Текст книги "Иресиона. Аттические сказки"

IX

В один прекрасный день Алкифрон приказал всем своим подданным обоего пола собраться на площади перед кумиром Деметры, который стоял в его шатре, как в храме.

От имени богини он объяснил мужчинам, что с этого дня каждый из них должен жить в своем шатре с одной-единственной женой.

Вид Деметры всегда вызывал у варваров ужас; ее боялись больше, чем самого Алкифрона. И сейчас они выслушали его слова в покорном молчании. Затем Алкифрон взял за руку Кваггу и предложил ему выбрать среди женщин подругу жизни. Квагга указал пальцем на чернолицую и, как показалось Алкифрону, самую грязную, но зато и самую толстую из всех. Другие последовали его примеру, но когда все мужчины выбрали себе нареченных, оказалось, что для значительной части женщин желающих не нашлось. На взгляд Алкифрона, это были наименее грязные женщины. Что же делать? На лице его выразилось недоумение, которое он постарался скрыть, чтобы не подорвать свой авторитет.

В этот момент к нему подошел жрец, который благодаря своей сообразительности сумел занять в государстве Алкифрона привилегированное место. Он предложил Алкифрону с Клеомедом поделить оставшихся женщин между собой. Но эллины благоразумно отказались от такого подарка.

Заметив, что предложение жреца успеха не имело, повар тотчас же выдвинул свое, замечательно простодушное: зарезать и запечь. Но Алкифрон обругал его и приказал прочитать перед кумиром Деметры покаянную молитву.

Решению проблемы это, однако, не помогло. Алкифрон, понимая, что не в силах разрешить возникшую ситуацию, постановил оставить дело, касающееся незамужних женщин, в прежнем положении.

Эта полумера привела к фатальным последствиям: стадо отвергнутых женщин стало той средой, в которой зародилась, выросла и окрепла оппозиция, направленная против него и его реформ.

Но это относится к дальнейшему развитию событий. Пока же все шло хорошо. Алкифрон следил за тем, чтобы свадьбы его подданных проходили как положено. На площади устанавливали кумир Деметры, и жрец по приказу Алкифрона троекратно проводил все пары в торжественном шествии вокруг статуи. Сам же он вдвоем с Клеомедом исполнял песнь Гименея, которую дикие выслушивали с должным вниманием; но оживлялись только тогда, когда приносили их старую маримбу и им позволяли завывать в такт ее громыханью. Но Алкифрон, который приучил себя принимать во внимание этнографические различия, был доволен.

– Матримониальную проблему мы решили, – сказал он сыну. – Одно только меня тревожит: как новые хозяйки научатся обрядам Деметры Фесмофоры? Мы-то с тобой их не знаем, ведь это специальный женский праздник. Не отправиться ли нам в Анафлист за твоей теткой?

– Представляю себе радость Каллигении, когда в конце года венок ее будет пожертвован чернолицему младенцу!

– Твои суждения легкомысленны, мой друг. Если по неисповедимой воле Деметры появляются на свет черные дети – говоря откровенно, я и сам не понимаю, зачем они ей нужны?

– то все остальное становится прямым следствием. Но это уже относится к образовательной проблеме. Хотел бы поделиться с тобой своими соображениями по этой теме. Образование наше подразделяется на гимнастическое и музыкальное – и лучшего, конечно же, никто не придумал. Обе эти части объединяются в хорее, именно тут нас подстерегает новая трудность. Разделяем всех следующим образом: мальчики – Аполлону, девочки – Артемиде. Но, во-первых, у нас нет тут этих богов, во-вторых же, мы и сами не знаем песен в честь Артемиды.

– Не обойтись нам, видно, без тетки, – холодно ответил Клеомед.

– Ты опять шутишь, Клеомед, а мне пришла в голову вот какая мысль: Аполлона и Артемиду закажем жрецу. Он человек разумный, и мы сумеем объяснить ему, какими нужно сделать этих богов. Теперь займемся гимнастическим образованием. Тут я рассчитываю на тебя, ведь на родине ты был из числа первых в палестре.

Клеомед готов был работать, но первый день занятий принес ему большое разочарование.

– Эти обезьяны, – сказал он отцу, – на занятиях в палестре используют лишь три приема: кусаются, лягаются и плюются, не считая четвертого, вовсе неприличного. Сомневаюсь, что сумею сделать из них атлетов. Взгляни, на что стали похожи мои руки.

Руки Клеомеда были густо покрыты красными полосами со следами от зубов.

– Позволь мне, отец, высечь главных виновников.

– Нельзя, сын мой, обучение не должно строиться на устрашении, а только на пробуждении благородных инстинктов в соревновании. Готовься завтра снова приступить к работе.

Но и дальнейшие занятия не принесли результата. Наутро ученики Клеомеда поджидали его на верхушках пальм с высунутыми языками, а когда он приблизился, встретили градом мелких камней.

– Тебе тяжело, но не отчаивайся, – подбодрил его отец.

На следующий день он обошел все пальмы, громко оповещая:

– Дети граждан-дикарей! Кто из вас правильно выполнит заданные царевичем упражнения, тот получит в награду горсть фиников.

И сейчас же с верхушек всех пальм, подобно кокосовым орехам, посыпалась чернолицая детвора.

– Да здравствуют благородные инстинкты! – выкрикнул Клеомед.

Похоже было, что дело кое-как идет на лад: но к вечеру руки Клеомеда были искусаны еще больше чем прежде.

– Плохо дело! – вздохнул Алкифрон.

– Прежде чем я приступлю к музыкальному обучению, ты должен позволить мне применить розги в качестве временного средства. Надеюсь, что по мере облагораживания обучаемых это средство станет излишним.

– Нет, нет, Клеомед, послушай же! Наш жрец восхитил меня чрезвычайно. Он сразу понял, чего я хочу, и готов работать. Конечно, наши кумиры Аполлона и Артемиды будут изготовлены не в мастерской Дедала, но ведь и почитатели их придут не с берегов Кефиса.

Клеомед лишь покачал головой.

К стыду человеческой породы, следует признать, что с помощью розги дела вошли значительно лучше; вскоре Клеомед доложил отцу, что гимнастическое образование уже дает результаты.

– Но как взяться за музыкальное?

После долгого раздумья Алкифрон ответил:

– Помимо всего прочего, жрец меня так и не понял. И Аполлона, и Артемиду он изготовил по образцу Горгоны, с оскаленными клыками и высунутым языком. Он утверждает, что этого требуют местные обычаи и что такие статуи вызывают у туземцев высокий религиозный подъем; но я не могу с ним согласиться, по-моему, это просто кощунство. Поэтому я тоже решил ввести систему всеобщего образования и посвятить детей обоего пола Деметре. Танцевальную часть, конечно, поручу тебе, а с музыкой постараюсь справиться сам.

Дело оказалось очень трудным, но постепенно и тут все более или менее пошло на лад.

Однако семейная жизнь новых одноженцев доставляла Алкифрону множество хлопот. В их шатрах не замедлили появиться наряду с женами и доброволки; когда же Алкифрон начал упрекать мужчин в том, что они нарушают завет Деметры, те отвечали, что делают это по требованию своих жен. Но, что еще хуже, многие из обитательниц шатров пожелали вернуться в общее стадо и вести тот образ жизни, о котором можно было бы рассказать только в Диомее. Алкифрон оказался тут бессилен.

Вообще он должен был признать, что слушались его только мужчины, которые оказались свидетелями совершенных им чудес. Что же касается женщин, то те при встрече показывали ему язык либо делали всякие непристойные жесты. В конце концов он вынужден был обратиться за помощью к жрецу и был крайне изумлен, когда благодаря его вмешательству положение сразу же нормализовалось: доброволки вернулись в стадо, а беглянки в шатры.

Но что действительно доставляло ему огромное удовлетворение, так это нива Деметры.

Благодаря умело применяемому искусственному поливу и естественному плодородию целинной почвы нива прекрасно заколосилась, и вот уже приближалась пора жатвы.

Алкифрон хотел превратить жатву в единый великий праздник Деметры с хореей и угощением. Он заранее объявил, что в первую четверть месяца пройдет сочельник с хореей, следующие несколько дней будут посвящены жатве, а с наступлением полнолуния все должно завершиться.

И вот пришел назначенный день.

Кумир Деметры установили на площади. Алкифрон и жрец принесли ей жертвы из остатков старого урожая и ослиного молока. Потом начались гимнастические состязания: бег, прыжки, борьба и метание диска. Победителем стал мальчик, который был гордостью Клеомеда и которому Алкифрон дал святое имя Триптолема за ревностную службу Деметре. Затем начались детские танцы, в которых лучшим также оказался Триптолем, а из девочек – самая учтивая и самая красивая по имени Метанира. Общий хор исполнил по-гречески песнь: «Деметра, владычица тайн сокровенных…» – и так далее. До совершенства было еще далеко, но кое-какие слова уже можно было разобрать. В завершение туземцы исполнили танец отцов и матерей, и тут Алкифрон пошел на уступки и ради соблюдения традиций согласился на ненавистную ему маримбу.

Алкифрон весь сиял.

– Ну что, – сказал он сыну, – мог ли ты представить, что за такое короткое время возможен столь невероятный прогресс? Скажи мне теперь – разве я был не прав, когда говорил перед отъездом, что хуже не будет?

– Дай-то бог! – ответил Клеомед. – Однако не забудь помолиться также и Немезиде.

X

На ночь Деметру вернули в царский шатер. Алкифрон делал это обычно не столько для богини, сколько для себя самого, потому что его подданные так ее боялись, что не посмели бы переступить охраняемого ею порога для своих воровских фокусов. Красть любили все, не исключая Квагги и жреца.

Потом отец и сын легли спать. Сон Алкифрона был особенно приятен. Страстный земледелец, он видел во сне, как уже через несколько дней соберет богатый урожай, часть которого превратит в муку и хлеб, а другую часть оставит для посева на участке земли, впятеро большем, чем нынешний. Избыток урожая окажется столь велик, чтобы заполнить лодку-самоходку и отправить в Анафлист.

«От кого ж это?» – «От Алкифрона, бывшего жителя Анафлиста, а ныне царя обоих Сиртов. Покупайте, граждане, лишнего с вас не запросят. Только проклятым Эврибату и Фринонду ни единого зерна!»

Утонувший в своих сладких мечтах, он вдруг почувствовал, что кто-то его толкает.

– Что случилось?

– Там какое-то зарево, отец!

Алкифрон подскочил к широкой щели в стене шатра, вгляделся и пошатнулся.

– Боги! Что же это! Нива Деметры горит!

Он присмотрелся. Пылала дальняя пашня, но и на ближних сновали взад-вперед чернолицые мальчишки с факелами в руках: командовал ими Триптолем.

Алкифрону не пришлось долго наблюдать за этим зрелищем. В тыльную стену шатра ударил град камней, которые пробили ее во многих местах. Он выглянул в одно из отверстий. Здесь тоже горели факелы. В их свете он разглядел женское стадо во главе со жрецом. Быстро одевшись, эллины побежали к выходу. Там роилась толпа мужчин, возглавляемых Кваггой. Увидев чужеземцев, они дико зарычали и замахали дубинами.

– Мы должны прорваться сквозь толпу, – сказал Алкифрон. – Не ждать же нам тут, пока они подпалят шатер. Бери богиню; мы спасем ее, а она – нас.

Клеомед схватил Деметру и побежал на толпу, которая тут же утихла и расступилась перед двумя эллинами, и они помчались в сторону моря.

Но толпа оставалась на месте не более минуты. Жрец, поняв, что толпа упустила добычу, присоединился к ней, а за ним двинулось в поход целое войско мегер.

– Кого вы испугались? Заморского идола? Своих богов сожгли, а чужих боитесь?

После этих его слов все понеслись к морю вслед за беглецами.

Клеомед был очень силен, но с богиней в руках бежать ему было тяжело. Алкифрону также пришлось замедлить бег. Рев диких раздавался все ближе и ближе. До моря оставалось еще больше половины расстояния, когда Клеомеду в голову попал камень. Он упал. Через минуту его окружили черные фигуры преследователей. Алкифрон бросился к сыну, но тут же сам оказался в гуще черной своры.

– Не трогать его, я сам! – раздался чей-то крик. – Перед ним появился Квагга. Он зарычал от удовольствия, высунул язык во всю длину, снова зарычал и, поклонившись Алкифрону в пояс, завопил: – Приветствую тебя, царь! – Потом целую минуту самодовольно разглядывал его и, наконец, замахнулся дубиной.

Тут внутренний голос шепнул Алкифрону: «Ракушка!» Он нащупал ее языком и прокрутил…

Раздался взрыв, и диких разбросало во все стороны.

Клеомед вскочил и, почесав голову, побежал дальше. Алкифрон за ним. Остановилась только тогда, когда достигли берега моря. В свете восходящего солнца они отчетливо увидели своих врагов. Жрец дергал Кваггу за волосы, повар сидел на кузнеце, как на коне, дальше пятеро диких общими усилиями тормошили шестого и т. д. При этом физиономии у всех выражали крайнее изумление.

– Скорей к морю, пока они не опомнились.

Лодка-самоходка стояла среди скал, отделенных от берега довольно широким проливом; по замыслу Алкифрона ее поместили туда, чтобы его подданные не смогли ее украсть – он знал, что они боятся моря и вообще воды.

Они разделись. Клеомед обмотал вокруг головы свою и отцову одежду. Алкифрон же взял статую, и оба бросились в море. Подплыв к скалам, скоро обнаружили грот, который послужил укромной пристанью для лодки-самоходки. Спустили лодку на воду и перенесли в нее все свои пожитки. Затем установили на носу Деметру. Все эти дела заняли у них немало времени, закончили только к полудню. Запасов было еще достаточно, они перекусили и, подкрепив силы, почувствовали жажду. Тут Клеомед стукнул себя по лбу:

– О воде совсем забыли!

– Не забыли, – возразил Алкифрон, – просто не имели возможности о ней побеспокоиться. Но у нас ведь есть вино.

– Во-первых, вина у нас не так уж много, во-вторых же, отец, ты сам знаешь, что в путешествии по морю от него мало толку. Пять дней и пять ночей! Ты только подумай!

– Но что же делать?

– Я возьму большой бурдюк, вернусь на берег и наполню его водой из колодца.

– Как! Ты хочешь вернуться к этим воспитанникам Эриний?

– Не бойся, я буду осторожен, я ведь знаю их насквозь.

Как он сказал, так и сделал. Юноша долго не возвращался, и отец успел переволноваться, пока на гребне дюны не показалась желанная фигура сына с полным бурдюком на плече.

Теперь все было готово. Деметра тихо покачивалась на волнах, в которых отражалось полуденное солнце.

– В Анафлист, дорогая! В наш милый Анафлист!

– Вот оно как! – рассмеялся Клеомед. – Если ты теперь скажешь «хуже не будет», я не стану тебе возражать.

XI

Отец и сын долго стояли на палубе и, несмотря на сильную жару, наслаждались видом Деметры, которая рассекала своей могучей грудью синие пенящиеся волны. Эллинские их сердца радовались этому зрелищу, которого они не видели уже почти год. Но потом, когда тень от борта стала шире, бессонная ночь дала себя знать; убаюканные шумом волн, оба заснули сладким сном. А когда проснулись, солнце уже клонилось к закату и воздух был полон вечерней свежестью. Ненавистный берег давно исчез за горизонтом; их окружали только небо и море.

– Чудесно! – воскликнул Алкифрон. – Теперь, сынок, надо бы подкрепиться и выпить по кубку вина в честь Деметры и Диониса.

Клеомед подал отцу еду, но когда посмотрел на него, неожиданно прыснул смехом.

– С чего это ты?

– Царь Квагга! Владыка обоих Сиртов!

Действительно, голову Алкифрона до сих пор украшали перья страуса. Он машинально нацепил их вместе с одеждой, когда они убегали из шатра, и совсем о них забыл.

Клеомед никак не мог успокоиться.

– Воображаю, как удивятся анафлистцы! И уж Эврибат и Фринонд теперь точно не оставят тебя в покое.

Алкифрон тоже засмеялся. Потом снял с головы свое украшение.

– Могучая Амфитрита, прими заранее нашу благодарность!

Но Клеомед решительно запротестовал:

– Зачем? Во-первых, это трофей и в то же время доказательство того, что мы действительно были у черных; во-вторых же, – тут он немного смутился, – ты ведь знаешь, отец, что такие перья стоят в Элладе очень дорого, и Метиониды охотно купят их у нас для своих нарядов.

– Ты прав, мой дорогой, – ответил Алкифрон с хитрой улыбкой, – но пусть меня лишит милости Амфитрита, если я поверю, что ты думаешь об акропольских нарядах, а не о черноглазой дочери анафлистского демарха.

– Не стану опровергать твои слова, – со вздохом ответил Клеомед, – не забывай однако, что я уже не гожусь в женихи Демараты. Но – долой грустные мысли! Давай лучше отпразднуем завершение нашей плодотворной работы среди ливийских варваров.

Клеомед со смехом налил в кубки немного вина.

– Ты над ней только посмеиваешься, – с легким упреком заметил Алкифрон. – Конечно, не все наши надежды сбылись; единобрачие, образование, добрые нравы, культ Деметры – все это обратилось в прах. Но в этом мы сами виноваты: слишком поторопились, а цивилизацию нужно внедрять постепенно. Больше тебе скажу! Даже если наше пребывание среди этих несчастных не дало никаких результатов, кроме того, что мы отучили их от людоедства, то и в этом случае заслуга наша очень велика.

Но Клеомед отрицательно покачал головой.

– Знаешь, отец, что я видел, когда ходил за водой? Крадусь среди скал по дюнам – и вдруг мне стало казаться, что я вернулся в тот первый день, когда начались наши приключения среди черных. Подхожу к пальмовой роще – и что же вижу? Сидят там все наши друзья, как и тогда, тесным кругом. Снова выше всех – Квагга, только без украшения на голове. Рядом с ним жрец, сильно, надо сказать, с тех пор похудевший, а сбоку от него стоят под навесом, как воскресшие из мертвых, обе Горгоны, обильно забрызганные кровью.

– Какой ужас! – воскликнул Алкифрон. – И это наверняка были те самые Горгоны, которые должны были изображать Аполлона и Артемиду. Боги, смилуйтесь надо мной! Ты сказал: обрызганные кровью? Чья же это кровь?

Клеомед передернул плечами.

– В центре круга снова горел костер, над ним висел на цепи знакомый нам котел, и в нем что-то готовилось, а что именно, можно было только догадываться, но не вызывало никакого сомнения, что рядом с Кваггой торчали на жердинах три черные головки и одна из них еще вчера принадлежала бедняжке Метанире.

Алкифрон вскочил как безумный.

– О Аполлон Защитник! О Диоскуры! О могучая Геката! О Пан и корибанты! О Эринии, Эмпузы и все остальные силы ада! Что за чудовищный кошмар! Пожирать не просто людей, но собственную дочь! Плоть от плоти своей!

– Должен признаться, у меня ноги подогнулись, когда я это понял. Но припомнил их поговорку, которая так пришлась тебе по вкусу и которую на аттический язык можно перевести приблизительно так: голод не тетка!

Алкифрон безостановочно плевался.

– А теперь выпьем еще по глотку вина, а остальное возольем Зевсу Спасителю!

Они наполнили кубки вином и совершили возлияние. Солнце уже тонуло в море. Вокруг лодки резвились дельфины, прыгая друг через друга и через лодку. А на носу, где стояла Деметра, море пело свою вечную кроткую и успокаивающую колыбельную.

XII

Всходило солнце шестого дня, когда лодка-самоходка, миновав остров Элевз и мыс Астипалеи, с шумом воткнулась в песчаный берег анафлистской гавани.

– Слава Посейдону! Слава Амфитрите и нереидам! Привет вам, ореады аттического Олимпа! Привет тебе, Афродита, родная наша богиня, хоть ты и не была особенно милостивой ко мне. Мы уж и не надеялись, что снова вас увидим! Клеомед, лодку мы пока оставим здесь, домик наш недалеко, и мы сразу пошлем раба укрыть ее навесом, мне не терпится скорее помолиться нашим домашним богам.

Клеомеду тоже не терпелось, но когда они остановились перед своим домом, осуществить желание им не удалось, потому что, несмотря на раннюю пору, дом был полон людей и в нем царил такой раскардаш, что никто не заметил появления хозяев. Слышно было, как демарх Поликрат кричал:

– Эврибат, ты нарушаешь заветы отцов! Это неслыханно! Нельзя распоряжаться имуществом человека в его отсутствие. Дождись, пока Алкифрон вернется, тогда и будешь с ним разбираться. Теперь же не смей ничего трогать!

– Ты думаешь, он вернется? А разве тебе не известно, почему он покинул Анафлист?

– А вам известно?

– Мы знаем, что Метиониды объявили по всей Аттике воинский набор, чтобы наше войско вместе с фракийскими отрядами дало отпор сыновьям самозваного царя Пандиона. Именно из-за этого Алкифрон и сбежал с сыном – чтобы уклониться от воинской службы.

– Это ложь! Они уехали намного раньше, до того как был объявлен набор!

– Что я – буду дни считать? Достаточно того, что набор объявлен, а их нет. Читай, глашатай, а ты, демарх, молчи!

В тотчас же наступившей тишине глашатай зачитал вслух следующее:

– «От имени царского рода Метионидов мы, Эврибат и Фринонд, их наместники в Анафлисте, доводим до всеобщего сведения: поскольку Алкифрон и сын его Клеомед по объявлении набора не явились, уклонившись тем самым от воинской службы, постановляем конфисковать в пользу Метионидов дом Алкифрона с земельным участком в Анафлисте, равно как и пастбища по склонам Олимпа со всеми пасущимися на них стадами. При этом ему и его сыну мы оставляем три овцы и три козы на пропитание, позволяя выпасать их на общественном пастбище.

Алкифрон посмотрел на сына глазами, полными изумления.

– Оставляют нам три овцы и три козы! Как тебе это нравится?

– Квагга не оставил бы!

Алкифрон посмотрел на Эврибата глазами, в которых светилась ласка – и даже восхищение.

– Дорогой ты мой! – крикнул он.

Только теперь его заметили.

– Это Алкифрон!

– Алкифрон вернулся! Вместе со своим сыном!

Эврибат смотрел на него как на мертвеца, вставшего из могилы. Но Алкифрон принялся его обнимать с большой сердечностью.

– Дорогой ты мой! Три овцы и три козы! Кормилец! Отец родной!

«Он помешался!» – послышались голоса среди присутствующих. Но чтобы удостовериться в этом, времени не осталось, ибо со стороны города раздались всё усиливающиеся крики, и скоро в дом ворвалась толпа анафлистских граждан, ведущих за собой связанного Фринонда. Вслед за толпой вошел глашатай в праздничном наряде; в руке он держал жезл со змейками.

– Слушай, народ! – возгласил он.

– Глашатай! – пробежало по толпе. – Афинский глашатай! Слушайте!

– Слушай, народ! – повторил глашатай. – По милости Зевса, Паллады и элевсинских богинь сыновья покойного царя Пандиона: Эгей, Паллас, Низ и Лик – в решающей битве под Фрией победили Метионидов. Все они пали, а их войско рассеялось. После этого цари поделили между собой государство Пандиона. Эгей как старший получил области Афинскую, Элевсинскую и Четырехградие; Паллас – всю остальную Аттику за Гиметтом; Низ – родное царство Мегариду; Лик же – покоренную царем Ионом Эвбею. Таким образом, ваш город, граждане анафлистские, принадлежит царю Палласу.

– Да здравствует царь Паллас! – заорал во все горло Эврибат.

– Поздно, приятель! – сказал демарх. – Взять его!

Когда несколько сильных молодых людей схватили Эврибата, глашатай снова попросил слова:

– Слушай, народ! Кто из вас Алкифрон, сын Клеомеда?

– Я! – отозвался Алкифрон.

– Мне поручено передать тебе письмо от Дедала.

Сказав это, он передал ему запечатанный складень.

Все удивились:

– Письмо Дедала Алкифрону?

– Письмо от Метионида?

– Что это за подозрительные сношения Алкифрона с Метионидами?

– Послушайте, граждане! Мои отношения с Метионидами, как вы сами прекрасно знаете, основаны на том, что они раздели меня догола с помощью вот этих двух благодетелей. Но чтобы у вас не было на мой счет никаких подозрений, я не стану читать это письмо сам. Пусть наш анафлистский глашатай зачитает его вслух. Демарх, ты согласен?

– Конечно. Читай, глашатай!

– Вот это по-нашему! – раздались одобрительные голоса. – Внимание, внимание!

– Итак, я свой долг исполнил, – сказал афинский глашатай, передавая складень анафлистскому. – Прошу дать мне проводника до Суния – нужно и туда принести радостную весть. Что касается этих людей, – он указал на связанных, – то царь Паллас позволил вам судить их собственным судом.

– Да здравствует царь Паллас! Благодарим тебя, афинский гость! – прокричала толпа.

Демарх отдал распоряжение, и через минуту афинский глашатай вместе с проводником покинули собрание.

XIII

Воцарилось молчание. Анафлистский глашатай внимательно осмотрел складень.

– Печать не нарушена, – объявил он: – Статуя Паллады с выдвинутой ногой.

– Это Дедал! – раздались голоса.

– Мудрая была голова!

– Жаль только, что Метиониду досталась!

– Слушайте, слушайте!

Глашатай распечатал складень и начал читать:

– «Дедал, сын Эвпалама, афинянин, шлет приветствие Алкифрону, сыну Клеомеда, анафлистцу. Дорогой друг, не могу дождаться твоего возвращения. Овладела мною Ата, и осквернил я свои руки родственной кровью. В приступе гнева столкнул с акропольской скалы своего племянника, ваятеля Пердика, слава которого затмевала уже мою. В наказание за это я осужден на изгнание. Свои мастерские и то небольшое имущество, которое заработал своим искусством, я оставляю афинянам и прошу их, чтобы на месте моего преступления они поставили часовню в честь героя Пердика и молили его о прощении принесением таких жертв, какие велит им Пифия».

– Набожная душа! – сказал кто-то из толпы.

– Жаль только, что Метиониду принадлежит.

– Тише!

Глашатай читал дальше:

– «Я удаляюсь на Крит и надеюсь, что усердной и бескорыстной службой богине Палладе добьюсь снова ее милости и она благословит тот замысел, над которым я давно работаю, и позволит мне подарить человеку крылья».

Среди слушателей раздались вздохи и возгласы удивления.

– «Ожидаю также, что в чужом краю у меня будет возможность принести пользу моим землякам. Но на всё воля богов. Перед отъездом я должен избавить тебя от нищеты, до которой невольно довел. Скажи своим согражданам, что тот кумир Афродиты, из-за которого ты потерял свое состояние, был изготовлен мною недавно – модель найдете в моей мастерской. Я же клянусь, что не знал, для какой цели он был нужен вашим подлым наместникам Эврибату и Фринонду».

Эти слова толпа встретила криками возмущения:

– Разбойники!

– Мерзавцы!

– Побить их камнями!

– Повесить!

– Успокойтесь, граждане! – воззвал демарх. – Не полагается бить узников; они и так не уйдут от вашего суда. Глашатай, читай дальше!

– «Конечно, они негодяи, и я слышал, как ты говорил, отправляясь к диким, что хуже там не будет. О мой друг Алкифрон, неужели ты и теперь так считаешь? Я же полагаю, что, когда ты близко познакомился с настоящими варварами, подлость твоих эллинских земляков показалась тебе ерундой. И сейчас я скажу тебе то, чему ты тогда не поверил бы. Друг мой, в природе нет источника зла, равно как и источника холода. Холодным и темным мы называем то, чего не коснулись или почти не коснулись лучи Солнца, которое является источником света и тепла. Развитие человечества основано на постепенном восхождении по тропинкам добра. Начинается оно с уровня, которого еще не коснулись его лучи; люди, стоящие на этом уровне, называются дикими. Восхождение это происходит очень медленно, но длилось бы еще дольше, если бы силе добра не помогали две другие силы – истина и красота. У нас в Элладе эти три силы действуют наиболее гармонично и мощно, поэтому мы достигли наивысшей среди людей ступени развития.

Доверься моему разуму, который утверждает, что именно у нас эти высшие добродетели, передаваемые из поколения в поколение, станут в конце концов самыми могучими на земле источниками добра, истины и красоты. Эллада станет солнцем для человечества; отсюда начнет свой триумфальный поход каждая идея, направленная на облагорожение человечества. Правда, это постепенное восхождение к вершинам бывает порой неравномерным; может даже показаться, что природа делает шаг вперед, а затем два шага назад. Бывает так и в жизни отдельного человека, и в жизни целых поколений.

Возьмем для примера хотя бы меня. Разве я не превосходил других людей по милости моей прекраснодушной покровительницы Паллады? Но и моя душа очерствела, и в таком состоянии я совершил преступление, которое ужаснуло бы каждого человека, даже стоящего на более низкой, чем моя, ступени. Подобное бывает и в жизни целых поколений. Случается так, что в силу законов, понять которые нам не дано, род в лице какого-то своего представителя опускается вдруг на одну из низших ступеней. Таковы твои преследователи Эврибат и Фринонд.

Заметь однако, что человеческая натура, даже опускаясь на несколько ступеней, не падает при этом на самое дно. Почему не знаю, но в любом эллине, даже самом далеком от источника добра, невозможно найти душу, лишенную хотя бы его начатков.

Зная, какие тебя ждут испытания, я дал тебе три волшебных средства, которые, вероятно, тебя спасли. Ты не можешь вернуть их мне, но также не имеешь права их использовать, так как волшебство не должно иметь места в отношениях с согражданами. Деметру поставь в анафлистском храме Афродиты; пусть этот храм станет и храмом доброй богини. После этого пожертвуй ей лодку, воронку и ракушку – и пусть боги благословят тебя вместе со всем твоим родом вовеки веков».

Когда глашатай закончил читать письмо, воцарилась торжественная тишина. Все погрузились в раздумье. Наконец подал голос демарх:

– Я все-таки не понял – о каких это диких говорит Дедал?

– Ты узнаешь обо всем, достопочтенный демарх; рассказ мой займет не один зимний вечер. Но поскольку я вернул свое имущество, то хотел бы прежде поговорить с тобой об одном важном деле, причем в моей гостиной и, если ты не против, за кубком вина. Дело это касается и тебя, Клеомед. Так что будь и ты, пожалуйста, с нами.

Клеомед покраснел как маков цвет.

– Погоди-погоди! – возразил демарх. – Мне будет очень приятно составить тебе компанию, но разве мы не должны вначале решить, что нам сделать с этими двумя прохвостами?

Алкифрон махнул рукой.

– Что до меня, так я их прощаю; а вы, сограждане?

– Ты пострадал от них больше всех. Но если ты их прощаешь, то и я тоже, – сказал демарх.

– Мы тоже, мы тоже! – раздались голоса. – Проваливайте, мошенники, пока вас ноги носят, и чтобы следа вашего тут не осталось!

– Дорогие сограждане! – сказал Алкифрон. – Пока я пригласил только демарха, но если его взгляд меня не обманывает, то вскорости мы пригласим вас всех на веселое торжество.

– Дай боже, Алкифрон! А пока – с благополучным возвращением!