Текст книги "Перед изгнанием. 1887-1919"

Глава XII

Перемена жилья. – Спиритизм и теософия. – Вяземская Лавра. – Последнее заграничное путешествие с братом. – Его дуэль и смерть

В 1906 году отца назначили командовать кавалергардами, и мы покинули дом на Мойке, чтобы переселиться на полковую квартиру на Захарьевской улице. Мы с Николаем были огорчены этой переменой, лишавшей нас нашего петербургского дома и каникул в Архангельском. Вилла в Красном Селе, на которой мы жили летом, далеко не восполняла этих утрат. Родители постоянно принимали офицеров полка и их жен. Некоторые были симпатичные, но ни я, ни брат не любили этой военной атмосферы и стремились как можно чаще избавляться от нее, уезжая в Архангельское или за границу. В это время мы стали неразлучны. Когда кончались каникулы, Николай возобновлял занятия в университете, а я в гимназии Гуревича. Зимой, хотя и жили вместе с родителями, мы проводили все свободное время на Мойке, куда к нам вечерами приезжали друзья.

Среди них был князь Михаил Горчаков, дружески прозванный «Мика», красивый мальчик восточного типа, очень умный, с вспыльчивым характером и золотым сердцем. Видя то горе, которое приносили родителям мои шалости, он захотел обратить меня на путь истинный. Он не только напрасно старался, но я подверг его терпение такому жестокому испытанию, что у него началась нервная болезнь и он вынужден был уехать лечиться за границу. Позднее он женился на графине Стенбок Фермор, очаровательной женщине очень мягкого характера, которая сделала его счастливым. Зла за то, что я так часто выводил его из себя, он на меня не держал и хранил нашу дружбу, продолжающуюся до сих пор.

Однажды, когда мы всей бандой отправились к цыганам, я выпил больше, чем следовало, и мои товарищи привезли меня мертвецки пьяного на Захарьевскую, раздели и уложили в постель.

Очнувшись немного спустя после их ухода, я еще далеко не протрезвел. Рассерженный, что меня оставили одного, я выскочил из кровати и вышел в пижаме во двор. Гвардейские солдаты, увидев меня прыгающим босиком по снегу, бросились следом и не без труда поймали. Они громко расхохотались, когда узнали меня, и разбудили нашего швейцара, чтобы доверить меня ему. Тем не менее, даже моя пробежка по снегу не осилила алкоголя: возвращаясь к себе, я ошибся этажом и вошел к генералу Воейкову, адъютанту и личному другу царя. Наутро меня нашли под его письменным столом, спящим сном праведника.

В отрочестве мне часто случалось разговаривать во сне. Накануне поездки родителей в Москву они вошли в мою комнату в то время, когда я спал, и услышали, что я отчетливо и возбужденно произношу: «Крушение поезда… Крушение поезда». Это произвело на них такое впечатление, что они отложили поездку. Оказалось впоследствии, что поезд, на котором они должны были ехать, действительно сошел с рельс и были жертвы. Мне не замедлили приписать дар провидения, который я не упускал использовать в собственных целях. Родители, ничего не подозревая, поддались этой уловке и руководствовались моими мнимыми предвидениями, пока обнаруженное мошенничество не положило конец моей карьере пророка.

В то время мы с братом были очень увлечены спиритизмом. В ходе сеанса, устроенного вместе с несколькими друзьями, мы стали свидетелями удивительных явлений. Но в день, когда мы увидели, что мраморная статуя отделяется от пьедестала и падает к нашим ногам, решили прекратить эти занятия. Мы также пообещали друг другу, что тот, кто умрет из нас первым, явится оставшемуся в живых.

Несмотря на отказ от спиритических сеансов, я не перестал, тем не менее, интересоваться всем, что содержало потустороннюю тайну. Бог, будущая жизнь, усовершенствование разума – составляли предмет моих постоянных занятий. Священник, которому я открылся, сказал: «Не слишком философствуй. Не разбивай голову обо все эти вопросы. Просто верь в Бога». Но мудрый этот совет не утолил моего аппетита к знаниям. Я бросился изучать оккультные науки и теософию. Я плохо понимал, как за короткую земную жизнь можно заслужить вечное блаженство, как нас учит христианская доктрина. Теория перевоплощений, казалось мне, удовлетворительно отвечала на этот вопрос, особенно занимавший меня. Я узнал также, что некоторые упражнения тела и разума могут развить в человеке способности божественного существа и помочь ему возвыситься над собой и другими. Проникнувшись идеей, что являюсь носителем божественного начала, занялся упражнениями йогов. Я принудил себя к ежедневной специальной гимнастике и к бесчисленному множеству разных дыхательных упражнений. В то же время старался сконцентрировать свою мысль и развить волю. Я вскоре заметил в себе действительное изменение: мой ум стал более ясным, память лучше и особенно развилась сила воли. Многие говорили мне, что даже мой взгляд изменился.

Я сам, заметив, что некоторые выдерживают его с трудом, заключил, что изобрел нечто вроде гипнотической власти. Чтобы проверить, до какой степени могу преодолевать физическую боль, я держал руку над пламенем свечи. Опыт был, конечно, мучителен, но запах жареного мяса уже наполнил комнату, когда я отвел руку. Подвергнувшись особенно болезненной операции зубов, я удивил дантиста, отказавшись от анестезии. Восхищенный властью, которой достиг над собой, я не сомневался, что могу иметь такую же над другими.

* * *

Мы с Николаем познакомились с симпатичным молодым артистом большого таланта, Блюменталь-Тамариным[107]107
  Блюменталь-Тамарин Всеволод Александрович, сын известного русского театрального режиссера и актера А.Э. Блюменталь-Тамарина.


[Закрыть], его звали Вова. В Александринском театре тогда давали «На дне» Горького. Вова посоветовал нам посмотреть эту пьесу, где Горький показал нищих Петербурга, обитавших в квартале Вяземская Лавра. Мне очень захотелось посетить этот квартал, и я попросил Вову помочь нам в этом. Поскольку у него было много связей в мире кулис, он без труда достал нам подходящую одежду.

В назначенный день мы все трое отправились туда, переодевшись нищими и выбирая пустынные переулки, чтобы избежать полиции. Мы должны были тем не менее пройти перед театром Буфф в момент окончания спектакля. Доводя роль до конца и интересуясь узнать чувство, испытываемое тем, кто протягивает руку, я встал на углу и попросил милостыню. Лженищий, я был возмущен видом прекрасных дам, в драгоценностях и дорогих мехах, и господ, курящих толстые сигары, проходивших мимо, не удостоив меня взглядом. Я понял, какими могут быть чувства настоящих бедняков.

Когда мы достигли ворот Лавры, Вова посоветовал нам молчать, чтобы не рисковать быть разоблаченными. В ночлежке мы нашли три койки, откуда, прикидываясь спящими, могли наблюдать окружающее. Это был ужасный спектакль. Нас окружало настоящее человеческое отребье обоих полов, полуодетые, грязные, пьяные. Со всех сторон слышался звук открываемых бутылок, люди одним глотком опустошали бутылки водки и кидали их в соседей. Эти отверженные бранились, ругались, спаривались, тошнили друг на друга. Вонь в этом месте была ужасающая. Нас охватило отвращение к этому гнусному зрелищу, и мы поспешили выйти.

На улице я полными легкими вдыхал свежий ночной воздух. С трудом верилось в реальность увиденного. Как в наше время правительство могло терпеть, что человеческие существа поставлены в такие мерзкие условия существования! Меня долго преследовало воспоминание об этих ужасных видениях.

Мы поистине хорошо вошли в свою роль, поскольку с трудом заставили узнать себя нашего швейцара, который отказывался впустить нас в собственный дом.

* * *

Во время нашего пребывания в Париже летом 1907 года Николай познакомился с великой куртизанкой того времени Манон Лотти, в которую безумно влюбился. Она была прелестной женщиной, очень элегантной, и жила в пышной роскоши: отдельный особняк, великолепные экипажи, дорогие украшения, и даже карлик, которого она считала амулетом, и т. д., и т. д. … Она часто появлялась в сопровождении бывшей кокотки, пожилой и болезненной, которую звали Биби, очень гордившейся своей былой связью с великим князем Алексеем Александровичем[108]108
  Великий князь Алексей Александрович (1850–1908), генерал-адъютант, адмирал, член Государственного Совета. Сын Александра II.


[Закрыть].

Николай совершенно потерял голову и проводил все дни и ночи у Манон. Время от времени он вспоминал о моем существовании и приглашал сопровождать их по ночным кафе. Но роль статиста мне наскучила, и я не замедлил сам завести связь с любезной особой, не столь эффектной, как Манон, но тем не менее восхитительной. Она курила опиум и однажды предложила посвятить меня в этот род опьянения. В китайской курильне на Монмартре, куда она меня привела, нас принял старый китаец, предложивший спуститься в подвал. Меня охватил особый запах опиума и странная тишина, царившая в этом месте. Полураздетые люди распростерлись на циновках, все казалось уснувшим глубоким сном. Перед каждым курильщиком горела маленькая масляная лампа.

Никто не обратил внимания на наш приход. Мы улеглись на свободную циновку, молодой китаец принес лампы и приготовил трубки. Я затянулся несколько раз, голова начала кружиться, но внезапно раздался звонок и кто-то закричал: «Полиция!»

Все люди, казавшиеся спящими, вскочили на ноги и стали поспешно приводить себя в порядок. Моя спутница, знавшая эти места, повела меня к замаскированной двери, через которую мы спокойно вышли, Я с трудом добрался до ее квартиры, где рухнул на кровать. На следующий день, мучаясь ужасной головной болью, я поклялся больше никогда не курить опиума, клятва, которую я не преминул нарушить при первом же случае.

Вскоре после этого приключения мы с братом вернулись в Россию.

В Петербурге возобновилась беззаботная и веселая жизнь. Николай быстро забыл парижскую страсть. Как и все богатые молодые люди, он незамедлительно стал предметом преследования матерей, ищущих зятя, но он слишком дорожил своей свободой, чтобы согласиться на женитьбу.

По несчастью, он встретил очень красивую и изысканную девушку, внушившую ему самую сильную страсть[109]109
  Речь идет о графине Марии (Марине) Гейден, дочери графа Александра Федоровича Гейдена, контр-адмирала Свиты, и Александры Александровны Гейден (урожденной Олениной).


[Закрыть]. Она и ее мать вели жизнь, полную развлечений, и собрания у них были часты и оживленны.

Ко времени знакомства с ней брата она уже была помолвлена с одним гвардейским офицером[110]110
  Речь идет о поручике Кавалергардского полка графе Арвиде Эрнестовиче Мантейфеле.


[Закрыть]. Это не остановило Николая, решившего на ней жениться. Наши родители отказались благословить этот союз. Я сам слишком хорошо знал молодую особу, чтобы не разделять их взгляда, но должен был скрывать свои чувства, чтобы сохранить дружбу и доверие брата, которого надеялся отвратить от этого безумного замысла.

Тем временем день свадьбы бесконечно переносился. Устав от этих отсрочек, невеста потребовала, чтобы он был назначен окончательно. Николай был в отчаянии: девушка рыдала и заявляла, что предпочтет умереть, чем выйти за нелюбимого. Я узнал, что она пригласила брата на последний ужин, накануне своей свадьбы. Не имея возможности отговорить его, я решил пойти с ним. Среди гостей был Вова. Разгоряченный вином, он пустился в пламенную импровизацию, призывая влюбленных соединиться, не считаясь ни с чем, кроме любви. Поскольку невеста в слезах умоляла Николая бежать с ней, я поспешил предупредить ее мать. Когда мы с ней приехали в ресторан, дочь упала в ее объятья. Я воспользовался этим, чтобы почти силой увести Николая домой.

Все же свадьба с гвардейцем состоялась на следующий день, и молодые уехали за границу. Дело казалось конченым, к великому облегчению родителей. Поведение Николая, возобновившего обычную жизнь, успокоило мать. Но я никогда не сомневался, что он лишь напустил на себя безразличие.

Тогда в Париже выступала русская опера с Шаляпиным. Брат заявил, что хочет съездить туда посмотреть. Родители, не сомневавшиеся, что Шаляпин был лишь предлогом, старались его отговорить, но ничто не могло остановить Николая.

С поручением родителей держать их в курсе действий брата вслед за ним в Париж отправился и я. Там я узнал, что он вновь встретил молодую женщину. Я телеграфировал родителям и просил их приехать.

Тем временем Николай был неуловим и не показывал нам признаков жизни. В конце концов я отправился за советом к двум известным ясновидящим: мадам де Тебэ и мадам Фрайя. Первая заверила меня, что большая опасность угрожает члену моей семьи, который рискует быть убитым на дуэли. Примерно то же самое сказала и вторая, прибавив предупреждение, касающееся меня: «Через несколько лет вы будете участником политического убийства и пройдете через ужасные испытания, которые в конце концов превзойдете».

До нас доходили самые противоречивые сведения. Очевидно муж знал об отношениях Николая с его женой, но в то время как одни уверяли, что дуэль неминуема, другие говорили, что речь пойдет лишь о разводе. Наконец, стало известно, что офицер действительно вызвал брата на дуэль, но секунданты признали мотивы недостаточными для поединка. В эти дни нам нанес визит муж молодой женщины. Он сказал нам, что помирился с Николаем, считает свою жену ответственной за все и будет требовать развода. С огромным облегчением мы узнали, что дуэль не состоится, но остались в большом беспокойстве за последствия развода.

Вскоре тревожные новости призвали нас в Петербург: офицер, несомненно под воздействием товарищей, вернулся к мысли о дуэли.

Ничего невозможно было узнать у Николая, замкнувшегося в абсолютном молчании. Наконец, он сказал мне, что дуэль состоится очень скоро. Я тут же уведомил родителей, и они вызвали Николая для серьезного разговора. Он заверил их, что ничего не случится.

В тот же вечер я нашел на столе записку от матери, просившую прийти к ней как можно раньше, и другую, от Николая, приглашавшего меня ужинать у «Контанта». Это показалось мне добрым знаком, поскольку впервые после возвращения из Парижа он приглашал меня вместе провести вечер.

Сначала я отправился к матери. Она сидела перед зеркалом, а горничная причесывала ее на ночь. Я до сих пор вижу выражение ее лица и глаза, сияющие от счастья. «Все эти слухи о дуэли ложные, – сказала она, – твой брат приходил ко мне сегодня вечером. Все устроилось. Ты не можешь представить, как я счастлива! Я тем более боялась этой дуэли, что Николаю на днях исполняется двадцать шесть лет», Так я узнал о странной фатальности, которая издревле, казалось, нависала над родом Юсуповых: все наследники, кроме одного, умирали, не достигнув двадцати шести лет. Мать, имевшая четверых сыновей, из которых выжили лишь мы с Николаем, не переставала дрожать за каждого из нас. Приближение двадцатишестилетия[111]111
  26 лет Н.Сумарокову-Эльстону исполнилось бы лишь в феврале 1909 г.


[Закрыть] брата, совпавшее с угрозой дуэли, привело ее в ужасную тревогу. Я обнял мать, проливавшую слезы радости, и отправился в ресторан, где Николай назначил мне свидание. Не найдя его там, я напрасно обыскал весь город и вернулся обеспокоенный как никогда. После предсказаний ясновидящих и признаний матери исчезновение Николая усилило мою тревогу. Он сам предупредил меня о неминуемости дуэли. Несомненно, он хотел провести со мной последний вечер. Какие непредвиденные обстоятельства ему помешали? Одолеваемый мрачными мыслями, я, тем не менее, заснул.

Утром мой лакей Иван вбежал ко мне: «Идите скорее, ужасное несчастье!»

Охваченный страшным предчувствием, я выпрыгнул из кровати и побежал к матери. На лестнице толпились слуги с искаженными лицами, но никто не отвечал на мои вопросы. Раздирающие крики раздавались из комнаты отца. Я вошел и увидел его, очень бледного, перед носилками, где было распростерто тело Николая. Мать, стоявшая перед ним на коленях, казалась лишившейся рассудка.

Мы с большим трудом оторвали ее от тела сына и уложили в постель. Немного успокоившись, она позвала меня, но, увидев, приняла за брата. Это была невыносимая сцена, заставившая меня похолодеть от горя и ужаса. Затем мать впала в прострацию. Когда она пришла в себя, то не отпускала меня ни на секунду.

Тело брата поместили в часовне. Затем начались долгие и тягостные траурные церемонии, потянулась вереница всех родных и друзей. Несколько дней спустя мы уехали в Архангельское, где должно было состояться погребение в фамильном склепе.

Великая княгиня Елизавета Федоровна была среди друзей, ожидавших на вокзале в Москве, и сопровождала нас в Архангельское.

Множество крестьян присутствовало на заупокойной службе. Большинство плакали, все трогательно выражали участие в нашем горе.

Великая княгиня жила некоторое время с нами. Ее присутствие, благотворное для всех, было в особенности большой помощью для матери, отчаяние которой не знало границ. Отец, очень замкнутый от природы, скрывал горе, но чувствовалось, что он глубоко охвачен им. Что до меня, то я был одержим жаждой мщения, которая привела бы меня к крайностям, если бы великая княгиня не успела меня успокоить.

Я узнал обстоятельства дуэли, которая состоялась утром в имении князя Белосельского, на Крестовском острове[112]112
  Дуэль между Н.Ф. Сумароковым-Эльстоном и А.Э. Мантейфелем состоялась 22 июня (по российскому стилю) 1908 г.


[Закрыть]. Оружием были револьверы, а расстояние между противниками установлено в 30 шагов. По сигналу Николай выстрелил в воздух. Противник стрелял по нему и промахнулся. Тогда он потребовал, чтобы дистанция была сокращена на 15 шагов. Николай снова выстрелил в воздух. Офицер прицелился и убил его наповал. Это была не дуэль, а убийство. Позже, разбирая бумаги брата, я нашел переписку, открывшую мне темную роль, которую сыграл в этой истории некто Чинский, известный оккультист. Из писем следовало, что Николай был полностью под его влиянием. Он писал брату, что он – его ангел-хранитель и что Божья воля им руководит; он представлял ему обязательной женитьбу на этой девушке и убеждал его следовать за ней в Париж. Во всех этих письмах расхваливались он сам и его мать и содержались советы быть осторожным в отношении наших родителей и меня.

Прежде чем покинуть нас, великая княгиня взяла с меня обещание приехать к ней в Москву, когда мать почувствует себя лучше, чтобы поговорить о моем будущем. Это могло произойти лишь спустя какое-то время. Состояние здоровья матери улучшалось, но она никогда не оправилась от пережитого горя.

Возвращаясь однажды с прогулки и поднимаясь по лестнице последней террасы, я остановился наверху, чтобы оглядеть огромный парк с его статуями и аллеями и великолепный дом, давший приют бесценным богатствам. Я думал, что однажды все это будет принадлежать мне и что это лишь частичка богатства, которое должно перейти ко мне. Мысль стать однажды одним из богатейших людей России опьянила меня. Я вспоминал о том времени, когда украдкой проникал в театр и представлял себя своим предком, великим меценатом царствования Екатерины II. Я видел вновь мавританский зал на Мойке, где, лежа на подушках, шитых золотом, обернутый восточными тканями и увешанный бриллиантами матери, я царил посреди моих рабов; богатство, роскошь, власть: я не знал до сих пор жизни. Посредственность и уродство приводили меня в ужас. Но что будет, если война или революция лишат меня состояния? Я вспоминал отверженных, виденных мною в Вяземской Лавре. Может ли быть, что я дойду до такого? Эта мысль была непереносима. Я быстро вошел в дом. Проходя перед своим портретом работы Серова, я остановился и внимательно в него вгляделся. Серов был замечательный психолог, схватывавший лучше, чем другие, характер позирующих. На лице молодого человека, которого я видел перед собой, можно было прочесть тщеславие, гордость и сухость сердца. После ужасного испытания, каким была для всех нас смерть брата, как мог я не измениться? Как мог все еще замыкаться в своем эгоизме? Я почувствовал такое отвращение к себе, что на мгновение подумал о самоубийстве. Мысль о горе родителей заставила меня отбросить это крайнее решение.

Я вспомнил, что великая княгиня посоветовала мне приехать к ней, и решил воспользоваться наступившим улучшением здоровья матери, чтобы отправиться в Москву.

Глава ХIII

Великая княгиня Елизавета Федоровна. – Ее благотворное влияние. – Моя деятельность при ней в Москве. – Планы на будущее

Я не претендую на то, чтобы сообщить здесь что-то новое о великой княгине Елизавете Федоровне. Эта чистая и благородная личность уже близка всем, кто читал многочисленные труды о последних годах монархии. Но я не могу писать о своих собственных воспоминаниях, не напомнив, какова была жизнь той, которая сыграла в моей жизни роль одновременно важную и благотворную, о той, кого с детства я любил, как вторую мать.

Все, кто знал ее, отдадут дань как восхитительной красоте, так и благородству характера этой исключительной женщины. Высокая, стройная, светлоглазая, с мягким и глубоким взглядом, тонкими и чистыми чертами, она прибавляла к этим телесным дарам редкий ум и самое большое великодушие. Она была дочерью принцессы Алисы Гессен-Дармштадтской, сестрой царствующего принца Эрнста Гессенского, внучкой королевы Виктории и старшей сестрой нашей молодой царицы. Другие ее сестры – принцесса Виктория Баттенбергская, позднее маркиза Милфорд Хейвен, и принцесса Генриетта Прусская. Елизавета Федоровна вышла замуж за великого князя Сергея Александровича, четвертого сына царя Александра II.

В первые годы замужества она жила в Санкт-Петербурге, много принимала в cвоем дворце на Невском проспекте, вела блестящую жизнь, соответствовавшую ее положению и уже в ту пору не очень ей нравившуюся. В 1891 году великий князь был назначен генерал-губернатором Москвы. Великая княгиня быстро снискала большую популярность в новой резиденции. Она вела там такую же деятельную жизнь, как и в столице, деля время между светскими обязанностями и многочисленными благотворительными делами.

17 февраля 1905 года, когда великий князь выезжал на Сенатскую площадь Кремля, террорист[113]113
  Каляев Иван Платонович (1877–1905), революционер, эсер.


[Закрыть] бросил в его карету бомбу, разорвавшую ее на куски.

Великая княгиня была занята на устроенном ею в Кремле сборе теплых вещей для войск в Маньчжурии. При грохоте взрыва она выбежала, даже не накинув манто. На площади она увидела раненого кучера и двух убитых лошадей. Тело великого князя было буквально разорвано, и останки его рассеяны по снегу. Великая княгиня собрала его своими руками и велела перенести в дворцовую часовню. Сила взрыва была такова, что пальцы великого князя, все еще в кольцах, были найдены на крыше соседнего дома. Эти детали мне сообщила сама великая княгиня. Известие об этой трагедии застало нас в Санкт-Петербурге, и мы поспешили в Москву.

Спокойствие и твердость великой княгини вызывали общее восхищение. Она проводила в молитвах дни, предшествовавшие погребению, и черпала в христианских чувствах мужество для поступка, ошеломившего все ее окружение: она велела проводить себя в тюрьму, где содержался убийца, и попросила закрыть себя с ним в камере.

– Кто вы? – спросил он.

– Я вдова того, кого вы убили. Зачем вы совершили это преступление?

Никто в точности не знает, каково было продолжение их беседы. Разные версии были более или менее вымышленными. Некоторые уверяли, что после ухода посетительницы, убийцу нашли с закрытым руками лицом, плачущего горькими слезами.

Несомненно то, что великая княгиня писала императору просьбу о помиловании узника и что Николай II согласился бы, если бы убийца наотрез не отказался от этого сам. Он даже написал великой княгине, что не выражает и не испытывает какого-либо раскаяния и заранее отказывается от помилования, которое она испрашивала для него.

Великая княгиня посетила в госпитале кучера, смертельно раненного. Увидав ее, несчастный, от которого скрывали смерть господина, спросил: «Как чувствует себя Его Высочество?» – «Это он послал меня узнать о тебе», – ответила она.

После смерти мужа она продолжала жить в Москве, но удалилась от светской жизни и посвятила себя всецело делам милосердия и благотворительности. Она раздала приближенным часть своих драгоценностей и продала остальные. Мать купила у нее великолепную черную жемчужину, подарок императора Николая II. Поднося ее свояченице, царь сказал: «У тебя теперь будет жемчужина почти такая же прекрасная, как “Перегрина” Зинаиды Юсуповой».

Раздав все свое добро, великая княгиня купила участок в Москве, на Ордынке, на правом берегу реки. В 1910 году она построила там Марфо-Мариинскую обитель[114]114
  Деятельность Марфо-Мариинской обители милосердия началась в 1909 г.


[Закрыть], настоятельницей которой стала. В качестве последней заботы элегантной женщины, всегда выказывавшей изысканный вкус, она заказала рисунки одеяния московскому художнику Нестерову[115]115
  Нестеров Михаил Васильевич (1862–1942), русский религиозный художник. По эскизам М.В. Нестерова выполнены росписи интерьера храма Покрова Богородицы Марфо-Мариинской обители.


[Закрыть]: длинное платье из грубой шерсти серо-жемчужного цвета, льняной нагрудник, охватывавший лицо, и большое покрывало белого льна, спадающее строгими складками. Монахини не были заперты, посвящая себя помощи бедным и уходу за больными. Они также отправлялись в провинцию, чтобы основывать там новые центры благотворительности. Это начинание быстро развивалось; через несколько лет во всех больших городах России имелись подобные заведения. И сама ордынская обитель разрослась: там выстроили церковь, больницу, мастерские, учебные мастерские и школы. Настоятельница жила в маленьком павильоне из трех комнат, очень просто обставленных; она спала на деревянной кровати без матраса, голова на подушке из сена. Она никогда не спала больше нескольких часов, если не проводила всю ночь у постели больного или не бодрствовала у гроба в часовне; клиники и больницы присылали ей безнадежно больных, заботы о которых она брала на себя. Так, однажды к ней привели женщину, которая опрокинула горящую керосиновую плиту. Ее одежда загорелась, и все тело было сплошной раной, началась гангрена, и врачи объявили ее обреченной. С настойчивой нежностью и мужеством великая княгиня взяла на себя уход за ней. Ежедневная перевязка занимала больше двух часов, а зловоние от ран было таково, что многие монахини падали в обморок. Тем не менее, больная выздоровела через несколько недель, и выздоровление ее рассматривалось как чудо

Великая княгиня не допускала, чтобы обманывали умирающих насчет их состояния; она, напротив, старалась подготовить их к смерти и внушить им веру в вечную жизнь. Во время войны 1914 года она еще расширила свою благотворительную деятельность, собирая пожертвования для раненых и создавая новые организации. Имея точные сведения о событиях, она, тем не менее, никогда не занималась политикой: была слишком поглощена своей работой, чтобы хотеть чего-то другого. Ее популярность росла день ото дня. Толпа опускалась на колени при ее приближении и крестилась, люди целовали ей руки и одежды, когда она выходила из кареты.

Несмотря на все добро, какое она делала, находились лица, критиковавшие ее новую жизнь. Некоторые доходили до того, что говорили, будто, покинув дворец и раздав имущество бедным, сестра царицы унизила императорское достоинство. Сама императрица была недалека от подобного мнения. Сестры никогда не понимали друг друга. Преданные православию, обе были очень набожны, но каждая понимала нашу веру по-своему. Императрица охотно искала пути сложные и опасные: она бросилась в экзальтированный мистицизм, в котором запуталась. Великая княгиня имела веру единственную и истинную: в человечность и любовь, ее вера была проста, как у ребенка. Но главной причиной их несогласия было слепое доверие царицы к Распутину. Великая княгиня, видевшая в нем самозванца и пособника Сатаны, не скрывала свой образ мыслей от сестры. Их отношения становились все более и более сдержанными и, наконец, вовсе прекратились.

Революция 1917 года не поколебала душевной твердости великой княгини. 1 марта войска революционных солдат оцепили монастырь. «Где немецкая шпионка?» – кричали они. Настоятельница вышла и ответила очень спокойно: «Здесь нет немецкой шпионки. Здесь монастырь, и я его настоятельница».

Ее хотели увести. Она сказала, что готова следовать за ними, но хотела бы сначала проститься с сестрами и получить благословение священника. Солдаты согласились, потребовав, чтобы их делегация присутствовала при церемонии.

Когда настоятельница вошла в часовню в сопровождении вооруженных солдат, все присутствующие с плачем опустились на колени. Поцеловав принесенный священником крест, она обернулась к солдатам и пригласила их сделать то же: все поцеловали крест. Пораженные спокойствием великой княгини и обожанием, окружавшим ее, солдаты вышли в молчании, поднялись в свои грузовики и уехали, оставив ее свободной. Несколько часов спустя члены Временного правительства явились принести извинения. Они признались, что бессильны остановить анархию, охватившую всю страну, и умоляли великую княгиню вернуться в Кремль, где она будет в безопасности. Она поблагодарила, но от их предложения отказалась. В покинутый ею добровольно Кремль, сказала она, революция ее не приведет; она решила, если это будет угодно Богу, остаться среди сестер и разделить их судьбу. Кайзер много раз предлагал ей при посредстве шведского посольства укрыться в Пруссии, поскольку Россия на пороге ужасных событий. Он это знал лучше, чем кто бы то ни было, не будучи сам чужд потрясениям, охватившим нашу страну. Но великая княгиня ответила ему, что никогда добровольно не покинет ни свой монастырь, ни Россию.

После этой тревоги община имела некоторую передышку. Взяв власть, большевики дали всем, жившим на Ордынке, разрешение жить как прежде. Они даже послали им кое-какое продовольствие. Но в июне 1918 года великая княгиня была арестована вместе с верной служанкой Варварой и увезена навстречу неизвестной судьбе. Патриарх Тихон[116]116
  Святитель Тихон (в миру – Василий Белавин) (1852–1925), патриарх Московский и Всея Руси с 1917 по 1925 г. Канонизация Святейшего Русской Православной церковью состоялась в 1989 г.


[Закрыть] напрасно употреблял свое влияние, пытаясь отыскать ее след и добиться освобождения. Наконец, стало известно, что она содержится в городке Алапаевске Пермской губернии с двоюродным братом, великим князем Сергеем Михайловичем[117]117
  Великий князь Сергей Михайлович (1857–1918), генерал-адъютант, генерал от артиллерии. Сын великого князя Михаила Николаевича и великой княгини Ольги Федоровны. С 1904 г. – инспектор, с 1905 г. – генерал-инспектор артиллерии. В 1915–1917 гг. – генерал-инспектор артиллерии при Верховном главнокомандующем.


[Закрыть], князьями Иваном, Константином и Игорем, сыновьями великого князя Константина Константиновича, и сыном великого князя Павла Александровича князем Владимиром Палеем.

В ночь с 17 на 18 июля, спустя сутки после убийства царя и его семьи, они были живыми сброшены в шахту. Жители, издали наблюдавшие убийство, рассказывали, что после отъезда большевиков они приблизились к шахте, откуда раздавались стоны и церковное пение. Но никто не осмелился оказать помощь жертвам.

Несколько недель спустя в город вошла белая армия. По приказу адмирала Колчака тела мучеников были подняты из шахты. Говорят, что на многих нашли перевязки, сделанные из покрывала монахини. Помещенные в гробы, они были перевезены в Харбин, а оттуда в Пекин. Позднее маркиза Милфорд Хейвен велела перевезти в Иерусалим останки великой княгини и ее слуги Варвары. Они были погребены в склепе русской церкви Св. Магдалины, поблизости от Масличной горы. Во время переезда из Пекина в Иерусалим гроб великой княгини раскололся, испуская прозрачную душистую жидкость. Ее тело было цело, и множество чудесных исцелений произошло на ее могиле. Один из наших архиепископов рассказывал, что, проезжая Иерусалим и молясь на могиле великой княгини, он увидел, что двери церкви раскрылись и женщина в белом покрывале пересекла неф и остановилась перед иконой Архангела Михаила. Он узнал ее, когда она обернулась, указывая на икону. Затем видение исчезло.