Текст книги "Магия успеха"

Исследования, направленные на изучение эмерика – массового гипноза и связанных с ним феноменов, привлекли внимание ОГПУ. Чекисты видели мир как огромную информационную систему, из которой посредством манипуляций с человеческой психикой можно черпать сведения самого тайного и интимного свойства. В результате при СПЕКО была создана секретная лаборатория, и судьбы Бар-ченко и Бокия, этих двух людей, одержимых верой в торжество изначальной мудрости, странным образом переплелись. До самой их смерти, – одного расстреляют в тридцать седьмом, другого на полгода позже.

– Значит, прочитали все-таки? – Бокий удивленно покачал головой, выпустив дым колечком, с уважением посмотрел на Барченко. – Прямое знание? Проводили сеанс?

– Да, пришлось связаться с ноосферой. – Тот кивнул, вытащил не очень-то свежий носовой платок и начал протирать очки. – Знаете, такие яркие, образы, до сих пор глаза болят.

Барченко был сильным «аномалом», впадая в транс, он мог напрямую контактировать с информационным полем Земли, правда, потом его мучили головные боли и тошнота. Однако на этот раз оно того стоило, он сумел прочитать загадочные идеограммы – дощечки с руническими знаками, которые нашли у странного, полупомешанного крестьянина, выступавшего на площадях с непонятными проповедями. Поначалу юродивого забрали в сумасшедший дом, затем он попал на Лубянку и уже здесь оказался в поле зрения Спецотдела.

– Вдаваться в подробности не буду. – Чуть заикаясь от волнения, Барченко в нетерпении потер ладони, на выпуклых скулах его выступили розовые пятна. – Постараюсь изложить канву. Речь идет о материке Арктида, находившемся на месте Северного Ледовитого океана. Именно там и располагалась загадочная Гиперборея, великое Полярное царство. Столица ее, Пола, что значит «покой», находилась непосредственно около точки географического полюса земли. Древние греки называли город Ортополисом, дословно – «город Вертикали», «город Земной Оси». Впрочем, Пола не представляла собой город в современном смысле этого слова. Это была единая система замков по берегам внутреннего моря Арктиды – Великого Вращающегося Озера. Цивилизация Гипербореи не являлась техногенной, в ее основе лежали психоментальные, то есть магические ресурсы общества, и подобное расположение метрополии создавало наиболее благоприятные возможности для глобальных магических операций. «Для странствия по глубинам необходим покой!» А максимум физического покоя планеты приходится на ее ось. Ось – Мировое Дерево – была неким сакральным символом Гипербореи. Об этом говорят и древние северные мифы, как тут не вспомнить скандинавских асов из страны Оз, то есть людей, обладающих могуществом богов, из города Оси. – Барченко замолчал, поймав крайне заинтересованный взгляд Бокия, торжествующе усмехнулся. – Однако это лишь форма, содержание в другом. Одним из главных занятий людей Оси было странничество по Мирам Вселенной. Это искусство передвижения «в обход материи» было делом опасным, многое зависело от стабильности потоков тонкой субстанции. Магия гиперборейцев позволила создать практически постоянный поток – Осевой Туннель, который начинался прямо над полюсом планеты и уходил в глубь космоса. В результате само вещество планеты в этом месте претерпело некоторые изменения. Воздух над полюсом оказался несколько уплотнен, он отличался матовым белым свечением (отсюда и другое название Арктиды – Страна Белых Вод!), водная стихия постепенно вытесняла земную. Потоки вод Мирового океана разделили Арктиду на четыре гигантских острова, и континент принял форму пространства, ограниченного крестом, заключенным в круг. Его геометрическим центром был гигантский водоворот в середине внутреннего моря, а над жерлом этой великой впадины располагался Храм Странствия по Мирам. Каменная громада Храма висела в воздухе, отбрасывая на воды Вращающегося Озера тень в виде креста. До наших дней дошел сакральный символ, обозначающий принадлежность Ортополису, – это коловрат, или свастика. Храм Странствий являлся четырехмерным телом; всем, кто не обладал высшим посвящением, внутреннее пространство его казалось лабиринтом бесконечной сложности: четыре жезла там можно было поставить перпендикулярно друг другу, и они образовывали правильный восьмиконечный крест…

– М-да, – Бокий потер высокий, хорошей формы лоб, вздохнув, принялся скручивать очередную папироску, – как-то уж это… Одним словом, Александр Васильевич, верится с трудом., – Он относился к собеседнику с нескрываемой симпатией, – заслуженный ученый, проверенный «аномал», известный оккультист. Но чтобы какие-то там парящие замки над водяными воронками, нет, это уж слишком!

– Я, Глеб Иванович, приветствую ваш скепсис, может, именно он и является движущей силой познания. – Барченко снял очки, задумчиво сунул в рот дужку. – Только вот не Ульянов ли этот ваш говорит, что факты – вещь упрямая? Я два года, как вам известно, прожил на севере и могу с уверенностью сказать, что и культура и традиции саамов проникнуты непостижимой, тонкой психической энергией, несут на себе отпечаток тайны и высшей магической отмеченности, сама природа вокруг загадочна и неподвластна формальной логике. Сколько, к примеру, мы ни просили местных рыбаков отвезти нас на заповедный шаманский остров Роговый, что в Ловозере, те отказывались наотрез, а когда наконец нашелся охотник, сын православного священника, поднялся сильный ветер и экспедиция не состоялась. Однако нам все же удалось высадиться на южной оконечности озера, и что же? В одном из ущелий мы обнаружили огромный сеид – священный камень, а рядом с ним желто-белую колонну в виде гигантской свечи, от вида которых в наши сердца вселился непонятный, не постижимый разумом ужас. Наступила внезапная слабость, у многих начались галлюцинации, так что пришлось срочно уходить, – напряженность полей тонких энергий оказалась невыносимой для нашей психики.

Вспоминая события пятилетней давности, Барченко замолчал, от его былой восторженности не осталось и следа, только судорожно билась жилка на виске да катались желваки на побледневших скулах.

Действительно, тогда, на берегах лапландских озер, в частности Сейдозера, он обнаружил множество непонятных психофизических явлений. Наблюдались странные свечения, геомагнитные аномалии, у каменных ритуальных пирамид – менгиров – астрофизик Кондиайн с изумлением обнанужил несоблюдение законов гравитации: вес человека там был величиной непостоянной. Однако главное, что вызывало множество вопросов, был феномен мереченья. Это специфическое состояние, похожее на Кассовый гипноз, чаще проявлялось при шаманских обрядах, однако могло возникнуть и спонтанно. Людей неудержимо тянуло на север, к Полярной звезде, они начинали повторять движения друг друга, безоговорочно выполняли любые команды, запевали на незнакомых им языках. Некоторые могли предсказывать будущее, отыскивать спрятанные предметы, человеку, находящемуся в состоянии эмерика, холодное оружие не причиняло вреда. Создавалось впечатление, что люди – это лишь марионетки, нити от которых находятся в чьих-то невидимых могучих руках.

– Я читал ваш отчет, Александр Васильевич, и на память вообще не жалуюсь. – Бокий чуть заметно улыбнулся, он не прерывал собеседника из вежливости. – Скажите, вы выяснили личность этого полоумного?

На него, человека, склонного к мистике, привыкшего мыслить широко и абстрактно, рассказ о Гиперборее произвел большое впечатление, однако, будучи хорошим психологом и профессиональным контрразведчиком, он никогда не выказывал своих эмоций.

– Некто Круглов Михаил, крестьянин из поселка Юрьевец Костромской губернии. – Барченко зачем-то понизил голос до полушепота. – На самом же деле он волхв белого круга, один из последних хранителей Северной Традиции. За тысячелетия до Рождества Христова на русской земле существовали два уровня посвящения. Первый – это то, что мы называем язычеством, суть учение о двенадцати ипостасях, или силах, в которых проявляется Единый. Каждый из этой дюжины богов имел своих служителей, волхвов низшего посвящения. Они назывались кудесниками, потому что знаками их звания были кудесы – бубны о двенадцати бубенцах, символизирующие круг перерождений, проявлений Единого. Волхвы же высшего посвящения – веды – имели особые посохи, как символ вечного пути навстречу Единому, и постигали Божьи откровения во всей полноте учения о Триглаве, то есть о триединстве всего сущего. К таковым и относится Михаил Круглов, смысл его пришествия – в готовности приоткрыть завесу тайны, ибо время пришло.

– Весьма интересно, весьма. Однако, Александр Васильевич, время. Вы куда сейчас, на Скоблищенский? – Заметив утвердительный кивок, начальник спецотдела снял трубку, негромкий голос его зазвучал властно и отрывисто: – Это Бокий. Машину на выезд.

Он поднялся из-за массивного стола, коротко кивнул Барченко:

– Сегодня уже не увидимся, через четверть часа у меня коллегия ОГПУ. Из Круглова этого выжмите все соки, на днях жду вас с подробным докладом. До свидания.

Руки он никому не подавал.

– До свидания. – Барченко кивнул в ответ и длинным лубянским коридором пошел на выход, у подъезда его уже ждал открытый «паккард» Бокия. Путь Александра Васильевича лежал к засекреченному объекту ОГПУ, где была оборудована «черная комната» – специальная лаборатория для исследования способностей «аномалов».

– Скоблищенский. – Он уселся на переднее сиденье, откинулся на спинку, посмотрел на часы. – Особо не гоните, время есть.

– Слушаюсь. – Шофер включил скорость, отпустив сцепление, прибавил газу, и «паккард», шурша покрышками, покатил по московским улицам.

Вокруг кипела жизнь большого, шумного города. Под колесный лязг светились изнутри трамваи, орали галки на Кремлевской стене, трудяга пароходик тащился по Москве-реке, дымил по-черному, разводил волну. В сквере у Большого театра, там, где радужно переливалась разноцветная струя, билась и гудела разномастная толпа, юркие таксомоторы брызгали лучами фар, резко, по-звериному ревели клаксонами, мальчишки-газетчики выкрикивали несусветную чушь, а в вышине, в синем вечернем небе, прожектора высвечивали транспарант: «Ты подписался на рабочий кредит?» Если кто и подписался, то явно не скучающие личности в длинных пиджаках, мятых брюках колоколом и широких, словно конские копыта, башмаках, которые, размахивая тросточками, бродили вдоль пылающих витрин, разглядывая товары и встречных женщин. На них бросали косые взгляды молодые, стриженные под полубокс люди с быстрыми глазами и умелыми, ловкими пальцами, чьи беспокойные ноги в ботинках на резиновом ходу двигались легко и бесшумно. Проститутки в ожидании работы томились на боевых постах, привычно зазывали клиентов, покручивали доступными, в модных шелковых шароварах задами. Воздух наполняли рев моторов, ржание лошадей, запах пота, «Шипра» и туалетной воды «Пролетарка», дым от папирос «Авангард», громкий мат, свист милиционеров и призывно-чувственные звуки танго, доносящиеся из дверей ресторанов. Эх, Москва златоглавая…

– Возвращайтесь, меня не ждите. – У дома номер один по Скоблищенскому переулку Барченко вышел из машины, нырнув в подъезд, показал пропуск часовому и направился в самый конец коридора к массивной двери с номером «23». Уверенно, по-хозяйски позвонил, нетерпеливо взялся за бронзовую ручку, однако ему никто не открыл. «Черт знает что, оглох он там, что ли?» Вытащив ключ, Барченко отпер тугой, звонко щелкнувший замок, рывком распахнул дверь и, оказавшись внутри, замер, удивленно уставившись на дежурного из ГПУ. Тот, скорчившись, лежал на столе, на губах его блуждала идиотская улыбка, по подбородку тянулись вязкие, обильные слюни. Рядом на кожаном диване, закинув ногу на ногу, удобно устроился Людвиг фон Третнофф, он курил массивную царьградскую трубку с резным янтарным чубуком и задумчиво разглядывал что-то сквозь решетки окна.

– Рад вас видеть, почтеннейший Александр Васильевич. – Почувствовав на себе взгляд Барченко, он легко поднялся, учтиво протянул холеную, с большим сапфировым перстнем руку, оскалил в улыбке мелкие, наверное, острые зубы. – Все ли у вас в порядке? А то я уж заждался.

Стройный, невысокого роста, он двигался с изяществом голодной ласки, готовой в любой момент вцепиться в горло.

– У меня-то все в порядке, а вот у вас тут что творится? – Барченко подошел к лежащему чекисту, взявшись за пульс, удрученно покачал головой. – Господи, почти что труп. Чем он вам помешал?

– Ах, любезный Александр Васильевич, вечно вы пытаетесь на все найти ответ. Есть вещи иррациональные, не подвластные формальной логике. – Едко усмехнувшись, фон Третнофф опустился на нагретое место, трубкой нарисовал в воздухе замысловатую фигуру. – Скучно было. Да потом этот мерзавец все бубнил: «Не курите, не курите, здесь не положено». – Он вдруг зашелся противным, хлюпающим смешком. – Вот я и положил. Пускай отдохнет, потом реанимируем.

– Удивляюсь я вам, Людвиг, откуда такая страсть к разрушению? – Барченко снял кожаный картуз, бросил на кресло. – Не любите вы людей.

– Ах, любезный Александр Васильевич, Александр Васильевич! Лет двадцать уж вас знаю, а вы все такой же неисправимый идеалист! – Фон Третнофф перестал смеяться, в глазах его зажегся яркий, сатанинский огонь. – Оглянитесь вокруг, посмотрите, в каком мире мы живем. Все покрыто мраком непроницаемого невежества. Сила – это все. Права не существует, все находится в хаосе нравов, обычаев, законов, оставшихся еще со времен Римской империи. Между слабыми и сильными нет даже борьбы, есть только уничтожение первых. Существует лишь ненавистное, незаконное неравенство между господами и служителями, победителями и побежденными. Это фиктивное право животной, грубой, слепой силы – право, которое не что иное, как несправедливость, – будет существовать до тех пор, пока не появится истинное право, основанное на разуме. Одним словом, я за все, что разрушает этот поганый. мир, созданный богом зла, мрака, суеверия, богом, преследующим человечество, богом, которого незаконно воспевают в Библии. Истинный творец – это Сатана, и единственное, что привлекает меня в большевиках, – они отродья дьявола.

Он вновь разразился своим мерзким, булькающим смехом, поперхнулся табачным дымом, визгливо закашлялся.

– Я, дорогой коллега, читал ваш труд о влиянии вселенских ритмов на судьбы человечества. Проникновенно написано, со знанием дела, с душой. Только, может быть, разумнее плюнуть и на солнце, и на зодиак, и на туманность Андромеды и вибрировать в унисон с тем, кто реально правит нашим миром? Не угодно ли вам узнать, отчего мое восьмилетнее чадо весьма хорошо собой и уже говорит на трех языках, а ваш покорный слуга, хоть и разменял шестой десяток, бодр, свеж и не чуждается женского общества? Кстати, мои шер, на Елоховской, у рынка, открылся чудесный бордель, там такие бутоны, чуть старше моей девочки. Не захаживали случаем? Нет? Так, может, прямо сейчас исправим это упущение? Черта ли собачьего нам играть в угадайку в этом черном склепе? Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus[13]13
  Возвеселимся же, пока молоды (лит.).


[Закрыть], ну же, коллега! Via sacra – Wein, Weib und Gesang[14]14
  Святой путь – вино, женщины, песни (лат., нем.).


[Закрыть].

Фон Третнофф гримасничал, кривлялся, вел себя словно дешевый паяц, однако Барченко явственно ощущал его преступную, бьющую через край железную волю.

– Не стоит беспокоиться, Людвиг, мне нравятся зрелые женщины. – Он брезгливо скривился, выудив из кармана платок, промокнул вспотевший лоб. – Будите дежурного и по домам, толку сегодня все равно не будет.

– Как скажете, коллега. – Поднявшись, фон Третнофф облачился в длинное, мешковатое пальто, надел странную, с высокой тульей шляпу и, выбив трубку прямо на стол, неторопливо пошел к дверям. По пути он задержался возле спящего чекиста, с ухмылочкой похлопал его по плечу: – Вставай, труба зовет, – и уже на пороге подмигнул Барченко: – Оревуар, дрожайший коллега. Гекам Адонай!

В нелепом своем наряде он напоминал злобного средневекового чернокнижника. Барченко промолчал. Ему ли, посвященному розенкрейцеровской степени, не знать, что «гекам Адонай» – «месть Адонаю» – девиз тридцатого масонского звания? Да, этот мир несовершенен и несправедлив. Да, Адонай – это бог мрака, зла, суеверий, заблуждений, постоянно преследующий человечество. Да, он выгнал людей из рая, издевался над ними, предавал смерти, топил, сжигал, обрекал на произвол диких зверей. Сказать тут нечего…

– Смело мы в бой пойдем. – Дежурный заворочался, непроизвольно лапнул кобуру и принялся подыматься. – Как родная меня мать провожала… На дорогу сухих корок собирала…

Слюна с уголков его рта тянулась на застиранную белую косоворотку.

«Здравствуйте, Дорогой друг!»

«Слушаю вас с напряженным вниманием, Аналитик…»

«Вначале позволю себе небольшую историческую справку. Отто Людвиг фон Третнофф происходит из семьи разорившихся немецких аристократов, приехавших в Россию в восемнадцатом веке в поисках лучшей доли. Родился ориентировочно в период между 1855 и 1860 годами, закончил Петербургский университет и где-то к 1900 году получил звание приват-доцента. Специализировался на естественных дисциплинах. Увлекался палладиз-мом, культом Люцифера, был вхож в масонские ложи, а с 1908 года посещал эзотерический кружок доктора Барченко. В 1914 году он женился на баронессе Эмме фон Штерн, в жилах которой текла кровь Гогенцоллернов, в 1916 году супруга его умерла при родах, оставив дочь Хильду и огромное состояние. После революции фон Третнофф примкнул к большевикам, с середины двадцатых работал в лаборатории нейроэнергетики под руководством все того же доктора Барченко, с начала тридцатых годов в компании экстрасенса Орландо и доцента Луни занимался организацией показательных судилищ на потребу великому кормчему. В то время в следственной практике существовали два направления – „физики“ и „химики“. Первые ломали подследственным ребра, вторые воздействовали наркотиками, психотропными средствами, в частности полями высокой частоты, а также прибегали к гипнотическому внушению. Руководство „химиками“ осуществляла дочь Дзержинского – Маргарита Тельце…»

«Яблочко от яблони…»

«Кстати, Сталин стараниями небезызвестного Гурджиева являлся посвященным высокого уровня, да и Феликс Эдмундович, с юношества будучи истовым католиком, тоже неплохо разбирался во всей этой оккультной кухне…»

«Весьма интересно, Аналитик. Но нельзя ли поближе к нашим баранам?..»

«Можно, конечно, хотя… Как вам понравится, например, следующее? Компьютерная программа поиска двойников определила, что на фотографии Отто Людвига фон Третноффа, сделанной в 1902 году, изображен основатель так называемой саксессной магии, известный оккультист и мистик Георгий Генрихович Грозен. Умерший… – вы крепко сидите на стуле? – совсем недавно, в девяностых годах!»

«В возрасте ста тридцати с чем-то лет? Столько не живут…»

«Тем не менее. Дорогой друг, тем не менее. Более того, Анастасия Павловна Шидловская скорее всего состоит с ним в самом близком родстве. Характерные лицевые признаки, знаете ли, и все такое прочее. В общем, девяностопроцентная вероятность!»

«Благодарю, Аналитик. Привет тонким мирам…»

ГЛАВА 20

Глянцевая поверхность воды, сверкавшая у подножия косогора, стремительно приближалась, и было в ее приближении нечто неописуемо страшное. Прохоров кувыркался через голову, словно подстреленный заяц, и никак не мог остановиться. Он скользил по сыпучему песку, хватался, обдирая в кровь ладони, за кусты, но все тщетно. Поверхность взорвалась фонтанами брызг, Сергей отчаянно закричал и… Ужас навалился душной, вязкой тяжестью, тренированные мышцы сделались беспомощными и непослушными, превратив его тело в намокшую тряпичную куклу, мыслей не стало, кроме одной – это конец… конец… конец…

…И, как всегда бывает во сне, за секунду до окончательной гибели пришло осознание, что это не наяву. Облегчение, которое испытываешь в миг освобождения из-под власти кошмара, не сравнится ни с чем. Прохоров вынырнул на поверхность, прокашлялся, с трудом разомкнул слипшиеся ресницы…

И вдруг понял, что особенно-то ничего не переменилось. Его по-прежнему окружал плотный, непроницаемый мрак. «Такую мать! – Слегка запаниковав, он рывком сел. – Где я, что… ой, блин…» Рядом слышалось дыхание явно бодрствующего мужчины, и Прохоров осторожно протянул руку:

– Эй, кто здесь?

В ответ заворчали:

– Я что тебе, Сергей Иванович, девка, чтобы впотьмах лапать?.. – Было слышно, как Лысый смачно почесался, разминая пальцы, захрустел суставами. – Димон, ты живой?

После только что перечувствованного во сне звук знакомого голоса показался Сергею ангельской музыкой. Реальность, кажется, понемногу возвращалась на место. Но почему же все-таки здесь было так темно?..

– Во отходняк… Чего ж мы нажрались-то так? Чернил или спирта метилового?.. – отозвался откуда-то слева быкообразный. Он громко, протяжно зевнул, потом виртуозно выругался. – С добрым утром, тетя Хая!

– Вам посылка из Шанхая, – шмыгнул перебитым носом Толя Громов. Повозившись в темноте, он присел на корточки, пошарил рукой. – А это чьи мощи?..

– Отлезь, Палач!.. – Товарищ Сухов резко отстранился, в голосе его вибрировала тревога, показавшаяся Прохорову очень знакомой. – Мужики, что случилось-то, а? Никак влипли, бля, во что-то…

– Эй, красногвардеец! Ты ножонками не очень сучи. – Черный Буйвол был суров, чувствовалось, что настроение у него не очень. – А то вырву из жопы с корнем!

Голос был сиплый спросонья, и Прохоров сделал вывод, что в этом странноватом забытье, от которого они почему-то все проснулись одновременно, райский сад с гуриями явно не приснился ни одному.

– Так, все закрыли рты. – Лысый говорил вроде буднично и спокойно, но было в его тоне что-то такое, отчего сжимаются внутренности и холод расползается по позвоночнику. – Закрыли? А теперь быстренько начали перекличку. Так… так… хорошо. Теперь поползли в стороны до ближайшей стенки.

Вскоре «ситуяйция» слегка прояснилась. Шестеро бойцов-финалистов и при них Лысый с Димоном пребывали в квадратном помещении размером двадцать пять на двадцать пять шагов. Все – в чем мать родила. В углу обнаружилась параша – круглое, с футбольный мяч, отверстие в полу, – и, судя по вони, исходившей оттуда, нынешняя восьмерка узников была здесь не первой. Окон и дверей никто не нашел, зато одна стена оказалась затянута металлической мелкоячеистой сеткой. До потолка высоко, не дотянуться…

«Каменный мешок, да и только…» – мелькнуло у Прохорова.

– Гранд-отель «Европа», – фыркнул Лысый.

– Ашит блят, попали, – подал голос Лаврентий Палыч. От волнения у него прорезался сильный кавказский акцент. – Мамой клянусь, хули было ехать в эту Норвегию!

– Вот-вот, генацвале, – зашелся истеричным хохотом Квазимодо. – И небось одни извращенцы вокруг. Дрочи теперь жопу кактусом…

Тормоз снова превозмог всколыхнувшуюся панику и попробовал смотреть на вещи оптимистично. Для этого потребовалось усилие, но в комнате («Какая комната, камера…») в самом деле было тепло и сухо, под ногами пружинил толстый синтетический ковер. Какого он был цвета, не давала рассмотреть темнота, но почему-то казалось, что он все равно окажется непроглядно-черным, как ночь.

– Да, жаль, нету с нами гражданочек. – Быко-образный снова зевнул, начал ритмично раскачивать сетку, видимо подтягивался на пальцах. – Я бы ту длинноногую в гусарском ментике как раз разложил…

– Нашел красотку. Тоща больно. – Лысый безошибочно, видимо ориентируясь на запах, добрался до параши. Было слышно, как далеко внизу дробно зажурчала его струя. – Такую, если вдруг доведется, только раком… не то о кости порежешься. А вообще, – добавил он мечтательно, – хорошая баба должна быть в теле. Чтобы жопа как два арбуза…

– Да какие вам, на хрен, бабы! – Товарищ Сухов вскочил и двинулся через камеру, выставив впереди себя руки. Уперся в стену и принялся что было мочи колошматить ногами в каменный монолит. – Откройте, суки… Откройте, выпустите меня!

В его воплях слышался едва сдерживаемый животный ужас. Прохоров поймал себя на позыве присоединиться, но не поддался ему. «Неконструктивно», как говорил когда-то его первый сэнсэй…

– Эй, кто там поближе! – Лысый громко испустил ветры, удовлетворенно крякнул. – Заткните-ка ему пасть. А то визжит, как целка на хрену, слушать тошно.

Ближе всех оказался Толя Громов. Раздался звук удара. Товарищ Сухов умолк, с утробным звуком согнулся, грохнулся на колени. В воздухе густо запахло рвотой.

– Заставь дурака Богу молиться… – Черный Буйвол сплюнул сквозь зубы, основательно помянул Толину маму. – Ща ты у меня. Палач, всю блевотину лично уберешь, а то, бля…

Он пе договорил. Наверху в темноте что-то щелкнуло, и колодец наполнили громовые, ощутимо плотные звуки, – музыка была торжественной, преисполненной энергии и экспрессии, и вместе с тем таинственной и несколько зловещей.

– Вагнер!.. – застонал быкообразный. Он опять принялся терзать сетку, голос его сочился отвращением. – Только не это! Ой-еттать, летела бы ты, валькирия, на во-от такой хрен…

– Поберегись, братва. – Лысый громко высморкался, с чувством харкнул в темноту. – Ты, Димон, не потомок ли графа Толстого? Тот, говорят, тоже Вагнера не переносил…

Звуковая атака длилась часа четыре, а может, и больше: таланту великого немца краткость, к сожалению, сестрой не являлась. Затем музыка смолкла, и вот тут-то стена за решеткой расцвела буйством красок. Вся она оказалась экраном огромного проекционного телевизора. Почему ее прикрывали решеткой, выяснилось несколько позже.

– Ни хрена себе развлекуха! – вырвалось у Прохорова. Он спасался от Вагнера медитированием в позе лотоса, но долгожданная смена обстановки заставила его зажмуриться. Привыкая к внезапному освещению, начал потихоньку открывать глаза. – Ну и – интерьерчик, бля…

Это был даже не мешок, а огромный каменный колодец с мрачно поблескивающими гранитными стенами и зловещим, действительно черным ковром под ногами. Свод пещеры терялся где-то высоко в темноте.

Прохоров обвел помещение взглядом и усмехнулся: без окон, без дверей полна горница голых мудаков!.. Томились пленники кто как: Лысый невозмутимо дрых, слегка прихрапывая и дергая во сне левой рукой, быкообразный сосредоточенно отжимался на руках у облюбованной им решетки. Палач Скуратов-Бельский подозрительно улыбался, прикрыв глаза. Лаврентий Палыч кряхтел в углу у параши. Правоверный Квазимодо исступленно молился, волевым порядком определив направление на Мекку. Черный Буйвол тихонько напевал какую-то муру, а Товарищ Сухов, скорчившись, тихо дрожал. На него было жалко и страшновато смотреть.

Между тем на экране возникло некое подобие стадиона – прямоугольник поля, посыпанный золотым песочком. В центре – огромная плита из белого камня. По одну сторону – трибуны, заполненные людьми в звериных шкурах. Шум, выкрики, подражание волчьему вою, медвежьему реву, еще какому-то звериному рыку. Затем изображение стало крупней… и вот тут-то Прохорову стало по-настоящему страшно, а собственная судьба, так заботившая его минуту назад, показалась чем-то незначаще-мелким.

Он различил финалисток конкурса красоты с Ингусиком во главе. Обнаженные, со связанными за спиной руками, женщины стояли у подножия трибуны. Между бедер у них проходила тонкая, туго натянутая цепь, и пленницам приходилось подниматься на цыпочки, чтобы она не так резала тело. Камера дала крупный план: зареванная горничная в белых чулках… обезображенное от страха лицо девушки с веслом… искусанные в кровь губы Жени Корнецкой…

Прохоров прыжком вскочил на ноги, в бессиль-•ной злобе сжал кулаки:

– Хрена ли на жопе сидеть, надо что-то делать!

– Валяй, Сергей Иваныч, делай. – Лысый не отводил глаз от экрана, на его черепе весело играли разноцветные блики. – Для начала разбегись – и башкой об стену…

Он был прав, и Сергей сел, дрожа и чувствуя, как заломило затылок.

В это время на трибунах наступила мертвая тишина, и из самого нижнего ряда поднялся седобородый мужчина. Медвежья шкура на плечах плохо сочеталась с беспроводным микрофоном в руке. Вновь грянули аккорды доставшего всех Вагнера, потом раздалась лающая, отрывистая речь. Та, на которой, говорят, создавали когда-то великую поэзию. Прохоров по-немецки знал только «Гитлер капут», «хенде хох» и «руссиш швайн», но его знаний хватило для правильного вывода: «По-фашистски вещают…»

– Ну что там, Склифосовский? – Лысый глянул на Димона, неподвижно застывшего у самой решетки, и усмехнулся. – Не говорят, когда жрать-то дадут? Сейчас бы солененького… селедочки с лучком, картошечки, да под водку… на худой конец можно и пива…

Похоже, его совершенно не трогало, что он был заперт без штанов в каменной мышеловке.

– Поздравляю, мы на торжестве в честь Вотана, главы Валгаллы, отца, бля, павших. Нас ждут игрища с песнопениями и половецкими плясками, а также жертвоприношения… – Быкообразный нахмурился. Им явно могла быть уготована только роль жертв, а это ему определенно не улыбалось. Он послушал еще, – Либо нас из Норвегии как-то успели, либо… Эти, что в шкурах, называются берсерки… Скандинавия то есть. А оратор, по произношению, фразировке и артикуляции, коренной немец… с юга причем. А еще господа берсерки хотят поставить точку в давнем споре между асами и ванами…

– Ну Вотан, понятно, отец родной, Валгалла, дай Бог памяти, райский чертог, куда валькирии стаскивают павших героев, а вот что-что там про асов и ванов? – Выпятив нижнюю губу, Лысый гладил череп, продолжая задумчиво глядеть на экран, где собравшиеся, подскакивая с мест, потрясали обнаженными мечами и что-то громогласно скандировали. – Асы, кажется, команда Вотана, – видать, ваны круто на них наехали… Мужики, кто что понял?

Неожиданно отозвался Толя:

– У викингов боги делились на племена. – Громов подсел к Лысому поближе и застенчиво пояснил: – Мне, как сюда ехать, брателко старшой книжку дал почитать… – Лысый почуял нечто знакомое и весьма понимающе усмехнулся, а Толя продолжал: – Умный дядька написал, даже фамилия – Асов… Так вот, когда-то племена асов вели войну с народами ванов и получили зделей. И еще там написано, что ваны – это славяне.

– Ага, – кивнул Лысый. – От слова «Ваня».

– Вот нас и притащили сюда разбираться, – довершил Толик.

– Славяне, говоришь? – Лаврентий Палыч и Квазимодо сразу повеселели, в глазах их зажглись огоньки надежды.

На экране тем временем события разворачивались полным ходом. На поле вышли двое длинноволосых в шипованной коже и, яростно размахивая руками, принялись что-то вылаивать на два голоса.

– Дифирамбы поют какому-то конунгу. Сэнсэю, должно быть… – Быкообразный хмыкнул, прислушавшись внимательнее, губы его искривились в презрительной усмешке. – Бред какой-то. Кровью рыгали раны, враг лил красный плач, серп битвы тупил конунг в буре копий…