Текст книги "Дама с рубинами. Совиный дом (сборник)"
Автор книги: Евгения Марлитт
Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)
– Моя маленькая отважная сестра – невеста! Посмотри на меня, дорогая, – попросил он.
Но ресницы ее не поднялись, и из-под них покатились слезы.
– Ах, Иоахим, Иоахим, – тихо произнесла она с рыданием в голосе. Он погладил ее шелковистые волосы.
– Не плачь, – серьезно сказал он, – расскажи лучше, что они сделали там тебе?
И тут разразилась буря отчаяния. Клодина не щадила себя, она не смягчила, не скрыла ничего из того унижения, которому подверглась и перед которым гордость ее изнемогала в бессилии.
– И самое ужасное то, Иоахим, – рыдала она, – что я его люблю, люблю так сильно, как только может любить женщина, люблю уже много лет. Когда он венчался с принцессой Екатериной, я думала, что не смогу более жить. А теперь судьба, словно насмехаясь, бросила мне желанное счастье и сказала: «Бери, но осторожнее! Оно только покрыто позолотой, но неверно! Вот тебе то, о чем ты молила». Верь мне, Иоахим, он берет меня, как взял наше серебро на аукционе, за какую бы то ни было цену, потому что готов скорее умереть, чем потерпеть малейшее пятнышко на имени Герольдов. Он сделал мне предложение во имя родовой чести, только поэтому!
Клодина обессиленно умолкла, но горькие рыдания продолжались еще долго. Иоахим не отвечал, он держал руку на ее светлых волосах и наконец мягко сказал:
– А если он все-таки любит тебя?
Клодина встала.
– О боже мой! – На ее заплаканном лице выразилось нечто вроде сочувствия к доверчивому брату. – Нет, наивный, добрый ты человек, он не любит меня!
– А если все-таки? Он не из тех, кто может выражать притворные чувства. Ты знаешь, что он скорее откусил бы себе язык, чем произнес неправдивое слово. Он всегда был таким, Клодина.
– Слава богу, да! – страстно сказала она и выпрямилась. – Он и не решился на это! Ты думаешь, Лотарь сделал мне предложение, притворяясь влюбленным? О нет! Он не лжет. Когда я предложила играть комедию, ему не пришло в голову сказать, что он будет огорчен, если мы расстанемся. Нет, он честен, оскорбительно честен! – Клодина вдруг сдержала себя. – Ах ты, бедный! – Голос ее прозвучал особенно мягко. – Я мешаю твоей работе своими дурными известиями и глупыми домыслами. Потерпи, Иоахим. Я успокоюсь и опять буду хозяйкой и твоей подругой. Ах, если бы я никогда не выезжала отсюда! Но я справлюсь со всем, Иоахим.
Клодина поцеловала брата, пошла к себе и заперла за собой дверь. Спокойствие уютной девичьей комнаты подействовало на ее измученную душу, как свежая, живительная вода на страдающего от жажды путника. Она подходила к каждой вещи, как бы здороваясь с ней, и наконец остановилась перед портретом бабушки.
– Ты была такой умной женщиной, – прошептала она, – и какая у тебя глупая внучка! Она платит за слишком поздно обретенную рассудительность своим счастьем!
Потом молодая девушка устало сняла кружевное платье, надела простое серое, села у окна и стала вглядываться в наступающие сумерки.
Тем временем внизу огорченная маленькая Эльза подошла к красиво сервированному фрейлейн Линденмейер столу. Стулья для жениха и невесты были украшены гирляндами. А какой прекрасный пирог испекла Ида! Малютка нарядила свою толстую восковую куклу в голубое платье. Но где были все? Эльза побежала в комнату фрейлейн Линденмейер.
– Когда же наконец свадьба? – нетерпеливо спросила она старушку. Девочка думала, что праздничные приготовления – это уже свадьба.
– Ах, милочка, – вздохнула фрейлейн и, посмотрев на Иду, добавила словами Шиллера: – «Кто знает, что сокрыто во мгле времени!»
Цитата совсем не походила на то, что добрая душа собиралась сказать на праздничном обеде: «Там, где суровое сочетается с нежным…» Что же это за жених и невеста, если они даже в первый день после помолвки не остались вместе? Может быть, это новая мода? В ее время все происходило совершенно иначе: тогда помолвленные не могли расстаться и сидели рядом, глядя друг другу в глаза. Старушка вздохнула.
– Убирай, Ида, – прошептала она. – Осы летят в комнату. Ах, наши гирлянды! Вот судьба прекрасного на земле! Ида, у меня очень тяжело на сердце.
– Эльза хочет пирога, – сказала малютка и побежала за девушкой.
Гейнеман сидел на скамейке у ворот, напевал песенку о несчастливых влюбленных и в конце концов так разжалобил старушку, что она попросила его замолчать, – этот мотив, напоминающий унылый крик совы, не поют, когда кто-то выходит замуж…
Глава 27
Первый снег в горах… Он рано выпадал здесь. В долине еще стоит бабье лето и летает осенняя паутина, а наверху уже падает, сверкая, снег и ложится белыми, чистыми хлопьями на ветви деревьев. Тогда становится особенно уютно в домах: большие печи делают свое дело, окна обложены зеленым мхом, чтобы не пропускали холодного ветра. Еще лучше бывает по вечерам, когда на столе горит лампа, и свет ее отражается в блестящей чайной посуде.
Но нигде не было так уютно, так по-старинному удобно, как в гостиной Нейгауза. Жаль только, что возле окна не стояло больше веретено с гребнем, которое так шло этой комнате. На дворе падал снег, дул ветер, здесь же на старинном письменном столе горела лампа, и Беата писала:
«То были хозяйственные вопросы, Лотарь, теперь пишу о делах сердечных. Я только что была в Совином доме и застала Клодину в общей комнате, она давала урок маленькой Эльзе. Мне бы хотелось сообщить что-нибудь новое, но там все по-прежнему. Она никогда не говорит о тебе, а если я затрагиваю эту тему, то не получаю ответа, по крайней мере, такого, что мог бы удовлетворить меня.
Она спрашивает только о здоровье герцогини, живет, как монахиня, бледна как смерть. Единственное ее развлечение – одинокие прогулки. Эгоист Иоахим, кажется, не замечает или не хочет замечать этого. Сегодня я его одернула: он снова принес Клодине толстую рукопись для переписки, я отняла ее у него и сказала: «Если позволите, я это сделаю, вы слишком утомляете бедную девочку».
Ты знаешь, она отослала Иду и все делает сама: стряпает, шьет, гладит, и все у нее спорится. И после стольких хозяйственных хлопот она должна еще переписывать рукописи и портить себе глаза! Как будто они мало болят у нее от слез.
Честное слово, я постоянно вижу ее с покрасневшими глазами, хотя, сколько ни спрашиваю: «Ты плакала?», она постоянно отвечает: «Я? Отчего бы мне плакать?»
Иоахим удивленно посмотрел на меня: я уверена, его приводит в ужас мысль, что кто-то может заглянуть в тайны его поэтической души. Но он не решился противоречить, да это и не помогло бы ему, потому что он один из тех, с которыми можно делать все, только надо действовать решительно.
Однако извини, я что-то слишком много пишу об Иоахиме, а ты хочешь услышать о Клодине. Ты спрашивал меня, носит ли она обручальное кольцо. Конечно, тебе будет неприятно знать, что она его не носит, но я не могу лгать. Я спросила ее об этом, она смутилась, но ничего не ответила. Около ее губ лежит какая-то горькая складка, мне больно это видеть. Ты должен был как-то по-другому сделать ей предложение… Иногда я думаю, что, может быть, герцог все-таки… Нет-нет, Лотарь, я не хочу смущать тебя, я невежда в таких делах, да и не знаю, что стоит между вами, и не хочу выпытывать вашей тайны. Дай Бог, чтобы тучи рассеялись! Я знаю только одно: если они скоро не исчезнут, вы оба будете несчастны. Иногда мне ужасно хочется спросить прямо: «Да что же это такое? Одна – тут, другой – там? Любите вы друг друга или нет? Говорите!» Но ведь ты запретил мне это, так что делать нечего. Я всегда беру с собой Леони в Совиный дом, но Клодина делает вид, что не замечает малютки, а она теперь такая чудесная, здоровенькая! Иоахим говорит, что девочка со своими черными глазками и локонами похожа на испанку. Однажды я незаметно наблюдала за Клодиной: она ласкала и целовала ребенка, но как только увидела меня, стала держать себя по-прежнему отстраненно.
Фрау Катценштейн писала недавно Клодине, что принцесса Елена у герцогини в Каннах и без устали ухаживает за больной; герцогиня тоже хвалит ее в своих письмах к Клодине. Ее высочество ежедневно пишет ей, и она аккуратно отвечает, но, кажется, переписка не доставляет ей радости. На лице ее отражается неудовольствие, когда почтальон приносит надушенный конверт с герцогской короной. Августейшая особа спрашивает в каждом письме: «Когда будет твоя свадьба, Клодина? Почему ты ничего не пишешь о своем женихе, о своем счастье?» Иногда в письмо вложен флердоранж. Что отвечает Клодина, я не знаю, но, судя по постоянно повторяющимся вопросам, думаю, что она ничего на них не отвечает.
Господи, какое вышло длинное письмо! А мне еще много придется писать сегодня, потому что я хочу начать переписывать рукопись Иоахима. Я уже перелистала ее – это вторая часть его «Испанских воспоминаний».
Что ты еще хочешь знать? Спрашивай, и я отвечу откровенно. Не слишком затягивай свое пребывание в пустынном саксонском замке. Дай Бог, чтобы выздоровление герцогини шло благополучно! Бедная больная очень неспокойна: ей страстно хочется увидеть детей, родину! Вчера она прислала Клодине розы; сейчас передо мной стоит в стакане одна из них, гостья издалека, и с удивлением смотрит в окно на снег, кружащийся в вечерних сумерках. Посылаю тебе локон нашей малютки.
Принцесса Текла держит при себе Берг. Знаешь ли ты, что герцог не взял с собой в Канны Пальмера? Это удивительно: раньше он не мог обойтись без него».
Беата написала адрес и собралась идти в детскую, но в это время ей доложили о приходе Гейнемана.
– Ну, – спросила она, когда старик вошел в своем байковом сюртуке, высоких сапогах и с шапкой в руках. – Что случилось?
– Слава Богу, ничего! Но мы получили телеграмму, и барышня должна тотчас ехать с ночным поездом. Она просит у вас, фрейлейн фон Герольд, сани, чтобы доехать до станции.
Беата сразу же велела заложить сани, а старику собственноручно поднесла стакан наливки.
– Я сейчас поеду туда, и вы тоже садитесь сзади, – сказала она.
– Да, об этом также очень просила барышня, я и позабыл, – проговорил старик.
Беата ехала по заснеженному лесу и думала: «Что такое могло случиться?»
Совиный дом серел среди осыпанных снегом елей, и его окна светились в темноте.
Фрейлейн Линденмейер встретила Беату в передней. У нее был перепуганный вид, и, сложив руки, с глазами, полными слез, она прошептала Беате:
– Герцогиня кончается!
Беата по лестнице взбежала в комнату Клодины; та укладывала свои вещи и обратила к ней печальное лицо.
– Господи! Ты едешь в Канны?
– Нет, в резиденцию, герцогиня хочет умереть дома, – пояснила Клодина.
Сказав это, она закрыла лицо руками и заплакала.
– Они везут ее назад? О боже! Клодина, голубушка, не плачь, милая, дорогая моя, ведь ты должна была знать, что ей могло стать лучше только на время, что выздоровление невозможно.
– Телеграмму послала Катценштейн из Марселя, Беата. Герцогиня думает застать меня уже в резиденции. Завтра вечером они приезжают. Я хотела попросить тебя присмотреть за ребенком, – продолжала она. – Иоахим погружен в свою работу, а фрейлейн Линденмейер стала очень уж забывчивой. Я думала написать Иде, но Линденмейер говорит, что она поступила на место.
– О чем здесь говорить, – сказала Беата сердито, помогая Клодине надеть пальто. – Это само собой разумеется. Одевайся потеплее!
– Но оставь малютку здесь, в Совином доме. Иоахим привык, что она в сумерки приходит к нему, садится на колени и просит рассказать сказку.
– Понятно, – сказала Беата, – но что я хотела сказать… – запнулась она. – Не забудь обручальное кольцо.
Клодина испуганно обернулась.
– О да, ты права, – печально согласилась она и вынула кольцо из маленького футляра.
Фрейлейн Линденмейер в слезах стояла рядом с Беатой в передней, пока Клодина прощалась с Иоахимом.
– О Господи! Такая молодая и должна умереть! – плакала старушка. – Дай, Господи, чтобы она доехала до дому!
– Дай, Господи, – машинально повторила Клодина.
Беата проводила кузину до самого купе поезда, по-матерински заботясь о невесте своего брата. Когда освещенный ряд вагонов исчез, она задумчиво села в свои сани. Колокольчики мелодично позванивали, в лесу было очень тихо. Беата думала об экстренном поезде, мчавшем больную герцогиню домой. Должно быть, ей совсем плохо, если уж решились на такое путешествие. Когда герцогиня уезжала в Канны, Клодине при прощании сделалось дурно. Теперь им предстоит последнее прощание…
Клодина во время поездки тоже думала о своей высокопоставленной подруге. Ужасно ехать с такой целью! «Как скоро! – звучало в ее сердце. – Слишком скоро пришел конец…»
Зимнее расписание поездов было очень неудобным. В Вэрбурге у нее была двухчасовая остановка и пересадка. Засветились огни станции, поезд замедлил ход и наконец остановился. Клодина по освещенной платформе прошла в пассажирский зал. Войдя, она, не подняв вуали, села в уголке. Недалеко от нее шептались господин и дама, и что-то в их облике показалось Клодине знакомым. Но господин сидел к ней спиной; на нем была дорогая шуба, шапка лежала рядом, как видно, он рассматривал путеводитель и когда переворачивал страницы, на пальце у него сверкал крупный бриллиант. Клодина, чтобы отвлечься от печальных мыслей, стала наблюдать за ними: что их связывает друг с другом, муж ли это с женой, отец ли с дочерью? Чем они заняты?
– Глупости! – услыхала Клодина французскую речь. – Я тысячу раз говорил, что доеду до Франкфурта и вернусь!
– Я вам не верю, – резко и горячо прошептала дама. – Все остается, как я сказала: если вы обманете меня, вы знаете, как я отомщу.
– Ну, это не поможет вам, уважаемая!
– Что ж, посмотрим, – сказала она громче, чем хотела, и стукнула по столу маленьким кулачком. Господин успокаивающе положил на него свою руку и испуганно огляделся.
Вуаль Клодины была очень густая и скрывала ее лицо. И тут она узнала господина – это был Пальмер, и, конечно, так шипела фрау фон Берг, когда сердилась. Клодина узнала ее густые волосы и полную фигуру. Но что происходит?
– Пожалуйста, – говорил Пальмер ласково, – что мне делать без тебя, мой ангел? Будь же разумна и исполни мою просьбу!
К перрону подошел поезд, окна вокзала слегка задрожали. Прозвучал звонок, и кондуктор закричал нараспев: «Франкфуртский поезд!» Пальмер поспешно встал.
– Останься здесь, – сказал он резко.
– Нет, я не лишу себя удовольствия проводить вас до купе, – насмешливо возразила дама. – Кто знает, как долго я буду лишена вашего общества?
Он не ответил и выбежал вон, она устремилась за ним. Клодина невольно встала и подошла к окну. Она увидела, как Пальмер поспешно исчез в купе первого класса. Дама стояла перед вагоном, плотно завернувшись в тальму. Наконец пришел поезд Клодины. Она подождала, чтобы посмотреть, в какое купе сядет фрау фон Берг. В поезде было только два вагона первого класса. Дама вошла в один вагон, Клодина подошла к другому, и кондуктор тотчас отпер купе. Клодина на минуту задержалась, так как там сидел один господин: не поехать ли ей во втором классе?
– Некурящее отделение второго класса свободно? – спросила она.
– Нет, сударыня, там пятеро мужчин и одна дама, а в дамском купе семейство с детьми.
Тогда Клодина наконец решилась, вошла и села у окна. Господин, видимо, спал, его нельзя было рассмотреть, видны были только шуба, шапка и лиловый плед. Ехать было недолго, часа два.
Она опустила голову в темной меховой шапке на подушку – ужасно устала, и все же беспрестанно сменяющиеся мысли не давали ей уснуть. Герцогиня умрет, и она потеряет любящее сердце, но получит свободу: как только потухнет последняя похоронная свеча, она вернет обручальное кольцо Лотарю и вздохнет с облегчением. Грудь ее поднялась – даже мысль об этом, казалось бы, облегчении причиняла ей страдание. Ах, как бесцветна, однообразна жизнь бедной дворянки, постепенно превращающейся в старую деву! Пропащая жизнь! А если Иоахим снова женится? Если к отсутствию радости присоединится сознание своей ненужности? Нет, нет, такие мрачные мысли были греховным малодушием. У нее есть много больше, чем у других. Прочь, прочь печальные мысли! Надо крепиться и держать себя в руках, впереди еще много переживаний. Скоро поезд прибудет в Вэрбург. Тут мысли ее спутались, и она забылась беспокойным сном.
Среди стука колес и скрипа тормозов поезда, подъезжавшего к какой-то станции и резко замедлившего ход, Клодина не услышала, как второй пассажир купе встал и подошел к ней. Только почувствовав, что кто-то прикоснулся к ее шубе, она очнулась и открыла глаза: перед ней стоял Лотарь.
– Так, стало быть, это вы? – ласково сказал он. – Узнал, несмотря на вуаль. Но что я говорю? Есть только одни такие золотые волосы. Вы тоже едете в резиденцию?
Он не скрывал своего радостного удивления. Его рука невольно протянулась, чтобы взять ее руку, но он только снял шапку и снова надел, борясь с волнением.
Клодина замерла как статуя, но очень быстро овладела собой.
– Да, – коротко ответила она, не замечая протянутой руки и крепко сжав руки в муфте, будто хотела удержать их. – Камергер Штальбах телеграфировал мне, что их высочества приезжают завтра, и я тотчас собралась.
– Не скажете, как обстоят дела в Полипентале? – спросил он.
– Хорошо, – отвечала она.
– А моя девочка?
– Она здорова, я думаю.
– Вы думаете? – повторил он с горьким выражением.
Они замолчали. Поезд остановился, снаружи заскрипел снег под тяжелыми мужскими шагами, отворилась дверь какого-то купе; потом прозвучал звонок, раздался свисток, и поезд двинулся дальше.
– Клодина, – нерешительно начал Лотарь. – Третьего дня я писал вам. Письмо придет в Совиный дом сегодня утром.
Клодина наклонила голову, не глядя на него.
– Я был в ужасном настроении, – продолжал он. – Представьте себе: совсем один в занесенном снегом старом, плохо меблированном доме в двух часах езды от города. Я промок на охоте и сидел перед окном. Один в совершенно пустом здании… К тому же меня мучили видения: я видел гостиную в Нейгаузе, видел, как моя малютка резвится и играет, слышал ее лепет и даже ясно чувствовал запах яблок, пекущихся в камине. – Лотарь на мгновение остановился. – И я подумал: «Господи, зачем, собственно, я здесь с этими грустными мыслями?» В эту минуту я подошел к столу и написал вам, чтобы прямо спросить вас.
Клодина поспешно перебила его:
– Зачем спрашивать? Ведь я не могу принудить вас сдержать обещание, да я никогда и не посылала вас в замок Штейн. Ведь вы могли поехать в Берлин, Вену или, наконец, в Париж! А может, и в еще более отдаленный город.
Он дал ей договорить.
– Я хотел спросить вас в письме, – спокойно продолжал он, – не пора ли нам кончать комедию, Клодина? Ведь преступно…
Она возмутилась: неужели он говорит серьезно?
– Эта вы говорите теперь, когда конец так близок? Бедная больная, может быть, не проживет и суток. Неужели вы так спешите получить свободу?
– Как вы раздражительны, Клодина, – произнес он терпеливо, и в его голосе послышалось сожаление. – Но вы правы: ввиду предстоящих грустных дней не следует говорить об этом.
– И не говорите, – сказала она со вздохом.
– Но я не могу иначе, – неумолимо продолжал барон. – Последняя новость: ее высочество напрямую обратилась ко мне.
Он вынул портфель и подал Клодине письмо.
– Прочтите лучше сами.
Клодина отвела руку с письмом.
– Это собственноручное письмо герцогини, – повторил он, не убирая письма. – Бедная женщина отравляет свои последние дни заботой. Если позволите, кузина, я прочту вам.
И он, взглянув на бледное лицо молодой девушки, начал читать:
«Милый барон!
Эти строки пишет вам после долгого колебания умирающая и просит, по возможности, помочь в очень сложных и затруднительных обстоятельствах.
Ответьте мне правдиво на один вопрос и простите мне, которой скоро не будет в живых, его нескромность. Любите ли вы вашу кузину? Если вы только под влиянием рассудка и великодушия предложили ей руку, то, барон, верните девушке свободу и будьте уверены, что сделаете счастливыми двух людей, которые для меня дороже всего.
Елизавета»
Глаза Клодины с отчаянием смотрели на небольшой листок. Милосердный Боже, что же это такое? Неужели герцогиня сохранила ужасную, безумную мысль о том, что ее муж любит ее или она его? Или же принцесса Елена доверилась герцогине, и та желает стать посредницей между ней и Лотарем?
– И вы… – прерывающимся голосом произнесла она.
– Я еду передать ее высочеству мой ответ, Клодина. Вы, надеюсь, знаете сами, что не было никакой необходимости герцогине требовать истины. Я всю жизнь действовал открыто, только однажды я решился на притворство, потому что считал себя обязанным сдержать данное слово, хотя бы и ценой своей жизни. Но оставим прошлое, оно похоронено. С тех пор ничто не мешало мне действовать согласно с моими убеждениями. Я прямо объясню ее высочеству, что…
Легкий крик перебил его. Клодина с мольбой протянула к нему руки, глаза ее с ужасом смотрели на него.
– Молчите, я не герцогиня! – с трудом произнесла она.
Лотаря остановило отчаянное выражение ее глаз.
Девушка вскочила и отошла в дальний угол купе. Вскоре перед окнами замелькали фонари, поезд замедлил ход, и в сером свете снежного утра показался вокзал. Над городом возвышался старый герцогский замок.
Клодина вышла прежде, чем он успел помочь ей. Ее уже ждали придворный лакей и карета. Когда она поспешно садилась в нее, к дверце подошел Лотарь. Его лицо изменилось – в бледном утреннем свете Клодине показалось, что он постарел за последние месяцы.
– Пожалуйста, кузина, назначьте мне время, чтобы переговорить с вами, – сказал он вежливо, но решительно.
– Завтра, – сказала она.
– Только завтра?
– Да, – прозвучал короткий ответ.
Лотарь с поклоном отошел, сел в наемный экипаж и медленно проехал в те же ворота, через которые промчалась придворная карета с Клодиной.
«Что, – думал он, испуганный ее странным поведением, – если герцогиня все-таки права, и Клодина любит герцога, а ко мне равнодушна, на самом деле равнодушна?»
Барон всегда был уверен в своем понимании женщин и думал, что хорошо знает Клодину. Сегодня он впервые всерьез усомнился в этом.
Клодина тем временем подъехала к флигелю, где проживала герцогиня-мать. Восходящее солнце заливало пурпуром зубчатые стены, крыши и башни замка. А внизу, на городской башне, еще тонувшей в сером тумане, в это мгновение подняли герцогский флаг – знак того, что герцогиня возвращалась домой. Да, возвращалась, чтобы умереть…
Для Клодины были приготовлены на втором этаже две уютные комнаты. Утром ее позвали к герцогине-матери. Глаза доброй старушки были заплаканы. Она сидела у углового окна и смотрела поверх крыш любимого города в далекое поле. О, как часто сидела с ней Клодина в этой уютной комнате со старинной мебелью и многочисленными портретами, любуясь прекрасным видом! Сейчас обе женщины не замечали этой красоты. Они смотрели в ту сторону, где из леса выбегало полотно железной дороги, по которой должна была приехать бедная больная.
У герцогини вновь пошла горлом кровь, и она хотела только одного: увидеть перед смертью детей и привести в порядок кое-какие дела. Принцы оставались дома, чтобы не беспокоить мать. Этого потребовал врач, хотя она и противилась: «Доктор, я умру от тоски!»
Рассказывая это, старая герцогиня тихо качала головой.
– Как тяжело, в особенности для Адальберта: они очень сдружились теперь и могли бы стать счастливой четой. Он с такой любовью пишет о ней, и вот… – Герцогиня вздохнула. – Один Бог знает, сколько мы еще всего переживем.
Их высочества запретили встречу, но старая герцогиня все-таки хотела поехать с наследным принцем и предложила Клодине сопровождать ее. В два часа спустились они с горы, где стоял старый герцогский замок; из серых ноябрьских облаков, висевших над городом, сыпал снег. Но, несмотря на плохую погоду, сотни людей стояли вдоль дороги к вокзалу. Ландо герцогини остановилось.
У вокзала полиция старалась удержать все прибывавшую толпу. Люди тихо стояли на некотором расстоянии от экипажа старой герцогини. Подходил поезд. Наконец прошумели вагоны, и все на вокзале засуетились. Сначала вышел герцог и поцеловал руку матери. Потом он вынес из вагона больную жену. Все взоры обратились на нее, а ее большие глаза искали наследного принца. Герцогиня обняла свекровь и с грустной улыбкой поцеловала сына.
– Вот я и вернулась, – прошептала она.
Она едва смогла дойти до экипажа, герцог и наследный принц поддерживали ее. На платформе в числе присутствующих придворных была и принцесса Елена с фрейлиной Катценштейн. Когда герцогиня увидела Клодину, лицо ее дрогнуло: она махнула рукой и указала на экипаж. Молодая девушка поспешно подошла к ней.
– Ваше высочество, – взволнованно проговорила она и наклонилась к руке герцогини.
– Дина, пойдем, – прошептала та. – Пойдем и ты со мной, дорогой мой, – обратилась она к принцу. – Адальберт поедет с мамой.
– В последний раз! В последний раз! – прошептала герцогиня и с усилием замахала белым платком в ответ на приветствия встречающих. Потом схватила руку молодой девушки.
– Как хорошо, что ты здесь!
При подъезде к резиденции она сказала Клодине:
– Когда я немного отдохну, пришлю за тобой, Дина.
Клодина прошла в свою комнату и стала наблюдать из окна за подъезжающими и отъезжающими экипажами, за проходившей стражей. Из города доносился звон колоколов. То тут, то там, несмотря на ранний час, зажигались огоньки. Снег все падал и падал… Клодина долго стояла у окна, затем ей подали чай. Сидя в кресле, она смотрела на голубое пламя под чайником и думала о Лотаре, о том, как он описывал ей свою тоску и одиночество в заброшенном саксонском замке. Неизвестность, одиночество, тоска… О боже, как она хорошо все это знала и понимала!
Принцесса Елена выглядела хорошо, ее лицо приняло другое, более спокойное выражение. Страстность и лихорадочность исчезли: вероятно, она надеялась не впустую. Чего хотела герцогиня от Клодины? Ах, совершенно ясно! Получив ответ Лотаря, она скажет: «Клодина, будь великодушна, верни ему слово. Он чувствует себя связанным». Конечно, Клодина знала, что Лотарь никогда не порвет с ней сам. Он зависит от ее великодушия. Неожиданно горячее, страстное упрямство охватило ее.
– А если я не захочу? Если предпочту мучиться рядом с ним, чем томиться вдали от него? Кто может мне помешать? – И тут же она покачала головой. – Нет, нет, никогда!
Старинные часы в зеркальном футляре пробили девять. Герцогиня, наверное, очень утомилась, и не стоило рассчитывать увидеть ее сегодня. Клодине вдруг стало холодно, слишком холодно в пустой комнате. Огонь в камине едва теплился. Клодина стала ходить взад-вперед. Около десяти часов, когда она уже собралась ложиться, пришла горничная и пригласила ее вниз. Клодина прошла несколько коридоров, лестниц и лесенок и добралась до ярко освещенной приемной перед покоями ее высочества. Раньше она редко бывала здесь. Во время придворных торжеств она сопровождала старую герцогиню лишь в парадные залы и старалась избегать вечерних собраний в гостиной ее высочества. Сегодня она вновь почувствовала особенность этих великолепных покоев: повсюду густой красный цвет – обои, ковры, занавески, свет смягчен абажурами красноватых оттенков. Группы роскошных экзотических растений и драгоценные картины в широких золотых рамах. «Все болезненно, лихорадочно, как и существо, живущее в этих комнатах», – сказал однажды его высочество, привыкший к чистому лесному воздуху и задыхающийся в тяжелой, пропитанной духами атмосфере. В этом была доля правды. Жгучая потребность скрасить скудную действительность, жажда жизни и счастья сказывались в роскоши этих дворцовых комнат.
Герцогиня лежала на низкой постели с красным пологом, который поддерживался наверху когтями позолоченного орла. Здесь также все освещалось розоватым светом, который придавал бледному лицу обманчивые краски.
– Уже поздно, Дина, – сказала тихим голосом больная, – но я не могу оставаться одна – мне страшно! Меня охватывает непонятный страх. Я стала бояться темноты. Не смейся надо мной, Дина! А теперь, прошу тебя, расскажи мне все – я думаю, мне уже остается немного времени слушать тебя.
Клодина думала, что ей следовало бы убежать из этой роскошной комнаты с золоченым потолком и одуряющим запахом ландышей, доносящемся из зимнего сада.
– Как ты тут жила, Клодина?
– Я? Мне жилось хорошо, только очень тяжело знать, что ты страдаешь.
– Я должна все привести в порядок и многое написать. Поможешь мне?
– Элиза, ты напрасно волнуешься.
– Нет, нет!
Герцогиня смотрела на молодую девушку большими блестящими глазами, как будто старалась разглядеть, что творится в ее душе.
– Какая ты странная невеста, – шепотом сказала она после короткого молчания, – и отношения ваши странные. Он – там, ты – тут. Клодина, сознайся, что твое согласие отдать свою руку в тот день было жертвой? Скажи, Клодина, ты не любишь его?
Она со страхом, с мучительным страхом смотрела на заплаканное лицо подруги.
– Элиза, – ответила та, прижав руки к груди, – я люблю Лотаря, любила его, еще не зная, что это любовь, еще почти ребенком любила его…
Герцогиня молчала, но дыхание ее участилось.
– Ты не веришь мне? – тихо продолжала Клодина.
– Верю, Дина, но любит ли он тебя? Скажи, любит ли он тебя так же? – прошептала герцогиня.
Клодина опустила глаза.
– Я не знаю, – проговорила она.
– А если бы знала, что он тебя не любит, стала бы ты, несмотря на это, его женой?
– Нет, Элиза.
– И ты никогда не решилась бы отдать свою руку другому, очень любящему тебя?
Девушка сидела неподвижно и безмолвно, как статуя.
– Клодина, знаешь, зачем я приехала? – спросила с волнением герцогиня. – Затем, чтобы употребить свои последние силы для спасения пламенно желаемого счастья того, кто мне дороже всех на свете. Когда я уезжала в Канны, моя глупая слабость, мое раненое самолюбие боролись с благими намерениями. Клодина, герцог любит тебя, а меня никогда не любил. Он любит тебя со всей честностью и силой, на какие только способно его благородное сердце. За время моего замужества я научилась читать в каждой черте его лица. Он любит тебя, Дина! И он никогда не забудет тебя. Не сиди так молчаливо, ради бога, ответь!
– Ты ошибаешься! – воскликнула испуганно Клодина и отстраняюще протянула вперед руки. – Ты ошибаешься, его высочество не любит меня больше, это заблуждение с твоей стороны. Ты не должна была думать об этом, не должна была приезжать!
– О, неужели ты думаешь, Дина, что любовь можно сбросить, как платье? – сказала герцогиня. – Что можно решить: с завтрашнего дня перестану любить, и все кончено?! Нет, нет, так сердце не создано!
Клодина молчала. Потом начала говорить решительно и сильно:
– Я никогда не выйду замуж, иначе как по взаимной любви! Прости, мой друг, но я не могу давать тебе обманчивых обещаний. Распоряжайся всем! Если нужно, то и моей жизнью, только не требуй этого.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.