Текст книги "Перед изгнанием. 1887-1919"

Через несколько дней с гор спустилась другая банда. Это была морская кавалерия особого рода, устрашавшая сами Советы. Пираты, вооруженные до зубов, на краденых лошадях, ворвались к нам во двор, размахивая знаменами с надписями «Смерть буржуям!», «Смерть контре!», «Смерть хозяевам!». Один из слуг в смятении пришел ко мне и сказал, что они требуют пить и есть. Я вышел во двор. Два матроса, спешившись, подошли ко мне. У них были грубые, наглые лица. Один носил бриллиантовый браслет, другой брошь; мундиры были забрызганы кровью. Поскольку они захотели поговорить, я пригласил их войти к себе, отправив других поесть на кухню. Велико было изумление Ирины при виде меня, ведущего двух типов такого вида. Я велел принести несколько бутылок вина, и мы вчетвером устроились как для дружеской беседы. Гости не казались смущенными, но рассматривали нас с интересом. Вдруг один спросил, правда ли, что я – убийца Распутина. После утвердительного ответа они выпили за мое здоровье и объявили, что раз так, то ни я, ни мои родные могут не бояться. Затем они похвастались своими подвигами против белой армии. Заметив мою гитару, попросили спеть. Я вынужден был исполнить их просьбу, не без удовольствия прервав эту беседу о вещах малоприятных. Я много пел, а они подпевали хором. Бутылки пустели одна за другой, и веселье наших странных гостей становилось все шумнее. Родители, комната которых была над моей, беспокоились о причинах этого содома. Вечер кончился благополучно. Матросы ушли, долго пожимая нам руки и благодаря сердечно за гостеприимную встречу. Затем банда вскочила в седла и отбыла, посылая нам дружеские жесты и размахивая знаменами с надписями, обрекавшими нас всех на смерть.

В Ай-Тодоре комиссар Керенского был заменен другим, на этот раз присланным Советами.

«Мы испытали последствия новой революции, – писал мой тесть в своих мемуарах[175]175
  «Книга воспоминаний» великого князя Александра Михайловича вышла в Париже в 1933 г. В 1991 г. издана в России.


[Закрыть]. – Упоминавшийся Джорджулиани, командовавший нашей охраной, был отозван, и Севастопольский Совет назначил на его место моряка Задорожного. В день его прибытия я был ему представлен в комнате моего собственного дома, занятой охраной. Это был огромный человек с неотесанным лицом, на котором, однако, можно было заметить некоторую доброту. По счастью, наша первая встреча прошла наедине. С самого начала он держался очень вежливо. Мы сели, и завязался разговор. Я спросил, где он служил. Он ответил, что в аэронавтике, прибавив, что много раз видел меня в Севастополе. Затем мы поговорили об общей обстановке, и я понял, что он расположен к нам. Он откровенно сказал, что сначала дал себе увлечься революционным движением… Расстались мы друзьями. Для нас было большой поддержкой сознавать, что мы доверены охране этого человека. При своих товарищах он обращался с нами грубо и ничем не обнаруживал своих истинных чувств».

Время от времени являлся еврей Спиро и приказывал собирать всех обитателей Ай-Тодора для переклички. Вдовствующая императрица отказывалась спускаться и лишь на минуту показывалась на верху лестницы.

Задорожный прибыл в декабре. В феврале он объявил тестю, что все Романовы, находящиеся в Крыму, как и лица из их свиты, должны быть собраны в имении Дюльбер, владении великого князя Петра Николаевича. Он объяснил, что эта мера вызвана заботой о безопасности узников. Действительно, Ялтинский Совет требовал их немедленной казни, тогда как Севастопольский, которому подчинялся Задорожный, хотел дождаться приказов товарища Ленина. Опасались вооруженной атаки Ялтинского Совета для захвата узников. Дюльбер с его высокими и толстыми стенами был вроде крепости, которую было, очевидно, легче защищать, чем Ай-Тодор, открытый всем входящим. Поэтому мавританский дворец великого князя Павла был избран тюрьмой для членов императорской семьи, находившихся в Крыму: вдовствующей императрицы, моих тестя и тещи и их шестерых сыновей: великого князя Николая Николаевича с женой и двумя детьми от первого брака великой княгини; великого князя Петра и великой княгини Милицы с их детьми, княжной Мариной и князем Романом. Младшая дочь, княжна Надежда, ставшая в замужестве княгиней Орловой, как и великая княгиня Ольга Александровна и моя жена, состоявшие, как и она, в морганатических браках, были оставлены на свободе.

В Дюльбере узники были полностью изолированы. Только наша двухлетняя дочь Ирина имела право их навещать. Через нее мы с ними сообщались. Кормилица провожала ее до входа в усадьбу, куда ребенок входил один, неся наши письма, приколотые к внутренней стороне пальто. Ответы приходили тем же путем. Наша юная посланница не сделала ни одного промаха в своей опасной миссии. Таким образом, мы знали, как жили заложники. Их довольно плохо и недостаточно кормили; повар Карников, державший позднее в Париже известный ресторан, делал что мог из того немногого, что удавалось раздобыть. Чаще всего это была гречневая каша и суп. Несколько дней узники в Дюльбере ели осла, в другой раз козла.

Зная, что им позволено выходить в парк, жена придумала способ, позволявший нам иногда говорить с ее братьями. Мы шли гулять с собаками под стены усадьбы. Ирина звала собак, и вскоре тот или другой из братьев появлялся на стене, Если он видел поблизости охранника, то соскакивал со стены, а мы как ни в чем не бывало продолжали прогулку. К несчастью, наш трюк вскоре был замечен, и нам пришлось отказаться от этих свиданий.

Однажды днем я встретил Задорожного. Мы прошли вместе несколько шагов. Спросив новости о пленниках, я сказал, что мне надо с ним поговорить. Он казался удивленным и немного стесненным. Поняв, что он не хочет, чтобы его люди видели нас вместе, я предложил ему зайти ко мне вечером, когда можно быть уверенным, что никого не встретишь. Чтобы войти ко мне незамеченным, ему достаточно перелезть через балкон в мою комнату на первом этаже. Он пришел в тот вечер и приходил еще много раз. Жена часто присутствовала при наших разговорах. Мы часами вместе искали средство спасти императрицу Марию и ее семью.

Становилось все более ясно, что этот Задорожный, несмотря на его весьма сомнительный вид, совершенно наш. Он объяснил, что рассчитывает выиграть время, используя соперничество двух Советов: Ялтинского, желавшего завладеть заложниками, чтобы расстрелять их на месте, и Севастопольского, который, согласно с Москвой, считал, что их следует судить. Я ему предложил сообщить в Ялтинский Совет, что Романовы должны быть вскоре перевезены в Москву для суда, и что если они будут расстреляны прежде, то унесут в могилу важные государственные тайны, известные им одним. Задорожный последовал этому совету. До сих пор ему удавалось спасать жизнь пленникам, но его положение с каждым днем становилось все сложнее и опаснее, поскольку Ялтинский Совет подозревал его в намерении их спасти и его собственная жизнь была под угрозой.

Однажды ночью он разбудил меня и сказал, что узнал из верного источника – большая банда матросов должна на следующий день забрать всех узников и увезти их в Ялту для расстрела. Он решил не быть в Дюльбере во время появления этой банды, так как был уверен в своих людях и знал, что без него они никого не впустят. Он прибавил, что уже много ночей юные пленники попеременно несут караул, и что наготове оружие для них на случай тревоги. Он также сказал, что готовится большое избиение, от которого никто не уйдет… Новость была тем более неприятна, что мы были неспособны защищаться, все оружие у нас отняли.

Ожидаемая банда действительно явилась назавтра из Ялты и хотела попасть в Дюльбер. Как и предвидел Задорожный, охрана ответила, что в отсутствие комиссара они обязаны никого не впускать. Видя готовые к бою пулеметы, налетчики отступили, крича угрозы в адрес Задорожного.

Мы узнали, что после этого поражения Ялта решила покончить с ним, Ожидая большого наступления, Задорожный сам поехал в Севастополь за поддержкой. Он должен был привести ее в тот же вечер. Но Ялта ближе, чем Севастополь…

Мы провели эту ночь на крыше дома, откуда были видны башни Дюльбера и большая дорога, по которой должно было подойти подкрепление – или, с другой стороны, ялтинские бандиты. Лишь на заре мы увидели бронированные грузовики, ехавшие из Севастополя. А поскольку со стороны Ялты никто не появлялся, мы отправились спать. Проснувшись, мы узнали о приходе немцев. Это обстоятельство, о котором никто не думал, нас спасло.

Был уже апрель, оставалось несколько дней до Пасхи. Поскольку восьмого марта советское правительство подписало Брест-Литовский мир, немцы начали оккупацию части России. Они охотно выступили в качестве освободителей перед доверчивым населением, которое, измученное лишениями и испытаниями, было расположено принимать их за таковых. Действительно, лишь их приход спас пленников Дюльбера.

Можно себе представить общую радость этого освобождения, столь внезапного и неожиданного. Немецкий офицер был готов повесить Задорожного и его людей. Невозможно описать его изумление, когда великие князья попросили не делать этого и даже просили, чтобы их оставили охранять Дюльбер и Ай-Тодор. Немец согласился при условии, что с него снимут всю ответственность за последствия такого безумия. Его поведение явно выдавало опасение, что слишком долгое заключение расстроило рассудок великих князей.

Спустя несколько дней тюремщики трогательно простились с узниками. Самые молодые плакали, пожимая им руки.

В мае в Ялту прибыл немецкий офицер, адъютант императора Вильгельма. Он привез предложение кайзера провозгласить императором всея Руси того из членов императорской семьи, кто согласится подтвердить Брест-Литовский договор. Все присутствовавшие Романовы отвергли это предложение с негодованием. Посланник кайзера тогда попросил тестя устроить ему свидание со мной. Великий князь отказался, сказав, что никто из его семьи никогда не будет предателем.

После освобождения бывшие заложники еще некоторое время жили в Дюльбере. Затем императрица переехала в Харакс, имение одного из братьев моего тестя, великого князя Георгия[176]176
  Великий князь Георгий Михайлович (1863–1919). Сын великого князя Михаила Николаевича и великой княгини Ольги Федоровны. Управляющий Русским музеем им. Александра III.


[Закрыть], и все вернулись к себе.

Постепенно возобновилась обычная жизнь. У старших облегчение, которое они испытывали, было смешано с беспокойством, но молодые люди отдались радости чувствовать себя живыми и свободными. Радость, проявлявшая себя в возросшей потребности в развлечениях и движении. Это были сплошные партии в теннис, экскурсии, пикники и т. д. …

Другое развлечение мы нашли в издании газеты. Одна из наших знакомых, Ольга Васильевна, любезная молодая женщина, умная и хорошенькая, была главным редактором. Каждое воскресенье наша команда собиралась вечером в Кореизе. После «новостей» Ольга громко читала «бумагу», которую каждый из шестнадцати сотрудников должен был сочинить за неделю на сюжет по собственному выбору.

Воображаемые путешествия, невероятные приключения в отдаленных странах – это были обычные темы, выбираемые молодыми людьми с неизвестной участью. Гимн в честь газеты, который мы пели хором, по обычаю открывал и закрывал заседания. В полночь электричество отключалось, и вечер продолжался при свечах.

Интерес наших родителей к газете и развлечение, которое они в ней находили, не мешал им несколько тревожиться из-за нее. Они знали, что самые невинные забавы могли быть небезопасны в это беспокойное время, и все для них было поводом для страха.

Наш еженедельник влачил эфемерное существование. Вышло тринадцать номеров, но после этого фатального числа всех сотрудников сразила испанка. Когда пришло время бегства, и багаж нужно было срочно сократить до самого необходимого, жена прежде всего уложила на дно чемодана нашу газету.

Великий князь Александр подарил нам небольшой сосновый лес на крутом морском берегу. Это было необыкновенное место. Там мы построили в 1915 году дом сельского типа, весь побеленный внутри и снаружи и с крышей из зеленой черепицы. Поскольку он был построен на склоне, часть дома стояла ниже, и его главной особенностью было полное отсутствие симметрии. От входа, перед которым расстилался ковер цветов, спустившись на несколько ступеней, можно было попасть на внутренний балкон, нависавший над откосом холма. Балкон соединялся с террасой, середину которой занимал бассейн. С другой стороны был спуск к бассейну, окруженному колоннадой, увитой розами и глициниями, как и сам дом. Внутри разница уровней приводила к неожиданному и забавному расположению лесенок, площадок, балкончиков и т. п. Мебель из натурального дуба напоминала старинную английскую сельскую мебель. Кретоновые подушки лежали на сиденьях, а циновки заменяли ковры. События, происшедшие после устройства этого дома, помешали нам в нем жить, но в этот период относительной эйфории в начале лета 1918 года мы часто устраивали там пикники. Поскольку с припасами было плохо, каждый должен был приносить свою провизию. Зато вина было довольно, так как у всех в Крыму были виноградники. И веселья у этой молодежи, спешившей жить и сразу забывшей пережитые испытания и грозное будущее, хватало.

Накануне одного из таких собраний до нас дошел слух об убийстве царя и его семьи. Но ходило столько ложных слухов, что мы им совсем не верили и намеченную вечеринку не отменили. Действительно, через несколько дней новость была опровергнута. Даже опубликовали письмо офицера, который, как было сказано, спас царскую семью. Но увы! Вскоре стало невозможно сомневаться в ужасной правде. Тем не менее, императрица Мария отказалась ей поверить. До последнего дня она сохраняла надежду увидеть сына.

* * *

Перед важностью последовавших событий мне приходилось спрашивать себя, не была ли смерть Распутина, как многие считали, начальной причиной цепи бед, которым подверглась наша несчастная страна. Вспоминая эти трагические дни, я спрашивал себя (и спрашиваю по сей день), как я мог замыслить и исполнить дело, столь противное моей натуре, моему характеру, моим принципам. Я действовал, как во сне, и после этой кошмарной ночи, вернувшись, заснул, как ребенок. Никогда не мучила меня совесть, никогда мысль о Распутине не смущала мой сон. Каждый раз, когда меня спрашивали об этих событиях, я говорил о них, как о том, в чем не был вовсе замешан,

«Сила руководила тобой, как могла бы руководить другим», – сказала мне великая княгиня Елизавета. Но какая сила? Добра или зла?

В Ялте была старая монахиня, известная святостью, имевшая дар предсказания. Пораженная таинственной болезнью, которую врачи не могли распознать, и полупарализованная, она не покидала постели в течение девяти лет и жила в наглухо закрытой келье, поскольку не выносила дуновения ветра. Говорили что, входя в эту никогда не проветриваемую комнату, чувствовали тонкий запах цветов.

Я решил отправиться к этой монахине, о которой отзывались с большим почтением, и поговорить с ней, не открывая своего имени. Когда я вошел в келью, она протянула ко мне дрожащие руки. «Это ты, – сказала она, – я тебя ждала. Я видела тебя во сне спасителем нашей страны». Когда я подошел за благословением, она схватила мою руку и поцеловала. Я чувствовал себя тронутым и смущенным, когда она устремила на меня сияющий взгляд. Я долго пробыл с ней и поверил ей волнение, охватывающее меня перед лицом событий, в коих некоторые усматривали следствие убийства Распутина.

«Не мучайся, – сказала она, – тебя Бог хранит. Распутин был оплотом Сатаны, который ты сокрушил, как Святой Георгий змия. А он сам тебе покровительствует, ибо, дав ему смерть, ты предотвратил еще более страшные грехи, которые он мог совершить.

Россия должна искупить свои ошибки и пройти ужасные испытания. Много лет пройдет до ее воскрешения. Немногие Романовы избегнут смерти. Ты их переживешь и будешь участвовать в восстановлении России. Тот, кто открыл дверь, должен ее и закрыть».

Когда я покинул святую женщину, мысли мои мешались. Быть под покровительством одновременно Бога и Распутина казалось мне трудно постижимым… А сейчас я должен признать, что много раз в течение жизни имя Распутина спасало меня и моих близких от беды.

Глава XXVII

Последние дни императора и его семьи. – Убийство великих князей в Сибири и Санкт-Петербурге. – Напрасные обращения великого князя Александра к союзным правительствам. – Отъезд в изгнание

Убийство великого князя Михаила, младшего брата царя, арестованного в феврале 1918 года в своей резиденции в Гатчине и расстрелянного в июне в Перми, в Сибири, открыло серию злодеяний большевиков против императорской семьи. Вторым было убийство самих Их Величеств и их детей.

Содержавшиеся пленниками в Царском Селе до августа 1917 года, император и его семья, узнав, что Временное правительство решило их вывезти, сначала надеялись, что их повезут в Крым. Велико же было их разочарование, когда оказалось, что они будут отправлены в Тобольск, в Сибирь.

Небольшая группа преданных людей, решив разделить их судьбу, сопровождала их. Это были графиня Гендрикова, фрейлина, мадемуазель Швейдер, чтица императрицы, князь Долгоруков, маршал двора, генерал Татищев, доктора Боткин и Деревенко, два воспитателя, швейцарец и немец, Жильяр и Гиббс, матрос Нагорный, состоявший при царевиче, носивший больного, когда он не мог ходить, и несколько других преданных слуг. Когда речное судно, везшее узников из Тюмени в Тобольск, проходило Покровское, родную деревню Распутина, императорская семья собралась на палубе, чтобы рассмотреть дом «старца». События, происшедшие после его смерти, не разрушили веры императрицы в ее сибирского пророка. Так, и в этой встрече она усматривала новый знак покровительства.

В Тобольске узники были помещены в дом губернатора. Их стражи должны были часто вмешиваться, чтобы не давать населению, оставшемуся верным государю, стоять под их окнами или креститься, проходя перед домом.

Сначала условия заключения императорской семьи были довольно сносные. Солдаты охраны держались корректно, а полковник Кобылинский, командовавший охраной и искренне привязанный к пленникам, делал все, что было в его власти, чтобы облегчить их участь. Но после большевистского переворота «солдатский комитет» постепенно стал главенствовать над Кобылинским, и заложники были подвергнуты всем видам притеснений. В феврале 1918 года в результате демобилизации армии бывшие солдаты, составлявшие охрану, были заменены молодыми людьми, наглыми и с гнусными манерами. Положение узников становилось мучительней день ото дня. Попытки освободить их не удавались. Сначала сами Их Величества объявляли неоднократно, что отказываются от побега, который заставит их покинуть Россию. Другой причиной неудач было присутствие некоего Соловьева, зятя Распутина, которого Анна Вырубова послала в Тобольск с поручением создать подпольный центр для подготовки побега императорской семьи. Этот мрачный тип, которому Вырубова полностью доверяла, был не кем иным как агентом большевиков и немцев. Последние, оккупировав часть России, хотели привезти императора в Москву, чтобы получить от него ратификацию Брест-Литовского договора. Надо было помешать кому-нибудь из друзей приблизиться к узникам. Это было поручено Соловьеву. Посредничеством отца Алексея, исповедника государя и государыни, он завязал с ними сношения и убедил императрицу, что он один, руководимый духом Распутина, может обеспечить спасение императора и его семьи. Он уверил ее, что триста преданных офицеров готовы их освободить в подходящий момент по его знаку. Все, кого присылали монархические организации для подготовки побега узников, тут же попадали в сети Соловьева и неизбежно исчезали. Когда Соловьев и его жена были арестованы белой армией во Владивостоке в 1919 году, бывшие при них бумаги доказывали очевидность их вины. Но преступнику удалось удрать и скрыться в Германии.

В апреле 1918 года из Москвы был прислан комиссар Яковлев с отрядом в 150 человек и с неограниченными полномочиями. Спустя три дня после его приезда он объявил императору, что приехал его увезти, не сообщив, с какой целью. Он только заверил, что ему не причинят никакого зла и что если кто-то желает его сопровождать, то он не препятствует. Императрица была поставлена перед жестоким выбором, поскольку цесаревича, тяжело больного уже много дней, нельзя было перевозить. Бедная мать не могла решиться покинуть сына или дать мужу уехать без нее к неизвестной судьбе. Наконец, она решила следовать за императором, оставив сына на попечение его трех сестер, воспитателя Жильяра и доктора Деревенко. Великая княжна Мария, княгиня Долгорукова, доктор Боткин и трое слуг, отправились с государем и государыней. Путешествие, совершавшееся на тарантасах по распутице, было крайне мучительно. Смена лошадей происходила в Покровском под окнами дома Распутина. Потом произошла непредвиденная остановка в Екатеринбурге и заключение в доме Ипатьева, богатого городского купца.

Установлено, что Яковлев должен был везти своих узников в Москву и что остановка в Екатеринбурге была следствием ловушки, устроенной правительством Урала, чтобы захватить императора, несомненно, в согласии с тайными помыслами Москвы.

Никогда не удастся узнать, каковы были истинные намерения Яковлева. Возможно, как считают некоторые, он пытался спасти узников. Известно, что позже он перешел на службу в белую армию, но был схвачен и расстрелян большевиками.

Через три недели после отъезда родителей и сестры, царевич, состояние которого улучшилось, и три великие княжны, оставшиеся с ним в Тобольске, были увезены в Екатеринбург. В постигшей ее беде императорская семья восприняла это как высшее утешение.

В соответствии с его новым назначением дом Ипатьева был спешно окружен двойным дощатым забором, доходившим почти до окон второго этажа. Повсюду, снаружи и внутри, были расставлены часовые и пулеметы. Всякая попытка бегства была решительно невозможна. Со своей стороны, Германия, отказавшись от мысли добиться у императора ратификации Брест-Литовского договора, предоставила императорскую семью ее судьбе.

Узники больше не могли сомневаться в том, что их ждало. Они пережили этот последний этап своего крестного пути в отвратительных условиях. Они не избегли ни одного из унижений, но особенно страдали от постоянной тесноты, поскольку должны были жить со своими стражами, людьми отвратительно грубыми и к тому же всегда пьяными. Даже двери комнаты великих княжон были сняты, и солдаты заходили туда, когда вздумается.

Тем не менее, поддерживаемые верой, не покидавшей их никогда, узники, казалось, не замечали окружающего. Они жили уже в ином мире, в другом измерении. Их спокойствие в страдании и кротость в конце концов передались и самим охранникам в последние дни, имея в виду свирепость этих грубиянов. После прибытия в Екатеринбург они были отделены от большинства своих спутников[177]177
  За исключением двух воспитателей все, кто последовал за императорской семьей в изгнание, заплатили за преданность своей жизнью. Матрос Нагорный, простой украинский крестьянин, мог спастись, отрекшись от своего царя, но предпочел умереть.


[Закрыть], по счастью, им оставили доктора Боткина и нескольких слуг. Эти люди смягчили последние дни императорской семьи и погибли вместе с ними.

Смерть узников была решена; приближение белой армии, сформировавшейся в Сибири под командованием адмирала Колчака, предопределило казнь.

Я не буду рассказывать здесь об этом позорном преступлении. Эти обстоятельства теперь известны. Несмотря на предосторожности, предпринятые убийцами для сокрытия следов преступления, все его обстоятельства были восстановлены следователем Соколовым, руководившим следствием с неутомимым терпением и преданностью делу. Эти документы опубликованы[178]178
  «Допрос об убийстве русской императорской фамилии» Николая Соколова, следователя Омского трибунала. – Париж, изд-во Рауо.


[Закрыть], и Жильяр, воспитатель царевича, последовавший за императорской семьей в изгнание, рассказал об этом в волнующей книге «Трагическая судьба Николая II». В 1920 году, после падения правительства адмирала Колчака, Жильяр встретил в Харбине, в Маньчжурии, Соколова и его начальника, генерала Дитерихса, очень озабоченных поисками надежного места для документов следствия, которыми стремились завладеть большевики. Генерал Жанен, глава французской миссии, – которая из эвакуации в эвакуацию добралась до Маньчжурии, – был готов взять на себя доставку в Европу реликвий императорской семьи, которые могли найтись в материалах следствия.

Таким образом были раскрыты все детали преступления и имена преступников.

Я скажу только о странной находке, которую сделал следователь Соколов в подвале Ипатьевского дома и сам мне о ней рассказал. На одной из стен были две надписи: первая содержала 21-ю строфу из поэмы Гейне «Валтасар»: «Belsazar ward aber in silbiger Nacht von seinen Knechten umgebracht». («В ту же ночь Валтасар был убит своими слугами»). Вторая надпись была на древнееврейском. Перевод, сделанный позже, гласит: «Здесь глава Религии, Народа и Государства был убит. Приказ исполнен»[179]179
  Воспроизводимые далее в тексте оригинала четыре графических начертания не являются ни древнееврейским, ни каким-либо другим письмом, и сами по себе также ничего не означают. (Прим. ред.)


[Закрыть].

Спустя сутки после убийства Их Величеств с детьми и людьми, оставшимися верными им, другая драма разыгралась в 150 верстах оттуда, в городе Алапаевске.

Арестованные весной 1918 года великая княгиня Елизавета, великий князь Сергей Михайлович, князья Иван, Константин и Игорь, сын великого князя Константина князь Владимир Палей, монахиня Варвара и секретарь великого князя Сергея были Арестованные весной 1918 года великая княгиня Елизавета, великий князь Сергей Михайлович, князья Иван, Константин и Игорь, сын великого князя Константина князь Владимир Палей, монахиня Варвара и секретарь великого князя Сергея были увезены в Алапаевск, где их заключили в здании школы.

Сначала режим пленников был сносным. Им даже позволялось ходить в церковь. Но вскоре все изменилось, и отвратительный режим усугублялся хамством охраны.

Я выше говорил, как погибли великая княгиня и ее спутники. Их тела были найдены в октябре 1918 года в заброшенной шахте, куда их бросили еще живыми, избив прикладами.

После убийства императорской семьи и других членов династии в Сибири и на Урале настала очередь великих князей, оставшихся в Петербурге. Два брата моего тестя, великие князья Николай и Георгий Михайловичи, великий князь Павел Александрович, великий князь Дмитрий Константинович[180]180
  Великий князь Дмитрий Константинович (1880–1919), сын великого князя Константина Николаевича и великой княгини Александры Иосифовны.


[Закрыть] и его племянник, князь Габриэль, были арестованы и посажены в тюрьму. Благодаря энергии и ловкости своей жены, добившейся его освобождения, князь Габриэль избежал участи родственников. Они же содержались в Петропавловской крепости и вскоре были расстреляны. Великие князья Георгий и Дмитрий умерли с молитвами; великий князь Павел, тяжелобольной, – лежа на носилках; великий князь Николай шутил с палачами, держа любимого котенка на руках.

Они были последними жертвами большевистской революции среди Романовых. Так закончилось, в крови и пепле, царствование одной из самых могущественных династий в мире, которая, управляя больше трех веков судьбой России и возвысив ее, сама явилась невольной причиной собственного падения.

* * *

По условиям перемирия 11 ноября немцы должны были эвакуировать население Крыма и русской территории, оккупированной предшествовавшей весной. Тогда появилось несколько сотен русских офицеров, тайно пробравшихся в Крым для защиты находившихся там членов императорской семьи. Решив присоединиться к белой армии, мои шурья Андрей, Федор и Никита и я сам обратились с просьбой о зачислении к командовавшему ею генералу Деникину. Он ответил, что по соображениям политического характера присутствие членов и родных семей Романовых в рядах белой армии нежелательно. Этот отказ нас глубоко разочаровал. Нас сжигало желание участвовать в этой неравной борьбе офицеров-патриотов против разрушительных сил, охвативших страну. Большой патриотический подъем охватил разные территории страны, создавалась новая армия под командованием разных генералов. Имена Алексеева, Корнилова, Деникина, Каледина, Юденича, адмирала Колчака и позже генерала Врангеля войдут в русскую историю среди имен величайших национальных героев.

К концу лета 1918 года в Крым вошел флот союзников. Мой тесть поднялся на борт английского корабля со старшим сыном Андреем и его женой. Он стремился довести до глав союзных правительств ситуацию в России, серьезность которой они явно недооценивали. Клемансо поручил принять его своему секретарю, который встретил его так же куртуазно, как и легкомысленно. Великий князь нигде не нашел отклика. Ему даже отказали в английской визе. Последующие события трагически подчеркнули роковое ослепление тогдашних руководителей Европы.

Когда весной 1919 года силы красных приблизились к Крыму, мы поняли, что на этот раз дело за нами. Утром 7 апреля командующий британскими морскими силами в Севастополе явился в Харакс ко вдовствующей императрице. Король Георг V, считая, что обстоятельства требуют немедленного отъезда государыни, предоставлял в ее распоряжение дредноут «Мальборо», чтобы увезти ее с семьей. Английский командующий настаивал на отплытии в тот же вечер. Императрица сначала отказалась наотрез; с большим трудом ее убедили в необходимости отъезда. В тот день отмечался день рождения великой княгини Ксении, и мы все собрались в Хараксе. Императрица поручила мне доставить великому князю Николаю Николаевичу письмо с извещением о ее решении и с приглашением ему и его семье отплыть с ней.

Новость о немедленном отплытии вдовствующей императрицы и великого князя Николая Николаевича распространилась молниеносно и вызвала настоящую панику. Со всех сторон приходили с просьбами об эвакуации. Но один военный корабль не мог увезти тысячи людей, которые попали бы в руки большевиков, если бы остались в Крыму. Мы с Ириной явились на борт «Мальборо», где уже находились императрица с великой княгиней Ксенией и моими шурьями. Когда она узнала от Ирины, что ничего не организовано, не предусмотрено для эвакуации всех, ее величество известила союзные власти Севастополя, что она отказывается отплывать, если кто-либо из тех, чья жизнь под угрозой, вынужден будет остаться в Крыму.

Необходимое было сделано, и союзнические корабли вошли в Ялтинский порт, чтобы забрать беженцев.

На следующий день в свою очередь отплыли и мы с моими родителями.

За несколько мгновений до отплытия корабль с офицерами из Крыма, направлявшимися в белую армию, вышел из Ялтинского порта. Стоя на палубе «Мальборо», еще не поднявшего якорь, императрица смотрела на них. Слезы текли по ее лицу, когда эти молодые люди, шедшие на смерть, приветствовали свою государыню, за которой можно было видеть высокую фигуру великого князя Николая Николаевича, их бывшего главнокомандующего.

Покидая родину 13 апреля 1919 года, мы знали, что изгнание будет не меньшим из испытаний, но кто из нас мог предвидеть, что спустя тридцать два года ему все еще не будет видно конца.