшей двери, выходившей, вероятно, во двор комнаты, звучал энергичный, повелительный голос ее подруги.

– Подойди, не упрямься, милый ребенок, – говорила она кому-то. – Мне некогда терять время, давай сюда руку! – Последовала короткая пауза. – Смотри, как хорошо заживает порез, теперь можно вытащить нитку.

Кто-то вскрикнул, и опять все стихло.

Клодина отворила дверь. Тяжелый запах нагретых утюгов ударил в нос. Около длинной доски стояли три женщины и усердно гладили белье, а у окна Беата перевязывала руку молодой девушке. Она не заметила вошедшей и, закончив перевязку, внимательно посмотрела на работниц.

– Луиза, ротозейка, что ты делаешь? – воскликнула она, прищуривая глаза. – Великий Боже! Мой лучший воротничок в неуклюжих руках! Это более чем дерзко с твоей стороны, чучело ты этакое!

Она отняла у девушки шитье, брызнула на него водой и скатала в рулон.

– Я потом сама поправлю испорченное, – сказала она, указывая на маленький сверток, пошла к двери и с удивлением уставилась на Клодину.

Искренняя, сердечная радость осветила ее строгие черты.

– Горячей воды в кофейник, – коротко приказала она девушкам, обняла за плечи подругу и повела ее в большую угловую комнату со старинной мебелью из красного дерева, с белыми еловыми полами и красивыми кружевными занавесками.

Комната эта имела совершенно такой же вид до рождения Беаты и Лотаря, еще в то время, когда у окна в умелых руках, не переставая, жужжала прялка. На трех окнах, выходивших на юг, шторы были спущены, восточные же окна не нужно было закрывать от яркого послеобеденного солнца – перед ними темнели липы, и сквозь их тенистый покров видна была цветущая, залитая светом даль.

– Ну, присаживайся, мой старый пансионский друг, – проговорила Беата, подводя Клодину к одному из этих окон.

Она сняла с подруги шляпу и провела рукой по ее красивым, слегка растрепавшимся волосам.

– Еще целы локоны, которые мы все так любили. Ты не носишь накладок, и придворный парикмахер не снял своими прическами золотого блеска с твоих волос… Да, ты довольно благополучно вышла из этого Вавилона.

Клодина улыбнулась и присела к рабочему столу Беаты. На нем лежало тонкое белье для починки и «Экгард» Шеффеля[12]12
  Йозеф Виктор Шеффель (1826–1886) – немецкий поэт и романист. (Здесь и далее примеч. ред.)


[Закрыть]в простом переплете. Беата стала готовить стол для кофе и, взглянув на книгу, произнесла как бы в свое оправдание:

– Видишь ли, дорогая моя, человек, который, как я, постоянно воюет, более всего дорожит редкими часами сладостного отдыха. Для таких часов я постепенно собираю лучшие произведения новейшей литературы.

Она положила книгу и белье в рабочую корзинку, постелила на стол скатерть, потом принесла старинную сахарницу из лакированной стали с крепким замком, отперла ее и сделала сердитое лицо.

– Ну вот, извольте видеть! Конечно, это неудивительно при таком переполохе. Сахар для хозяйства попал сюда! Такого со мной еще не случалось. Лотарь преподнес мне сюрприз. В ответ на мое письмо о покупке серебра он написал, что возвращается. Я думала, это будет не раньше июля, и потому не торопилась с приготовлениями к его приезду, и вдруг третьего дня он является с багажом, как раз во время нашей большой стирки. Это было ужасно! Мне понадобилось все мое присутствие духа, потому что мадемуазель совершенно потеряла голову и делала глупость за глупостью.

Беата зажгла спиртовку под только что принесенным кофейником и нарезала пирог. Клодина подумала о том, как идет роль хозяйки к ее высокой фигуре в темном платье с белым фартуком и белыми же воротничком и манжетами. Здесь ее движения были сильны и уверенны, в отличие от неловких, будто связанных движений и поведения, из-за которого ее недавно в Герольдгофе Альтенштейнов назвали «варварской женщиной».

– Лотарь один не смутил бы нас, хотя он и очень избалован, – продолжала Беата, вынимая из буфета корзинку с ранней земляникой и ставя ее на стол. – Но вся эта орава, которую он таскает за собой… Тут фрау фон Берг, ее горничная, нянька, разная мужская прислуга – и всех надо было разместить. А ребенок-то, ребенок! Такой несчастный червячок никогда еще не пищал в стенах Нейгауза! Нет, никогда! Посмотрел бы на него мой покойный дед, добрый Ульрих Герольд, какие бы глаза он сделал! Он называл «пискунами» такую мелюзгу без крови и костей. Девочка не может стоять на своих тоненьких ножках, а ей почти два года. Ванны из дикого тмина и молока были бы ей полезны, но мы не смеем коснуться сложной программы питания фрау фон Берг – она ведь непогрешима, как Папа! Теща Лотаря, старая принцесса Текла, совершенно влюблена в эту толстую полоумную особу, которая ужасно антипатична мне, и пригласила ее для своей внучки.

Она пожала плечами, налила кофе в чашки и подсела к столу. Теперь Клодина могла рассказать о причине своего визита.

Беата молча выслушала ее, помешивая свой кофе, но когда дело дошло до самой находки, со смехом подняла голову.

– Что, воск? А я уж было вообразила, что старый Гейнеман выгреб целую массу церковной утвари и других драгоценностей. Воск! Вот так новость! А монахини! Поэты-лирики представляют их нам белыми розами, вздыхающими за железными решетками о прекрасном запретном мире! – Она засмеялась. – Но здесь монахини не имели на это времени: они были настоящими духами хозяйства и бережливости. В нашей родословной упоминаются две девицы Герольд, которые находились в числе изгнанных сестер. Может быть, именно они сошли вниз с лопатами, чтобы спрятать свой воск от бунтовщиков. Кто знает? Я поступила бы так же. – Она с улыбкой покачала головой. – Чудесная история! И уж совершенно удивительно, что это честное создание, сидящее передо мной, вполне серьезно желает, сосчитав все круги, разделить с нами находку.

Луч незлобивой насмешки скользнул по ее правильным строгим чертам.

– Конечно, воск всегда нужен, хотя бы для того, чтобы вощить нитку. Но в этом вопросе я не высшая инстанция, дорогая моя. Надо посоветоваться с Лотарем.

Она встала и вышла. Клодина не пыталась ее удержать. Хотя лишняя встреча с бароном Нейгаузом и была ей неприятна, тем не менее, она понимала, что дело сразу будет окончено, и потому спокойно встала, когда через некоторое время в вестибюле послышались его шаги.

Он вошел за сестрой. Клодина при дворе видела его только в офицерском мундире, блестящим, самоуверенным. «Как бог войны!» – шептали многие дамы. Сегодня он был в штатском, в простом сером костюме. Клодина должна была признать, что не мундир придавал ему тот блеск, благодаря которому он даже рядом с рыцарственным герцогом был самым видным мужчиной при дворе. Она отошла от окна и хотела заговорить, но Лотарь со смехом поднял руку.

– Больше не требуется ни слова, – поспешил сказать он. – Беата сообщила мне, что ваш романтичный Совиный дом открыл свои сокровища – старинное монастырское имущество. Как интересно! Конечно, это души монахинь разрушили стену, потому что наконец явилась настоящая хозяйка.

Клодина невольно взглянула на губы, произносящие столь любезные слова. Это был уже не тот человек, который близ принцессы никогда не обращался к ней с родственным приветом и мрачный взор которого при виде новой фрейлины всегда выражал плохо скрытую досаду.

Беата снова подвела ее к столу.

– Иди сюда, не держись так торжественно, мы не при дворе, – сказала она. – Садись. Знаешь ли, твои ножки настоящей Золушки, нашей институтской диковинки, должно быть, устали, совершив сегодня такой длинный путь.

Клодина покраснела и поспешно опустилась на стул. Беата села рядом с ней, а барон остановился перед ними, опершись на спинку стула.

– Конечно, дорога через лес длинна, – поддержал он сестру, – и не следовало женщине отваживаться идти одной. Разве вы не боитесь натолкнуться на грубость?

– Нет, не боюсь. Я всегда чувствовала себя в лесу как в детской. Мне скорее думается, что он охраняет меня, как старый друг…

– Да, я тоже готова бродить в лесной чаще даже среди тумана и ночи, – засмеялась Беата. – Мы дети тюрингских лесов. Но для твоих ножек, Клодина, дорога эта все-таки слишком дика.

– Совершенно ненужная жертва, которую заставила вас принести чересчур щепетильная честность, – добавил ее брат, – потому что и без соломоновой мудрости ясно, что мы не имеем и тени права на находку. Совиный дом давно принадлежит линии Альтенштейнов. Так далеко не простираются наши притязания. Это нам не к лицу, и следовало бы исправить некогда допущенную несправедливость. Я никогда не понимал, как мой дед мог согласиться обменять ничего не стоящие развалины на плодородный участок земли.

– Я того же мнения, – подтвердила Беата, энергично кивнув головой. – Пусть теперь старый Гейнеман докажет, что его оценка находки верна. Подкрепление для хозяйства не будет для тебя лишним.

– Ты практична, как всегда, дорогая Беата, – сказал барон Лотарь. – Но я почти готов протестовать против такой судьбы наследства монахинь. Разве не будет более поэтичным, если старая цветочная пыль обратится в драгоценные камни, например, в брильянтовый убор, который наследница надела бы при возвращении ко двору? – спросил он, пристально глядя через плечо на молодую девушку.

Клодина подняла свои помрачневшие глаза и встретила его взгляд.

– Камни вместо хлеба? – проговорила она. – Мне дороже спокойное чувство, что нужда изгнана из моего дома. Поэтому я рассуждаю так же практично, как Беата. А что мне делать при дворе? Вы, кажется, не знаете, что я вышла в отставку?

– Как же, об этом щебечут даже воробьи на крышах резиденции. Но разве ваше имя и столь завидное для многих положение любимицы герцогини-матери не дают вам права в любое время вернуться ко двору?

– Из бедного Совиного дома? – спросила она дрогнувшим голосом, и глаза ее сверкнули.

– Конечно, расстояние велико, – произнес барон, и голос его прозвучал безжалостно, как будто ему попалась давно поджидаемая жертва. – Ровно восемь часов езды! Но двор может найти средство и подвинуться к вам поближе.

– Как это возможно? – воскликнула она со сдерживаемым испугом. – Кроме старой «Лесной отрады», у герцогского дома нет владений в окрестностях.

– И в трех узких комнатах знаменитой «Лесной отрады» вода течет со стен, – заметила с улыбкой Беата.

– Буря скоро обратит негодную постройку в груду мусора… – Барон замолчал и зашагал по комнате. – Третьего дня я провел несколько часов в резиденции, чтобы показать принцессе Текле ее внучку, – продолжил он, остановившись, – и слышал мельком о подобном намерении герцога.

При этом он пристально, почти враждебно посмотрел в лицо бывшей фрейлины, которая густо покраснела.

– Много соображали и шептались по этому поводу, – он с насмешливой улыбкой отвел глаза от ее лица. – Вы знакомы с придворной болтовней. Она, как мяч, вылетает из какого-нибудь угла, и ее трудно поймать, но след остается даже на задетом венце святыни.

При этих словах Клодина подняла опущенную голову.

– Да, я знакома с придворной болтовней, – согласилась она, – но никогда не унижалась до такой степени, чтобы она могла оказывать на меня какое бы то ни было влияние.

– Браво, старый пансионский товарищ! – воскликнула Беата. – Ты действительно выбралась оттуда целой и невредимой!

Ее светлые глаза внимательно наблюдали за возбужденными лицами разговаривающих.

– Но оставьте придворные воспоминания, – прибавила она, наморщив лоб. – Я до глубины души ненавижу сплетни, все равно – на плоту, на реке или при дворе – они всегда непорядочны. Скажи мне лучше, Клодина, как ты справляешься со своей новой задачей?

– Ну, сначала было, конечно, трудно, – с примесью легкой грусти сказала девушка, кротко улыбнувшись. – На руках и фартуках есть следы неумения стоять у плиты. Но первая страда уже прошла, и я теперь даже нахожу время радоваться нашей тихой семейной жизни и слушать приятные и интересные рассказы Иоахима.

– Неужели? Он с удовольствием смотрит на то, что вы исполняете обязанности прислуги? – Лотарь насмешливо взглянул на нее.

– Вы думаете, я не умею делать так, чтобы он не видел мои хозяйственные занятия? – весело возразила она, будто не замечая насмешки. – Для этого не требуется особой хитрости. Иоахим с утра до вечера пишет книгу «Путешествие по Испании», в которую вставляет свои лучшие стихи. За работой, делающей его счастливым, он забывает будничную жизнь со всеми ее мелочными заботами. Это человек, которому все равно, спать на полу или на мягкой постели, он может питаться черным хлебом и молоком и быть довольным. Но все равно ему нужны любовь, нежное участие, и это он всегда находит, когда спускается к нам вниз из своей комнаты. О, я могу сказать, что поняла свою задачу: Иоахим – поэтическая натура, и заботы о нем мне вручила сама муза поэзии!

Она встала и взяла шляпу и перчатки.

– Теперь мне пора идти домой и приготовить к ужину яичный пирог. Не смейся, Беата, – но она и сама присоединилась к звонкому смеху подруги. – Моя старая Линденмейер гордится искусством, с которым ее ученица уже печет пироги.

– Следовало бы твоей старой герцогине посмотреть на это! Она была бы довольна. Она настоящая немка, хозяйственные наклонности у нее в крови. Но понравилось бы ей, если бы горькая необходимость перенесла ее из салона в кухню? Смена света и тени, которая выпала на твою долю, слишком резка, и мне тяжело даже думать об этом.

– Успокойся, Беата! – с хорошо заметной иронией произнес барон. – Испытание непродолжительно. Это только переходная ступень, эпизод из сказки о короле Дроздовике. Раньше, чем ты думаешь, солнечное сияние озарит скромный цветок, причем такое сияние, которому станут завидовать розы Шираза.

Брат и сестра незаметно обменялись взглядами, и при последних словах барон Лотарь вышел из комнаты.

– Он, кажется, фантазирует, – сказала Беата, по-видимому, ничего не поняв, пожала плечами и пошла к двери, ведущей в соседнюю комнату. – Подожди минуту, Клодина, я оденусь для прогулки, мне хочется проводить тебя.

Глава 5

Клодина подошла к окну, щеки ее горели, тонкие брови мрачно сдвинулись. Чего только не выдумают придворная злоба и легкомыслие, чтобы бросить камни вслед ей, ушедшей оттуда для спасения лучшей части своего «я»! И чем могла она оскорбить и озлобить только что вышедшего человека до такой степени, что он посмел больно уколоть едва успокоившееся сердце с виду шутливыми, но в сущности глубоко оскорбительными словами?

В саду, недалеко от окна, стояла коляска с его ребенком. Может быть, он настолько огорчен смертью жены, придававшей блеск его положению, что мстит за это другим? Действительно, ему, видимо, тяжело смириться со своей судьбой. Жену он потерял, а дочь ее хрупка и беспомощна, и все огромное богатство, оставленное принцессой, не может дать ей силы встать на ножки. Сколько споров и борьбы произошло уже из-за этого слабого создания! Бабушка, принцесса Текла, которая не могла успокоиться после смерти любимой дочери, сама отправилась в Италию просить, чтобы ребенка отдали ей, но барон резко и решительно отказал теще. При дворе говорили, что старуха хочет женить овдовевшего зятя на своей младшей дочери, принцессе Елене, чтобы внучка не попала в руки посторонней мачехи. Некоторые умники, знающие все на свете, утверждали даже, что молодая принцесса благосклонно смотрит на этот план, так как уже давно питает тайную страсть к красивому супругу сестры.

Принцесса Елена была красивее покойницы, но у нее были те же большие, неприятно блестящие глаза, которыми ребенок сейчас пристально смотрел в лесную чащу. Девочка лежала в белых подушках, ее тоненькие пальчики нервно теребили голубое атласное одеяло. Рядом с коляской сидела старая няня, которая вязала и оживленно рассказывала что-то малютке.

Пол задрожал от шума подъехавшего экипажа, и в комнату вошла Беата, одетая для прогулки. Она взяла корзиночку с земляникой и повесила ее на руку Клодины.

– Для маленькой Эльзы, – сказала она, покраснев.

Беата убрала сахар и пирог, и подруги вышли. На дворе стояла коляска с откинутым верхом. На козлах сидел барон Лотарь.

– Вперед, дорогая! – позвала Беата, увидев, что Клодина остановилась на ступеньках, не решаясь принять такую любезность от Нейгауза. – Эти красивые животные, – сказала она, указывая на прекрасных, нетерпеливо дергающих поводья лошадей, – бегут, как кони самого солнца[13]13
  В греко-римской культуре колесница является средством передвижения бога Солнца.


[Закрыть]!

Коляска быстро покатила между липами. Барон управлял горячими лошадьми без труда, как бы шутя. Он смотрел на поля и плодовые деревья, росшие вдоль дороги, но ни разу не оглянулся на сидевших сзади женщин.

Перед отъездом он взглянул в лицо Клодины и заметил ее нерешительность и отчужденность. Она знала это, потому что встретила его полный насмешки взор, от которого кровь бросилась ей в лицо. И все же волей-неволей «Монтекки» и «Капулетти» должны были ехать вместе в красивой элегантной коляске, которая казалась кусочком придворного блеска, оказавшимся вдруг в Полипентале.

Купаясь в лесных и полевых ароматах, в ярком солнечном свете расстилалась перед ними красивая, полная жизни равнина, по которой весело бежала стекавшая с гор речка, то блестя на солнце, то тихо пробираясь сквозь густую тень прибрежных ракит. Правда, порой под напором грозных ливней она дичала и становилась угрозой для своих берегов. Кто мог бы сказать, глядя на ее теперешнее спокойное течение, что она поглотила часть состояния Герольдов?

Вокруг, куда ни глянь, кипела работа перед вечерним отдыхом. Косы как молнии сверкали над падающей травой; на картофельных полях работали, согнувшись, женщины, а на прибрежных лугах босоногие девочки пасли коз и гусей и одновременно вязали чулки. Сверху доносились размеренные удары топора. Уважительные возгласы раздавались со всех сторон в сторону экипажа, и оттуда слышались такие же приветствия. Клодине впервые пришло в голову, что им, сидящим здесь, в коляске, не было стыдно перед этими людьми: они не трутни в улье, они тоже работают, одна – по врожденной склонности, а другая – из стремления к самоуважению и желания быть полезной любимым людям.

На мгновение над деревьями показалась высокая крыша Герольдгофа, имения Альтенштейнов. Шесты для флагов еще были пусты – горько оплакиваемый родной дом не принял пока новых владельцев. Но по дороге ехал тяжелый воз с мебелью, а следом за ним ящик с концертным роялем.

– Кажется, новые соседи перебираются, – сказала Беата, пристально глядя на проезжающих.

В то же мгновение барон Лотарь быстро обернулся к Клодине.

– Вы знаете, кто купил имение? – прервал он свое молчание внезапно, как следователь, желающий захватить преступника врасплох.

– Как я могу знать? – резко возразила она, неприятно задетая его тоном. – Мы стараемся забыть, что у нас когда-то был дом по ту сторону леса, и потому не выведываем, кто заменит нас.

– Этого еще и никто в долине не знает, – подтвердила Беата. – Наши лучшие деревенские кумушки бьются головой о стену, но и они понятия не имеют. Иногда высказываются подозрения, что покупатель – богатый промышленник. То, что я видела на возу, подтверждает это предположение: таким людям всегда недостаточно блеска и роскоши. Ужасно! Дымные фабричные трубы в нашей прекрасной, чистой долине…

Барон Лотарь давно отвернулся; он не отозвался и ударил кнутом лошадей. Коляска покатила дальше, теперь уже по лесу.

Беата посмотрела на кусты, образующие свод над мягким мхом и лесными цветами, и сказала, что, вероятно, и жители пыльной резиденции не прочь иногда отдохнуть на лоне природы. Она поставила корзинку с земляникой на колени и накрыла душистые ягоды батистовым платком. Клодина подумала, насколько сейчас она ехала быстрее, чем недавно на наемных лошадях.

– Смотри, смотри, как красиво выглядывает из зелени твой Совиный дом! – удивленно воскликнула Беата, когда впереди показалось маленькое именьице. – Я была здесь последний раз еще у твоей бабушки. Весь дом увит зеленью!

Это было так. В последние годы своей жизни покойная владелица Совиного дома посадила около башни дикий виноград. Еще две недели назад маленькие листочки на тоненьких веточках покрывали стены еле заметной сеткой. Сегодня же густая листва оставляла свободными только окна. Виноград поднимался до нижней башенной комнаты, окружал стеклянную дверь, выходящую на площадку, и ковром перекидывался через перила на противоположную сторону.

Гейнеман показывал маленькой Эльзе птичку, сидящую высоко в кустах; он держал ребенка на руках и шел навстречу экипажу. С боязливым напряжением старик поднял свои светлые брови: едут ли те, чтобы потребовать свою долю воска?

Коляска остановилась. Садовник открыл дверцы с вежливым поклоном, но вышла только его молодая госпожа. Беата, оставаясь в экипаже, протянула землянику девочке, которую Гейнеман все еще держал на руках.

Клодина с удивлением заметила прелестную нежную улыбку на лице подруги, и малютка, вероятно, инстинктивно почувствовала, что это редкий луч, – она потянулась и обвила своими ручками шею Беаты, потом с радостной улыбкой взяла корзинку с земляникой из тех самых «больших» рук, которые недавно с возмущением отталкивала от своих любимиц кукол. Потом, вырвавшись из рук Гейнемана, поспешно побежала в дом.

Беата сказала владелице Совиного дома, что скоро посетит ее, тоже придет пешком. Коляска тотчас развернулась и уехала. Барон Лотарь, хотя и молчал всю дорогу, простился с Клодиной глубоким поклоном и сказал несколько приветливых слов Гейнеману.

– Что правда, то правда. Я не друг Нейгаузов, напротив! У них больше счастья, чем заслуг, а Альтенштейны должны были уступить им, – сказал Гейнеман, заслонившись от солнца рукой и с большим интересом следя за удаляющимся экипажем. – Но, что ни говори, он воин, красивый, словно картинка, даже в своем сером, как у мельника, платье. Я тоже был солдатом, настоящим служакой, барышня, и умею различать офицеров. Я думаю, что когда этот едет перед своим эскадроном, то солдаты еще прямее и горделивее сидят на лошадях. Ну, а характер его известен: много дерзости и страшное высокомерие вследствие женитьбы на такой знатной даме. А как наше дело? – Он показал знаком, будто считает деньги, и боязливо посмотрел на молодую девушку. – Гм-м! Там не брезгуют никаким доходом…

Клодина улыбнулась:

– Можете быть спокойны, Гейнеман, находка остается в ваших руках, вы вольны делать с ней все, что вам угодно.

– Что?! Правда?! Они ничего не берут? – Старик был готов запрыгать от радости. – У меня камень свалился с души, тяжелый камень! Ну теперь, слава Богу, кончено! Теперь, барышня, увидите, на что способен старый Гейнеман. Я выжму денежки из богача Бальза, которому наши пчеловоды никогда не привозят достаточно воска, так выжму, что он запищит. Мы теперь хорошо употребим наши деньги, барышня, раз нас будут посещать знатные гости. И уже не должно быть слишком бедно у нас в доме – мы обязаны перед покойной госпожой не допустить этого. Я завтра возьму с собой в город оловянную посуду, чтобы ее поправить. Нам нужен также новый сливочник и недурно было бы купить новые занавески в нашу лучшую комнату. Фрейлейн Линденмейер усердно штопала последние, но как ни искусна она в этом деле, все же видно…

– Но, господи боже мой, зачем все это? – проговорила удивленная Клодина – Фрейлейн Беата придет, но кто же говорит о ней? Она сама штопает, сшивает старые тряпки и вешает их на окна. Она слишком домовита и бережлива, чтобы смеяться над починенной вещью.

Гейнеман показал пальцем на комнату фрейлейн Линденмейер:

– Там сидит деревенская кумушка, сторожиха из Оберлаутера, которая получает самые свежие новости из резиденции и переносит их из дома в дом, пока не надоест всем. Подойдя к дому, барышня, вы почувствовали запах ванили и корицы? Фрейлейн, обрадовавшись редкой гостье, сварила такой густой шоколад, что в нем ложка стоит. А завтра наша старая фрейлейн будет лежать пластом с сильнейшими болями в желудке. Хотя, по-моему, известие, принесенное почтальоном в юбке, стоит немного боли: герцог купил наш любимый, прекрасный Герольдгоф.

Клодина стояла около тисового дерева близ калитки. Она поспешно схватилась за ветку, как бы ища опоры. Кровь бросилась ей в голову, а румянец на щеках сменился смертельной бледностью.

– Господи, как это взволновало вас! – воскликнул испуганный Гейнеман, бросаясь поддержать ее. – Я, старый болван, задел больное место! Но дела не исправишь, – он грустно покачал головой. – Все-таки в тысячу раз лучше, что герцог купил наш Герольдгоф, а не какой-нибудь выскочка, который устроил бы в нем фабрику. А ваша прекрасная молодость, барышня! Спросите похороненных здесь, – он показал на бывшее монастырское кладбище. – Ведь каждая из них с радостью убежала бы из пустынного леса, если бы нашла хоть какую-нибудь щелку в высоких стенах! Видите ли, хорошо уже то, что вы снова попадете в свое общество, в свою среду. Каждый цветок требует особой почвы. Весь двор переезжает на лето в Альтенштейн. Герцог хочет устроить молочное хозяйство для своей жены – она, говорят, больна чахоткой, а при этой болезни помогают молоко и запах навоза. – Он почесал за ухом. – Это помощь вроде мускуса, употребляемого, когда все средства уже испытаны.

Клодина молча пошла по саду. Ее побелевшие губы сжались, как от страдания. Гейнеман боязливо косился на нее. На кротком лице девушки, которое он знал со дня ее появления на свет, теперь отражалась непонятная ему борьба.

Это не было горе о потерянном родном доме, как он сначала подумал, скорее, ей угрожала какая-то враждебная сила и возражения против чего-то теснились в ее душе, тогда как губы оставались сжатыми. Он видел это по откинутой назад голове и по движениям как будто защищающихся от чего-то рук. Она, казалось, совершенно забыла о его присутствии. Поэтому он, не сказав больше ни слова, принялся за работу на грядках. Только тогда, когда Клодина уже входила в дом, старый садовник обратился к ней с просьбой отпустить его на завтра для продажи воска. Она со слабой улыбкой согласно кивнула и стала подниматься по лестнице.