Текст книги "Перед изгнанием. 1887-1919"

Глава ХI

Крым. – Кореиз. – Странные фантазии отца. – Соседи. – Ай-Тодор. – Первая встреча с княжной Ириной. – Коккоз. – Как я снискал любовь эмира Бухарского

До конца ХVIII века Крым был независимым государством, управляемым властью хана. До сих пор в Бахчисарае, его старинной столице, остался великолепный дворец татарских владык. Покоренный Екатериной II в 1783 году, Крым стал принадлежать России, а свергнутый с престола хан был заменен правителем.

Эта пленительная страна напоминает Лазурный берег, но она более дикая. Ее окружают высокие скалистые горы; сосновые леса спускаются по склонам до самого моря, то ласкового и сверкающего под солнцем, то таинственного и ужасного, когда поднимается буря. Климат мягкий, и всюду оргия цветов, главным образом роз.

Татарское население было веселым, приветливым и живописным. Женщины носили широкие турецкие панталоны, казакины ярких цветов, стянутые на талии, и маленькие вышитые тюбетейки, к которым прикреплялось покрывало, но только замужние женщины закрывали лицо. Девушки носили множество маленьких косичек. У всех волосы и ногти были выкрашены хной. Мужчины носили астраханские шапочки, цветные рубахи и широкие панталоны, стянутые у лодыжек. Татары были мусульманами. Над плоскими крышами их беленных известью домов поднимались минареты мечетей, откуда раздавался утром и вечером голос муэдзина, призывавшего правоверных к молитве.

Крым был любимым курортом императорской семьи и большой части русской аристократии. Большинство имений тянулось вдоль южного берега, между портами

Севастополем и Ялтой. Их близость облегчала соседские отношения, и встречи происходили часто. У нас в Крыму было много имений. Два главных – Кореиз, на берегу Черного моря, и Коккоз, в глубине полуострова, среди высоких гор. У нас также был дом на берегу Балаклавского залива, но мы в нем никогда не жили.

Имение в Кореизе было большим, довольно уродливым строением из серого камня, более уместным в городе, чем на берегу моря. Но от этого оно не было менее гостеприимным и удобным. Павильоны, предназначенные для гостей, были рассеяны в парке. Цветники французских роз наполняли ароматом окрестности дома. Сады и виноградники спускались террасами к самому берегу.

Отец, унаследовавший Кореиз от своей матери, управлял им довольно ревниво, и потому, что это было его собственное владение, и потому, что он сам произвел там переделки. Одно время он был страстным любителем скульптуры. Количество статуй, им купленных, невозможно представить. Парк был ими перенаселен. Нимфы, наяды и богини показывались из-за всех кустов и боскетов: все было наполнено мифологией. На берегу моря отец велел выстроить павильон с бассейном, где поддерживалась температура воды, позволяющая купаться в любое время года.

Бронзовые группы, изображавшие сцены из татарских легенд, стояли на берегу, а Минерва, поставленная на дебаркадере, напоминала статую Свободы, вздымающую факел у входа в порт Нью-Йорка. Была даже наяда на камне. Если ее уносило штормом, она тотчас заменялась.

Фантазии отца иногда принимали самые странные формы. Я до сих пор помню удивление матери, когда он преподнес ей на ее праздник гору Ай-Петри, возвышающуюся над Южным берегом Крыма. Это скалистая вершина, самая высокая на полуострове, где нет ни деревьев, ни кустарника.

Осенью устраивались ярмарки под названием «праздник барана». Участвовать приглашались все, от членов императорской фамилии до жителей окрестных деревень. Стада овец и коз спускались с гор Коккоза, на шеи первых привязывали голубые ленточки, вторых – розовые. Каждый мог есть и пить вволю и играть в бесплатную лотерею. Люди бродили среди овец и выставленной еды, не улавливая смысла этой нелепой выставки, ожидая сюрприза. Но ничего не происходило и они уезжали, не поняв, зачем приезжали. Тем не менее, чтобы не обижать отца, все преданно приезжали на следующий год.

Покупатели наших вин получали в награду фрукты из наших садов, но фруктовые деревья испытали столько ученых прививок, что становилось невозможно определить вид этих гибридных продуктов, вкус которых больше не соответствовал их внешности.

Отец любил жизнь на открытом воздухе. Дальние верховые прогулки в горах, которые ему нравилось устраивать, длились иногда целый день. Он возглавлял колонну и ехал куда хотел, не слушая проводников и не занимаясь теми, кто за ним следовал. Его любовь к рыбной ловле имела неожиданные последствия для моего образования. Уйдя однажды рано утром, он вернулся в сопровождении неизвестного и сказал мне: «Вот твой новый воспитатель». Увидав этого неизвестного на камне с удочкой в руках, он его тут же пригласил рыбачить в свою лодку и затем привел завтракать. Мой воспитатель был вроде карлика, грязный и зловонный. Всю неделю он носил одну и ту же белую рубаху, украшенную красными помпонами. В воскресные дни он появлялся с утра в смокинге с цветным галстуком и в желтых башмаках. Потрясенная мать хотела возразить, но отец был увлечен своей находкой и ничего не хотел слышать. Что касается меня, я с первого дня почувствовал к нему отвращение. Я устроил ему такую тяжкую жизнь, что он не замедлил попросить отставку.

Затем отец решил дать мне спартанское воспитание. Для начала он велел вынести из моей комнаты всю мебель, которую я сам подобрал, чтобы заменить ее походной кроватью и табуретом. Я сопровождал этот переезд внутренним протестом, тем более яростным, что не мог его высказать. К этому протесту прибавилась боязнь, после того как я увидел слуг, устанавливающих в моей комнате что-то вроде шкафа подозрительного вида. Оставшись один, я напрасно пытался его открыть, и мое беспокойство лишь возросло.

На следующее утро камердинер отца, крепыш, которому, очевидно, была поручена роль экзекутора, поднял меня и, схватив своими могучими руками, запер в шкафу. В то же мгновение на голову мне обрушился ледяной душ. Я вообще не мог выносить холодной воды, и этот опыт был для меня пыткой. Но я так вопил и отбивался, что, по крайней мере, получил не все содержимое резервуара. Испытанный мной нервный шок был таков, что, как только дверь открылась, я кинулся голышом в коридор, выскочил наружу, как сумасшедший, и одним прыжком взобрался на верхушку дерева. Оттуда я издавал крики, приведшие в смятение весь дом. Родители прибежали, приказывая мне спуститься. Я соглашался лишь при условии формального заверения, что больше не будет ледяного душа. Я даже угрожал кинуться вниз с моего насеста, если не получу удовлетворения. Перед таким ультиматумом отец капитулировал. Но я замерз и болел потом несколько недель.

Отъезд в Крым был всегда праздником для нас с братом, и мы с нетерпением ожидали дня, когда наш вагон будет подцеплен к экспрессу «Север – Юг». Мы покидали его в Симферополе, где проводили несколько дней у дяди и тетки Лазаревых. Дядя был губернатором Таврии[101]101
  Лазарев Петр Михайлович (1850–1919). Сын генерал-адъютанта, адмирала Михаила Петровича Лазарева и Екатерины Тимофеевны (урожденной Фан дер Флит). Служил в Кавалерградском полку. С 1885 по 1889 г. – курский вице-губернатор; в 1889–1901 гг. – губернатор Таврической губ. В 1901 г. назначен сенатором в департамент герольдии; с 1905 г. – член Государственного Совета.


[Закрыть]. Мирный характер и доброта заставляли всех любить его. Жена его была не так популярна, как он. Мы обожали эту очаровательную и веселую тетушку. У нее был прелестный голос, и она всегда была готова петь оперетты и играть комедии.

Мы сопровождали их в Симферополь, когда дядя должен был явиться к своему посту. Все именитые горожане собрались на вокзал встречать нового губернатора. Дядя, очень солидный, в полной форме, переходя из вагона в вагон, чтобы сойти с поезда, поскользнулся и оказался верхом на буфере. В этом не очень протокольном положении он и встретился со своими подчиненными.

Из Симферополя мы ехали дальше в большом ландо, вмещавшем всю семью. Другие экипажи ехали следом со слугами, фургоны с багажом заключали процессию. Наш кортеж по численности был далек от того, который сопровождал при переездах некоторые русские семьи. Граф Александр Шереметев возил не только слуг с семьями, но также своих музыкантов и даже нескольких коров со своих ферм, чтобы быть уверенным в свежем молоке по дороге.

Мы с Николаем очень любили эти экспедиции. Все нас развлекало: смена лошадей, которых надо было в дороге заменять дважды, выбор места, где остановиться для завтрака, и еда под тентом. Сверх того, мы были счастливы находиться с родителями, что случалось редко.

Было время, когда, приехав в Кореиз, мы непременно получали какой-нибудь сюрприз, созданный фантазией тогдашнего управляющего. Однажды он решил написать черными чернилами на всех вещах в доме цену, в которую он их оценивал; многое было непоправимо испорчено. В другой раз мы нашли сам дом целиком выкрашенным красным с белыми полосками, изображавшими стыки воображаемых кирпичей; статуи, столь дорогие отцу, не были пощажены: их выкрасили в телесный цвет, несомненно, чтобы придать им живой вид. Это было последнее, в чем управляющему удалось поупражнять свое воображение, не считаясь с ущербом, нанесенным нашему имуществу: отец, его уволил немедленно. Но потребовался целый год, чтобы отчистить дом и статуи.

У нас в Кореизе был простачок, большой силач татарского происхождения по имени Миссюд. Он был громадного роста и страдал от довольно сильно увеличенного зоба. Этот безобидный зобастый гигант обожал хозяина, за которым следовал всюду, как тень. Утомленный довольно стеснительной преданностью, но не желая его огорчать, отец, наконец, нашел ему синекуру: одетый хранителем сераля, в черном кафтане, шитом золотом, и тюрбане, с рогом и ружьем, Миссюд был поставлен на посту у фонтана перед домом. Всякий раз, как являлся посетитель, он должен был трубить в рог, стрелять и кричать «Ура». Но ему случалось ошибаться и сопровождать этим ритуалом не приезд, а отъезд наших друзей. Некоторые воспринимали это очень плохо.

Мы были в Петербурге, когда отец получил телеграмму из Крыма, составленную так: «Миссюд объявляет его Высочеству, что он умер». Наш бравый Миссюд, серьезно заболев, сам составил эту телеграмму, попросив отправить ее сразу после смерти.

Кореиз был для наших друзей настоящей землей обетованной. Туда можно было приезжать со всей семьей и слугами и жить сколько захочется. А жизнь была очаровательна в этом краю, полном фруктов и цветов, с приветливым и услужливым населением.

Мы с братом всегда с нетерпением ждали приезда своих кузенов и кузин. С ними мы ходили купаться, беря с собой корзины фруктов, которые съедали на пляже после купания. Мы устраивали долгие конные прогулки на неутомимых маленьких татарских лошадях. В Ялте мы не упускали случая остановиться у «Флорина», французской кондитерской, где пирожные были поистине изумительны.

Со следующего дня после нашего приезда в Кореиз начиналось шествие соседей. Фельдмаршал Милютин, которому было более восьмидесяти лет, проходил пешком восемь километров, отделявших его владение от нашего. Баронесса Пилар была подругой бабушки, или, точнее, ее рабой. Маленькая, полная, с лицом, покрытым бородавками, с длинными волосами, она умела казаться любезной и забавной, несмотря на свое невероятное безобразие. Она подчинялась всем причудам бабушки, которая доверяла ей своих шелковичных червей или брала ее на охоту за улитками.

Львиный вид князя Голицына, колосса с взъерошенной гривой, делал справедливым его имя «Лев». Несмотря на свое общеизвестное благородство, он был всеобщей грозой. Пребывая в состоянии полуопьянения, он изыскивал любую возможность учинить скандал и, не довольствуясь тем, что пил сам, стремился напоить все свое окружение вином из собственных давилен. Он всегда приезжал с ящиком вина и шампанского. Едва коляска въезжала во двор, как слышался его зычный голос: «Приглашенные прибывают!» Вылезши, он начинал жонглировать бутылями, запевая застольную песню: «Пей до дна, пей до дна».

Я прибегал, рассчитывая первым попробовать великолепные вина, которые он привозил. Даже не поздоровавшись ни с кем, он звал слуг, чтобы разгрузить и открыть ящики. Наконец, он собирал весь дом, хозяев и слуг и заставлял каждого пить допьяна. Однажды он так преследовал бабушку, которой было больше семидесяти лет, что она выплеснула ему в лицо содержимое стакана. Он ее схватил и понес в диком танце, так что бедная женщина потом много дней пролежала в постели.

Мать очень боялась визитов князя Голицына. Однажды она провела сутки, запершись в своих комнатах из-за его яростных неистовств, которые никто не мог усмирить. Напоив окружающих, он валился на софу и спал всю ночь. С большим трудом избавлялись от него на следующий день.

Граф Сергей Орлов-Давыдов жил один в своем имении в Селаме. Он был слаб умом и уродлив физически: растрепанный, с разверстыми ноздрями и нижней губой, падающей на подбородок. Всегда одетый с крайней изысканностью, он носил монокль, белые гетры и душился шипром – что не мешало ему пахнуть козлом. Впрочем, он был славным малым и даже довольно симпатичным. Самым большим развлечением для него было играть со спичками. Около него клали большой запас спичек, и он часами их зажигал и гасил; потом незаметно уходил. Лучшим днем его жизни был, несомненно, тот, когда я ему привез из Парижа коробку спичек метровой высоты, которую отыскал на бульварах.

Его безобразие и слабоумие не мешали ему интересоваться женщинами. Он устроил скандал на праздничной церковной службе в Зимнем дворце в присутствии царской семьи. Все дамы были, как полагалось, в придворных туалетах. Граф Орлов приладил свой монокль и пустился изучать их декольте, испуская такое курлыканье, что пришлось вывести его из церкви. Некоторые даже приписывали ему несколько любовных приключений. Он был, действительно, очень чувствителен и трогательно верен. Так, он никогда не забывал дня рождения матери: была она в Кореизе или нет, он пунктуально приезжал в этот день с огромным букетом роз.

Одна из наших ближайших соседок, графиня Клейнмихель, располагала значительной библиотекой, состоявшей в основном из трудов о франкмасонстве. Там нашелся пергамент, написанный на древнееврейском языке, который посылали в Петербург, чтобы перевести на русский. Этот перевод был опубликован в брошюре, озаглавленной «Протоколы Сиона», большинство экземпляров которой таинственно исчезло после публикации. Несомненно, они были уничтожены. Как бы там ни было, факт, что в момент большевистской революции все члены семьи, где находили эту брошюру, расстреливались на месте. Один экземпляр попал в Англию. Сохраненный в Национальной библиотеке Лондона, он был переведен на английский язык под названием «The Jews Peril», а на французский язык – «Protocoles de Sion».

* * *

Графиня Панина была очень умной особой с идеями исключительно передовыми. Она жила в некоем подобии феодального замка, где принимала политиков, художников и писателей. Это у нее я встречал Льва Толстого, Чехова, а также очаровательную пару, с которой я остался дружен: знаменитую певицу Яну Рубан и ее мужа, композитора и талантливого живописца Поля. Мадам Яна Рубан даже давала мне уроки пения и часто приходила к нам. Я не думаю, что когда-нибудь услышу певицу с такой безукоризненной дикцией и чувствительностью в интерпретации Шумана, Шуберта и Брамса.

Среди имений в окрестностях Севастополя одно из самых прекрасных – Алупка – принадлежало семье Воронцовых. Глицинии спускались по стенам, большой парк украшали фонтаны и статуи. К несчастью, интерьер дома был заброшен владельцами, приезжавшими туда очень редко. Говорили, что среди плюща, покрывавшего стены ограды, жила огромная змея, которую иногда видели ползущей к берегу и исчезающей в волнах. Эта легенда меня ужасала в детстве и я всегда отказывался гулять в тех краях.

Маленький порт Ялта, ставший знаменитым из-за конференции «трех великих» в 1945 году, давал приют императорской яхте «Штандарт». Ялта была экскурсионным центром. Сидя на набережных, татарские гиды, крепкие молодцы волнующей красоты, ждали туристов, которым сдавали внаем лошадей и сопровождали их в горы; экспедиции частенько принимали галантный оборот. Помню, говорили о приключении богатой московской купчихи, которая, соскучившись в обществе старого мужа, отправилась развлечься в Ялту. Она наняла гида и отправилась с ним в горы. Они так друг другу понравились, как говорили, что не было и речи о возвращении верхом, и приключение закончилось у доктора… На следующий день история облетела весь город, и бедная дама, спасаясь от позора, должна была покинуть Ялту. Муж обо всем узнал и потребовал развода.

* * *

Все владения императорской семьи располагались на побережье. Царь с семьей жил в Ливадии, дворце в итальянском стиле с большими светлыми комнатами, сменившем старый дворец, темный, сырой и неудобный. Имение великого князя Александра Михайловича[102]102
  Великий князь Александр Михайлович (1866–1933), генерал-адъютант, адмирал. В 1904 г. – председатель совета по делам торгового мореплавания; в 1904–1905 гг. главноуправляющий управления торгового мореплавания и портами. Его жена великая княгиня Ксения Александровна (1875–1960), дочь Александра III, сестра Николая II.


[Закрыть] – Ай-Тодор соседствовало с нашим. Воспоминания о нем особенно мне дороги. Стены старого дома, окутанного зеленью, исчезали под розами и глициниями. Это жилище, где все выглядело приятным, обязано было своей привлекательностью главным образом великой княгине Ксении Александровне. Даже не красота, а исключительное обаяние, унаследованное от матери, императрицы Марии Федоровны, было ее главной прелестью.

Взгляд ее великолепных серых глаз проникал до глубины души. Кротость, скромность и крайняя доброта придавали ей обаяние, которому никто не мог противиться. В детстве ее визиты для меня были праздником. После ее отъезда я пробегал по комнатам, где сохранялся еще запах ландышей, который я вдыхал с наслаждением.

Великий князь Александр, высокий брюнет, очень красивый, имел сильный характер. Его женитьба на великой княжне Ксении, младшей сестре Николая II, покончила с традицией, обязывающей членов царствующего дома вступать в брак с иностранцами королевской крови. Он по своему желанию поступил в морское училище и всю жизнь был убежденным и страстным моряком. Уверенный в необходимости сильного военного флота, он старался внушить это императору, но натолкнулся на оппозицию морских чинов, ответственных за поражение в японской войне.

Великий князь принял активное участие в развитии морской торговли, министерство которой, созданное по его инициативе, было ему доверено. Он ушел с этого поста, когда царь подписал манифест, созывавший первую Думу. Тем не менее он согласился командовать группой балтийских миноносцев и был счастлив своим возвращением на флот. Он курсировал в финских водах, когда телеграмма из Гатчины, где жила великая княгиня с детьми, призвала его к сыну Федору, больному скарлатиной. Три дня спустя он узнал через своего лакея, оставшегося на борту флагманского корабля, что экипаж, готовя бунт, ожидал его возвращения, чтобы схватить как заложника. Потрясенный, он выслушал мудрый вердикт шурина: «Правительство не может рисковать, отдав члена императорской семьи в руки революционеров», – сказал Николай II. Глубоко скорбя, великий князь, якобы из-за здоровья детей, уехал за границу.

Он снял виллу в Биаррице, где надолго обосновался с семьей. Они регулярно возвращались туда и в последующие годы. Там он узнал о перелете Блерио через Ла Манш.

Великий князь был одним из энтузиастов рождавшейся авиации. Подвиг Блерио усилил его энтузиазм, убедив в необходимости для России летательных аппаратов. Он установил контакт с Блерио и Вуазином и отбыл в Россию с основательными проектами. Его встретили улыбками и сарказмом.

«Если я вас правильно понял, Ваше Высочество, – сказал генерал Сухомлинов[103]103
  Сухомлинов Владимир Александрович (1848–1926), генерал-адъютант, генерал от кавалерии, член Государственного Совета. С 1908 г. начальник Генерального штаба. В 1909–1915 гг. – военный министр.


[Закрыть], военный министр, – вы предлагаете ввести в армии игрушки Блерио? Позвольте вас спросить, покинут ли наши офицеры службу, чтобы вольтижировать над Па-де-Кале, или фантазия будет осуществлена здесь, в Петербурге?»

«Фантазия» осуществилась в Петербурге, увидевшем весной 1909 года первую авиационную неделю. Генерал Сухомлинов назвал ее «чрезвычайно занимательной», но совершенно не представляющей интереса для национальной обороны. Великий князь тем не менее три месяца спустя заложил первый камень в основание авиационной школы, которая должна была подготовить в 1914 году главную часть наших пилотов и наблюдателей.

Морская библиотека, которую он начал собирать еще в юности, содержала накануне революции более восьми тысяч томов. Бесценные труды, в ней находившиеся, были все уничтожены пожаром во дворце великого князя, превращенном в клуб юных коммунистов.

* * *

Однажды, во время верховой прогулки, я увидел прелестную юную девушку, сопровождавшую почтенную даму. Наши взгляды встретились, и впечатление, которое она на меня произвела, было столь живо, что я остановил коня, чтобы проследить за ней взглядом, пока она удалялась.

В следующие дни я повторял эту прогулку в те же часы в надежде вновь встретить прекрасную незнакомку. Она не появлялась, и я возвращался очень опечаленный. Но однажды после полудня великий князь Александр и великая княгиня приехали к нам в сопровождении дочери, княжны Ирины. Каково же было мое удивление и радость, когда я узнал в ней девушку, встреченную на дороге. На этот раз я имел полную свободу восхищаться необыкновенной красотой той, которая должна была стать спутницей моей жизни, У нее был профиль камеи, и она очень походила на отца. Немного позже я познакомился с ее братьями, князьями Андреем, Федором, Никитой, Дмитрием, Ростиславом и Василием[104]104
  Чтобы сократить расходы по цивильному лицу, Александр III издал декрет, по которому лишь сыновья царя и их прямые мужские наследники имели право впредь на титул великих князей. Остальные члены императорской фамилии носили титул князей России.


[Закрыть]. Ни один из них не походил на другого, но все унаследовали шарм матери[105]105
  Князья императорской крови Андрей Александрович (1897–1981), Федор Александрович (1898–1968), Никита Александрович (1900–1974), Дмитрий Александрович (1901–1980), Ростислав Александрович (1902–1977), Василий Александрович (1907–1989).


[Закрыть].

Наше имение Коккоз, имя которого по-татарски означало «голубой глаз», находилось в глубине долины, возле маленькой татарской деревни с белыми домами и крышами-террасами. Это было феерическое место, особенно весной, когда цвели яблони и вишни. Чтобы восстановить старый дом, лежавший в руинах, мать велела построить новый, в местном стиле. Задуманный сначала как простой охотничий павильон, он в итоге превратился в большой красивый дворец по образцу ханского дворца в Бахчисарае. Это было замечательно. Он был белый, с крышей из старинной черепицы, покрытой глазурью, которой патина времени придала разные оттенки зеленого цвета. Его окружал виноградник, маленький ручей бежал у стен; с балкона можно было ловить форель. Внутри мебель, крашенная яркими красным, синим и зеленым цветами, была скопирована со старинной татарской. Восточные ткани покрывали диваны и украшали стены. Большая столовая днем освещалась через персидские витражи на потолке. Вечером, освещенные изнутри, они пропускали в комнату переливающийся свет, гармонично смешивавшийся со светом свечей на столе. Одна из стен была украшена мраморным фонтаном, где вода текла капля за каплей с нежным, жалобным звуком по множеству маленьких раковин, из одной в другую. Этот фонтан был точным воспроизведением того, что находился во дворце хана. О нем существовала легенда: молодая и прекрасная европеянка была украдена ханом, который держал ее пленницей в гареме. Красавица плакала так, что ее слезы образовали фонтан, прозванный «фонтаном слез».

Голубой глаз находился повсюду: в витражах, над фонтаном, в кипарисовом парке и в восточном орнаменте столовых приборов.

Я часто приглашал друзей в Коккоз, который был всего в полусотне километров от Кореиза. Гардероб из восточных одежд был всегда к услугам гостей, и часто все наряжались к обеду. Королю Мануэлю Португальскому[106]106
  Мануэл II (1889–1932), португальский король в 1908–1910 гг.


[Закрыть], приехавшему однажды на день, так понравилось, что он заявил, что не хочет уезжать. Там мы часто принимали визиты государя и императрицы, предпочитавших это имение.

В лесистых окрестных горах встречались олени. Здесь построили множество охотничьих павильонов, где мы часто останавливались завтракать во время прогулок. Один из этих павильонов, возведенный на краю ущелья, назывался «орлиное гнездо». Мы бросали камнями в скалы, чтобы вспугнуть орлов, которые, взлетев, кружили над ущельем.

Отец пригласил однажды к завтраку эмира Бухарского 6 со свитой. К концу трапезы, которая была очень веселой, подали кофе и ликеры, и метрдотель внес блюдо с сигарами. У эмира спросили позволения курить, сигары задымились… и вспыхнули. Последовал большой фейерверк, вызвавший такую панику, что все кинулись наружу, думая, что это покушение! Я остался в комнате один, смеясь до слез над эффектом, произведенным поддельными сигарами, купленными мною в Париже. Вопреки моим ожиданиям, я получил взбучку. Но спустя несколько дней, к общему изумлению, эмир снова навестил нас и приколол к моей груди звезду с бриллиантами и рубинами, одну из высших наград его страны! При этом он захотел сфотографироваться со мной. Он один оценил мою шутку.