Текст книги "Перед изгнанием. 1887-1919"

Глава XXIV

Допросы. – Во дворце великого князя Дмитрия. – Разочарование

Я спал до десяти часов.

Едва я открыл глаза, пришли доложить, что генерал Григорьев, шеф полиции нашего квартала, хочет меня видеть по очень важному делу. Я быстро оделся и вышел в соседнюю комнату, где меня ждал генерал.

– Ваш приход, – сказал я, – видимо, вызван стрельбой во дворе нашего дома.

– Именно. Я пришел узнать от вас все подробности этого дела. Вчера вечером

Распутина не было среди ваших гостей?

– Распутин никогда у меня не бывал, – ответил я.

– Поскольку револьверные выстрелы были услышаны в тот самый момент, когда стало известно о его исчезновении, градоначальник приказал мне немедленно выяснить, что произошло у вас этой ночью.

Такое соединение выстрелов на Мойке с исчезновением Распутина могло иметь тяжелые последствия. Я должен был подумать, прежде чем ответить, и внимательно взвесить свои слова.

– Но откуда вы узнали, что Распутин исчез?

Из слов генерала Григорьева следовало, что городовой, испугавшись, решил сделать рапорт своему начальству и передал неосторожные слова Пуришкевича.

Я постарался сохранить безразличное выражение. Я был связан клятвой, которой мы обменялись, не разглашать наш секрет ввиду серьезности политической обстановки, и мы еще надеялись скрыть правду.

– Я счастлив, генерал, – сказал я, – что вы сами пришли разобраться, поскольку было бы жаль, если бы рапорт полицейского, который плохо понял, что ему сказали, возбудил досадные недоразумения.

Затем я изложил ему басню про собаку и револьверные выстрелы пьяного гостя, прибавив, что, поскольку полицейский прибежал на звуки выстрелов, Пуришкевич, единственный из гостей, который еще не уехал, обратился к нему и что-то стал очень быстро говорить.

– Не знаю, о чем они говорили, – заключил я, – но после того, что вы мне сами сказали, полагаю, что Пуришкевич, будучи пьян, может быть, стал говорить о собаке, сравнивая ее с Распутиным, и выражал сожаление, что это собака убита, а не «старец». Очевидно, агент ничего не понял из его слов.

Мое объяснение, казалось, его удовлетворило, но он хотел знать, кто, кроме великого князя и Пуришкевича, был у меня в гостях.

– Предпочитаю не называть их имена, – ответил я, – поскольку я бы не хотел, чтобы столь незначительное дело доставило им скуку допросов.

– Очень благодарен за сообщенные вами подробности, – сказал генерал. – Я передам градоначальнику все, что вы сказали.

Я просил его заверить градоначальника, что хотел бы его увидеть и прошу назначить мне свидание.

После отъезда шефа полиции мне сообщили, что мадемуазель Г. просит меня к телефону.

– Что вы сделали с Григорием Ефимовичем? – закричала она.

– Григорием Ефимовичем? Что за странный вопрос!

– Как?.. Разве не у вас он вчера провел вечер? – спросила мадемуазель Г. голосом, выдававшим ее чувства. – Но где же он? Ради Бога, приходите скорее, я в ужасном состоянии.

Перспектива разговора с ней была мне очень мучительна. Но я не мог отказаться, и спустя полчаса вошел в ее гостиную. Она кинулась ко мне и сказала приглушенным голосом:

– Что вы с ним сделали? Говорят, что он убит у вас, и даже, что это вы его убили.

Я постарался ее успокоить и рассказал ей историю, которую придумал.

– Все это ужасно, – сказала она. – Императрица и Аня уверены, что вы его убили у себя этой ночью.

– Позвоните в Царское Село, – попросил я, – чтобы императрица приняла меня; я ей все объясню. Только скорее.

По моему желанию, мадемуазель Г. позвонила в Царское Село, откуда ответили, что Ее Величество меня ждет.

Я был готов отправиться к императрице, когда мадемуазель Г. подошла ко мне.

– Не ездите в Царское Село, не ездите, – сказала она умоляющим голосом. – С вами беда будет, вам не поверят, что вы невиновны. Они все потеряли головы. Они злы на меня и обвиняют в предательстве. Ах! Зачем я вас послушала? Мне не следовало звонить в Царское Село. Вы не можете туда ехать!

Ее тревога меня тронула. Я чувствовал, что она беспокоилась не только по поводу исчезновения Распутина, но также и по поводу опасности, грозившей мне.

– Храни вас Бог, – сказала она тихо, – я буду за вас молиться.

Я выходил из гостиной, когда зазвонил телефон. Звонила Вырубова из Царского Села. Императрице стало плохо, она не может меня принять и просит изложить ей письменно все, что я знаю об исчезновении Распутина.

Я вышел и, сделав несколько шагов по улице, встретил товарища по Пажескому корпусу, который, увидев меня, подбежал в сильном волнении.

– Феликс, знаешь новость? Распутин убит.

– Не может быть. А кто его убил?

– Говорят, дело было у цыган, но убийца еще не найден.

– Дай Бог, – ответил я, – чтобы это было правдой.

Вернувшись во дворец великого князя Александра, я нашел ответ градоначальника: генерал Балк[164]164
  Балк Александр Павлович, генерал-майор. С ноября 1916 по февраль 1917 г. – петроградский градоначальник.


[Закрыть] приглашал меня к себе.

В градоначальстве царил переполох. Я застал генерала сидящим за своим столом с занятым видом. Я сказал, что пришел разъяснить недоразумение, вызванное словами Пуришкевича. Что стремлюсь сделать это как можно скорее, поскольку, получив отпуск на несколько дней, должен сегодня же вечером уехать в Крым, где меня ждет семья.

Градоначальник ответил, что объяснения, данные мной генералу Григорьеву, признаны удовлетворительными и что он не видит препятствий моему отъезду; но он предупреждает, что императрица приказала приступить к обыску в нашем доме на Мойке: выстрелы, раздавшиеся у меня и совпавшие с исчезновением Распутина, показались подозрительными.

– В нашем доме, – сказал я, – живет моя жена, племянница императора. Лица императорской семьи неприкосновенны. Никакая подобная мера не может быть произведена без личного приказа императора.

Градоначальник согласился со мной и отменил приказ об обыске.

Огромная тяжесть свалилась у меня с плеч. На самом деле я боялся, что во время ночной уборки многое могло от нас ускользнуть; надо было любой ценой избежать прихода полиции, прежде чем мы убедимся, что никаких следов убийства не осталось.

Уверившись пока на этот счет, я откланялся и вернулся к себе на Мойку.

Приступив к новому осмотру места драмы, я увидел, что мои опасения не были лишены основания; при дневном свете были ясно видны коричневые пятна на лестнице. С помощью Ивана я снова вымыл всю квартиру. Кончив работу, пошел завтракать к Дмитрию. Сухотин пришел после завтрака. Мы попросили его пойти за Пуришкевичем и привести его к нам, поскольку рассчитывали уехать: великий князь в Ставку, Пуришкевич на фронт со своим санитарным поездом, а я в тот же вечер в Крым.

Надо было обязательно в последний раз согласовать наши линии поведения на случай, если один из нас будет задержан в Петербурге и подвергнут допросу или аресту.

Собравшись, мы решили, каковы бы ни были новые улики против нас, держаться заявлений, которые я сделал генералу Григорьеву и повторил мадемуазель Г. и градоначальнику.

Итак, первый шаг был сделан. Открылся широкий путь для тех, кто располагал возможностью продолжать борьбу с «распутинщиной».

Мы же сделали свое дело.

Простившись с друзьями, я вернулся на Мойку, где узнал, что все слуги были допрошены в течение дня. Результат допроса был мне неизвестен, и хотя сама эта процедура была мне неприятна, то, что рассказали мне слуги, оставило благоприятное впечатление.

Я решил отправиться к министру юстиции Макарову[165]165
  Макаров Александр Александрович (1857–1919), министр юстиции с июля по декабрь 1916 г.


[Закрыть], чтобы знать, чего держаться.

В министерстве юстиции царило то же замешательство, что и у градоначальника. Макаров, которого я видел впервые, сразу мне понравился. Это был человек в возрасте. Его борода и волосы были седые, лицо худое, черты приятные и голос очень мягкий.

Я объяснил ему цель своего визита и повторил, по его просьбе, рассказ, который уже помнил наизусть.

Когда я дошел до разговора Пуришкевича с полицейским, министр меня прервал:

– Я хорошо знаю Пуришкевича, он никогда не пьет; если я не ошибаюсь, он даже член общества трезвости.

– Я могу вас уверить, – ответил я, – что на этот раз он изменил своей репутации трезвенника и пренебрег обязательствами по отношению к обществу. Вчера ему было трудно отказаться от вина, поскольку я праздновал новоселье. Если Пуришкевич совсем трезвенник, как вы говорите, нескольких рюмок вина несомненно, довольно, чтобы опьянить его.

Закончив объяснения, я спросил министра, будут ли снова допрашиваться мои слуги и не ждут ли их какие-либо неприятности; это их тем более волнует, что вечером я уезжаю в Крым.

Министр меня успокоил, сказав, что, вероятно, полиция удовлетворится уже произведенными допросами. Он пообещал не допустить обысков в нашем доме и не придавать никакого значения ходившим слухам.

Я спросил, могу ли покинуть Петербург. Он ответил утвердительно и вновь выразил сожаление о постигшем меня неприятном недоразумении. Мне было ясно, что ни генерал Григорьев, ни градоначальник, ни министр юстиции не обмануты тем, что я им рассказал.

Выйдя из министерства, я отправился к своему дяде, председателю Государственной Думы Родзянко. Он и его жена[166]166
  Родзянко Анна Николаевна (урожденная княжна Голицына), дочь Николая Михайловича Голицына и Марии Сергеевны Голицыной (урожденной Сумароковой).


[Закрыть] знали о нашем решении убить Распутина и с тревогой ждали известий от меня. Я нашел их очень нервничающими. Тетка вся в слезах, обняла меня и благословила. Дядя одобрил меня громовым голосом. Их родственное отношение вернуло мне спокойствие и мужество. В мучительные минуты, которые я переживал в одиночестве, вдали от близких, это искреннее и сердечное выражение симпатии было особенно утешительным. Но я не мог у них задержаться надолго, мой поезд отходил в девять часов вечера, а багаж не был собран.

Прежде чем уйти, я вкратце передал им подробности драмы.

– С сегодняшнего дня, – сказал я, – мы все будем держаться в стороне от событий и предоставим другим заканчивать наше дело. Богу было угодно, чтобы общее дело, наконец, свершилось и глаза императора открылись на правду, пока еще не слишком поздно. Более благоприятного момента не представится.

– Я уверен, что убийство Распутина всеми будет сочтено актом патриотизма, – ответил Родзянко, – и что все истинно русские сплотятся, чтобы спасти свою страну.

Когда я вернулся во дворец великого князя Александра, швейцар доложил, что дама, которой было назначено свидание на семь часов вечера, ждет меня в малой гостиной, соседней с моим кабинетом.

Поскольку я не назначал свидания никакой даме, этот неожиданный визит показался мне подозрительным. Я попросил прислугу описать мне пришедшую: она была одета в черное, но ее лица невозможно было рассмотреть под густой вуалью. Это было не такое описание, какое могло бы мне что-то прояснить. Я прошел прямо в свой кабинет. Затем приоткрыл дверь, соединявшую обе комнаты, и увидел, что особа, ожидавшая меня, была одной из самых ярых поклонниц Распутина. Я позвал швейцара и приказал сказать нежданной посетительнице, что вернусь очень поздно вечером. Затем спешно собрал вещи.

Выйдя обедать и поднимаясь в столовую, я увидел на лестнице своего друга Освальда Рейнера, английского офицера, с которым познакомился в Оксфордском университете. Он был в курсе нашего проекта и, взволнованный, пришел узнать новости. Я поспешил его успокоить.

В столовой я застал трех братьев жены, тоже отправлявшихся в Крым, их воспитателя-англичанина, мистера Стюарта, фрейлину великой княгини Ксении Александровны, мадемуазель Евреинову[167]167
  Речь идет о Евреиновой Софье Дмитриевне.


[Закрыть], и нескольких других лиц.

Все говорили о таинственном исчезновении Распутина. Одни не верили в его смерть и считали, что все толки на этот счет – чистейшая выдумка. Другие уверяли, что из неких источников, исходящих от очевидцев, «старец» был убит во время оргии у цыган. Наконец, третьи заявляли, что убийство Распутина произошло в нашем доме на Мойке. Не думая, что я активно участвовал в убийстве, все были уверены, что я знал подробности, и надеялись, засыпая меня вопросами, что-либо прочесть на моем лице.

Но я оставался бесстрастным, искренне участвуя в общей радости.

Телефон звонил непрерывно, поскольку в городе упрямо связывали мое имя с исчезновением Распутина.

Директора заводов, представители разнообразных учреждений звонили, чтобы сообщить, что их рабочие решили организовать отряд, чтобы защитить меня в случае необходимости.

Я всем отвечал, что ходящие повсюду слухи не имеют никакого основания и что я в этом деле ни при чем.

За полчаса до отхода поезда я попрощался со всеми и сел в машину с братьями жены, князьями Андреем, Федором и Никитой, воспитателем последнего и моим товарищем капитаном Рейнером. Приехав на вокзал, я заметил скопление полицейских. «Не дан ли приказ о моем аресте?» – подумал я.

Когда я проходил мимо полковника жандармов, он приблизился ко мне и очень взволнованным голосом произнес несколько неразборчивых слов.

– Говорите немного громче, полковник, – сказал я, – ничего не слышу.

Он, наконец, собрался с духом и произнес, повысив голос:

По приказу Ее Величества императрицы вам запрещено отлучаться из Санкт-Петербурга. Вы должны вернуться во дворец великого князя Александра и оставаться там до новых указаний.

– Очень жаль, – ответил я, – но это меня вовсе не устраивает.

Потом, обращаясь к своим спутникам, я передал им полученный приказ.

Мой арест их очень удивил.

– What's happend? (Что случилось?) – повторял англичанин Стюарт, ничего не понявший.

Андрей и Федор тут же отказались ехать в Крым, чтобы не покидать меня. Было решено, что юный Никита отправится один с воспитателем.

Мы пошли проводить их до вагона. Полиция следовала за нами по пятам, вероятно, опасаясь, что я вскочу в поезд.

Собралась значительная толпа и с живым любопытством наблюдала нашу группу, продвигавшуюся по перрону в окружении жандармов.

Я вошел в купе проститься с Никитой, что серьезно обеспокоило полицейских.

Я заверил, что не имею никаких намерений улизнуть от них.

Когда поезд ушел, мы сели в машину, чтобы вернуться во дворец.

Чувствуя себя очень усталым от этого насыщенного событиями дня, я добрался до своей комнаты и попросил Федора и Рейнера побыть со мной.

Немного времени спустя пришли доложить о приезде великого князя Николая

Михайловича.

Этот поздний визит не обещал ничего хорошего. Вероятно, он явился узнать от меня, что произошло; я устал и не имел никакого желания еще раз повторять свою версию драмы.

Федор и Рейнер вышли, когда великий князь вошел.

– Ну, – сказал он, – рассказывай, что ты наделал?

– Неужели и ты тоже веришь всем этим россказням? Все это – не что иное, как результат недоразумения. Я ни при чем.

– Говори это другим, но не мне. Я все знаю. Я знаю все подробности, даже имена дам, бывших на твоей вечеринке.

Последние слова уверили меня, что он совсем ничего не знал и притворялся знающим, чтобы заставить меня заговорить.

Сомневаюсь, поверил ли он басне, которую я ему рассказал, но он не захотел признать себя побежденным и ушел от меня с недоверчивым видом, раздосадованный, что не узнал ничего нового.

После его ухода я сообщил своякам, что решил на следующее утро переселиться к великому князю Дмитрию. Я объяснил им, что отвечать, если их будут расспрашивать. Все трое обещали скрупулезно держаться моих указаний.

События предшествовавшей ночи сначала вспоминались мной с ужасающей живостью, потом мысли затуманились, голова стала тяжелой, и я заснул.

* * *

На следующее утро я явился к Дмитрию. Он был очень удивлен моим появлением, поскольку считал меня уехавшим накануне в Крым.

Я рассказал ему все, что произошло с тех пор, как мы расстались, и попросил его о гостеприимстве, чтобы быть вместе с ним в трудные минуты, которые нам, несомненно, предстоят.

Он, в свою очередь, сообщил, что накануне вынужден был покинуть Михайловский театр до конца спектакля, поскольку его предупредили, что публика готовит ему овацию. Вернувшись домой и узнав, что императрица считает его одним из главных участников убийства Распутина, он тут же позвонил в Царское Село, чтобы попросить аудиенции. Ему категорически отказали.

Мы еще побеседовали, потом я ушел в отведенную мне комнату и пробежал газеты. Они очень кратко сообщали, что «старец» Григорий Распутин убит в ночь с 29 на 30 декабря.

Утро прошло спокойно. К часу дня, когда мы завтракали, генерал Максимович[168]168
  Максимович Константин Клавдиевич, генерал-адъютант, генерал от кавалерии. Помощник командующего императорской Главной квартирой.


[Закрыть], адъютант императора, позвал великого князя к телефону.

Он вернулся очень взволнованным.

– Я арестован по приказу императрицы, – сказал он, – она не имеет права на подобные действия. Один император может меня арестовать.

Пока мы это обсуждали, доложили о генерале Максимовиче.

Войдя, он сказал великому князю:

– Ее Величество императрица просит Его Высочество не покидать свой дворец.

– Что это? Арест?

– Нет, вы не арестованы, но Ее Величество настаивает, чтобы вы не покидали дворца.

Великий князь ответил, повысив голос:

– Я заявляю, что этот приказ равносилен аресту. Скажите Ее Величеству императрице, что я подчиняюсь ее воле.

Все члены императорской семьи, находившиеся в столице, явились к Дмитрию с визитами. Великий князь Николай Михайлович даже приходил по нескольку раз на дню или звонил, чтобы рассказать нам самые невероятные новости, причем пользовался таинственными фразами, которые могли быть истолкованы как угодно. Он продолжал делать вид, что осведомлен, надеясь таким образом проникнуть в наши секреты.

Между тем, активно участвуя в поисках тела Распутина, он уведомил нас, что императрица, уверенная в нашем участии в убийстве «старца», требовала, чтобы мы были немедленно расстреляны. «Это предложение, – прибавлял он, – возбудило общий протест. Сам Протопопов советовал дождаться приезда царя, уведомленного о событиях по телефону. Его прибытия ждут со дня на день».

Я узнал в то же время от мадемуазель Г., что человек двадцать самых ярых и преданных поклонников и поклонниц Распутина, собравшись у нее, решили отомстить за него.

Она сама была свидетелем этой сцены и живо уговаривала нас принять меры предосторожности на случай возможного покушения.

Бесконечное хождение любопытных держало нас в постоянном напряжении. Мы все время должны были быть настороже, чтобы не вырвалось неосторожное слово, следить за выражением лица, чтобы не подтвердить подозрения тех, кто засыпал нас вопросами, даже – что часто встречалось – если ими двигали лучшие побуждения.

Итак, мы с большим облегчением остались вечером одни.

Шум, поднятый нашим поступком, возбудил особенное брожение среди рабочих, которые решили сформировать отряд для нашей защиты.

Утром 1 января царь вернулся в Царское Село. Лица из свиты рассказывали, что он выслушал известие о смерти Распутина, не сделав никаких комментариев, но что его хорошее настроение потрясло все его окружение. Никогда с начала войны государь не выглядел таким веселым. Несомненно, он считал, что исчезновение «старца» разорвало тяжелые цепи, от которых он сам не имел силы освободиться, Но вернувшись в Царское Село, тут же попал под влияние окружающих и его расположение опять изменилось.

Несмотря на то, что лишь члены императорской семьи имели право входа во дворец великого князя, мы потихоньку принимали и других. Таким образом, многие офицеры явились уверить нас, что их полки готовы нас защищать. Они доходили до того, что предлагали Дмитрию поддержать возможное политическое выступление. Некоторые из великих князей считали, что следует попытаться спасти царизм, сменив царствование. С несколькими гвардейскими полками хотели идти ночью в Царское Село. Император будет вынужден отречься, императрица заключена в монастырь, а царевич объявлен императором при регентстве великого князя Николая Николаевича. Надеялись, что участие великого князя Дмитрия в убийстве Распутина прямо предназначало его возглавить это движение, и его упрашивали довести до конца дело национального спасения. Лояльность великого князя царю и царице не позволяла ему согласиться на подобные предложения.

В вечер приезда императора великий князь Николай Михайлович явился с сообщением, что тело Распутина найдено под Петровским мостом; в проруби. Позже мы узнали, что его перевезли в приют чесменских ветеранов, в нескольких километрах от города, по дороге в Царское Село. Когда было завершено вскрытие трупа, сестра Акулина, молодая монахиня, которую Распутин некогда «увещевал», прибыла по приказу царицы и одна с санитаром приступила к скорбному туалету. Под конец она положила на грудь «старца» распятие, а в руки письмо императрицы:

«Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтобы оно постоянно было со мной на скорбном пути, который остается мне пройти здесь на земле. И помяни нас на небесах в твоих святых молитвах.

Александра».

Вечером 1 января, несколько часов спустя после обнаружения тела Распутина. генерал Максимович явился уведомить великого князя Дмитрия – на этот раз именем императора – что он содержится под арестом в своем дворце.

Мы провели беспокойную ночь. В три часа утра нас предупредили, что несколько подозрительных типов, утверждающих, что они посланы нас защищать, проникли во дворец по черному ходу. Поскольку они не могли предъявить никаких документов, подтверждающих их намерения, их прогнали, и верные слуги усилили охрану всех входов во дворец.

На следующий день, как и в предшествовавшие, почти все члены императорского дома снова собрались вместе.

Арест Дмитрия занимал наши умы и был темой всех разговоров. Подобная мера, предпринятая к члену императорской семьи, была событием, важность которого превосходила все остальное. Никому не приходило в голову, что гораздо более серьезные интересы, чем наши, были затронуты. Что от решений, которые примет царь в ближайшие дни, зависит судьба страны и династии, не говоря об исходе войны, которая не могла кончиться победой без объединения народа с государем. Смерть Распутина делала возможной новый политический курс, который должен был, теперь или никогда, освободить Россию от паутины преступных интриг, опутавших ее.

З января вечером агент тайной полиции явился во дворец на Невский проспект с объявлением, что он получил от Протопопова предписание охранять со своими людьми жизнь великого князя Дмитрия. Последний ответил, что не имеет никакой нужды в протекции министра внутренних дел и запрещает полицейским вход к себе. Тем не менее, они шпионили за нами с улицы. Но вскоре явились другие стражи, на этот раз военные, присланные генералом Кабаловым, губернатором города, по настоянию председателя Совета министров Трепова[169]169
  Трепов Александр Федорович. С ноября по декабрь 1916 г. – председатель Совета министров.


[Закрыть], которому стало известно, что приверженцы Распутина составили против нас заговор. Таким образом, наши надсмотрщики сами оказались под надзором.

Англо-русский лазарет располагался на втором этаже дворца и был соединен внутренней лестницей с апартаментами великого князя на первом этаже. Этим путем банда сторонников Распутина, проникшая во дворец под предлогом посещения раненых, пыталась пройти к великому князю. Но они наткнулись на часового, которого по совету старшей сестры Сибиллы Грей, поставили у входа на лестницу.

Итак, мы были как в осажденной крепости и могли следить за развитием событий только по газетным статьям и рассказам тех, кто приходил нас навещать.

Каждый, естественно, излагал собственные взгляды и суждения. Но у всех мы заметили одну и ту же боязнь любой инициативы и отсутствие каких-либо планов на будущее. Те, кто мог бы действовать, держались в стороне, предоставив Россию ее участи. Лучшие были самыми робкими, неспособными даже объединиться для совместных действий.

Николай II к концу царствования был подавлен политическими тревогами и неудачами. Убежденный фаталист, он был глубоко уверен, что сопротивляться судьбе бесполезно. Тем не менее, если бы он увидел, что большинство членов императорского дома и все достойные люди из тех, что занимали высшие государственные посты, объединились для спасения России и трона, несомненно, он доверился бы им и нашел бы силы, необходимые для восстановления положения, так серьезно пошатнувшегося.

Но где участники подобного союза? За время долгих лет интриг Распутина высшие государственные сферы были отравлены, заражены скептицизмом и недоверием. И это даже среди самых преданных и надежных сердец. Таким образом, иные уклонялись от принятия решений, тогда как другие не верили в их действенность.

Оставаясь одни после ухода гостей, мы перебирали все, что услышали за день, и приходили к мало обнадеживающим выводам. Одна за другой рушились все надежды, для исполнения которых мы пережили ужасные часы ночи с 29 на 30 декабря. Мы теперь поняли, насколько трудно изменить ход событий, даже во имя самых благородных целей и с готовностью на все жертвы.

Все же нам не хотелось совсем терять надежды на лучшее. Страна была с нами и не сомневалась в будущем возрождении. Всю Россию охватил патриотический подъем, особенно в обеих столицах. Газеты публиковали восторженные статьи, усматривавшие в смерти Распутина сокрушение силы зла и возрождение лучших надежд. Они отражали в тот момент мысли и переживания всей страны. Но свобода выражать общественное мнение была предоставлена прессе ненадолго. На третий день после исчезновения «старца» появился приказ, запрещавший газетам даже упоминать имя Распутина. Народ, тем не менее, не скрывал своих чувств. Оживление царило на улицах Петербурга. Незнакомые люди поздравляли друг друга с исчезновением злого гения. Преклоняли колена для молитвы перед дворцом великого князя и нашим домом на Мойке. В церквях пели благодарственные молитвы и ставили свечи в Казанском соборе. В театрах публика требовала национальный гимн. В офицерских собраниях пили за наше здоровье; рабочие заводов кричали нам «ура». Вороха писем со всей России несли нам благодарности и благословения. Правда, приверженцы Распутина тоже нас не забывали и осыпали бранью, угрожая убить.

Сестра Дмитрия, великая княгиня Мария Павловна, приехав из Пскова, где находился штаб армии Северного фронта, рассказывала об энтузиазме, вызванном в войсках известием о смерти Распутина. Все были уверены, что император, наконец-то освобожденный от пагубного влияния «старца», сможет найти в своём окружении преданных и честных слуг.

Через несколько дней меня вызвали к председателю Совета министров Трепову. Я многого ждал от этой встречи, но мне пришлось расстаться с иллюзиями. Трепов вызвал меня по приказу царя, желавшего во что бы то ни стало знать, кто убил Распутина.

Под караулом меня отвезли в министерство внутренних дел. Министр принял меня очень дружелюбно и просил видеть в нем старого друга нашей семьи, а не официальное лицо.

– Полагаю, – спросил я, – что вы меня позвали по приказу императора?

– Конечно.

– И все, что я скажу, будет передано Его Величеству?

– Разумеется. Я не могу ничего скрывать от государя.

– Раз так, то как вы можете полагать, что я бы сделал признания, тем более, если бы это действительно я убил Распутина? И как вы можете думать, что я бы выдал своих сообщников? Сообщите Его Величеству, что те, кто убил Распутина, имели одну цель: спасти царя и отечество. А сейчас, ваше превосходительство, – продолжал я, – позвольте задать вам вопрос, вам лично: возможно ли в самом деле, чтобы продолжали терять время в поисках убийц «старца», когда мгновения так дороги и имеется единственный шанс на спасение, оставшийся у страны? Посмотрите, какой энтузиазм исчезновение Распутина вызвало во всей России, посмотрите на смятение его сторонников. Я уверен, что сам царь в глубине души рад, и что он ждет от всех вас помощи, чтобы найти выход из этого ужасного тупика. Объединитесь для действия, пока еще не поздно. Может ли быть, чтобы никто не хотел дать себе отчета в том, что мы на грани страшных потрясений и без радикальной смены внутренней политики сам император и вся его семья будут снесены революционным валом, который грозит пронестись над Россией…

Трепов слушал меня со вниманием и удивлением.

– Князь, – сказал он, – откуда у вас это присутствие духа и хладнокровие?

Я оставил его вопрос без ответа, и наша беседа на том закончилась.

Это свидание с председателем Совета министров было нашей последней попыткой обратиться к высоким государственным лицам.

Тем временем судьбы Дмитрия и моя еще не были определены. Бесконечные тайные совещания происходили на этот счет в Царском Селе.

3 января мой тесть, великий князь Александр Михайлович, приехал из Киева, где командовал военной авиацией. Узнав об угрожавшей нам опасности, он телеграфировал императору и просил свидания. Он зашел к нам ненадолго, прежде чем отправиться в Царское Село.

В результате этого шага генерал Максимович передал великому князю Дмитрию приказ немедленно покинуть Петербург и отправляться в Персию под присмотр генерала Баратова, командовавшего нашими войсками в этой стране, Генерал Лайминг[170]170
  Лайминг Георгий Михайлович, генерал-лейтенант. Исполняющий обязанности управляющего делами и попечителя при великом князе Дмитрии Павловиче.


[Закрыть] и граф Кутайсов[171]171
  Кутайсов Константин Павлович, граф, флигель-адъютант Свиты.


[Закрыть], адъютант императора, должны были его сопровождать. Поезд великого князя уходил в два часа ночи.

Я же получил приказ выехать в наше имение Ракитное, назначенное местом моего постоянного пребывания, и также должен был уехать той же ночью. Офицер-преподаватель Пажеского корпуса капитан Зеньчиков и помощник начальника тайной полиции Игнатьев имели приказ сопровождать меня и содержать в изоляции до самого места ссылки.

Нам с Дмитрием дорого досталось расставание. Несколько дней, проведенных вместе пленниками в его дворце, стоили долгих лет. Сколько рождалось мечтаний! И сколько разрушенных надежд! Когда и при каких обстоятельствах мы свидимся? Будущее было темно. Нас охватывали мрачные предчувствия.

В половине первого ночи великий князь Александр Михайлович приехал за мной, чтобы отвезти на вокзал.

Публике вход на перрон был запрещен. Повсюду стояли подразделения полиции.

Я поднялся в вагон с тяжелым сердцем. Колокол ударил, локомотив пронзительно засвистел, перрон поплыл перед глазами, исчез… Затем и город исчез в зимней ночи, и поезд катился во тьме, через пустынные равнины, спящие под снегом.

Я замкнулся в своих грустных мыслях, укачиваемый монотонным стуком колес.