Текст книги "Перед изгнанием. 1887-1919"

Глава XVIII

Официальное объявление о нашей помолвке. – Угроза разрыва. – Вдовствующая императрица. – Приготовления жилья на Мойке. – Наша свадьба

Вскоре после приезда в Крым наша помолвка, наконец, была объявлена. Среди стекавшихся писем и телеграмм некоторые заставляли меня задуматься. Я не предполагал, что иные из моих друзей и подруг могли так сильно огорчиться моей женитьбой.

Ирина вскоре вновь отправилась с родителями за границу. Она рассчитывала остановиться в Париже, чтобы заняться своим приданым, прежде чем поехать с визитом к бабке, бывшей еще в Дании. Я должен был присоединиться к ней в Париже и сопровождать ее с матерью в Копенгаген, чтобы быть представленным вдовствующей императрице.

Приехав на Северный вокзал, я увидел на перроне графа Мордвинова. С изумлением узнал, что он был послан великим князем Александром, чтобы объявить мне о расторжении помолвки! Я даже не должен был пытаться увидеть Ирину или ее родителей. Напрасно я осыпал вопросами посланца великого князя; он сказал, что не может сказать ничего более.

Я остолбенел. Но я не позволю обходиться с собой, как с мальчишкой; меня не имели права приговорить, не выслушав. Решив защищаться и отстоять свое счастье, я немедленно отправился в отель, где остановились великий князь и великая княгиня, и поднялся прямо в их апартаменты, куда вошел без доклада. Свидание с родителями Ирины было неприятно и мне, и им. Тем не менее, я добился того, что они вернулись к прежнему решению, и получил их окончательное согласие на свадьбу. Гордый успехом, я отправился к Ирине, которая вновь уверила в своем неизменном решении выйти за меня, Я понял в конце концов, и не без грусти, что те, кто так дурно отозвался обо мне ее родителям, считались моими друзьями. Зная уже, что для многих объявление о моем браке было драмой, теперь я видел, что некоторые доходили до самых бесчестных средств, чтобы попытаться его разрушить. Между тем, откуда бы и под каким бы видом ни исходила такая привязанность, она меня озадачивала.

Я не скрываю, что, говоря эти вещи, рискую показаться тщеславным, что было бы смешно и мерзко. Но коли этот рассказ должен быть достоверным, я придерживаюсь некоторой объективности. Хотя и не соразмерное моим достоинствам влечение, которое я внушал людям, тем не менее факт, имевший тяжелые последствия для меня и других. Само собой разумеется, что эти успехи мне льстили и в свое время очень забавляли; пока не наскучила их чрезмерность. Устремляясь к другой судьбе, я вовсе не заботился о тех, кого оставлял позади… Но я не замедлил понять, что с любовью не шутят. Страдание, которому я невольно был причиной, но за которое, несмотря ни на что, не считал себя ответственным, более не оставляло меня безучастным. Мне казалось, что оно в некотором роде отяготило мою душу. Тем, кто меня любил и не получил взаимности, я хотел взамен сделать хотя бы что-то доброе, возместить то, чего я не мог дать, более ценным даром и подвигнуть их к дружбе.

* * *

Нам оставалось победить сопротивление вдовствующей императрицы, которая тоже была настроена против меня.

Ирина с матерью уже уехали в Данию. Несколько дней спустя я получил телеграмму, звавшую меня в Копенгаген.

С детства у меня не было случая приблизиться к вдовствующей императрице. Лишь в 1913 году я имел счастье быть представленным этой великой государыне, которая, несмотря на добровольный уход в тень, была, несомненно, одной из замечательнейших личностей нашего времени.

Принцесса Дагмара была дочерью короля Христиана IX и королевы датской Луизы. Ее черты были не столь правильны, как у сестры, английской королевы Александры, но она имела то непостижимое обаяние, которое передала своим детям и внукам. Несмотря на маленький рост, в ее манерах было столько величия, что там, куда она входила, не было видно никого, кроме нее. Когда она вышла за царя Александра III, Россия ее приняла, как свою. Примерная супруга и преданная мать, она посвящала кроме того значительную часть времени и сил благотворительности. По своему уму и политическому чутью играла также заметную роль в делах империи. Ожесточенный враг Германии, она использовала все свое влияние в пользу франко-русского сближения. Это мнение было очень распространено в России, где считали, что лишь тройной русско-французско-немецкий союз мог сохранить мир.

20 октября 1894 года Александр III умер в Ливадии сорока девяти лет. За шесть лет перед тем, во время крушения, подстроенного революционерами, он спас свою семью, удержав на плечах падающую крышу вагона-ресторана. Последствия этого напряжения, а главным образом, усталость от бесконечной борьбы с всегда угрожавшей революцией преждевременно истощили силы колосса. Став вдовой, иператрица Мария продолжала жить в Петербурге, в Аничковом дворце. Она проводила лето в Гатчине и часто гостила в Дании у своей семьи.

Император Николай II испытал в начале своего царствования счастливое влияние матери, но неприязнь, существовавшая между двумя императрицами, не замедлила разрушить эту гармонию. Болезненный мистицизм молодой государыни не мог согласоваться с прямой и уравновешенной натурой императрицы Марии. В 1915 году, видя тщетность своих предостережений, она покинула столицу и поселилась в Киеве. Оттуда она, бессильная, наблюдала крушение империи.

* * *

Зная о неприятных слухах на мой счет, вдовствующая императрица объявила, что желает меня видеть. Из всех внуков Ирина была любимой, и она хотела ей лишь счастья. Я знал, что наша судьба в ее руках.

Приехав в Копенгаген, я позвонил в Амальенбургский дворец, чтобы узнать время, в которое императрица сможет меня принять. Мне ответили, что ждут к завтраку. Проведенный в гостиную, где была императрица, я нашел там великую княгиню Ксению и ее дочь. Радость моя и Ирины при свидании должна была отразиться на наших лицах.

За завтраком я много раз перехватывал изучающий взгляд императрицы, остановленный на мне. Затем она пожелала беседовать со мной наедине. Пока я говорил, чувствовал, что она постепенно склоняется в нашу сторону. Наконец, она поднялась и сказала мне с добротой: «Не бойся ничего, я помогу вашему счастью».

* * *

Было решено, что наша свадьба состоится 22 февраля 1914 года у вдовствующей императрицы, в церкви Аничкова дворца.

Ввиду нашего будущего устройства мои родители освободили левую часть достроенного бельэтажа дома на Мойке. Я сделал туда отдельный вход и произвел необходимые изменения.

В вестибюль попадали по лестнице в несколько ступеней из белого мрамора, украшенной статуями. Справа находились парадные комнаты, выходившие на набережную. Это был сначала бальный зал с колоннами желтого мрамора, в глубине которого высокие аркады открывали зимний сад. Затем большая гостиная, обитая шелком цвета слоновой кости, украшенная живописью французской школы XVIII века. Мебель формы «лебединой шеи», белого дерева с золотом, покрытая тем же шелком, вышитым букетами цветов. Меблировка собственно гостиной была красного дерева, обитая материей веселого зеленого цвета, вышитой основным узором. Обои сапфирового цвета служили фоном гобеленам и полотнам голландцев. В столовой аметистового цвета, с большими витринами, освещавшимися вечером, находилась коллекция фарфора из Архангельского. Обшивка стен библиотеки была из карельской березы с росписью изумрудного цвета. Все потолки расписаны гризайлем, мраморная штукатурка великолепного исполнения. Ковры от Обюссона, произведения искусства, люстры и жирандоли из горного хрусталя дополняли убранство. Все было в стиле, царившем от Людовика XVI до Империи, который я всегда предпочитал.

Во дворе были часовня и наши собственные апартаменты: спальня и будуар Ирины выходили на юг, мозаичный бассейн и маленькая гардеробная стального цвета с витринами для драгоценностей Ирины.

Направо от вестибюля я устроил себе временное жилище на случай, когда буду один приезжать в Петербург. Колонны и занавес делили салон на две неравные части, меньшая из которых, слегка приподнятая, должна была служить мне спальней. Мебель была красного дерева, а живопись на холсте относилась к старинным полотнам. Рядом небольшая столовая, восьмиугольная, освещаемая через витраж. Двери были так хорошо замаскированы, что, когда они были закрыты, комната казалась не имеющей выхода. Одна из этих дверей открывалась на потайную лестницу, ведущую в подвал. Я хотел устроить в этой части подвала ренессансный салон. На половине высоты лестницы незаметная дверь выходила прямо во двор. Через нее, два года спустя, Распутин пытался убежать.

Работы едва закончились, как разразилась революция. Мы никогда не пользовались этим жильем, которому отдали столько стараний.

Великая княгиня Елизавета не должна была присутствовать на нашей свадьбе. Она считала, что присутствие духовной особы на столь светской церемонии неуместно. Но я отправился к ней в Москву несколькими днями раньше. Она приняла меня с обычной добротой и дала свое благословение.

Император приказал спросить у меня, как будущий родственник, что я желаю в качестве свадебного подарка. Мне думали предложить придворную службу, но я ответил, что Его Величество исполнит мои желания, если взамен предоставит привилегию присутствовать на театральных представлениях в императорской ложе. Когда ему передали мой ответ, Николай II рассмеялся и сказал, что исполнит мое желание. Мы были засыпаны подарками. Самые роскошные драгоценности соседствовали с простыми и трогательными дарами наших крестьян.

Свадебное платье Ирины было великолепно, из белого атласа, расшитое серебром, с длинным шлейфом. Диадема из горного хрусталя с бриллиантами, поддерживала кружевную вуаль, некогда принадлежавшую Марии-Антуанетте.

Вопрос о моем собственном костюме дал повод оживленным спорам. Я решительно возражал против обычного костюма, но мое предложение венчаться в пиджаке подняло бурю. Наконец, униформа знатных людей – черный редингот с шитыми золотом воротником и отворотами и панталоны из белого драпа – примирила всех.

Все члены династии, которые вступали в брак с особами некоролевской крови, должны были подписать отречение от престола. Довольно отдаленная от него Ирина тоже должна была, прежде чем выйти за меня, подчиниться этому правилу. Она это сделала, по-видимому, без малейшего огорчения.

В день свадьбы карета, запряженная четверкой белых лошадей, отправилась за невестой и ее родителями, чтобы доставить их в Аничков дворец. Мой собственный приезд был совершенно лишен декорума. Старый, работавший с перебоями лифт, поднимавший на этаж, где была церковь, застрял по пути, и можно было видеть императорскую фамилию и самого императора, пытающихся из всех сил освободить попавшего в аварию жениха.

В сопровождении родителей я прошел много залов, уже полных людьми в вечерних туалетах и парадных мундирах, чтобы попасть в церковь, где я ждал Ирину на отведенных нам местах.

Невеста вошла под руку с императором, подведшим ее ко мне. Когда она заняла свое место, служба началась.

По обычаю русских свадеб, один из священников расстелил перед нами ковер из розового шелка, на который венчающиеся должны вступить во время церемонии. Традиция гласит, что тот из супругов, кто ступит на него первым, будет главенствовать в браке. Ирина считала, что это будет она, но запуталась ногой в длинном шлейфе, что я использовал, опередив ее.

Служба кончилась, мы возглавили кортеж, отправляющийся в один из приемных залов, где предстали перед государем и императрицей, чтобы по обычаю принять поздравления. Парад длился более двух часов; Ирина была изнурена. Наконец, мы отправились на Мойку, где уже были мои родители. Они ждали нас у подножия лестницы, чтобы поднести традиционные хлеб с солью. Затем мы приняли поздравления всех наших слуг. Та же церемония повторилась во дворце великого князя Александра[128]128
  Речь идет о дворце великого князя Александра Михайловича на наб. Мойки, д.106. Сохранился до настоящего времени.


[Закрыть].

Подошел час отъезда. Толпа родных и друзей ждала нас на вокзале. Надо было опять пожимать руки и принимать поздравления. Последние излияния чувств, и мы поднялись в вагон. Большой черный нос вынырнул из множества цветов: мой Панч был там, важно царя среди растений и букетов.

В момент, когда поезд тронулся, я увидел на перроне одинокую фигуру Дмитрия.

Глава XIX

Свадебное путешествие: Париж, Египет, Пасха в Иерусалиме. – Возвращение через Италию. – Пребывание в Лондоне

В Париже мы остановились в отеле «Рейн», где я снял мою обычную маленькую квартиру, которую хотел показать Ирине. На следующий день, в девять часов утра, нас разбудила герцогиня Анастасия Михайловна, прибывшая в сопровождении трех грумов, несших ее свадебный подарок: 12 картонок разного вида и размера.

Ирина привезла все свои драгоценности, чтобы заменить оправы. У нас было долгое совещание с ювелиром Шоме, которому было поручено их переделать.

Не рассчитывая затягивать пребывание в Париже, где у нас было слишком много знакомых, мы, кончив дела, отправились в Египет. Но, поскольку в газетах объявлялось о наших перемещениях, нас не оставили в покое. В Каире русский консул упорно следовал за нами, как тень, и приходил читать сентиментальные стихи, которыми очень гордился.

Проходя однажды вечером по узким улицам старого квартала Каира, мы вышли на маленькую площадь, где увидели перед домом красивого араба, завернутого в богатые ткани, разукрашенного множеством колье, колец и браслетов, пившего кофе сидя на подушках из красного бархата. Женщины и дети ежеминутно подходили и бросали монеты в стоящий перед ним мешок. На соседних улицах женщины, сидевшие по-турецки за зарешеченными окнами, старались задержать прохожих. Выйдя из этого квартала, мы встретили нашего консула, ужаснувшегося, обнаружив нас в месте со столь дурной славой.

Он объяснил нам, что этот красивый туземец, заинтриговавший нас, обязан своим богатством интересу особого свойства, который к нему проявило одно очень высокопоставленное лицо. Так он стал владельцем целого квартала известного рода домов, приносящих ему значительный доход.

Из Каира мы отправились в Эль Уксор. Современный город выстроен на части территории старинных Фив, скрытых за века наносами нильского ила. Многочисленные храмы, возведенные сменявшими друг друга династиями фараонов, были откопаны, но ничего не сохранилось от древней городской цивилизации. Древние египтяне жили, говорят, в простых саманных домах, вся роскошь предназначалась для могил и храмов, символов будущей жизни. Аллея Царей – это просторный цирк неправильной формы на левом берегу Нила, в совершенно пустом районе. Могилы представляют собой длинную череду галерей и залов, выбитых в скале, все покрытые живописью, сохранившей удивительную свежесть.

Каковы бы ни были великолепие и прелесть Верхнего Египта, я был так изнурен жарой, что отказался идти дальше. Вернувшись в Каир, я заболел желтухой и должен был провести в постели все оставшееся время. Когда же встал на ноги, мы отправились в Иерусалим, где хотели провести Святую неделю и Пасху. Мы не без сожаления покидали Египет, чары которого испытали.

В Яффе нас ждал начальник местной полиции, человек мощного сложения, увешанный украшениями. Он предложил провести нас в дом, где мы могли отдохнуть несколько часов перед отправлением иерусалимского поезда. Он посадил нас в карету, запряженную двумя хорошими арабскими конями, а сам устроился возле кучера. Когда Панч увидел этот огромный зад, выступавший за сиденье, соблазн был очень силен: прежде чем я успел сделать движенье, чтобы его удержать, он вцепился в него зубами. Несчастный полицейский держался стоически, но мне понадобилось прибегнуть ко всем возможным средствам, чтобы заставить пса выпустить добычу.

Мы добрались без других приключений до дома, о котором шла речь, но у нас не было времени там отдохнуть. Только приехали, явился губернатор Яффы в сопровождении нашего друга начальника полиции и других персон.

Как только губернатор откланялся, мы выехали в Иерусалим. Русский консул, приехавший раньше, поднялся в наш вагон по дороге, чтобы предупредить жену о приеме, нам приготовленном. Увидав всех официальных лиц, ждавших нас на вокзале, Ирина отказалась выходить из поезда; я заставил ее выйти почти силой. Пожав руки многочисленным незнакомцам, мы были проведены прямо в православный храм. По обеим сторонам дороги, где мы должны были идти, стояли русские паломники. Их было более 5 тысяч, приехавших со всех концов России на Святую неделю в Иерусалим. Они приветствовали племянницу императора, а потом запели славословия.

Греческий патриарх Дамиан ждал нас в соборе в окружении клира. Как только мы вошли, он поднялся и благословил нас. После пения «Отче наш» мы сели в карету, чтобы отправиться в гостиницу русской миссии, где нам отвели квартиру. На следующий день был прием у патриарха, показавшийся нам длинным и скучным. Мы с Ириной сидели рядом с епископом, тогда как весь клир стоял вдоль стен. Угощали кофе, шампанским и вареньями. Но поскольку патриарх едва знал несколько слов по-русски и никто не говорил ни по-французски, ни по-английски, беседа, несмотря на помощь переводчика, не была оживленной. Патриарх был вообще замечательный человек. Мы имели много случаев встречать его во время нашего там пребывания в менее официальной обстановке. При первом его визите Панч в ярости устремился к нему, и одеяние почтенного прелата чуть было не разделило судьбу штанов яффского полицейского.

Мы подолгу ходили по святым местам. На улицах и в окрестностях города все напоминало о шествии Христа. Во время прогулки по окрестностям мы встретили группу людей в лохмотьях, сидящих на краю дороги. Их лица и тела были покрыты гнойниками и струпьями. Члены некоторых были источены и разлагались, глаза вылезали из орбит. Женщины держали на руках детей, казавшихся совершенно здоровыми. Приблизившись, чтобы дать им милостыню, мы были поражены ужасным запахом, исходившим от этих несчастных. И лишь потом поняли, что встретили прокаженных.

На Святой неделе мы были на многих службах в базилике Святого Гроба Господня. В Великую субботу Ирина была не здорова, и я пошел туда один. Я поместился на одной из трибун, откуда мог наблюдать за церемонией, отмечающей этот день в храме Гроба Господня. Накануне гражданские власти опечатали дверь алтаря, находящегося в центре базилики, откуда, по вере православных, божественный огонь нисходит утром в Великую субботу и зажигает 33 свечи в руке патриарха. Чтобы верующие могли быть уверены, что греческий и армянский патриархи не взяли с собой ни спичек, ни зажигалок и что никакой обман невозможен, эти высокие церковные лица были обысканы мусульманами-солдатами, прежде чем торжественно войти в церковь, где их ждали паломники, каждый держа пучок из 33 маленьких свечей в руке. Патриархи приблизились к Гробу Господню, отворили дверь, сорвав печати, и вошли в алтарь. Мгновение спустя зажженные свечи появились в двух маленьких окнах, открывавшихся по обе стороны часовни. Возник общий поток верующих, спешивших зажечь свои свечи от чудесного огня. Через эту свалку священники бегом повели к выходу патриархов, чтобы уберечь их от фанатического энтузиазма толпы.

Зрелище, открывшееся мне, было ошеломляющим. При свете тысяч свечей вся церковь казалась огненным океаном. И все эти люди метались как безумные, разрывая одежду, жгли свои тела в пламени свечей до того, что запах жареного мяса стал невыносим. Мне казалось, что я вижу коллективную истерию. Все это увело меня довольно далеко от могилы Христа.

В Пасхальную ночь, после торжественной воскресной службы, все русские паломники, находившиеся в Иерусалиме, были приглашены в миссию на традиционный ужин. Они приходили с фонариками, внутри которых горели лампадки: святой огонь, взятый у Гроба Господня, бережно увозили они в Россию. На длинных столах, стоявших в саду, все эти фонарики разноцветного стекла феерически освещали ночь. Перед уходом паломников мы сами предложили им отдохнуть в садах миссии. Среди соотечественников мы чувствовали себя как дома.

Через несколько дней наши паломники, узнав, что мы должны присутствовать на службе в православном соборе, изо всех сил пытались туда войти. Возникла ужасная давка. Пришлось закрыть двери, одна из которых была разбита под напором толпы. Мы успели спастись через боковой выход.

Незадолго до нашего отъезда, во время одной из последних прогулок в машине молодой негр в белой тунике устремился к нам и бросил в нашу коляску конверт. Это было прошение молодого абиссинца, хотевшего поступить к нам на службу. В тот же вечер он явился в миссию за ответом. Мне он понравился, и я его тут же нанял, к большому неудовольствию Ирины и европейских слуг. Нашего новичка звали Тесфе. Он приехал в Иерусалим, бежав из своей страны не знаю уж из-за какой вины. Это был дикарь, но дикарь умный; он быстро выучил русский язык и всегда был нам очень предан. Должен признаться, тем не менее, что он не замедлил причинить нам некоторые неприятности. Мы выехали из Палестины в Италию.

В Неаполе я должен был выдержать протесты управляющего гостиницей, когда Тесфе принялся насиловать горничных. Я не говорю уж о двух старых англичанах, жаловавшихся, что невозможно пользоваться туалетом, где постоянно торчал Тесфе занятый увлекательной игрой: он непрерывно спускал воду. Долго нельзя было заставить его спать в постели: он упорно устраивался на полу в коридоре перед нашей дверью.

Найдя в Неаполе свою машину, мы отправились в сопровождении Тесфе и Панча на несколько дней в путешествие через Италию. Мы отослали слуг ждать нас в Риме, и Ирина должна была признать, что Тесфе в этих обстоятельствах оказался великолепной горничной.

Мы поехали во Францию, проведя несколько дней в Риме. У меня там было довольно много знакомых, но я их почти не видел, поскольку старался побыть с Ириной наедине в городе, любимом нами.

Накануне отъезда я заметил перед Лоджиа деи Ланци фигуру, показавшуюся знакомой. Это был итальянский принц по прозвищу Бамбино, с которым я часто виделся в Лондоне, когда у меня жили хорошенькие кузины. Я представил его Ирине, и мы пригласили принца пообедать вместе. Я нашел, что он очень изменился, утратив всю свою жизнерадостность и детскую веселость. На следующее утро он пришел проводить нас и сказал, что скоро увидит нас в Париже или Лондоне. Через несколько недель мы узнали, что он покончил с собой. Он написал прощальное письмо, глубоко меня взволновавшее.

* * *

Когда мы проездом были в Париже, старик Шоме принес нам драгоценности Ирины, которые переделал за время нашего отсутствия. Он неплохо использовал время: пять украшений, составленных им из бриллиантов, жемчуга, рубинов, изумрудов и сапфиров, были одно красивее другого. Они вызвали восхищение в Лондоне, на приеме, данном в нашу честь. Но должен сказать, что никакие драгоценности не могли ничего добавить к красоте Ирины.

Мы жили в Лондоне в моей старой холостяцкой квартире, которую я сохранил. Я был рад в некотором смысле вернуться к себе и вновь увидеться с английскими друзьями. С самого приезда мы попали в гущу светской жизни, тут же захватившей нас целиком. Мои тесть и теща тоже были в Лондоне, как и вдовствующая императрица, жившая у сестры, королевы Александры, в Мальборо-хаусе, куда мы часто к ним ходили. Однажды утром нас разбудил шум ссоры у входа. Накинув халат я пошел посмотреть, что случилось. Королева Александра и императрица спорили с Тесфе, который отказывался их впустить. Императрица, исчерпав все доводы, уже грозила ему зонтиком. Извинившись за свой вид, я объяснил, что Тесфе не знает ничего, кроме моих инструкций, и, что, ложась спать очень поздно, мы велели ему никого не принимать.

В разгар лондонского светского сезона мы узнали об убийстве эрцгерцога Франца-Фердинанда Австрийского.

Немного спустя мы получили письмо моих родителей, звавших нас в Киссинген, где лечился отец.