Текст книги "М+Ж"

**

Мне предстоял очень сложный момент в жизни: нужно было взять себя в руки, без слез и соплей собрать вещи и уехать. Сначала было очень тяжело, я уже привыкла считать эту квартиру своим домом. А потом потихоньку стал возвращаться здравый смысл.

У меня бы все равно не получилось прямо сейчас здесь остаться, потому что:

Во-первых, меня ждут на работе. Я, конечно, провернула до выставки большую работу (в смысле значимости, а не объема) и даже пару раз появилась на стенде, чтобы насладиться результатами своей бурной деятельности, но поскольку приходилось тягать с собой Машу, а она больше двух часов в дымном павильоне не выдерживала, то оформление практически всех документов мы отложили на потом. Потом, в понимании директора, это завтра, то есть первый рабочий понедельник после окончания выставки. Думаю, что мои планы по переезду в столицу с горой недоделанной документации он воспринял бы без особого энтузиазма. Я засмеялась, когда представила себе, что наш директор даже не подозревает, что чуть не лишился такого чудесного, красивого, умного и скромного работника.

Во-вторых, квартира. То есть нужно сделать так, чтобы в мое отсутствие кто-то хотя бы платил квартплату.

В-третьих, вещи. Я взяла с собой суровый минимум. И мне, и тем более Машке этого и на месяц не хватит.

В-четвертых, родители. Но это так страшно… Я как представлю себе реакцию мамы… Нет, я подумаю об этом завтра.

В-пятых… Ах да, машина. Ее нужно как минимум забрать. Или продать. Короче, сделать с ней что-нибудь.

В-шестых придумывать не пришлось, у меня уже было достаточно боевое настроение, чтобы воспринимать все происходящее не как крах личной жизни, а как практически деловую командировку.

Вот странное дело, когда я приехала в Москву, все мои вещи умещались в двух сумках, сейчас они не влезали уже в три, причем заканчиваться не собирались. Сначала я хотела действовать испытанным способом – попросить Сергея упаковать вещи, но потом решила не отвлекать его от Маши – они увлеченно играли с нэцкэ. В итоге вещи уложились, пришлось оставить только полотенце, которое уже ни в какие ворота, то есть ни в какие сумки не влезало.

Упаковку вещей сильно скрасило то, что практически все время я проболтала по телефону. Сначала прощалась с Наташкой. У нее на работе был аврал, так что мы только один раз увиделись, не поговорили толком.

Потом я звонила домой, пыталась договориться, чтобы нас встретили. Никого не смогла застать, набрала рабочий телефон и нарвалась на директора, который уже вернулся и уже работал. Он тут же так загрузил меня проблемами, что в голове мелькнула крамольная мысль разобрать сумки и остаться. Хотя нет, вру. Наоборот, я приободрилась и принялась мысленно продумывать завтрашний рабочий день. Только нужно позвонить маме, договориться, чтобы забрала Машу из школы, а то она после поезда будет совсем неживая.

Прошло-то всего часа три, а я уложила вещи, сидела на кухне и с чувством выполненного долга пила чай. Пришел Сергей, посидел рядом, проверил сумки, потерся о меня носом. Потом начал приставать, взяла ли я паспорт (попросил предъявить), билеты (долго искал у себя в кармане), интересовался, встретит ли меня кто-нибудь, – короче, всячески проявлял заботу. Я уже собиралась сказать по этому поводу что-нибудь язвительное, но тут он протянул мне деньги и сказал, что это мне на первое время, а через пару недель подвезет еще.

Давно уже во мне не проносилась такая буря чувств за такое короткое время. Я подумала, что год назад швырнула бы эти деньги ему в лицо со словами, что я достаточно зарабатываю. Месяц назад уже не швыряла бы, а просто не взяла, чтобы не быть обязанной, чтобы у него не было повода говорить, что он меня содержит. А теперь? А теперь он протягивает мне сумму, которая перекрывает мою месячную зарплату, и я понимаю, что не взять эти деньги просто свинство. До меня только что дошло, что Сергей и правда считает нас своей семьей, и если я начну выпендриваться, он просто обидится, тем более что сам он, похоже, не придал своему жесту никакого значения. Даже не посмотрел, взяла ли я деньги, положил на стол и отправился в комнату посмотреть, что еще из вещей я забыла.

Я сгребала со стола купюры, а в глазах стояли слезы. Даже если бы Сергей произнес длинную речь, стоя на коленях и протягивая мне букет цветов, это бы не тронуло меня больше. Неужели я такая меркантильная?

На вокзале я сильно бодрилась. Хорошо, что пошел дождь, можно было списать на него и капельки на щеках, и постоянное хлюпанье носом.

Прощания не помню, все силы были сосредоточены на том, чтобы не плакать. Помню только, что испытала сильное облегчение, когда поезд тронулся, можно было убрать улыбку, от которой лицо уже свело судорогой.

Машка зевала, я отвлеклась тем, что принялась устраивать ей кровать, потом читала ей любимую книжку про обезьянку Анфиску, и через полчаса мы уже вдвоем хохотали в голос. Но в итоге ребенка сморило, и она задремала.

В окно всю ночь тарабанил дождь.

Утро было суматошным. Маша подпрыгивала от нетерпения – соскучилась по школе. У меня разрывался телефон, каким-то образом все узнали, что мы приезжаем именно сегодня.

Я торчала в коридоре и разговаривала, а Машка чем-то занялась в купе. Сначала мне показалось, что она играет какими-то камушками, а потом присмотрелась и похолодела. Ребенок держал в руках две нэцкэ и разговаривал за них.

– Я большой и толстый дядя. А ты кто?

– А я птичка с длинным клювом. Давай дружить!

– А ты меня не будешь обижать?

– Машка, а дядя Сережа тебя не будет обижать?

– За что? Я же их не сломала!

– Маша, это же не его фигурки!

– Жалко… Он мне перед отъездом сказал, что если забыть что-нибудь, то потом вернешься. Это примета такая. Я специально свою куклу забыла. А у него вот эти штучки взяла, чтобы он за ними вернулся… А раз они не его, он за ними не вернется, да?

Я вспомнила, что Сергеев квартирант приезжает через три дня. Обняла Машу.

– Ой, Машка, по-моему дядя Сережа за этими штучками вернется гораздо раньше, чем мы думаем.

Настроение стремительно поднималось. За окном на полнеба сияло солнце.

*

Всю ночь шел дождь – тихий и неторопливый. Спать толком не получалось, хотя воздух стал куда свежее. Как только я задремывал, то начинал шарить рядом с собой, никого не обнаруживал и просыпался в испуге. Подушка пахла Катей. В ванной, куда я дважды заходил привести чувства в порядок, висело Катино полотенце. В коридоре я наталкивался на Катины тапочки.

Она умудрилась поселиться здесь, даже уехав.

Поэтому и дождь был такой тихий и неторопливый.

Едва рассвело, я перестал изображать ночной отдых и направился греть кофе – и остановился с джезвой в руке. Из окна моего небоскреба открылась величественная картина. Коричневая сажа, прибитая дождем, больше не застилала пейзаж. Крупные, как головастики, капли продолжали тщательно отмывать закопченные дома и машины, но солнце уже сияло вовсю. Лучшая деталь этого постдождевого полотна украшала центр композиции.

Над крышами была вывешена огромная образцово-показательная радуга. Она была такой яркой, что на некотором отдалении от нее горела тусклая радуга-дублер.

Я улыбнулся. Рассветное солнце засветило мне в левый глаз.

ОТЦОВСКИЙ ИНСТИНКТ

**

И началась у нас семейная жизнь. Жили мы, правда, в разных городах, но жизнь при этом была самая что ни на есть семейная. С неизбежной бытовухой, взаимным охлаждением, с ужинами при свечах только в случае отсутствия электричества. Он на диване с телеком, я в комнате с компьютером. И на самом деле совршенно все равно где находится эта комната – за стенкой или за 800 километров, мы думаем о разных вещах, говорим с разными людьми и едим разную еду.

А я уже даже завела себе любовника, но останавливают неизбжные разборки, необходимость врать и выкручиваться, объяснять где я была вечером, а также почему не брала трубку с 8 до 11. Не хочу! Просто лень напрягать мозги, чтоб что-то придумывать.

Тем более, что все было не так уж плохо. Сергей раз в пару недель приезжает, что-нибудь чинит, приносит что-нибудь тяжлое, везет машину в ремонт, занимается со мной любовью. Много спит, много ест. Уезжает довольный. На вокзал я его уже давно не вожу – лень. Про существование SMS я почти забыла, письма друг другу писать незачем. Из средств связи осталась только аська, да и ее я приодичски забываю включить. Все равно Сергей весь день в делах, бегает, носится. Собрался еще и филиалы открывать в разных городах, грозится сплошными командировками. А мне-то что? Мне все равно где он, в Москве или Караганде.

Я даже на выставку в Москву собиралась без всякого трепета. И когда выяснилось, что Сергей меня встретить не может, потому что не успевает вернуться из очрдного не то Нижнего Новгорода, не то Верхнего Тагила, абсолютно не расстроилась, а даже обрадовалась. Поду к Наташке! Посидим с ней, выпьем спокойно. Как в старые добрые времена…

*

Если есть на свете отворотное зелье, то оно состоит из двух ингредиентов: расстояние и определенность.

Была бы Катя у меня каждый день перед глазами, говорила бы, смеялась, да хоть бы и ругалась – она была бы живой и близкой. А так… голос в телефон и е-мейлы вперемешку с SMS…

Опять же, если бы не было у нас с ней все определенно и понятно, я бы нервничал, волновался, размышлял, как покорить. И старался бы покорить, даже и на расстоянии, даже и силами бездушных средств электронной связи. Но что толку покорять уже покоренную вершину? Катя ведь уже согласилась ко мне переехать, а не сделала этого исключительно по техническим причинам.

Вот и угасала страсть потихоньку.

Хотя, быть может, это я на себя гоню напраслину. Высокооплачиваемая работа – это здорово, но есть у нее и важный недостаток. Ее надо делать. Все время делать. По двенадцать часов ежедневно. Ежедневно – это ежедневно, воскресенье тоже день.

Самое обидное, что главным моим надсмотрщиком был я сам. Я анализировал состояние дел издательства, и у меня постоянно рождались гениальные идеи о том, как это состояние улучшить. Директор Виктор большинство из них одобрял, но неизменно добавлял:

– Вот ты этим и займись! Ты придумал, у тебя лучше других получится.

Вот я и занимался. Самым утомительным проектом стало создание филиалов на периферии. Началось вс банально, с текучки кадров. Кадровик… пардон, эйчар-менеджер постоянно жаловался на то, что «на такие зарплаты где я вам людей найду». И был прав: по странной логик начальства нашим питрским спциалистам платили больш, чм московским. Наврно, потому, что само начальство находилось в Питр.

Вот я и предложил пошарить по сусекам. Под сусеками следовало понимать областные центры. У нас почти во всех крупных городах были торгпредства, почму бы и не создать на их базе издательские отделы?

– Действительно, – согласился Виктор, – вот ты этим и займись.

Так я повесил себе на шею еще одну гирю. Отсыпался в самолетах (слава богу, хоть летал не за свой счет), облетел полстраны и пришел к выводу, что самый перспктивный вариант для пробы – Нижний. Там отыскался молодой амбициозный менеджер с шилом в нужном месте, я ему наобщал золотых гор с кисельными берегами, и очень скоро филиал начал подавать активные признаки жизни. Даже одну книгу успели сверстать. Почти без огрехов, хоть начальник производственного отдела и отослал макет назад с пометкой «Все переделать!». Ребята все телефоны оборвали с вопросом: «Да что ж переделать-то?», но начпроизводтва отвечал неумолимо: «Все!». Как я понял, для острастки.

Пришлось вмешиваться, утрясать проблемы, накручивать ребят в Нижнем, объяснять политику партии начальнику производства…

Устал я очень. Кате, конечно, старался звонить почаще, но «почаще» случалось все реже и реже.

Хорошо хоть, на ноябрьскую выставку она смогла вырваться, а то неизвестно еще закончилось бы такое угасающее общение.

**

И дернул же меня черт есть эти пирожки! Сколько раз я уже убеждалась: нельзя есть незнакомую еду в незнакомом месте. Зачем я вообще куда-то ходила? Но меня вытащила секретарша Лена под надуманным предлогом, что в буфете все страшно дорого. Если бы я знала, чем все это кончится, я бы заплатила втрое дороже!

Короче, нашли мы место, где все дешево. Мало того, что дешево, так я еще и набрала себе каких-то пирожков с мясом. С мясом! Я вообще этого никогда не ем! Они мне сразу показались подозрительными!

Через пару часов я начала подозревать неладное. К концу рабочего дня мне было уже понятно, что еда – это худшее из зол, существующих на свете, а мысль о пирожках с мясом вызывала содрогание. Кроме того, начала подниматься температура. Вялость была необыкновенная, чтобы дотянуть до конца рабочего дня, пришлось сгонять в аптеку и выпить целую жменьку таблеток во главе с аспирином. И это тоже была ошибка! Температура сбилась, но чудовищно разболелся желудок, к тому же я покрылась испариной и стала небесно-голубого цвета. Обычно голубой мне идет. Но, видимо, не сегодня и не в таких количествах.

К приезду Сергея я была совершенно никакая. Не было сил ни радоваться, ни огорчаться, ни следить за его реакцией. Не было сил даже рассказывать, что случилось. Я практически упала к нему на руки и промычала что-то насчет того, что очень устала. Правда, усталость и нервы взяли свое, и, уткнувшись в него носом, почувствовав запах родного одеколона, я разревелась. Сергей, умница, ни о чем не спрашивал, гладил по головке, а дома уложил в постель и отправился к Наташе за моей сумкой. Я сказала ему, что Наташа приезжала на выставку с утра, а потом поехала домой и забрала мои вещи.

*

Приехав на выставку, я Катю не узнал. Она была бледна, как Офелия после водных процедур, слова цедила неохотно, а при попытке обнять разревелась страшным ревом.

Естественно, ни о каких чувственных ласках после долгой разлуки речи не было. И хорошо. Не ощущал я себя сегодня героем-любовником. Мы даже спать легли порознь. Так получилась. Катя уснула на тахте, свернувшись калачиком, я туда не вписывался даже сидя, а будить и переносить на ложе было жалко. Ночью я несколько раз слышал, как моя бедная женщина вставала и ходила в ванную, где, по-моему, рыдала.

Поутру Катя отказалась принимать пищу. Вот тут я окончательно перепугался. Аппетит – это то, что у моей Кошки пропадает вместе с пульсом. С большим трудом удалось уговорить ее на сухарик с жиденьким чаем. На выставку, понятное дело, я ее не отпустил.

На службе нужно было появиться обязательно, и я отправился с твердым намерением быстренько все порешать и вернуться к умирающей. Естественно, тут же начались бесконечные совещания, встречи и звонки. Уже надев верхнюю одежду, я полчаса бегал по офису, доделывая хотя бы самые срочные дела.

Дверь открывал своим ключом, подозревая, что Катя еще спит. Действительно, света в квартире не было. Как и спящей Катерины Ивановны.

Я обошел комнаты два раза, проверил ванную и решил, что жалеть такую наглую симулянтку не за что. Поставил греться чайник и сел ждать. Даже телевизор не включил от злости.

Но когда Катерина заявилась домой, понял, что срывать зло на ней не буду. Потому что все зло мира на этом измотанном существе уже сорвано. Я собрал волю в кулак и стал изображать радушного хозяина.

Катя моего нравственного подвига не оценила, потому что не заметила.

**

Когда я проснулась, тошнило меня немилосердно. Организм подумал и начал категорически возражать против того, чтобы пирожки находились внутри.

Часов в девять утра наконец-то слегка отпустило, и я даже была в состоянии съесть сухарик с чаем, который Сергей приволок мне в постель.

– Какая выставка! Никуда ты не поедешь в таком состоянии! – категорически заявил мой мужчина.

Иногда так приятно, для разнообразия, не спорить, а просто подчиниться. Что я и сделала, немедленно уснув.

Правда, на выставку я к обеду все-таки приехала. Мне было заметно лучше, но есть я по-прежнему ничего не могла. Зато появилась аристократическая бледность, что очень гармонировало с рыжими волосами.

Выставка протекала крайне плодотворно, то есть толпы народу бессмысленно шлялись по павильону и искали «что-нибудь новенькое», приставая к нам с идиотскими вопросами. Правда, если бы ко мне приставали даже с самыми умными вопросами, легче бы не было. Раздражало все: и люди и книжки. До этой выставки я всегда славилась тем, что не выхожу из себя, даже если клиент откровенно хамит.

Есть такая странная порода покупателей, которые ходят по выставке исключительно скандалить. Если дать такому человеку волю и, не дай бог, вступить с ним в дискуссию, то он будет час толкаться, мешать, раздражать, не давать ни с кем другим разговаривать, привлекать к себе всеобщее внимание.

– Сколько можно издавать этого Булгакова! – вещает какой-нибудь отставной военный. – Куда не плюнь, везде Булгаков! А у меня есть товарищ, пишет гораздо лучше, так вы его издавать не захотели, захотели опять этого… А ваш Булгаков, между прочим, еврей!

Если начать спорить, то можно узнать массу интересных подробностей из жизни не только Булгакова, но и Пушкина, причем выяснится, что светило русской поэзии тоже был махровым евреем, а лучшие стихи за него написал простой русский парень Запупыркин, которого гадкие сионисты держали в заточении многие годы. И только истинные патриоты это знают.

– Здравствуйте, я поэт! – сообщает очередной посетитель. – Поэзию издаете?

Узнав, что только за счет автора, начинает бушевать:

– Вот из-за таких, как вы, талантливейшие люди и умирают в нищете! Вы заморили Моцарта, отрезали ухо Ван Гогу…

Шуток такие люди не понимают, отрезвить их сарказмом невозможно. Если начать ехидно интересоваться, уверен ли он, что Моцарта заморила лично я, мне немедленно объяснят, что я невежда и что он жил пару веков назад. Правда, попутно вполне может выясниться, что посетитель убежден – Моцарт был поэтом…

Если издательство не хочет вести на стенде розничную торговлю, то даже повесить самый огромный плакат и написать на нем «Книги не продаются» недостаточно. Нужно обязательно ставить рядом с плакатом специального человека, который будет повторять это заклинание каждому второму посетителю.

– Сколько стоит?

– Мы не продаем книги.

– А если бы продавали, сколько бы стоила?

Это не анекдот, это суровая правда жизни.

– Девушка, у меня подруга на прошлой ярмарке купила книжечку… Такая красненькая… Там про это… Ну… Роман, короче. Там героиня на обложке нарисована. Ее рекламу еще по телевизору крутили. На каком стенде ее можно купить?

– Девушка, у вас есть «Вентиляционные и аспирационные установки для предприятий хлебопродуктов»? Как нет? Почему нет? А что тогда есть?

– Девушка, а где ваше руководство? У меня есть новый бестселлер!

Обычно при этом из сумки вынимается замызганная тетрадь, исписанная мелким убористым почерком.

– Если вы это издадите, это будет бомба! Ведь знаете, нам про фашистов все врут. Среди них были образованные, высоконравственные люди…

Если бы я себя нормально чувствовала, то, не раздражаясь и мило улыбаясь, отработанными интонациями посылала бы всех по разным адресам, как простым, так и электронным. Но я себя чувствовала просто отвратительно. Последний раз мне было так плохо в стройотряде, где я съела какую-то гадость и местный врач ставил мне последовательно диагнозы от ангины и аппендицита до дифтерии. Тогда я неделю жила на минералке, которую практически невозможно было достать, и не ходила на работу. Сейчас к моим услугам хоть вся минералка города Москвы, но на работу нужно ходить обязательно. Терпения катастрофически не хватало. Я сорвалась на каком-то мужике, который долго ругал книгу: мол, обложка отвратная, подборка авторов ужасная, бумага газетная, цена запредельная… Дайте мне три штуки.

Я сказала, что не дам. Что у него лицо несимпатичное, руки грязные и мерзкий характер. И мне будет очень неприятно, если у него дома будут наши книги. Мужик три минуты ловил воздух ртом и ушел.

Меня отправили в буфет пить чай.

Я приезжала с выставки к Сергею, выжатая как лимон. Причем уже засохший и заплесневевший. Как назло, его, как видного аналитика, заставляли сидеть в офисе, и мне приходилось каждый раз добираться на метро в самый час пик. Странная получилась поездка. Сексом мы не занимались: я каждый раз засыпала, едва упав на подушку. Утром извинялась, а что толку… Поговорить тоже не получилось, по той же причине, да и меня так глодало чувство вины за мой очередной неудавшийся роман, что при всех попытках меня пожалеть и приласкать на глаза накатывались слезы.

Даже с Наташкой я больше практически не поболтала, пару раз вместе в буфет сходили.

Я слегка оклемалась только в последний день перед отъездом, впихнула в себя за обедом куриный суп с булочкой и перестала рычать на покупателей. Сергей приехал за мной, отвез на вокзал. Надо сказать, что он тоже неважно выглядел – под глазами синяки, как будто не спал ночами. Я попыталась проститься с ним как можно ласковее, сказала, что в следующий раз все будет иначе. И услышала в ответ примерно следующее:

– Целую, Коша. Береги себя, все будет хорошо. И еще: не принимай никаких необдуманных решений. Я все устрою.

Что он имел в виду? Может, решил, что я собираюсь его бросить?