Текст книги "Плавания вокруг света и по Северному Ледовитому океану"

Глава девятая

Продолжение исследования Каролинского архипелага. – Плавание к островам Марианским. – Пребывание на острове Гуахан. – Возвращение в Каролинский архипелаг. – Пребывание в группе Улеай. – Мы покидаем окончательно Каролинские острова.

Еще не вышли мы из лагуны, как часовые на марсе возвестили, что в море видно трехмачтовое судно. После четырехмесячного пребывания между дикими племенами, где нам ничто не напоминало Европы, такая неожиданная встреча не могла не быть весьма приятной. Вскоре нас встретила шлюпка китобойного корабля «Партридж». В полдень мы с ним соединились. Пригласив капитана Фольджера к обеду, узнали мы от него, что он отправился из Англии в одно время с нами, заходил на острова Зеленого Мыса, Фолклендские, Галапагос и, оставив последние в мае прошлого года, до сего времени нигде не клал якоря; посетил для освежения острова Маркизские, Кингсмиль, Ротума, Соломоновы, Новую Британию, а теперь шел к северу. Число китобойных судов в Южном море размножилось в последние годы до такой степени, что они не находили уже достаточного промысла в тропической части этого моря, которой ограничивались прежде, и должны были простирать свои поиски даже до берегов Японии. В летние месяцы промышляют они под самым берегом Ниппона [Хонсю], заходя для отдыха на острова Марианские и Бонин-Сима, которые нам между прочим было предписано отыскать. Жители Японии торгуют с ними тайком от местных властей. Один из капитанов попытался было съехать на берег за съестными припасами, но был задержан и с трудом через два дня получил свободу. Капитан Фольджер с самой невыгодной стороны описывал дикий и враждебный характер жителей островов Кингсмиль и Бугенвиль. Они нападают на шлюпки китоловов в то время, как те гоняются за китами, и неоднократно перебивали и ранили людей, так что с ними должно быть всегда на военной ноге и в готовности защищаться.

Вечером посетили мы «Партридж», любопытствуя видеть устройство южноморского китоловного судна. Суда эти не встречают таких трудностей и опасностей как в самом промысле, так и со стороны климата и льдов, как северные китобои, а потому, вероятно, и не сочтено нужным подчинять их таким строгим узаконениям насчет внутренней дисциплины, как последние. Известно, с какой строгостью наблюдают за тем, чтобы всякое судно, отправляющееся на северный китовый промысел, было всем хорошо снабжено, имело надежного медика, положенное число старых и молодых матросов и т. д. Южно-морские китоловы почти никогда не имеют лекарей, и на «Партридже» его не было. Люди на них бывают также не отборные, и поэтому побеги с них случаются весьма часто, в особенности при неудачном промысле; ибо, служа из некоторой доли в промыслах, не могут ожидать они тогда за трудную службу вознаграждения. Острова Великого океана усеяны подобными беглыми, которые с каждым днем умножаются, к несчастью не только природных жителей, но нередко и мореходов, их посещающих. Вот почему капитаны китоловных судов так неохотно где-нибудь останавливаются. Мы видели, что «Партридж» уже почти 9 месяцев был под парусами, когда мы с ним встретились. Несколько времени спустя увидели мы его вторично на острове Гуахан, где капитан Фольджер сказывал, что, отправясь оттуда, он целый год не положит якоря.

Способ ловли у здешних китоловов тот же, что и у северных. На «Партридже» было семь вельботов, все на боканцах, во всегдашней готовности быть спущенными. Когда появится кит, отправляются за ним обыкновенно 4 лодки, и на них капитан и все его помощники. Корабль остается иногда в управлении 5 или 6 человек матросов. Они бьют преимущественно кашалотов, но если промысел вначале неудачен, то бьют все, что попадется, и даже не ограничиваются китами, но ловят котиков и других водоземных, где случится. Капитан Фольджер в год наловил 85 китов, давших ему 1000 бочек жиру, или около ¹/₃ доли полного груза, почему он вперед намеревался ловить все, что может. Чистый спермацет, находящийся в голове кашалота, вычерпывается просто, а жир вываривается в то же время на судне. Для этого устроена наверху кирпичная печь с двумя чугунными котлами, каждый ведер на двадцать. Печь стоит на сводах, имеющих сообщение с деревянным ящиком, окружающим всю печь, который во время работы, для безопасности от огня, наливается водой. Жир сливают из котлов сначала в холодильники, а потом в бочки, которые прежде уборки в трюм остаются несколько дней наверху, привязанные к бортам, потому что жир, покуда совсем не остынет, легко вытекает из бочек. Для сохранения дров жгут под котлами и то, что всплывает поверх жира, когда он варится.

Желая отправить с нами письма через Камчатку в Европу, капитан Фольджер с судном своим сопутствовал нам до вечера следующего дня, следуя всем движениям, какие мы при описи должны были делать. Мы в продолжение этого времени осмотрели восточную, южную и западную стороны большой группы, лежащей от Лугунора к SW и именуемой жителями Сотоан. Она имеет длину от NW к SO до 17 миль и до 12 миль ширины. Мы насчитали в ней до 60 островков. В двух местах заметили разрывы в рифе, которыми, конечно, можно проникнуть внутрь лагуны. Все островки покрыты лесом, но населены, кажется, гораздо менее Лугунора. К нам выезжали всего три или четыре маленькие лодки, с которыми мы не сообщались: или нам нельзя было остановиться, или они робели к нам приблизиться.

Ночь на 29 января лавировали мы, не убавляя парусов, чтобы выйти на ветер третьей, северной, группы Эталь. Поутру увидели к SO острова, которые считали принадлежащими к этой группе, подошли к ним и серьезно принялись их описывать, удивляясь, как скоро наши подарки распространились по всем группам, ибо и здесь видны были люди, расхаживающие в белых рубашках. Прибытие нашего приятеля Селена с грузом кокосовых орехов объяснило нам, что мы находимся против группы Лугунор, а сделанные вскоре потом наблюдения, – что причиной ошибки этой было довольно сильное течение к SO. Группа Эталь лежала от нас теперь под ветром, куда мы и спустились. До вечера осмотрели мы группу эту со всех сторон и сверх того северную сторону группы Сотоан. С первой выехало к нам до 10 лодок. Островитяне, вероятно о нас уже предупрежденные, тотчас взошли на судно, были веселы и благонравны и радость от сделанных им подарков изъявляли объятиями и повторением: «Мамаль тамол». Они расположены были остаться у нас, но я должен был сократить беседу, так как спешил в тот же день кончить опись островов Мортлока.

Исполнив это, удалились мы несколько в море под малыми парусами, а на рассвете 30 числа спустились к NW, в каком направлении ожидали, по сведениям, собранным в Лугуноре, встретить группу Намолук. Группа Эталь была еще видна с бомсалинга к SO, когда искомые острова и действительно открылись прямо в направлении нашего пути. Мы обошли со всех сторон эту маленькую группу, не более шести миль в окружности имеющую и состоящую из четырех островков, и под ветром легли в дрейф для принятия гостей, которые в нескольких лодках к нам уже ехали. В ожидании полудня имели мы часа два времени, чтобы с ними заняться. Они ничем не отличались от лугунорцев. Селен, Песенг были им знакомы, и они радовались о них слышать. Намолукцы были у нас, как дома. Все просились вниз, чтобы осмотреть судно, но никто без позволения никуда не ходил, а еще меньше – что-либо трогал. Мы и после лугунорцев не могли не найти их весьма любезными. Один весельчак, по имени Лугун, превосходил всех неутомимостью языка и тела. Он беспрестанно плясал. Пляска состояла в плавном приседании до полу и разных пантомимах руками, сопровождаемых движением средины тела, которая с удивительной скоростью двигалась во все стороны, между тем как конечности оставались совершенно неподвижными. Для этого потребны необходимая гибкость членов и великое напряжение мускулов живота; плясун наш по окончании пляски всегда жаловался на боль в животе и боках.

Многие, но не все, были испещрены узорами, и не все одинаково. Они, так же как и лугунорцы, различали узоры по островам. Один называл свои «Неме Мэк», другой «Пулуот Мэк» и пр.

После полуденных наблюдений намеревался я гостей своих отправить домой, но лодки их одна за другой разъехались и оставили у нас двоих, в том числе Лугуна, которые, по-видимому, весьма были этим довольны. Я объяснил им, что намереваюсь сейчас оставить их остров, тогда они стали звать свои лодки, которые, однако, никакого на них внимания не обращали. Мы спустились под всеми парусами на NW, чтобы около полудня быть на параллели северной оконечности группы. Гости наши решили, что мы уже отправляемся, однако остались спокойны и стали говорить между собой весьма серьезно о Луазапе и Пулуоте, вероятно надеясь с какого-нибудь из этих островов попасть восвояси. Они обедали за нашим столом с большим аппетитом и были веселы, но, выйдя наверх и увидев, что мы, повернув, лежим опять к Намолуку, пришли в такой восторг, который явно показал, что они не с большой охотой отправлялись в неожиданное путешествие. Лугун всячески дурачился, влез на бомсалинг и кричал оттуда, словом, был как сумасшедший. К нам скоро выехало навстречу несколько лодок, которые, однако, не решались пристать к борту – так легко поселить в диких подозрение! Но, наконец, приглашения их земляков, одетых в белые рубашки и вооруженных топорами, подействовали: они пристали к корме, и все сразу стало по-старому. После обоюдных подарков расстались мы с ними дружески и легли на север.

Группа Намолук лежит в 33 милях на NW от Лугунора. Идя от севера к островам Мортлока, миновали мы ее не более как в 12 милях, – доказательство тому, как легко пройти мимо таких островов, не заметив их.

Отсюда возвратились мы в широту 6°10′, чтобы продолжать поиски острова Квироса. Исследование наше доказало, что остров этот в широте 6°10′ между долготами 205° и 211° не существует. Определив, где его нет, оставалось еще решить, где он есть, ибо не было никакого сомнения, что Квирос около этих мест точно видел высокую землю. Вопрос этот решился для нас на следующий день, после осмотра высокого острова Хоголе, описанного капитаном Дюперре. Сходство положения этого острова с описанием, хотя и весьма неполным, земли, открытой испанским мореплавателем, убедило меня в тождестве этих двух земель, как объяснено подробно в географическом отделении путешествия.

Я правил на этот остров, чтобы узнать от жителей настоящее его название, которого капитан Дюперре не сообщает. По рассказам лугунорцев, полагал я, что это их Руг.

На рассвете 2 февраля увидели мы к северу высокую землю. В средине возвышалась острая гора, а вправо и влево лежали низменные островки. Подойдя ближе, увидели мы, что острова эти составляют часть преопасного рифа, удаленного от высокого острова на большое расстояние. Вскоре вышли к нам навстречу две лодки, во всем подобные лугунорским, но чище отделанные и выкрашенные красной краской с черными полосами. В парусах была та только разница, что эти имели род гитова, которым нижний реек ставился почти вертикально, и парус вверху несколько сжимался, когда они шли на фордевинд. Иначе треугольный их парус почти не стоит. Мы легли в дрейф, а они, убрав паруса, сажен сто на ветре от шлюпа долго мешкали и переговаривались, как бы советуясь, что делать. Наконец, подняли паруса и спустились к нам. Показывая разные железные вещи, склонили мы одну лодку взяться за выпущенную веревку, которая, однако, скоро опять была брошена. Они так робели, что, покуда одни гребли вперед, другие табанили назад, чтобы удерживать лодку. Одна посмелее других, наконец, решительно за нас закрепилась. Несколько брошенных им ножей и ножниц доставили нам в возврат немного рыбы и кокосовых орехов. Взойти на судно, по-видимому, ничто не могло бы их склонить, но вид топора по обыкновению победил страх. Старый «шамоль» (здесь решительно все так выговаривали это слово) Сеитип бросился в воду и взошел бодро по штормтрапу, хотя был колченог. Рубашка и топор достаточно его наградили за смелость. Он решился даже сойти вниз, поручив свои драгоценности на сохранение матросу; великое его всему удивление доказало, что он еще в первый раз ступил на судно; однако частое повторение «шамоль» «ами» было знаком, что они не забыли еще сношений с «Ла Кокиль». Сеитип скоро возвратился на свою лодку прежним путем, то есть вплавь. Начальник другой лодки, завидуя его благополучию, хотел присвоить себе рубашку и зеркало, и это вызвало бы, может быть, ссору, если бы я не объяснил другому, что он то же получит, если взойдет на судно, на что он тотчас решился. Шёп пробыл у нас еще меньше первого, спеша в лодку со своим сокровищем, покуда мы еще не раскаялись в излишней щедрости своей. Передав нам еще несколько рыб и кокосов, они нас оставили, взяв путь к острову.

Островитяне эти чертами лица несколько отличались от лугунорцев. У них губы не так толсты, нос прямее, волосы глаже. В одежде не было различия: такие же пончо, на голове пращи около чуба или по лбу. Тол был не у всех, но собиравшиеся к нам его повязывали. Язык их, кажется, не совсем тот. Они не понимали слов лугунорских, которые мы им говорили; да и мы их не разумели, частью, может быть, оттого, что они говорили очень скоро.

Но что было для меня важнее, я убедился в справедливости моей догадки, что остров этот действительно Руг или Туг. Названия Хоголе ни здесь, ни в других местах, где мы расспрашивали, никто не понимал.

Отсюда продолжали мы идти к северу, чтобы осмотреть остров, положенный на картах под названием Аноним, хотя он обитаем и должен был иметь какое-нибудь название. Мы увидели его 4 февраля. Это была маленькая группа, состоящая из трех или четырех островков, от которой к N видны были с мачт еще несколько островков. На берегу было много людей; из них одни делали нам разные знаки, другие между тем перетащили через риф две лодки и пустились вслед за нами; вскоре встретили нас еще 4 лодки. Мы правили так, чтобы обойти эту группу с запада как можно ближе, но когда уже хотели приводить к северу, увидели в направлении рифа ряд банок, отличавшихся зеленоватым цветом воды, которые сочтено было нужным промерить, прежде нежели пускаться в них.

Покуда шлюпка занята была этой работой, мы толковали с островитянами, которые сначала очень смело пристали к корме и двое по первому приглашению взошли на судно, однако казались беспокойными и недоверчивыми и неохотно удалялись от гакаборта,[401]401
  Гакаборт – задняя кормовая часть борта.


[Закрыть] как мы ни старались успокоить их, наделяя подарками, за которые получили от них несколько рыб. Нам нужно было повернуть, чтобы не слишком удалиться от шлюпки; бывшие в лодках, воображая, конечно, что мы увозим их земляков, подняли ужасный крик, и как я ни старался объяснить, что мы только хотим подойти к их острову ближе, однако они бросились в воду и уплыли к своим лодкам. После того держались они во все время под парусами в некотором отдалении. Я успел узнать от них, что больший из лежащих пред нами островов называется Писерарр (Пизарас у Шамиссо).

В следующее утро (5 февраля), пройдя промеренным каналом, нашли мы на расстоянии 12 миль ровную глубину от 20 до 23 сажен и имели тогда видимые прежде к северу островки (Уналик, Аматидё, Пилипаль и Оноун) на восток, а к NW еще два (Магыр и Магырарик), видимые только с салинга. Эти три группы соединялись между собой рифом, в некоторых местах омываемым бурунами, в других приметным только по зеленоватому цвету воды. Мы увидели себя в обширной лагуне, простиравшейся от севера к югу по крайней мере на 25 миль, по параллели же неизвестно насколько, у которой помянутые островки и рифы составляли восточный край.

И здесь мы были встречены несколькими лодками. Островитяне показали себя гораздо доверчивее вчерашних, несколько человек тотчас взошли на судно, и между ними один весьма солидный, пожилой шамоль Рекейль. Все требовали ножей, которые называли по-английски «найф», но более «лайф». Один Рекейль не был докучлив, да, правду сказать, и не имел надобности им быть, потому что и без того был осыпан подарками. Посетители эти явно показали себя близкими соседями Гуахана: над гвоздями смеялись, безделицы ставили в ничто и хотели одних только «лайф». За маленькую связку веревок требовали нож и издевались надо мной, когда я хотел его дать только за пять связок. Вообще были они веселы, любезны, охотно и с толком отвечали на географические наши вопросы и тем только были недовольны, что мы, спеша засветло выбраться из лагуны, не так долго с ними оставались, как они того желали. Одна лодка долго держалась за нами; мы забавлялись проворством, с каким они ей управляли, а они, как можно поверить, в накладе не остались. В 4 часа вышли мы на южную сторону лагуны. Пролавировав ночь, чтобы не потерять своего места, легли мы на рассвете 6 числа под всеми парусами к северу и в 9 часу пришли опять на глубину 23 сажен. Течение настолько увлекло нас к западу, что ни одного из виденных накануне островов теперь в виду не было. Мы продолжали идти до полудня все по той же глубине, встречая по временам небольшие банки, от которых без труда уклонялись. Остров Магыр тогда только стал означаться на горизонте к NO, и в то же время показался ряд отмелей, покрывавших весь горизонт от NO до SW. Пройдя некоторое расстояние параллельно им в этом направлении, увидели мы, что они простираются грядой к открывшемуся впереди острову (Оноун), который, по-видимому, составлял западный угол этой обширной лагуны. Опасаясь запутаться в подветренном углу ее так, что и выход отыскать будет трудно, привели мы к SO, чтобы этим путем выйти обратно на южную сторону, но скоро увидели и в этом направлении буруны, простиравшиеся с несколькими промежутками к тому же острову. Мы их скоро обогнули бы, если бы в самую критическую минуту не случилось повреждение в оснастке, замедлившее движения наши так, что вечер наступил прежде, нежели мы успели высвободиться из рифов и банок, и нам осталось только, отойдя на средину, стать на якорь. Если бы NO ветер стал крепче, как это иногда случается, то положение наше могло бы быть плохое; однако ночь прошла благополучно, только что судно имело трудную качку, а едва стало брезжить 7 февраля, как мы вступили под паруса и легли к NNW. Я не воображал, чтобы нам этим путем можно было выйти в море, по причине встреченных вчера банок, и потому весьма изумился, когда в половине 8-го часа не достали дна на 40 саженях. Поворотив к SO, пришли мы опять на 23 сажени и впереди увидели непрерывную гряду мелководий, простиравшуюся от SW к NO, конечно, ту самую, которую видели прежде. Определив таким образом с этой стороны границу большой банки, легли мы по внешнюю ее сторону к острову Оноун. В 4-м часу мы были вплотную к нему и скоро увидели на берегу многочисленную толпу островитян; большая часть сидела в кучке, смотря на нас; некоторые бродили взад и вперед, между ними женщины отличались передниками ярких цветов, висевшими ниже колен, другие трудились спускать на воду лодки, множество которых было вытащено на берег вдавшейся к востоку заводи, где не было большого прибоя. Вечернее солнце ударяло прямо на эту группу, которая в трубы, как в камер-обскуре, представляла прелестную картину.

Вскоре догнали нас 4 или 5 лодок, во всем подобных прежде нами виденным. Сначала только дикие крики приглашения; наконец один шамоль (Суккизём), отличавшийся несколько от других чертами лица, удивил нас вопросом: «Fragatta Ingles?» [корабль английский?]. Мы отвечали: «Fragatta Russiana» [корабль русский], и он повторил слова наши, как бы понимая их значение. Когда он взошел по шторм-трапу на судно, мы встретили его испанским приветствием: «Buenas dias» [добрый день]. Он отвечал: «Si Seniod» (Sennor) [да, господин], тотчас рассказал нам, что он с острова Сотоана (Сатуаля), приехал сюда торговать; что он бывал уже на Уале (Гуахане), и в доказательство просил cuchillas (ножей); на вопрос мой, знает ли он дона Луиса Торреса, вскричал он радостно: «Luis! Mariales! Si Sennor!» [Луис! Марианы! Да, господин!] Вслед за тем попросил come (есть). Ему подали пирожного, которое он с жадностью глотал, повторяя: «Pal (pan), come, Mariales» (Marianes). Суккизём имел много последователей, палуба наша некоторое время была полна посетителей, которые показали себя столь же любезными и добрыми, однако гораздо более просвещенными, чем прежние приятели: за каждую безделицу хотели иметь «лайф» или, по самой малой мере, железную удочку; на гвозди и смотреть не хотели. Все, не исключая и просвещенного Суккизёма, весьма расположены были просить и получать ножи, удочки и все возможное, не давая взамен совсем ничего. Все они были выпачканы известным желтым порошком; некоторые, входя к нам, подвязывали свой тол, но большая часть оставалась совсем без всего или только подпоясавшись толом. После захода солнца все разъехались.

Нам нужно было продержаться тут до следующего дня, чтобы определить широту острова. С рассветом (8 февраля) жители стали к нам опять выезжать, хотя течение отнесло нас миль на шесть от острова, и к 6 часам собралось около нас до 20 лодок, в которых было по меньшей мере до 100 человек народа. Они навезли нам столько рыбы, главным образом летучей, что ее хватило на всю команду. Кроме нее, много и других рыб, между которыми натуралисты нашли и новые, всего до 13 видов таких, каких не имели прежде. И в этом случае показали себя островитяне преискусными торгашами. Сначала требовали «лайф» за одну рыбу. Однако мы на этот раз также умерили свое великодушие и порядочно с ними торговались. Установилась следующая цена: за 5 рыб удочка, а если к ним связка веревок, то – нож. Мы не ложились в дрейф, но продолжали лавировать под всеми парусами, чтобы к полудню сколько-нибудь приблизиться к острову. Это, однако, не прерывало торговли. Островитяне, с удивительными проворством и ловкостью объезжая друг друга, поодиночке прицеплялись к корме и производили мену. Крик и шум были соразмерны нетерпению каждого опередить других. Искусство, с каким они управляли своими лодками, такого же удивления заслуживало, как и вообще проворство, ловкость и живость этого народа. Мы нашли его точно таким, каким должен быть первый в мире мореходствующий народ.

Около полудня мы легли в дрейф. Внезапно остановившийся ход шлюпа произвел сумятицу между лодками, следовавшими под парусами за нами: несколько мачт и рей было переломано, но кутерьма дошла до высшей степени, когда мы спустили шторм-трап: всякий хотел быть первым у нас. Кто бежит, перескакивая с лодки на лодку, кто бросается в море, чтобы опередить других вплавь; шум, крик, толкотня, треск лодок могли бы заставить подумать, что они берут нас на абордаж. Если бы дать волю, то, конечно, все судно заполнилось бы гостями; но я приглашал только одного весьма старого шамоля, от которого надеялся получить полезные сведения. Он был так слаб, что только с чужой помощью мог взойти по трапу. Покуда он висел внизу, я не шутя боялся, что его утопят другие, хотевшие непременно быть у нас и которых пришлось силой отрывать от трапа. В надежде моей я обманулся: почтенный старик был так робок и бестолков, что я после многих усилий мог только узнать, что его зовут Мелизе. Вслед за ним явился Суккизём, который был гораздо толковее и совсем не застенчив, он сел с нами за обед и, управясь с большим аппетитом с тарелкой гороху, отправился, получив топор и другие вещи. Между тем лодки одна за другой нас оставили, и мы пошли к югу.

Вся эта группа, как мы узнали при вторичном посещении Каролинского архипелага осенью этого года, называется природными жителями Намонуито. Как начало, как остов будущей многочисленной группы островов или одного обширного острова место это заслуживает особенного внимания. Оно изображает вид всех коралловых островов вначале. По причине ли позднейшего происхождения или, может быть, от большей обширности оно от прочих отстало и не образует еще целого, сомкнутого круга островов и рифов; но все данные к тому имеются. Дно будущей лагуны (которое Шамиссо называет плотиной) с равномерной глубиной около 23 сажен и рассеянными по нему мелководными банками существует. На наветренном краю этой плотины есть уже несколько островов, соединенных рифом, но, кажется, покуда еще не сплошным. На противоположном конце образовался также остров. С обоих концов простираются на небольшое расстояние по краю плотины рифы; остальное пространство занято подводными банками, которые теперь разделены большими еще промежутками. Если справедлива наиболее принятая гипотеза, что бесчисленные миллионы микроскопических животных работают над возвышением краев таких плотин, покуда они, достигнув поверхности, образуют непрерывную цепь островов и рифов, то группа Намонуито может послужить со временем – быть может, через тысячелетия – мерой успеха работ этих и будет в таком случае одной из обширнейших, имея до 45 миль длины от востока к западу. Она лежит между широтами 8°33′ и 9° и долготами 209°29′ и 210°13′.

По известиям Шамиссо, дон Луис Торрес нашел в широте 8°20′ и долготе 211° 24-саженную банку, по которой плавал три дня подряд. Поиски ее были теперь моей целью, и потому, достигнув означенной широты, спустились мы на запад. Мы преследовали эту параллель до долготы 212°, часто бросая лот и не доставая дна на 50 саженях и больше. Впоследствии узнали мы от жителей острова Оноун, что банка эта им известна под именем Манняйже. Мы тогда искали ее восточнее нынешнего, но со столь же малым успехом, из чего заключаю, что она лежит не западнее 210°. Отыскание и исследование этой банки было бы также весьма важно, поскольку и она может быть основанием рождающегося острова.

Продолжая плавание к западу, отыскали мы на другой день (10 февраля) островки Пыгелла и Фаиеу, также виденные доном Луисом Торресом и называемые им Пигуелао и Фальао. Первый из них был уже виден капитаном Дюперре. Оба они весьма малы, не более 150 сажен в длину, почти на уровне воды, окружены рифом, который у последнего образует бухту, и оба необитаемы. Остров Пыгелла покрыт густым кустарником, над которым возвышается до полусотни кокосовых пальм; на Фаиеу – высокий лес, в котором есть, кажется, и хлебные деревья, но кокосовых мы вовсе не заметили.

Дон Луис Торрес видел между этими двумя островами банку, называемую жителями Ораитилипу, подобную первой, но меньшую и имеющую только 12 сажен глубины. Мы с большим вниманием искали ее на переходе этом, но без успеха, и потому должно думать, что она лежит в стороне от линии, соединяющей оба эти острова.

Отсюда я направил путь прямо к Марианским островам. Я с сожалением прерывал на время исследование Каролинского архипелага, но мне необходимо было остановиться на Гуахане по двум причинам: во-первых, по недостатку в сухарях и некоторых других необходимых предметах, который надеялся пополнить частью с острова, частью с английских и американских судов, останавливающихся тут обыкновенно в это время года; и, во-вторых, для повторения опытов над отвесом в таком месте, где, по наблюдениям капитана Фресинета, оказывалась большая аномалия силы тяжести.

Не встречая ничего достойного примечания, лежали мы к N и 14 числа в сумерки увидели прямо впереди курса остров Гуахан в расстоянии 30 миль. Мы всю ночь несли все паруса и на рассвете были в 10 милях к W от южной оконечности острова. Тихие ветры с сильными противными течениями заставили нас три дня лавировать до губы Сан-Луисде-Апра. Надеясь на точность плана капитана Фресинета, решился я идти прямо через банку Калалан. Проходя ее, не имели ни разу менее 7 сажен. На дне можно было видеть очень ясно каждый камень.

Лоцманский флаг при пушке был поднят давно; войдя в губу, повторили мы сигнал; но не только не видели лоцмана, но если бы не шхуна, стоявшая на якоре во внутренней гавани под флагом, то могли бы подумать, что пришли в место, опустошенное чумой: ни в какой стороне не замечалось ни малейшего признака жизни; ни на одной из крепостей Сант-Яго и Санта-Крус флагов не было; мертвая тишина кругом, – какая противоположность с живой деятельностью на островах, которые недавно оставили! Сравнение это рождало тысячи мыслей… Мы не имели времени следить за ними, обязанные лавировать в узком месте. В 9 часов положили мы якорь перед входом во внутреннюю гавань.

Вслед за тем отправил я офицера проведать на шхуне, на крепости или на берегу, есть ли тут живой человек, можно ли найти лоцмана для входа во внутреннюю гавань, лошадь, чтобы съездить в Аганью, столицу Гуахана, и пр. Он воротился, не будучи в состоянии добиться никакого толку: в крепости Санта-Крус был один только старый мулат. На шхуне – несколько матросов, а в деревеньке в NO углу губы – полудикий народ. Я, между тем, нашел уже случай сообщиться с губернатором. Нас посетил один из множества беглецов с английских кораблей, ныне скитающихся по острову. От него узнал я, что губернатором теперь тот Мединилья, гостеприимство которого прославили Головнин, Коцебу, Шамиссо и Фресинет, и, следовательно, старый мой знакомый. Ничто не могло для меня быть приятнее, и я поспешил написать ему письмо, которым, извещая о прибытии, о цели нашего путешествия и прочее, просил позволения расположить на берегу обсерваторию, о снабжении шлюпа свежей провизией и прочее.

На следующее утро (18 февраля) рано явился сержант с письмом от губернатора, содержавшим учтивое предложение услуг и приглашение к себе в Аганью. В ответ просил я о присылке на другой день лошадей и мулов, чтобы я с офицерами мог засвидетельствовать ему мое почтение.

Введение шлюпа во внутреннюю гавань повлекло бы за собой много хлопот, и я решил оставить его на якорях на старом месте, ибо и тут в настоящее время года и с надежными якорными цепями опасности не предвиделось.

Осмотрев многие места залива, нашел я наиболее удобной для расположения обсерватории нашей ферму Суме, лежащую на берегу полуострова Ороте и принадлежащую второму губернатору Марианских островов майору Торресу. Между прочим заезжал я в крепость Санта-Крус, выстроенную на островке. Она имеет вид четырехугольника, шагов по 20 длины и ширины, и возвышена около 8 футов над водой. Мы нашли в ней гарнизона одного мулата и 4 пушки без станков; но если она и в полном вооружении, то хороший бриг заставит ее замолчать одним залпом. Всего же страннее то, что так как назначение ее защищать рейд, то амбразуры ее обращены только к N и W, со стороны же полуострова Ороте, откуда можно подойти к ней вброд даже в полную воду, оставлена она вовсе без защиты. Сегодня поднят на ней был на шесте флаг, однако не военный.