Текст книги "Дама с рубинами. Совиный дом (сборник)"
Автор книги: Евгения Марлитт
Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)
Глава 10
Фрау фон Берг сидела в своей комнате в Нейгаузе за письменным столом. Дверь в соседнюю комнату была отворена, там помещался ребенок с няней. За окном шумел дождь и качались мокрые ветки лип. Дама закуталась в плед и писала; вероятно, она была сильно возбуждена, потому что перо ее буквально летало по толстой желтоватой бумаге, выводя чрезвычайно мелкие, легкие буквы. Это был странный почерк, напоминавший следы хорошенькой кошачьей лапки.
Фрау Берг была в очень дурном расположении духа и, когда голос Беаты донесся из вестибюля, сжала кулаки и горящими злобой глазами взглянула на дверь. Кто мог поручиться в том, что этот домашний дракон, основываясь на своих правах хозяйки, не ворвется к ней в комнату посмотреть, все ли в порядке? Ведь влезла же она вчера в карету, положив конец приятной беседе. Хуже всего то, что здесь почтенная женщина была бессильна. Барон едва обращал внимание на дочь, а на ком оно сосредоточивалось, было ясно: еще вчера он провожал ее в тумане и сырости в Совиный дом.
Фрау взглянула на окно, потом наклонила голову, как будто что-то особенное пришло ей на ум, и стала писать дальше:
«Вчера в письме к принцессе Текле о здоровье ее внучки я сделала несколько замечаний, которые, вследствие всего, что я вам рассказала, должны были привести в бешенство принцессу Елену. Трудно поверить, до чего та девушка склонна к ревности. Ну да я часто рассказывала вам об этом.
Впрочем, милейший Пальмер, вчера, проходя мимо гостиной, а шла я из гладильной комнаты, где мне пришлось браниться, так как в этом доме нельзя добиться чего-нибудь не совсем обычного… Итак, проходя мимо, я услышала, как гусь-лебедь в приподнятом тоне объявила своему обожателю, что будет ежедневно ездить в Альтенштейн. Таким образом, ваше пророчество оправдалось. Как вы выразились: «Нет лучшего средства, чтобы окончательно вскружить голову влюбленному, чем скрываться от него».
Я никогда бы не дошла до такого! Вы, впрочем, говорите, что герцог охладел. Но позвольте мне пока не верить этому, я думаю, что лучше знаю его высочество. Завтра надеюсь увидеть вас. Мадемуазель Беата назначила на завтра генеральную уборку. В таких случаях она повязывается большим белым платком и обметает длинным веником портреты предков. Потом устраивается праздник. К обеду подают картофельные клецки и гороховый соус… О, здесь идиллическая жизнь! Но я долго не выдержу, мой милый, уверяю вас.
Позаботьтесь, чтобы они здесь не остались навеки, – тогда кончится и мой плен. Откройте холерные бациллы в колодце Альтенштейна, пустите дюжину крыс в комнаты их высочеств, заставьте показаться призраки старого полковника или прекрасной испанки, призовите, наконец, молнию – мне все равно, только выгоните вон из замка его владельцев и дайте мне увидеть крыши резиденции. Я не могу больше дышать в этом коровнике!»
Фрау фон Берг снова остановилась и повернулась к соседней комнате, откуда доносился жалобный детский плач. Горькое и злое выражение появилось на ее полном белом лице. «О Господи! Я хотела бы…» – пробормотала она и встала.
– Фрау фон Берг, малютка беспокоится, – доложила няня.
– Так дайте ей молока. Она голодна, вот и все.
– Она не пьет, сударыня.
– Так поносите ее, она должна успокоиться.
– Я не смею вынимать ребенка, пока лежит мокрая повязка, доктор особенно приказал…
Дама бросила перо и с шумом вошла в детскую.
– Тише, тише! – воскликнула она своим звонким голосом и захлопала в ладоши.
Ее глаза смотрели так грозно, почти злобно, что ребенок замолчал, но через несколько секунд стал кричать еще громче. Плач звучал так беспомощно и жалобно, что няня бросила спиртовую горелку, на которой подогревала прописанный доктором суп, и кинулась к девочке. В это время в коридоре послышались шаги и барон Лотарь появился на пороге.
– Что, Леони больна? – Омрачившимся взглядом он отыскал на постели малютку, которая протянула к нему ручки и замолчала.
Фрау фон Берг смутилась, но осталась стоять около кроватки девочки.
– Нет, – ответила она. – Леони или голодна, или упрямится.
– То не был плач упрямого ребенка, – отозвался барон коротко и решительно.
– Возможно, она себя плохо чувствует, – сказала женщина. – Мне уже давно приходило в голову, что ребенок не выносит здешнего воздуха. Невольно задумываешься: из мягкого климата Ривьеры девочку перенесли в лесной климат Германии, в этот резкий, холодный горный воздух.
Барон серьезно посмотрел на нее.
– Вы думаете? – спросил он.
Его тон заставил даму покраснеть. Она всегда боялась сарказма.
– Я сожалею, – продолжал он, – что бедная малютка была послана первым врачом Ниццы в резкий, холодный воздух. К сожалению, она должна привыкать к нему. Да и нечего говорить о Ницце, потому что отец ребенка принужден теперь быть здесь. Впрочем, милая фрау фон Берг, «холодный резкий воздух», кажется, даже полезен: вчера я видел, как девочка живо ползала по комнате и сама поднималась возле каждого стула.
Воспитательница пожала плечами:
– Что за достижение для двухлетнего ребенка?
– Будьте логичны, сударыня: речь идет о том, улучшилось здоровье малютки или нет. Возраст ее здесь ни при чем. Я хочу сделать еще одно сообщение, которое, вероятно, заинтересует вас. Их светлости, принцессы Текла и Елена, скоро приедут на несколько недель в Нейгауз, чтобы лично увидеть состояние здоровья девочки. Откуда ее светлость может знать, что Рейхсен, наш врач, лечит мою дочь? Не знаете ли вы?
Фрау фон Берг переменилась в лице.
– В своих письмах к ее светлости я ничего не говорил об этом, – продолжил он, отходя от детской постели к окну. – Я не люблю, когда вмешиваются в мои распоряжения. Кроме того, принцесса Текла гомеопатка, и у нее карманы полны крупинок и капель. Вы на самом деле не знаете, фрау фон Берг?
Она отрицательно покачала головой и ответила:
– Нет.
Но барон, не обратив внимания на ее ответ, вдруг прижался лбом к стеклу и стал пристально всматриваться в дорогу, тянувшуюся через лес длинной белой полосой.
По дороге быстро проехала герцогская карета, в ее окне на мгновение показалось женское лицо. Клодина ехала в Альтенштейн. Когда Лотарь обернулся, он был бледен. Фрау фон Берг посмотрела на него со злой усмешкой – она тоже видела карету.
Но он не заметил этого, подошел к уснувшему наконец ребенку и долго стоял у кроватки.
Фрау фон Берг тихо вышла из комнаты.
Барон продолжал стоять. Горькая складка образовалась около его рта.
Старая няня удивленно выглядывала из-за голубых занавесок кроватки: вероятно, барон не любил ребенка, потому что его рождение стоило жизни обожаемой им женщине. Да, так часто случается, что маленькое невинное создание должно страдать из-за этого. Бедный ребенок, родившийся для того, чтобы на него вечно глядели с укоризной… Несчастное дитя!
Вдруг он отвернулся от кроватки и поспешно вышел. Няня боязливо сжалась и протянула руки над спящим ребенком: она ожидала, судя по его взволнованному лицу, что дверь с шумом захлопнется.
Слава Богу! Хотя он и довольно резко закрыл дверь, малютка не проснулась…
Глава 11
Да, Клодина ехала ко двору. Она сидела в карете, как обычно спокойная и гордая. Утром она управилась с хозяйственными делами и после обеда сменила одежду Золушки на простой, но элегантный туалет из мягкого синего шелка, присланный ей портным перед самым отпуском. То не было тщеславием с ее стороны – она надела это платье, потому что накануне ее высочество заметила, что не любит черного цвета.
Когда Клодина вошла к брату проститься, он с изумлением и гордостью посмотрел на сестру.
– Как ты хороша! – сказал он, целуя ее в лоб.
Она ответила ему смущенным взглядом.
– У меня нет другого платья, и при такой плохой погоде…
– Я не упрекаю тебя, – ласково возразил он, – а только любуюсь тобой, сочетанием твоих светлых волос и густой синевы платья. Будь спокойна, сестрица, иди без забот. Эльзе очень хорошо под присмотром фрейлейн Линденмейер, а я пишу. От чего ты в нерешительности? У тебя какая-нибудь неприятность?
Клодина неуверенно подошла к брату, губы ее дрогнули, как будто она хотела что-то сказать, но потом быстро повернулась, промолвила: «Прощай» и вышла.
Девушка не могла искать решения своих проблем у него, мечтателя с мягким характером. Единственный верный путь был в самостоятельных действиях. Она села в герцогскую карету с чувством неудовольствия, присущим благородным натурам, когда вокруг них не все ясно и понятно, но с твердым намерением выпутаться из лабиринта забот своими силами.
Что следовало сделать прежде всего? Герцогиня звала ее, и она должна была ехать. Если она в действительности была здорова, то не имела права отказывать больному человеку – лгать ей не хотелось, а сказать правду не могла.
Да и не была ли Клодина в безопасности вблизи герцогини, в будуаре, где ни один жгучий и молящий взгляд не смел преследовать ее? В присутствии этой милой женщины должно было исчезнуть всякое эгоистичное желание.
Она прижала к вискам носовой платок, как будто так могла унять головную боль, мучившую ее целый день.
Внизу, перед лесом, показались высокие крыши Альтенштейна, и в то же мгновение сквозь поредевшие облака прорвался первый после долгого ненастья луч солнца и заблестел на позолоченном карнизе башни, как будто родной дом приветствовал Клодину.
– Ее высочество с нетерпением ждала вас, – сообщила ей еще в передней старая фрейлина фон Катценштейн. – Она желала, чтобы вы спели новую песню Брамса, и сама играла два часа на рояле. Герцогиня ужасно нервна и возбуждена, милая Герольд, – она немного поспорила с его высочеством.
Молодая девушка вопросительно взглянула в лицо фрейлины.
– Между нами, милая Герольд, – прошептала та. – Ее высочество хотела, чтобы герцог пил у нее чай в пять часов, но он отказался решительно и коротко, можно сказать, даже сердито. «Мы хотим заняться музыкой, – робко сказала ее высочество, – ведь в последнюю зиму, кажется, мы особенно увлекались пением. Ты почти никогда не пропускал музыкальные вечера у мамы», на что его высочество ответил: «Да-да, конечно, моя дорогая, но я назначил Пальмеру час для доклада, а так как погода стала лучше, то отправлюсь с Мильфельдом на охоту, ты же знаешь, доктор настойчиво рекомендовал мне как можно больше дышать чистым воздухом».
Клодина сжала в руках свои ноты; ее не слишком огорчило это сообщение.
– Пожалуйста, доложите обо мне ее высочеству, – попросила она.
– Сейчас, милая Герольд, дайте я доскажу вам. Герцогиня повернулась к нему спиной и сказала: «Ты не хочешь, Адальберт!» Он ушел, ничего не ответив, а она заплакала горючими слезами.
Когда Клодина вошла, герцогиня, сидя за столом, протянула ей руку.
– С вами как будто заглянул в мою комнату первый луч солнца, заблестевший на дворе, милая Клодина, – любезно сказала она глухим, бесцветным голосом. – Вы не можете себе представить, какой одинокой иногда чувствуешь себя даже среди людей, которые должны являться, да и являются всем для тебя. Я перед вашим приходом ужасно волновалась, но стала перелистывать свой дневник, и это меня успокоило. Я испытала много счастья и должна быть благодарной. Садитесь. Что это? Песни, о которых я говорила? Да! «Верность в любви». Вы споете мне потом, а сначала я попрошу вас поехать со мной на прогулку: я жажду свежего воздуха, и, слава Богу, небо прояснилось.
Возвратившись через час, дамы пили чай, потом Клодина подошла к роялю, а герцогиня, лежа на кушетке, слушала. Сзади, у окна, сидела старая фрейлина и следила за каждым движением своей повелительницы.
Прекрасный голос Клодины наполнял уже темнеющую комнату, ноты стояли перед ней, но она не нуждалась в них. Песня лилась за песней. Девушка пела с грустным наслаждением: дорогой инструмент, на котором она аккомпанировала себе, занимал то же самое место, где некогда стоял ее собственный. Безоблачно счастливая юность живо воскресла в памяти: она невольно пела любимые песни Иоахима.
Вдруг раздался тихий и печальный голос герцогини: «Адальберт, я знала, что ты придешь!» Клодина встала и увидела высокую фигуру герцога, наклонившегося над рукой жены. Она поклонилась и оперлась на спинку стула, словно нуждалась в поддержке.
– Продолжайте, фрейлейн фон Герольд, – попросил герцог. – Давно я не имел удовольствия слышать ваше пение.
Он сел рядом с женой, спиной к окну, и Клодина не видела его лица. Она знала, что на нее падает розоватый вечерний свет, и от этого еще больше смутилась… Девушка старалась успокоиться. Но когда она начала петь, голос зазвучал тускло и бессильно, как будто судорога свела ей горло. Она извинилась и встала.
– Как странно! – сказала герцогиня. – Вы раньше были подвержены этому, милая Клодина?
– Никогда, ваше высочество, – откровенно ответила она.
– Бывают такие нервные волнения, – спокойно заметил герцог. – Может быть, ты слишком утомила фрейлейн?
– О, вполне возможно. Простите, дорогая Клодина, и от дохните! – воскликнула герцогиня и указала девушке на низкое сиденье возле себя, с которого только что встал герцог, теперь ходивший взад-вперед неслышными шагами. – Сядьте, пожалуйста, так, чтобы я видела ваше лицо, – попросила она. – Действительно, вы побледнели, но вот, краски возвращаются. Боже, я готова подумать, что вы испуганы внезапным появлением герцога… Адальберт! – воскликнула она, повернувшись, так как он стоял позади нее. – Ты виноват в этом… О, злой человек, какие вещи ты делаешь!
Клодина невольно подняла глаза и тотчас опустила их, смертельно испуганная: она снова встретила горящий взгляд, устремленный на нее через голову жены. Но ответил он совершенно спокойным голосом:
– Это очень огорчает меня, милостивая государыня, хотя я не могу себе представить, чтобы мое появление было чем-то страшным или необычным. Я…
– О, конечно, ваше высочество, – громко сказала Клодина и встала. – Просто я почувствовала вдруг усталость, и у меня немного болела голова. Но уже все прошло.
– Тем лучше, – улыбнулась герцогиня. – Тогда поболтаем. Ты так молчалив, Адальберт. Как это ты отказался от своей охоты?
Она смотрела на него счастливыми, сияющими глазами, когда он проходил мимо, и продолжала говорить:
– Подумай только, наследный принц сочинил свои первые стихи, мне их сегодня передал гувернер, он нашел их в его тетради с латынью. Хочешь прочесть? Дорогая Клодина, они на моем столе под пресс-папье… Нет, под тем, со статуэткой герцога. Очень благодарна. Не прочтете ли вы нам? Они написаны по-детски, но с таким глубоким чувством.
Клодина подошла к окну и при свете угасающего дня стала разбирать крупный детский почерк. Она не могла разглядеть лица герцогини, но видела, как та протянула руку к мужу и прошептала что-то, громко затем добавив:
– Не правда ли, это прелестно?
– Да, хорошо, только бы Господь направил его так, чтобы когда-нибудь ему не было тяжело из-за того, что он нарушает верность, о которой пишет.
– Но сохранять верность не может быть тяжело никогда, Адальберт!
– Никогда? – переспросил он.
Герцогиня покачала головой.
– Никогда! Что скажете вы, Клодина?
– Ваше высочество, – начала молодая девушка, – бывают случаи, когда для того, чтобы не изменить верности, требуется тяжелая борьба.
– Но тогда это не будет верность, основанная на любви, – возразила герцогиня, и щеки ее вспыхнули. – Это будет искусственная верность.
– Да, – вполголоса проговорил герцог. Странно прозвучало в его устах это краткое подтверждение.
– Тогда будет не верность, а чувство долга, – возбужденно продолжила молодая женщина.
– Верность своему долгу, возможно, высшая степень верности, – мягко заметила Клодина.
– Ах, такая борьба не имеет смысла, дорогое дитя! – перебила ее герцогиня. – Верность, которая требует для своего сохранения борьбы, вообще теряет смысл. Если бы, например, если бы герцог… – Она запнулась, и улыбка скользнула по ее лицу. – Если, предположим… его мысли были бы иногда заняты вами, Клодина, то его супружеская верность ничего бы не стоила, хотя на деле он оставался бы самым безупречным мужем. Слышишь, Адальберт? В таком случае ты бы, по моему мнению, уже нарушил верность.
Герцог отвернулся и стал смотреть в окно. Клодина сидела, боясь пошелохнуться, но герцогиня ничего не замечала, она смеялась: высказанная ею мысль была так забавна! Она продолжала смеяться по-детски весело, как может смеяться только уверенный в своем счастье человек, который шутя говорит о его потере, потому что убежден в невозможности этого.
– Клодина! – воскликнула она. – Какой у вас вид! Не бойтесь, я не выдаю его. Не правда ли, Адальберт, я часто поддразниваю тебя? О Господи, мне стало больно… Грудь! Это от смеха… Клодина, Клодина!
Слова перешли в сильный приступ кашля.
– Воды! Воды!
Испуганная девушка поспешила к столу, на котором всегда был графин с водой. Фрау фон Катценштейн вбежала и обхватила руками задыхающуюся женщину, герцог с мрачным лицом стоял у кушетки. Страдалица схватила его за руку. Она вся сотрясалась от кашля и не могла глотать. Тихими, но быстрыми шагами вошел врач.
Клодина отошла в сторону.
– Милый доктор, – проговорила больная, – мне уже лучше, это проходит, я уже могу дышать. Боже мой!
В комнате стало совсем темно. Клодина стояла у окна как на углях, почти бессознательно глядя на происходящее… Больная спросила слабым голосом, обращаясь к мужу:
– Я очень испугала тебя, Адальберт? Извини меня!
Он сделал успокаивающее движение, в котором читалось тайное нетерпение.
– Ваше высочество должны сейчас же лечь, – сказал доктор.
Герцог, уже подошедший было к двери, вернулся назад.
Больная, поддерживаемая фрау фон Катценштейн, стала подниматься. Она ласково кивнула Клодине:
– До свидания! Я скоро позову вас, дорогая. Спокойной ночи, мой друг, – обратилась она к герцогу. – Завтра я буду совершенно здорова.
– Ваше высочество, ничего страшного не произошло, – сказал герцогу доктор, когда за больной опустилась драпировка, – но надо очень беречь герцогиню: избегайте возбуждающих, умных споров, которые так любит ваше высочество. Темперамент герцогини и без того часто шутит с ней плохие шутки… Больная должна жить однообразно и абсолютно спокойно.
– Милейший доктор, ведь вы знаете герцогиню, а сейчас она всего лишь немного посмеялась.
– Я только еще раз осмелился обратить на это внимание вашего высочества, – сказал с поклоном старый доктор.
Герцог рассеянно и нетерпеливо махнул рукой:
– До свидания, милый доктор.
Клодина, трепеща, сжалась в темном углу у окна и со страхом смотрела вслед удаляющемуся врачу.
Она осталась наедине с герцогом.
Случилось то, чего она всегда старательно избегала и чего страстно искал он. Но, может быть, он забыл о ее присутствии – так взволнованно ходил он взад-вперед по комнате. О, он не заметит ее: слабое пламя второпях зажженной свечи едва освещало ближайшие к камину предметы, а Клодина стояла за шелковым занавесом.
Затаив дыхание, она замерла, как дикая коза, не знающая, как спастись от охотника. Она одинаково хорошо слышала биение своего сердца и его тихие шаги по ковру.
Девушка вздрогнула: шаги приблизились, высокая фигура ступила за занавес, и голос, почти беззвучный от страстного волнения, назвал ее по имени:
– Клодина!
Она боязливо отодвинулась в сторону, будто ища возможности убежать.
– Клодина, – повторил он и нагнулся к ней так, что, несмотря на темноту, она видела умоляющее выражение его глаз. – Эта сцена огорчила вас? Я в ней не виноват, но хотел бы попросить у вас прощения.
Герцог хотел схватить ее руку, но она спрятала ее в складках платья. Крепко сжатые губы Клодины не произнесли ни звука, она молча отталкивала его, глядя ему в лицо полными гнева глазами.
– Как мне понимать это? – спросил он.
– Ваше высочество, я имею честь быть другом герцогини! – сказала она с отчаянием.
Грустная улыбка пробежала по его лицу.
– Я знаю! Вообще-то вы не склонны внезапно подружиться с кем-либо, но тут… вы думаете, надо все использовать!
– Так, кажется, думает ваше высочество.
– Я? Слово чести, нет, Клодина! Но вы… Вы с такой стремительностью стали за преграду, которую эта дружба ставит между нами!
– Да, – прямо сказала она, – и я надеюсь, что ваше высочество с уважением отнесется к этой преграде, или…
– Или? Я уважаю и ценю вашу сдержанность, Клодина, – перебил он, стоя на почтительном расстоянии от нее. – Не думайте, что я буду красться за вами, как влюбленный паж. Но позвольте мне быть вблизи вас, не встречая постоянно ледяной холодности, которую вы всегда проявляете ко мне. Оставьте мне надежду на будущее, в котором и для меня засветит солнце! Только надежду, Клодина!
– Я не люблю вас, ваше высочество! – коротко ответила она и гордо выпрямилась. – Позвольте мне удалиться.
– Нет, еще одно слово, Клодина. Я не требую подтверждения вашей благосклонности – теперь не время и не место, вы правы, напоминая мне об этом. Но чем я виноват, что не по любви женился на герцогине, что моя первая страсть принадлежит вам? Я думаю, такое случается и с людьми получше меня. Чувство приходит помимо нашего желания, существует и постепенно растет, тем больше, чем сильнее мы боремся с ним. Я не знаю, почувствуете ли вы что-нибудь похожее, но надеюсь на это и не хочу жить без этой надежды.
Герцог подошел ближе и наклонился к ней.
– Только одно слово, Клодина, – тихо и смиренно попросил он: – Смею ли я надеяться? Скажите «да», и ни один взгляд не выдаст наших отношений.
– Нет, ваше высочество. Клянусь вам любовью к своему брату, я ничего к вам не чувствую, – проговорила Клодина и отвернулась к окну.
– К другому, Клодина, да, к другому? Если бы я был уверен в этом! – страстно сказал он.
Она ничего не ответила.
Герцог в отчаянии пошел к двери, но вернулся.
– Неужели вы думаете, что не все требования чести будут соблюдены? Неужели думаете, что я могу вас унизить? – спросил он.
– Ваше высочество делает это, говоря мне о любви в комнате своей больной супруги. – ответила девушка.
– Если вы так понимаете… – горько сказал он.
– Да, так, клянусь вам, именно так! – воскликнула девушка вне себя от отчаяния.
– Клодина, прошу вас! – прошептал герцог и так быстро стал ходить по комнате, что пламя свечи заколыхалось и стало еще темнее.
Герцог снова подошел к ней.
– Вы знаете, что мой брат, наследный принц, внезапно умер перед кончиной отца, двенадцать лет назад? – спросил он.
Она утвердительно наклонила голову.
– Но вы не знаете, что тогда велись переговоры с Х-ским кабинетом о бракосочетании принцессы Елизаветы с моим братом. Уже было решено, что он поедет в X. посмотреть невесту… Когда кончился траур, поехал я и попросил руки принцессы.
– Это была ваша воля, ваше высочество.
– Нисколько! Эта свадьба была лишней тяжестью, принесенной мне короной. Принцесса Елизавета, ничего не подозревая, смотрела на меня своими большими детскими глазами, зная о моих намерениях так же мало, как о переговорах относительно женитьбы моего покойного брата. Она легко воодушевилась, и я без труда завоевал ее сердце. В то время я был в высшей степени равнодушен к женщинам: лучших я не знал, остальные казались мне ужасно скучными. Принцесса сначала стеснялась меня – я не выношу, когда женщины постоянно витают в высших сферах. Я ненавижу экзальтацию: то прыжки до небес, то смертельная печаль, и сначала приходил в бешенство при потоках слез… Позднее то, что меня отталкивало, стало мне совершенно безразлично. Я всегда был внимательным супругом и довольно снисходительно относился к капризам жены, когда она заболела. Я уважаю ее как мать моих детей, но мое сердце всегда было спокойным и становилось тем равнодушнее, чем больше росла ее привязанность. Я ничего не мог поделать, никакие рассуждения не изменили бы этого. И потом я увидел вас… Я знаю, вы осудили все последовавшее затем и спаслись бегством в свою лесную тишь, но меня непреодолимо влекло к вам, и я нашел вас еще более неприступной, чем прежде, – другом герцогини…
Его лицо дрогнуло.
– Хорошо, Клодина, я прощаюсь, – продолжал он. – Но еще один вопрос: скажите, вы любите другого?
Девушка молчала. Предательский румянец залил ее лицо, выдавая смущение, и она наклонила свою белокурую голову.
– Скажите «нет», – страстно прошептал герцог.
– Ее высочество просит фрейлейн фон Герольд пожаловать к ней в спальню с «Песнями» Шеффеля, чтобы почитать вслух, – сказала, входя в комнату, фрейлина Катценштейн.
Клодина вздрогнула и умоляюще посмотрела на герцога.
– «Да» или «нет», Клодина, занято ли ваше сердце? – повелительно прошептал он.
Она отошла и поклонилась.
– Да! – твердо произнесла она и, выпрямившись, прошла мимо него, взяв со стола книгу. Читать вслух? Теперь?! Она была на грани обморока.
Герцогиня лежала на великолепной французской кровати, тяжелые пурпурные занавеси были подобраны. Все убранство комнаты было выдержано в этих любимых ею тонах. С потолка свисал фонарь из стекла рубинового цвета, около постели стоял обшитый красным шелком стол, на нем – лампа с таким же абажуром и складная рамка с портретами герцога и принцев. На противоположной стене в тяжелой золотой раме висела чудесная копия мадонны. Первый взгляд проснувшейся женщины падал на нее.
Герцогиня, казалось, совершенно оправилась после приступа, она даже с удовольствием лежала под шелковым одеялом и улыбнулась вошедшей Клодине.
– Садитесь и почитайте мне тюрингские песни, милая Клодина… Был ли еще с вами герцог? – спросила она. – Он очень испуган приступом кашля? Мне так неприятно, когда я при нем кашляю, – я знаю, что он расстраивается. Он грустен?
Больная вопросительно посмотрела в лицо девушки, не знавшей, что ответить. Она села и нагнулась, поднимая платок, чтобы выиграть время. Ужасное положение!
– Клодина, – сказала герцогиня, – я думаю, вы считаете меня более опасно больной, чем это есть в действительности. Читайте, не нужно отвечать. Там, где лежит закладка.
Клодина начала читать прелестные стихи Шеффеля. Во время чтения герцогиня экзальтированно восклицала, перебивая ее:
– О, моя милая родина! Я выздоровею! Завтра будет солнце, и мы отправимся в сосновый лес вдыхать здоровье!
Когда вечером Клодина сходила с лестницы, чтобы ехать домой, к ней подошел Пальмер и проводил ее вниз. Он сделал за ее спиной знак горничной, и та моментально исчезла.
– Глубокоуважаемая фрейлейн, – начал он с величайшим почтением, которое не могло бы быть бо́льшим, даже если бы Клодина была герцогиней, – его высочество дал мне лестное поручение передать записку, что я и позволю себе сейчас сделать.
И он подал конверт, запечатанный герцогской печатью.
– Письмо касается ее высочества и ответа не нужно, так приказал герцог. Можно передать вам?
Клодина вынуждена была взять письмо, хотя она охотно оттолкнула бы его. Как мог герцог так неосторожно послать ей письмо через этого человека? Она разорвала конверт в его присутствии и прочла заключавшиеся в нем несколько строк:
«Клодина!
У Вас необычный характер и сообразно с этим Вы правильно поймете необычное. После Ваших слов у меня только одна просьба: останьтесь, несмотря ни на что, другом герцогини. Пусть мое признание не заставит Вас избегать Альтенштейна! Это не нужно для Вас. Даю слово, что Вы можете довериться мне.
Адальберт».
Клодина быстро пошла дальше, держа в руке конверт и письмо.
Пальмер проводил ее и почтительно помог сесть в карету. Он даже уложил ее шлейф с осторожностью матери, озабоченной бальным туалетом дочери, и отошел с глубоким поклоном. Лакей захлопнул дверцы.
– До свидания! – воскликнул он, когда лакей сел на козлы и экипаж тронулся, потом со смеющимся лицом вынул бумагу из рукава. – Такие вещи надо держать крепче, прекрасная Клодина, – пробормотал он и прочел записку при свете фонаря.
С довольным видом напевая опереточный мотив, Пальмер пошел в свою комнату в нижнем этаже. Там он зажег гаванскую сигару, растянулся на кушетке и еще раз перечел записку. Он и без того знал ее содержание: секретарь тайно читал все, что писал герцог, издали, по движению его пера, а если это не удавалось, то и распечатывал конверты. Сегодня же обошлось вообще без затруднений: герцог, перед тем как вложить бумагу в конверт, взволнованно вскочил и заходил по комнате, так что содержание записки стало доступно зорким глазам секретаря. Но все же было приятно завладеть оригиналом.
«Его высочество, кажется, сделал немного резкий приступ, а она с добродетельной суровостью оттолкнула его и пригрозила не приезжать более. Теперь он просит ради герцогини отказаться от этого жестокого решения и обещает исправиться, – думал он. – Все развивается вполне логично, ничего нельзя сказать против. Она умна и не удовольствуется тем, чтобы украсить голову герцога рогами, а захочет помогать в управлении: ведь все эти дамы думают исправить свое не совсем ясное положение так называемыми “добрыми делами”. Они хотят отблагодарить несчастного, попавшего под их власть, показывая народу, что любимый владыка в достойных руках. Они желают, чтобы перед ними падали на колени и называли их “добрыми ангелами страны”. Их интересы всегда направлены на мелочи, и только самые умные видят, чем можно воспользоваться близ них, а в данном случае среди ближайших умных нахожусь я!»
Он пустил дым вверх и стал рассматривать арабески на потолке. «Она не выносит меня и относится ко мне, как невинная Гретхен к Мефистофелю. Ясно, что в один прекрасный день она скажет своему высокопоставленному Фаусту… и так далее. А это может мне все-таки помешать. Я не допущу, чтобы герцог услышал от нее, что я плут. Пока что… Внимание! Берг поможет мне, она удивительно способна к интригам. Я сам иногда боюсь этой женщины».
– Ужин подан, – доложил лакей.
Господин фон Пальмер медленно поднялся и аккуратно положил письмо в ящик старого огромного письменного стола, украшенного гербом Герольдов. Потом подошел к зеркалу, причесал свои редкие волосы, полил руки одеколоном, широко зевнул, взял у лакея шляпу и перчатки и, взглянув на часы, показывающие десятый час, пошел в столовую, где собралась немногочисленная свита герцога. Она состояла из старого камергера фон Штольбаха, адъютанта фон Риклебена в чине ротмистра и яхт-юнкера Мерфельда, «молодца, похожего на собаку», как называл его Пальмер.
Приход последнего, кажется, не особенно обрадовал остальных.
– Извините, – сказал он им, – я заставил ждать себя, но был занят: выполнял приятнейшее поручение, милостивые государи! По повелению его высочества я усаживал в карету прекрасную Клодину фон Герольд.
– Черт возьми, опять она была здесь! – воскликнул Мерфельд с нескрываемым удивлением.
– Она только что покинула герцогские покои.
– Вы хотите сказать, комнаты ее высочества, господин фон Пальмер, – резко заметил ротмистр и слегка покраснел.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.