Текст книги "Иресиона. Аттические сказки"

VIII. Мудрость Дедала

I

Во времена неспокойного царствования Метионидов местечко Анафлист, лежащее у подножия аттического Олимпа, стало ареной весьма необычного события.

Было оно настолько невероятным, что, когда впоследствии повествовали о нем рассказчики-краснобаи в Диомее, на празднествах, посвященных Гераклу, их забрасывали со всевозрастающей пылкостью луковицами, дикими грушами и яйцами, не отличающимися должной свежестью. Дело кончалось тем, что краснобай соскакивал с помоста и, уворачиваясь от пинков, обращался в бегство, дружно освистываемый публикой. И долгое время после праздников те, кто его слышал, с возмущением спрашивали знакомых, которых встречали в колоннадах Пестрой Стой: «Ты знаешь, что наплел этот диомейский пустобрех?» И повторяли весь его рассказ, вызывая такое же возмущение у случайных своих слушателей. В славную эпоху Перикла не было ни одного афинянина, который не знал бы этого рассказа и не был бы им возмущен.

Воспроизведу его здесь, хотя и с некоторыми сокращениями; пусть мне послужит оправданием то, что я никогда не излагал его на веселых праздниках, посвященных Гераклу, в предместье Афин Диомее.

Но прежде я должен поведать читателям о том, что в Диомее и так было всем известно – а именно: кто такие Метиониды и почему их царствование я назвал неспокойным.

Дело в том, что еще во времена счастливого правления Иона в Афинах распространилось известие о том, что похищенный в пору раннего детства сын Эрехфея, которого считали погибшим, на самом деле скрывается в Мегаре под именем древнего акропольского героя Кекропа. Но так как никто этого известия подтвердить не мог, то Ион тоже не придал ему значения. Кекроп Второй так и умер на чужбине, не увидев больше Афин. Но сын его, получивший имя старого любезного богам царя Пандиона, не намерен был отказываться от престола. Он торжественно отправился в Дельфы и в присутствии всех вопросил Аполлона: верно ли, что он, Пандион Второй, по отцу является внуком Эрехфея, и Аполлон, также в присутствии всех, дал ответ, что это действительно так. Тогда благородный Ион сказал, что покоряется воле своего отца Аполлона и готов уступить афинский трон Пандиону. Креусы уже не было в живых; Ион с женой и четырьмя сыновьями отправился на малоазиатское побережье, где стал основателем новой Греции, названной в его честь Ионией.

Пандион Второй, который женился на дочери царя Мегары, был достаточно мудрым и сильным человеком и в других обстоятельствах мог бы править с успехом, но после великолепного царствования сына Аполлона его правление казалось чересчур заурядным, и граждане начали роптать. Из их недовольства пользу извлекли сыновья и внуки Метиона, предка боковой линии царского рода. Пробуждая в народе тщетные надежды на возвращение Иона, они подняли восстание против Пандиона и изгнали его в Мегару, где он и умер. Они же вовсе не собирались отказываться от власти, добытой под чужим именем: предвидя, однако, что на граждан в этом нечестном деле положиться нельзя, пригласили наемное войско из Фракии. Содержание этого войска стоило очень дорого, поэтому жителей обложили новой данью, собирая ее через своих наместников со всех городов Аттики. Наместники обкрадывали народ к выгоде Метионидов, да и себя не забывали, и глухой ропот разносился по всей стране.

II

В Анафлисте наместниками Метионидов стали два самых отпетых негодяя – Эврибат и Фринонд. Они не были уроженцами Аттики и попали в страну Паллады, совершив множество преступлений на континенте и на островах Эллады; привела их сюда надежда на быстрое обогащение, но она не сбылась. Метиониды сразу верно оценили намерения этих людей и послали их наместниками в далекий Анафлист, приказав тамошнему выборному демарху беспрекословно им подчиняться. Эти двое, правда, не касались разбирательств в народном суде, но все другие важнейшие дела решали сами. Не было ничего удивительного в том, что жители Анафлиста возмущались новыми порядками, а больше всех старый вдовец Алкифрон, человек весьма порядочный, но угрюмый и вспыльчивый. Был он одним из самых влиятельных граждан городка, что уже само по себе привлекало к нему зоркое внимание обоих мошенников; при этом, будучи моряком, он имел и в Эгине, и в Трезене, и на ближних островах Архипелага массу знакомых, от которых узнал о бесчисленных злоупотреблениях анафлистских разбойников. Обладая к тому же большим запасом «аттической соли», он рассказывал о них на площади в Анафлисте, сидя с приятелями в тени кленов за кувшинчиком вина. Разумеется, Эврибат и Фринонд о том дознались, что еще больше усилило их враждебное отношение к Алкифрону.

Помимо доходов от торговли, богатство этого старца составляли пахотные земли и бесчисленные стада коз и овец, которые паслись на сочных лугах по склонам Олимпа, а также на принадлежащем ему достаточно большом, хотя и безлюдном острове Элевзе, лежащем около мыса Астипалеи, где находился храм Афродиты, филиал афинского храма. С учетом всех этих обстоятельств и построили мошенники свой план.

Им стало известно, что статуя Афродиты в храме Анафлиста была изваяна сравнительно недавно. О прежней же статуе говорили, что она некогда упала с неба и что ее довелось видеть отцам нынешних жителей, но однажды ночью загадочным образом исчезла. И тогда они заказали у знаменитого Дедала, который тоже принадлежал к роду Метионидов, деревянный кумир Афродиты, поставив условие, чтобы он был сделан в старинном духе, с неразделенными ногами; когда кумир был готов, его покрасили и измазали землей, чтобы он выглядел трехсотлетним, и ночью закопали на Элевзе. Спустя несколько дней Эврибат провел ночь в приделе храма и громогласно оповестил всех о том, что видел во сне Афродиту, которая поведала ему, где находится ее древний кумир. Толпа двинулась за ним. Он приказал всем сесть в лодки и, провозглашая свои пророчества как одержимый, отправился во главе толпы на остров, где был закопан кумир, изготовленный Дедалом. Он велел его откопать; правда, жрица Афродиты с сомнением покачала головой, когда увидела статую, но не посмела противоречить Эврибату.

Через несколько дней Эврибат и Фринонд вызвали Алкифрона на свой суд и спросили, как он осмелился пасти свои стада на острове Афродиты и на каком вообще основании считает его своей собственностью. Когда Алкифрон принялся объяснять, что этот остров куплен им очень давно и что он не знал о закопанной там Афродите, судьи объявили ему, что в отношениях с богами не бывает срока давности, а незнание не является оправданием. Алкифрон возмутился и заявил, что кумир поддельный, а они сами мошенники. При этом в подтверждение своих слов привел свидетельство о подобном же мошенничестве, совершенном ими на Кеосе. По приговору судей Алкифрон был объявлен святотатцем и его обязали выплатить сумму, равную половине его состояния: столько-то за получение доходов с лугов богини на протяжении стольких-то лет, столько-то как кару за богохульство. Жрице было обещано, что деньги передадут в главный храм Афродиты в Афинах. Но, разумеется, Афродита никогда этих денег не увидела, вся сумма попала в казну Метионидов, если не осела в бездонной мошне двух проходимцев.

Алкифрон узнал об этом от своих фалерских друзей и с удвоенной ожесточенностью начал под кленами на анафлистской площади кампанию против недобросовестных наместников. Напрасно его молодой сын Клеомед просил не дразнить мошенников, которые могли еще больше ему навредить. Алкифрон не слушал сына, а лишь повторял: «Хуже быть не может! Хуже не будет!» Однако он ошибался. Эврибат и Фринонд вызвали его снова и стали доказывать ему, что овцы, которые паслись на лугах богини, тоже ее собственность. Алкифрон пытался объяснить, что коли он уже заплатил столько-то денег за пользование лугами, то тем самым выкупил и овец. На это ему ответили, что если он считал уплаченную сумму взысканной незаконно, то должен был сразу же подать протест, а оглашенное решение не может быть изменено; в любом случае овцы, которые паслись на лугах богини, принадлежат ей. Поэтому он должен возвратить овец, которые у него остались, а за тех, которые были им проданы или съедены за истекшие тридцать лет, заплатить справедливую цену.

«Справедливая цена» поглотила вторую половину состояния Алкифрона, и бывший богач стал нищим. Побледнев от гнева, он крикнул: «Уеду к дикарям, у них хуже не будет!»

III

Он так часто повторял эти слова: «Уеду к дикарям!» – что в конце концов решил выполнить свое обещание. Но это оказалось непросто по той существенной причине, что он не имел ни малейшего понятия, где эти дикари обитают. Он знал континентальную Элладу, знал все острова до Крита включительно, а также Ионию, слышал, что с Ионией граничит прекрасная Лидия. И на этом его познания заканчивались.

Тут ему пришло в голову, что мудрый Дедал знает всё.

«Пойду к нему».

Он отправился в путь со своим сыном и через два дня прибыл в Афины. Дедала застал в его мастерской на Акрополе. Множество статуй с разделенными ногами, одна из которых была выставлена вперед, вызвали у него восторг, граничащий с ужасом.

– О Дедал! – воскликнул он. – Видно, сама Паллада научила тебя ваять убегающие статуи богов!

Дедал усмехнулся.

– Многому научила меня мудрая дочь Зевса, очень многому, не спорю, но не всегда я следовал ее советам, за что заслужил ее гнев, и она перенесла свою заботу на моего племянника Пердикса, он уже начинает меня превосходить.

– Быть того не может! – горячо возразил Алкифрон. – За что же могла разгневаться на тебя владелица Горгоны?

– За то, что мои родичи сумели вопреки ее воле уговорить меня, чтобы я изготовил кумир Афродиты по древним образцам для немилых богам анафлистских кровопийц, и дошли до меня вести, что они использовали его, чтобы погубить почтенного анафлистского старца Алкифрона.

– О Дедал! – воскликнул обрадованный гость, – ведь я и есть тот самый Алкифрон, которого лишили всего достояния эти враги богов и людей.

– Если ты Алкифрон, – сказал ваятель с серьезным выражением на лице, – то я твой должник. Денег тебе дать не могу, так как не имею отношения к власти и серебряный дождь обходит меня стороной. Но если я могу как-то помочь своим искусством, то готов тебе послужить.

Алкифрон рассказал ему о своих планах. Дедал задумался.

– Поскольку Триптолем облетел все побережья Амфитриты, – заметил он, – и наградил их жителей дарами Деметры, среди них нет варваров. Тебе придется либо отправиться сухим путем в глубь континента, либо тем же способом пересечь границу Атласа.

Алкифрон вздрогнул. Путешествия по суше были чужды духу детей моря эллинов, переход же границы Атласа вообще вызывал у всех ужас.

– Не спеши пугаться, – успокоил его ваятель. – Влияние Египта простирается до Большого Сирта, не дальше. Триптолем же, пролетая вдоль берегов Ливии, к востоку от Карфагена, который находится в Малом Сирте, повернул на север. Следовательно, только там, между двумя Сиртами, ты еще найдешь настоящих дикарей.

Алкифрон почесал затылок. Между двумя Сиртами! Легко сказать – да как туда добраться!

– Вот тут-то тебе и поможет мое искусство, – успокоил его Дедал. – Я изобрел самоходную лодку. На носу ее устанавливается кумир бога или богини. Произносишь молитву с просьбой о том, куда хочешь плыть, и лодка сама доставляет тебя в нужное место.

Алкифрон воспрянул духом.

– Пусть все двенадцать богов вознаградят тебя за твою доброту, и пусть вместе с Эриниями изведут твоего наглого племянника!

Но Дедал не разделил его радости.

– Это еще не всё, мой дорогой. Скажи мне, а на каком языке ты собираешься объясняться с дикими?

Алкифрон посмотрел на него с удивлением:

– Да разве ж они не знают языка Паллады?

Купец из Анафлиста не был глуп и необразован, но полагал, что всем варварам известен хотя бы тот ломаный греческий язык, на котором общались с ним финикийские моряки.

Дедал рассмеялся.

– Даже не надейся на это. Но и тут есть выход. Вставь себе в правое ухо изобретенную мною воронку с ситечком; любой варварский язык, через него процеженный, превратится в чистейший аттический диалект. Но это лишь половина дела. Гораздо труднее добиться, чтобы и твоя речь стала им понятна. Правда, я изобрел в качестве добавления к воронке еще и рог с таким же ситечком, но его, в отличие от воронки, некуда спрятать, поэтому я дам тебе обыкновенный рожок, который ты сможешь уместить между ладонями. Конечно, чистота звука будет желать лучшего, но варвары в этом отношении не слишком придирчивы.

Восхищение Алкифрона все возрастало. Он начал торопить Дедала, чтобы тот как можно скорее помог ему отправиться в путь. Но Дедал проявлял сдержанность:

– Друг мой, нужно предусмотреть всё! Я бы никогда себе не простил, если бы ты погиб по моей вине. Должен пожертвовать тебе еще одну вещь на случай крайней беды, но помни – действительно крайней.

– Что же это за вещь?

– Она совсем неприметная, но именно в этом и состоит главная ее ценность; это всего лишь черная ракушка размером с горошину. Но куда бы ее тебе поместить? Погоди, мне пришла в голову мысль… Ты уже немолод и наверняка сохранил не все зубы – верно?

– Чего уж скрывать, не все.

– Вот и вставь эту ракушку на место одного из утраченных зубов. Так, чтобы ты мог, но лишь с большим усилием, прокрутить ее языком. При этом не нужно ничего говорить, всё произойдет само собой. А теперь пойдем к лодке. Какое тебе божество поставить на ее носу?

Алкифрон задумался.

– Наша богиня – это Афродита, но она ведь разорила меня руками тех, будь они трижды прок…

– Тихо, Алкифрон, не ругайся, когда говоришь о богах.

– В таком случае установи мне Палладу, нашу общую богиню.

– Это хорошая мысль, ибо нет никого могущественнее Паллады, сам Зевс исполняет все ее желания. Но я сказал уже тебе, что эта богиня на меня гневается. Поэтому, так как ты станешь продолжателем дела Триптолема, – пусть тебя ведет Деметра Элевсинская!

Дедал снял со стены старинный кумир Деметры и вместе со своими гостями спустился с Акрополя. Внизу стояло множество повозок, принадлежащих Метионидам. Ваятель выбрал большую четырехместную и велел вознице ехать в Фалер. Там под навесом стояла его самоходная лодка величиной с тридцативесельный корабль; на ее носу Дедал и укрепил кумир Деметры.

– Послушай, – обратился он к старцу, – пусть Деметра завезет вас прежде всего в Анафлист. Вы приплывете туда ночью, что будет вам на руку. Там ты возьмешь с собой все запасы, которые берут в таких случаях изгнанники, сам знаешь какие, не мне тебя учить, – а теперь желаю тебе счастливого пути!

Алкифрон и Клеомед уже стояли в лодке и, испытывая сердечное волнение, прощались с чудодейным ваятелем, сам же он оставался сдержанным и серьезным.

– Еще одно словечко, Алкифрон! Ты и в самом деле не испытываешь страха?

Лодка рассекала уже зеленую гладь Фалерского залива. Алкифрон, стоявший у борта, решительно махнул рукой:

– Хуже не будет!

IV

Пальмовая роща шумела от вечернего ветра. Она издавала тот особенно плотный шум, напоминающим таинственный гул водопада, который никогда не забудет тот, кто слышал его хотя бы раз, и который одним воспоминанием о себе будит непреодолимую тоску в Ливийской пустыне.

Однако Алкифрон и Клеомед не вслушивались в шум пальмовой рощи; их внимание было обращено на группу чернокожих людей, которые сидели в роще вокруг костра с котлом и ели какое-то непонятное блюдо. В другой момент они не позволили бы к себе приблизиться, но в тот день, как позже выяснилось, эти люди ограбили караван, следовавший из Египта в Карфаген, и утолили жажду несколькими бурдюками египетского пива; потому и забыли об обычной осторожности.

Благодаря воронке Дедала Алкифрон понимал их язык и мог шепотом отвечать на вопросы Клеомеда:

– О чем они говорят?

Алкифрон с добродушной усмешкой смотрел на чернокожих; он явно был очень растроган.

– Они точно не говорят ни о грязных судебных процессах, ни о конфискации имущества! О нет, Эврибатов и Фринондов тут не встретишь! Милые, простые люди!

– Так о чем они все-таки говорят?

– Ты не поверишь! Спорят о том, кто из них больше съест. И вот тот толстяк с головой, украшенной страусиными перьями, – вероятно, он их демарх – хвалится, что съел в два раза больше своего соперника. Видел, с какой гордостью он похлопал себя по брюху?

– А как его зовут?

– Зовут его Квагга.

– Вот так имечко!

– Мне оно нравится: в нем много выразительности и первобытной силы. А что касается благозвучия, то ясно, что мы, эллины, имеем другое мнение. Вообще их язык, – продолжал Алкифрон, прислушиваясь к разговору варваров, – звучит довольно странно: видно, грамматика его еще очень несовершенна, особенно раздел о местоимениях. Ты только представь: они спрашивают не «что ты ешь?», а «кого ты ешь?» Но это пустяк, мы научим их греческому языку.

Алкифрон снова с сочувствием посмотрел на диких.

– Из наших богов им известна, мне кажется, только Горгона. Видишь там, сбоку под навесом, идола с высунутым языком? А рядом с ним другого, поменьше? А вон тот заплывший жиром старик с диковинными узорами на лбу, наверно, их жрец. Что ж, и то неплохо. Раз они знают Горгону, со временем узнают и Палладу. Милые, простые люди! Вообще, признаюсь тебе, я испытываю к ним безграничное доверие. Прежде чем мы отправимся отдыхать, я хочу представиться им и поговорить с ними. Увидишь, какой это вызовет эффект, ведь еще недавно я считался первым оратором среди сидящих под кленами на анафлистской площади.

Через минуту Алкифрон был уже посреди пирующих варваров. Клеомед последовал за ним. Дикие изумленно смотрели на них осовелыми глазами, не понимая, что происходит. Алкифрон же сложил руки рупором, как научил его Дедал, и начал свою речь:

– Мужи-дикари! Да благословят вас ваши боги! Как те, которых вы знаете, так и те, которых пока не знаете! Вот стоим мы перед вами, я и мой сын, прибыв сюда только что из страны Паллады, о которой вы наверняка слышали, так как слава ее проникла за Понт и за границы Атласа. Но сейчас там творится зло; стонет вся Аттика, плачет ее перл Анафлист, ибо не стало там уже Правды: изгнали ее Метиониды и их проклятые приспешники. Мы же, не в состоянии более выносить их бесчинства, решили поселиться здесь. С верой, что только у вас найдем Правду – у милых простых людей! Примите же нас в члены своей общины, а мы будем подчиняться вашим законам. Верим, что вы найдете в нас полезных сограждан: мы знаем много такого, что поднимет вашу жизнь на более высокую ступень. Итак, во имя совместной выгоды позвольте поселиться среди вас двум новым гражданам!

Речь Алкифрона произвела воистину неожиданный эффект.

Квагга кивнул двум молодым варварам и приказал:

– Отрубить ему руки и отрезать язык!

Приказ вождя был исполнен так быстро, что Алкифрон не успел и вспомнить о чудесной ракушке Дедала, а когда вспомнил, было уже поздно: нечем было привести ее в движение, так как он лишился языка. Жрец смазал его раны какой-то мазью, которая причинила ему невыносимую боль, но одновременно остановила кровотечение; язык же один из молодых варваров с поклоном подал Квагге, который тут же его проглотил.

Спустя минуту он подошел к пленнику.

– Твой язык теперь вот где! – объявил он со смехом, хлопая себя по брюху. Потом радостно подскочил на одной ноге, а другой с завидной ловкостью пнул Алкифрона в грудь. Тот хотел ухватиться за ствол пальмы, но у него уже не было рук, поэтому он упал навзничь, ударился головой о твердый камень и потерял сознание. Очнулся от острой боли в спине. Когда открыл глаза, увидел нескольких мегер, которые безжалостно хлестали его чем попало. Одна из них схватила его за волосы и потребовала, чтобы он поднялся на ноги.

– Хорошо, что ты проснулся, лодырь! Ступай за водой!

Вероятно, еще раньше Алкифрона раздели догола: теперь мегеры положили ему на спину какую-то тростниковую плетенку в качестве подставки для переноски тяжестей.

Такова была теперь его работа. Его использовали как тягловое животное наравне с ослами, но более охотно, так как мегеры заметили, что он понимает их речь. Надежда увидеть сына не сбылась, из разговоров своих мучительниц он узнал, что Клеомеда посадили в клетку, чтобы откормить его и съесть во время приближающихся праздничных торжеств.

Так в тяжких физических и духовных мучениях прошло два месяца. Наконец наступил день праздника.

Алкифрона привели в пальмовую рощу и поставили в таком месте, откуда он мог всё видеть; стерегли его те самые мегеры. Как следовало из разговоров варваров, им будет приятно посмотреть, как страдает отец жертвы. Посреди пальмовой рощи вновь пылал костер, над которым висел огромный котел, наполненный водой. К костру придвинули навес с идолами, сбоку от них стал жрец. Остальные варвары во главе с Кваггой расположились вокруг костра.

Когда все заняли свои места, принесли привязанного к доске обнаженного Клеомеда; доску положили на подставки, и началась церемония жертвоприношения.

Началась с того, что жрец освободил от веревок правую руку юноши, затем отсек ее и, окропив идолов его кровью, бросил руку в котел. Но когда он хотел то же самое проделать с левой рукой, неожиданно вмешался другой варвар, который, по-видимому, был поваром.

– Самым вкусным блюдом, несомненно, является печень, – начал он объяснять Квагге.

– И ее тоже сожру я! – подтвердил вождь.

– Непременно, но чтобы она увеличилась в размерах, следовало бы помучить его перед смертью. Тут еще и та выгода, что мы получим новое развлечение. А отец его пусть смотрит – это нас тоже позабавит.

Квагга одобрил такой план рукоплесканием. Для начала решили вырвать у юноши все зубы, по поводу дальнейших пыток мнения разделились. Тем временем принесли уродливые клещи. Клеомед крепко стиснул зубы, но удар могучего кулака заставил его в крике раскрыть рот.

Алкифрон хотел отвернуться, но бдительная мегера тут же стукнула его своим тяжелым кулаком в горло. Тогда его охватило отчаяние. Преодолевая свирепую боль, он едва зажившим обрубком своего языка нащупал то место во рту, где в промежутке между двумя зубами скрывалась ракушка. Вытянув, насколько было возможно, корень языка, он мало-помалу добился, чтобы она совершила оборот вокруг своей оси.

И тут…

V

И тут – я вынужден на минуту прервать повествование – в голову диомейского краснобая полетели первые луковицы, шишки и прочее, что, по моему мнению, свидетельствует лишь о несдержанности аудитории.

Это его, однако, не смутило, и он продолжал…

VI

…И тут случилось нечто невероятное. У Алкифрона сразу отросли руки и язык, а тело его покрыла прежняя одежда.

В одно мгновение вырвался он из рук своих мучительниц и протиснулся сквозь толпу варваров, чтобы освободить сына. Но это было уже лишним, ибо у Клеомеда точно так же отросла рука, он, обретя свой привычный облик, вскочил с доски и бросился навстречу отцу.

Но это всего лишь мелочь по сравнению с тем, что произошло с дикарями. Ошеломленные свершившимся на их глазах чудом, они все как один пали наземь и на протяжении долгого времени недвижно лежали ничком.

Первым опомнился Квагга. Это выразилось в том, что он медленно, что-то трусливо бормоча, подполз на четвереньках к ногам Алкифрона, который в это время, упиваясь безраздельным счастьем, обнимал Клеомеда.

Но вскоре он ощутил на своих ногах что-то влажное, щекочущее и вернулся к действительности. Посмотрел вниз. Это Квагга усердно лизал ему ноги. Хоть Алкифрон и был сильно разгневан на диких, однако его эллинское сердце возмутилось при виде такой униженности.

– Встать! – крикнул он варварам.

Те моментально вскочили и покорно уставились в глаза Ал – кифрону в ожидании дальнейших приказаний.

– Зачем ты их поднял? – спросил Клеомед. – Мы ведь могли воспользоваться их ужасом и отрубить им головы.

– А Деметра? Нет, мой сын. Вспомни, что главная наша цель – послужить делу, которому служил Триптолем. Наша обязанность – очеловечить этих несчастных.

– И как ты намерен это сделать?

– Это и есть моя главная забота. Мы, эллины, известны миру уважением к чужим религиям, но всему есть предел. Не можем мы оставить этих слепцов во власти их кровожадных Горгон. Ибо человек становится похожим на своих богов. Пока они будут приносить жертвы своим идолам, никакого культурного развития у них не произойдет. Для этого принеси с нашей лодки – ты ведь помнишь место среди скал, где мы ее спрятали, – Деметру Дедала. Пусть вид ее чистой красоты облагородит их черствые сердца.

Клеомед ушел и вскоре вернулся с кумиром Деметры на спине.

Тогда Алкифрон крикнул варварам, указывая на их обрызганных кровью божков:

– Сожгите этих мерзких идолов!

Тут же все во главе со жрецом кинулись к идолам и с дикими воплями бросили их в огонь.

На освободившееся место Алкифрон поставил кумир Деметры:

– Ей вы теперь будете поклоняться!

Жрец пал к стопам богини и начал усердно лизать ее ноги.

– О Фесмофора! – вздохнул Клеомед. – О владычица сокровенных тайн! Достойного мы тебе наши иерофанта!

– Перестань, Клеомед, все со временем образуется. Нужно только учить их постепенно и с добротой.

Сказав это, Алкифрон ухватил жреца за складки толстой шеи, поднял его, показал, как нужно возносить руки для молитвы, и велел повторять за собой:

 
Деметра, владычица тайн сокровенных,
Внемли, о святая, молитве моей.
 

Варвар повиновался ему во всем.

– Первый шаг сделан! – победно воскликнул Алкифрон. – Теперь ты увидишь, как под воздействием нашей кроткой религии облагородятся их обычаи. Сдается мне, что теперь мы можем подумать об укреплении наших позиций. Глупого Кваггу мы должны лишить трона. Это не подлежит сомнению. Царем стану я. Моя коронация должна пройти весьма торжественно. Пока ты сидел в клетке, мне довелось увидеть их удивительный музыкальный инструмент, который они называют «маримба»; правда, Аполлон наверняка ужаснулся бы, если бы его услышал, но так как он действует на них возбуждающе, то нам нужно этим воспользоваться. Я не буду вести с ними разговоры, ибо убедился, что их варварские души еще не готовы воспринимать и ценить слово. С ними необходимы – беспрекословность и сила.

И он приказал трем мегерам принести маримбу, один вид которой развеял всеобщее мрачное настроение.

– Мужи-варвары! – обратился к ним Алкифрон. – По воле богини, которую вы тут видите, – жрец, подними руки! – я стал вашим царем!

Загремела маримба, и все варвары оглушительно взревели.

Они хотели припасть к его стопам, но Алкифрон это строго запретил. Квагга снял со своей головы перья страуса и вручил Алкифрону, который неохотно принял от него это украшение и заколебался, надевать ли его – уж очень оно было грязное. Но доводы высокой политики перевесили, и он водрузил перья себе на голову. Новый рев варваров и грохот маримбы заглушили хохот Клеомеда, которого просто пополам согнуло, когда он увидел отца в таком диковинном головном уборе.

– Друг мой, сохраняй серьезность, – сказал ему отец. – В жизни трудно обойтись без компромиссов, этот же, хотя и не особенно приятен, относится к числу безобиднейших. Мужи-варвары! – продолжил Алкифрон, когда энтузиазм его подданных несколько угас. – Сегодня вы хотели насладиться неподобающей человеку пищей во славу ваших мерзких идолов. За это богиня Деметра велит вам отправиться спать голодными. Но прежде предоставьте ей и нам приличный шатер.

Квагга уступил свой. Он не блистал чистотой, но был достаточно удобен – кроме шкур тигров и пантер там находились трофеи, захваченные при нападении на египетский караван. У выхода эллины поставили Деметру и сделали для нее балдахин из звериных шкур, а в глубине шатра приготовили ложа для себя. Солнце уже клонилось к западу, и вскоре наступила ночь – прохладная субтропическая ночь.

VII

Утром оба эллина приготовились к дальнейшей цивилизационной работе.

– Нам нужно решить три наиважнейших проблемы, – сказал Алкифрон сыну. – А именно: продовольственную, матримониальную и образовательную. Полагаю, что вопрос о форме правления не относится к насущным; хоть и с отвращением, но придется последовать примеру Метионидов. Итак, приступим к вопросу о пропитании. После долгого размышления я решил запретить нашим подданным мясные блюда: уверен, что другим путем мы не отучим их от людоедства. В таком случае возникает другой вопрос – чем их кормить? Пока нива Деметры созреет, пройдет несколько месяцев. У нас есть еще запас сухарей, но мы можем выдавать в виде поощрения лишь по одному на человека, иначе нам самим не хватит. Но я надеюсь, что с помощью жреца и повара мы сможем приготовить для них достаточно вкусные вегетарианские блюда, а утолять жажду они будут молоком ослиц и тех горбатых уродцев, названия которых я не знаю, – других домашних животных я у них не видел.

Так и сделали. Сухари пришлись по вкусу изрядно оголодавшим варварам. Воспользовавшись этим, Алкифрон тут же прочитал им лекцию о землепашестве. Плуг и другие инструменты для обработки земли у него имелись – взять их посоветовал ему Дедал. Первая трудность возникла с вопросом: кто будет пахать землю. У диких все тяжелые работы выполняли женщины. По мнению Алкифрона, первым условием прогресса должно стать возложение пахотных работ на плечи мужчин; он предполагал, что если они с Клеомедом покажут в этом пример, то другие не будут возражать. В отношении мужчин он ничуть не ошибся; сильнейшая оппозиция образовалась со стороны женщин. План реформы они встретили таким грозным воем, что Алкифрон вынужден был пойти на уступки.

– Женщины, – сказал он сыну, – всегда и везде охраняют традиции, даже если эти традиции ощутимо их притесняют. Пусть же пока остается, как они хотят; со временем, когда мы приведем в порядок образовательный и матримониальный вопросы, и на этом направлении будет возможен прогресс.

Так или иначе, но работа была выполнена. Узкий пояс лугов и рощ, отделяющий море от пустыни, имел черноземную почву. Привезенной на лодке пшеницей удалось засеять большой участок земли, урожая с которого хватило бы для пропитания его подданных на целый год. Пока же обходились теми вегетарианскими блюдами, которые готовили два специалиста; Алкифрон же дополнял рацион молоком, а также рыбой и другими морепродуктами.

Мужчины воспринимали всё без пререканий, но женщины возмущались и бунтовали. Растущее их недовольство убедило Алкифрона в том, что пришла пора урегулировать матримониальный вопрос.

Наблюдая за жизнью своих подданных, Алкифрон пришел к выводу, что у них нет не только единобрачия, но и – многоженства: все женщины были как бы одним общим стадом…

VIII

На тему положения женщин и матримониальной проблемы краснобай-рассказчик привел множество любопытных и достоверных подробностей. Его рассказ был выслушан почитателями Геракла в веселой Диомее с особым вниманием. Вполне возможно, что он понравился бы и самому Гераклу; я же счел необходимым эти подробности опустить.