Текст книги "Перед изгнанием. 1887-1919"

Глава ХХ

Наши неприятности в Германии. – Возвращение в Россию через Копенгаген и Финляндию. – Рождение дочери. – Заграничная миссия моего отца. – Его эфемерное правление Москвой. – Положение становится серьезным. – Распутин должен исчезнуть

Мы прибыли в Киссинген в июле. Атмосфера, царившая в Германии, нам очень не понравилась. Все упивались чтением экстравагантных историй о Распутине, публиковавшихся в газетах и стремившихся дискредитировать наших государя и императрицу.

Отец был решительно оптимист, но новости с каждым днем становились все плачевнее, Немного спустя после нашего приезда мы получили телеграмму от великой княгини Анастасии Николаевны, жены будущего генералиссимуса, призывавшей нас возвращаться как можно скорее, если мы не хотим оказаться запертыми в Германии. 30 июля Россия ответила на нападение на Сербию австро-венгерской армии объявлением всеобщей мобилизации. Декрет стал известен утром следующего дня. Весь Киссинген был возбужден. По городу ходили манифестанты с криками и бранью в адрес русских. Понадобилось вмешательство полиции, чтобы восстановить порядок. Нам надо было скорее уезжать. Мать, больную, на носилках, отнесли на вокзал, и мы сели в берлинский поезд.

Немецкая столица была в хаосе. В отеле «Континенталь», где мы остановились, также царило полное смятение. На следующее утро, в восемь часов нас разбудила полиция, пришедшая арестовать меня и нашего врача, секретаря отца и весь наш мужской персонал. Отец тут же позвонил в русское посольство. где ему ответили, что все очень заняты и никто не может отлучиться, чтобы отправиться к нему.

В это время задержанные были заперты в одной из комнат отеля, которая могла вместить человек пятнадцать, а нас было около пятидесяти. Мы оставались там стоя, не имея возможности пошевелиться, много часов. Наконец, нас привели в комиссариат. Проверив документы и назвав нас «грязными русскими свиньями», объявили, что те из нас, кто не покинет Берлин до шести часов, будут взяты под стражу. Было уже пять часов, когда я смог вернуться в отель и обрадовать семью, считавшую, что больше никогда меня не увидит. Надо было срочно что-то решать. Ирина позвонила своей кузине, кронпринцессе Сесилии, которая пообещала немедленно отправиться к кайзеру и дать нам быстрый ответ. Со своей стороны, отец, отправился за советом к нашему послу Свербееву[129]129
  Свербеев Сергей Николаевич, чрезвычайный и полномочный посол России в Германии.


[Закрыть]. «Увы! Моя роль здесь окончена, – сказал ему последний, – и я не знаю, что могу для вас сделать, но зайдите ко мне вечером».

Поскольку время не терпело и мы могли быть арестованы с минуты на минуту, отец обратился к испанскому послу, заверившему, что он будет покровительствовать русским интересам в Германии, и обещал прислать одного из секретарей.

Тем временем кронпринцесса позвонила и сказала, что у нее нет надежды помочь нам. Она обещала приехать к нам и предупредила, что кайзер рассматривает нас отныне как своих пленников и что к нам явится его адъютант с бумагами, которые мы должны подписать. Германский император предоставлял нам на выбор места пребывания и гарантировал, что с нами будут обращаться с уважением. Затем прибыл советник испанского посольства. Едва мы успели объяснить ему наше положение, как явился посланец кайзера. Он важно вынул из портфеля большой лист, украшенный печатями из красного воска, и протянул его нам. Там говорилось, что мы обязуемся не вмешиваться в политику и остаться в Германии «навсегда». Мы были ошеломлены! С матерью случился нервный криз, и она говорила, что сама пойдет к императору. Я передал лист испанскому дипломату, чтобы он ознакомился с этим странным условием.

– Как можно требовать от вас подписать такую чушь! – воскликнул он, прочитав. – Это несомненная ошибка. Написано «навсегда» вместо «на время войны».

После короткой дискуссии мы предложили немцу исправить текст документа и принести его нам на следующее утро, в 11 часов. Отец отправился к Свербееву вместе с испанским дипломатом. Было решено, что последний испросит у министра иностранных дел фон Ягова разрешение предоставить в распоряжение русского посольства специальный поезд для членов посольства и тех их соотечественников, которые желают покинуть Германию. Список предполагаемых путешественников был ему передан тут же. Свербеев заверил отца, что в него включены наши имена и имена нашего персонала. Он сказал, что в тот же день вдовствующая императрица и великая княгиня Ксения проезжали Берлин. Узнав, что мы в отеле «Континенталь», они хотели нас увидеть и забрать с собой в Россию. Но было уже поздно, их собственное положение стало драматическим, и императорский поезд должен был срочно покинуть берлинский вокзал, чтобы избежать выступлений враждебной толпы, бившей стекла и вырывавшей шторы вагона, где находилась Ее Величество.

На следующее утро мы в условленный час явились в русское посольство, а оттуда на вокзал, где должны были сесть в копенгагенский поезд. Никакого обычного обслуживания не предусматривалось – как это бывало при официальном отбытии посла – мы были полностью отданы на милость распоясавшейся толпы, кидавшей всю дорогу в нас камнями. Чудо, что нас не линчевали. Многие члены посольства, некоторые с женами и детьми, получили сильные удары тростью по голове; одни были в крови, другие в разодранных шляпах и одежде. Повезло, что наша машина была последняя: нас приняли за слуг, и это уберегло от грубостей. За несколько мгновений до отхода поезда мы увидели бегущих слуг, которые перепутали вокзал. Второпях они оставили на дороге весь наш багаж. Мой лакей, англичанин Артур, оставшийся в отеле со всеми нашими чемоданами, чтобы было впечатление, что мы не уехали окончательно, оставался пленником Германии в продолжение всей войны.

Мы испытали истинное облегчение, когда поезд тронулся. Позже мы узнали, что посланец кайзера приехал в отель вскоре после нашего отъезда и что кайзер Вильгельм, узнав о побеге, приказал арестовать нас на границе. Приказ пришел с опозданием, и мы проехали границу спокойно. Что же касается несчастного адъютанта, он отправился исправлять свою ошибку в траншеях.

Прибыв в Копенгаген даже без туалетных принадлежностей, мы остановились в отеле «Англетер»; тут же последовали многочисленные визиты: датский король с королевой и со всей семьей, русская вдовствующая императрица, моя теща и толпа других персон, находившихся проездом в датской столице. Все были взволнованы событиями. Императрица просила и добилась того, что множество поездов было предоставлено в распоряжение русских, не имевших возможности вернуться на родину.

На следующий день мы покинули Данию. С парома, везшего нас в Швецию, императрица смотрела на удаляющиеся берега своей родной страны с заметным волнением. Но долг призывал ее к русскому народу.

По прибытии в Финляндию нас уже ждал императорский поезд. Всю дорогу Ее Величество приветствовали овациями финны. Эти демонстрации опровергали ложный слух о восстании в Финляндии, дошедший до нас в Дании.

Общий вид Петербурга особенно не изменился. Не было впечатления, что идет война.

Императрица Мария, отправившаяся в Петергоф, пригласила нас погостить у нее.

Петергоф находится на небольшом расстоянии от Санкт-Петербурга, на берегу Балтийского моря.

Дворец, розовый с золотом, террасы, парк во французском стиле, полный искрящихся фонтанов, принесли ему прозвище русского Версаля. Длинный канал, обрамленный деревьями и фонтанами, выходил прямо к морю. Перед ним был каскад и большой бассейн, в центре которого – группа «Самсон, разрывающий пасть льву»; нескончаемый поток воды лился из разверстой пасти льва. Два из многочисленных фонтанов петергофского парка послужили местом забавного случая, которым долго потешалось окружение вдовствующей императрицы. Её Величество имела среди придворных дам двух старых дев, которые были сама пунктуальность. Тем более все были удивлены, когда однажды они явились к завтраку с получасовым опозданием. Засыпанные вопросами, эти великолепные персоны признались, покраснев, что назначили друг другу встречу у входа в парк, перед фонтаном Адама – или Евы, поскольку это обстоятельство так и не было выяснено. В то время как одна ждала перед Адамом, другая была перед Евой, причем каждая затруднялась сказать, перед которым из прародителей она стояла.

Петергофский дворец, построенный в XVIII веке для императрицы Елизаветы был разрушен бомбардировками в последнюю войну. В нем никогда не жили, он предназначался только для приемов. Государь и императрица имели дом в парке, почти на самом берегу моря. Чуть выше была «дача», предназначенная для вдовствующей императрицы, и «ферма», где жили мои тесть и теща. Там родилась Ирина.

Проведя несколько дней в Санкт-Петербурге, мы отправились с императрицей Марией в Елагинский дворец, императорскую резиденцию, расположенную на одном из островов в устье Невы. Там Ирина заболела корью, что сильно нас обеспокоило, поскольку она была уже беременна. После ее выздоровления, мы устроились в нашем доме на Мойке. Помещения на первом этаже еще не были закончены, мы пока занимали те, в которых я жил раньше с братом.

Не призванный под знамена, поскольку был единственным сыном, я занимался устройством госпиталей в разных наших домах. То, что императрица Мария возглавляла Красный Крест, облегчило мне дело, и первый госпиталь для тяжелораненых разместился в моем доме на Литейном. Я отдался всем сердцем этому занятию, говоря себе, что лучше облегчать страдания, чем причинять их. Мой персонал был хорошо подобран: врачи и санитары все были первоклассные.

* * *

Кампания началась блестяще – глубоким наступлением в Восточной Пруссии, которое должно было помочь Франции, отвлекая силы от западного фронта. В конце августа, в результате отсутствия тяжелой артиллерии, армейский корпус генерала Самсонова, состоявший из отборных войск, оказался окруженным под Танненбергом. Генерал, не желая пережить потерю армии, застрелился. Наступление было возобновлено с успехом на австрийском фронте, но в феврале 1915 года новое наступление в Восточной Пруссии привело к провалу у Аугустово. 2 мая неистовый австро-венгерский натиск прорвал юго-западный фронт русских.

Наши войска, плохо накормленные, плохо снабжавшиеся, сражались в отвратительных условиях против армии с лучшим в мире оснащением. Целые полки гибли, не имея возможности защищаться, так как не получали вовремя необходимых боеприпасов.

Героизм войск не мог заменить неспособность командования, дезорганизацию транспорта и недостаток боеприпасов: отступление перешло в бегство. В тылу было возбуждено общественное мнение. Говорили о предательстве; причиной объявлялась императрица, так же как и Распутин, и все возмущались слабостью императора.

В то время, и особенно в Москве, городе прежде всего купеческом, большинство крупных предприятий было в руках немцев, надменность которых была безгранична. В командовании армии, как и при дворе, множество высоких лиц носили немецкие фамилии. Большинство было прибалтийского происхождения и не имело ничего общего с нашими врагами, но от этого неприятное впечатление в массах не менялось. Многие люди из народа наивно верили, что император по доброте принял в свою свиту пленных немецких генералов. А в других кругах удивлялись, как важнейшие посты не были доверены людям с русскими именами и русского происхождения. Агенты германской пропаганды использовали это положение, чтобы возбудить негодование против императорского дома, напоминая, что царица и большинство великих княгинь немки. То обстоятельство, что государыня ненавидела Пруссию в целом и Гогенцоллернов в частности, ничего не меняло. Моя мать обратила внимание императора на ужасное впечатление, которое производит обилие немецких имен среди придворных вельмож. «Дорогая княгиня, – ответил он, – что я могу поделать? Они ко мне все так привязаны и так преданы! Действительно, многие стары и даже слабы умом, как мой бедный Фредерикс[130]130
  Фредерикс Владимир Борисович (1838–1927), барон, граф с 1913 г. Генерал-адъютант, генерал от кавалерии, член Государственного Совета, министр двора и уделов.


[Закрыть], который однажды подошел ко мне, похлопал по плечу и сказал: «А, вот и ты. Тебя тоже пригласили к завтраку?”»

* * *

21 марта 1915 года моя жена родила дочь, которую мы назвали Ириной, как и мать. Когда я услышал первый крик ребенка, я был поистине счастливейшим из людей. Акушерка, мадам Гюкст, была великолепной персоной, болтливой, как все ее коллеги; ее клиентура состояла из большинства дворов Европы. Она знала о них все сплетни, и когда ее наводили на эту тему, была неистощима. Надо сказать, что ее рассказы были весьма смачными, и я с таким же удовольствием слушал, с каким она – рассказывала.

Крещение проходило в нашей церкви в присутствии императорской семьи и нескольких близких. Император был крестным отцом, вдовствующая императрица – матерью. Моя дочь, как некогда ее отец, чуть не утонула в купели.

В том же году отец получил от императора заграничную миссию. Мать была не совсем спокойна. Она знала особенный, фантастический характер мужа и отказывалась его отпустить без себя. Эти страхи были напрасны: отец выполнил поручение без всяких неприятных инцидентов. Его поездка началась с Румынии, государя и государыню которой он знал лично. В то время Румыния не была готова воевать и колебалась в выборе будущего противника. В ходе долгих переговоров с королем Каролом в присутствии первого министра Братиано отец чистосердечно изложил позицию России и получил формальное обещание, что настанет день, когда Румыния присоединится к союзникам. Синайский дворец произвел на него большое впечатление, особенно же апартаменты королевы, где большой каменный крест соседствовал со шкурами, роскошными мехами, цветами и человеческими черепами.

Во время пребывания в Париже отец встречался с президентом Пуанкаре[131]131
  Пуанкаре Раймон (1860–1934), французский политический и государственный деятель. В 1913–1920 гг. – президент Французской республики.


[Закрыть], генералом Жоффре[132]132
  Жоффр Жозеф Жак Сезер (1852–1931), французский военный деятель, маршал. В 1914–1916 гг. главнокомандующий французской армией.


[Закрыть] и другими высокими лицами. Он вручил французскому генералиссимусу в его главной квартире в Шантильи крест Св. Георгия, присланный ему царем.

Посещение траншей привело его в восхищение смелостью и душевным подъемом войск. Забавные надписи над входом в блиндажи демонстрировали характер французских солдат: «Воспоминания о Мари», «Лизетта», «Прощай, Аделаида», «Мой отдых без Розы». Обедая в тот же вечер в Рице, он с удивлением увидел, что столовая полна английских офицеров. Эти офицеры в безупречных мундирах покинули фронт в три часа пополудни, чтобы вернуться туда утром следующего дня, пообедав в Париже и проведя ночь в машине для сокращения расходов. Видя их такими невозмутимыми, беспечными, с трубками в зубах, с трудом можно было поверить, что несколько часов спустя они будут на передовой.

В Лондоне жизнь была более суровой и размеренной. На следующий день по приезде отец был принят Георгом V[133]133
  Георг V (1865–1936), король Великобритании с 1910 по 1936 г.


[Закрыть] и королевой Марией. Монархи показались ему усталыми и озабоченными, как будто вся ответственность за войну с чередой ее ужасов лежала на их плечах. Он беседовал с лордом Китченером и восхищался его прекрасным, ясным умом еще более, чем его великолепными манерами. Хорошо осведомленный обо всем происходящем в России, лорд Китченер высказывал большую тревогу о будущем.

Вернувшись на континент, отец отдал визит бельгийским государю и государыне, благородное и смелое поведение которых еще более подняло их престиж среди собственного народа и в глазах союзников[134]134
  В это время королем Бельгии был Альберт I.


[Закрыть]. Он также встречался с принцем де Галлем, будущим Эдуардом VIII[135]135
  Эдуард VIII (1894–1972), король Великобритании с января по декабрь 1936 г.


[Закрыть], герцогом де Кэнногтом и генералом Френчем[136]136
  Френч Джон Дентон Пинкстон (1852–1925), британский фельдмаршал. Во время первой
  мировой войны – командующий британскими экспедиционными силами во Франции.


[Закрыть], все еще очень деятельным, несмотря на возраст.

Прежде чем покинуть Францию, отец имел свидание в Шантильи с генералом Жоффре, чтобы поделиться впечатлениями, вынесенными из Англии после контактов с верховной властью.

Миссия отца закончилась, и он вернулся в Россию, где император доверил ему пост генерал-губернатора Москвы. Он занимал его недолго. Один человек не мог бороться с немецкой камарильей, занимавшей все значительные посты. Видя шпионаж и предательство, царящее повсюду, отец предпринял драконовские меры, чтобы очистить Москву от этого тайного господства противника. Но большинство министров, обязанных своим положением влиянию Распутина, были германофилами, они держались откровенно враждебно к генерал-губернатору и противились всем его распоряжениям. Возмущенный систематической оппозицией, которую он встречал, отец уехал в Главную ставку, где имел беседу с царем, главнокомандующим, главным штабом и министрами. Без обиняков, напрямик он изложил ситуацию в Москве, перечисляя факты и называя виновных. Эта жесткая критика произвела ошеломляющий эффект. До сих пор никто не решался поднимать при императоре голос против должностных лиц. К несчастью, это был удар шпагой по воде.

Немецкая партия, окружавшая государя, была достаточно сильна, чтобы быстро рассеять впечатление, произведенное словами генерал-губернатора. Вернувшись в Москву, отец узнал, что он освобожден от должности.

Все русские патриоты были возмущены этой мерой и слабостью императора, согласившегося на нее. Сражаться с немецким влиянием становилось невозможно.

Обескураженный отец уехал с матерью в Крым. Я же остался в Петербурге, чтобы продолжить свою службу в госпиталях. Но вскоре я стал стыдиться своей мирной жизни, когда все молодые люди, мои сверстники, отправлялись на фронт. Я решил вступить добровольцем в Пажеский корпус и получить там стаж, необходимый для офицерского чина.

Этот год в военной школе показался мне очень трудным, но с некоторых точек зрения он был для меня благотворным, укротив мой надменный и независимый характер, протестовавший против всякой дисциплины.

* * *

В последние дни августа 1915 года было официально объявлено, что великий князь Николай освобождается от обязанностей главнокомандующего и отправляется на Кавказский фронт, и что император сам примет командование армиями. Новость была, в общем, довольно плохо принята, поскольку все знали, что это важное решение состоялось под давлением «старца» и благодаря его интригам. Чтобы развеять последние сомнения государя, Распутин обратился к его религиозности. Хотя сопротивление Николая II было слабо, в интересах Распутина было удалить царя. Присутствие императора в армии предоставляло ему свободу действий.

С тех пор его визиты в Царское Село стали почти ежедневными. Советы и мнения, им высказанные, имели силу закона и тут же передавались в Ставку. Никакая важная мера не предпринималась на фронте без предварительного совещания с ним. Слепое доверие к нему царицы побуждало ее неосторожно говорить с ним о вопросах самых важных и, разумеется, секретных. По ее мнению, Распутин правил Россией.

Великие князья и некоторые аристократы составили заговор, стремясь устранить императрицу от власти и добиться ее удаления в монастырь. Распутин должен был быть сослан в Сибирь, император смещен, а царевич коронован. В заговорах участвовали все, вплоть до генералов. Связи, которые английский посол сэр Джордж Бьюкенен поддерживал с либеральными партиями, вызывали подозрения, что он тайно работает на революцию.

* * *

В окружении государя и императрицы было много таких, кто пытался открыть им глаза на опасность влияния Распутина для России и династии. Всем отвечали:

«Это клевета, святых всегда оклеветывают». Фотографии «старца», участвующего в оргии, показывали царице; она, возмущенная, приказала полиции отыскать презренного, осмелившегося прикинуться «святым человеком», чтобы уронить его в мнении государей. Вдовствующая императрица писала императору и умоляла его отослать Распутина и запретить царице вмешиваться в государственные дела. Многие другие делали то же самое. Императрица знала об этом от императора, не скрывавшего от нее ничего, и порвала все отношения с теми, кто пытался руководить ее поведением,

Моя мать одной из первых подняла голос против «старца». После долгого разговора с царицей она на мгновение поверила, что поколебала ее доверие к «русскому крестьянину». Но клан Распутина бодрствовал. Быстро нашли тысячу предлогов, чтобы отдалить мою мать. Летом 1916 года ее отношения с государыней были уже какое-то время прерваны, когда, решив сделать последнюю попытку, она испросила приема в Александровском дворце. Ее Величество приняла ее очень холодно и, как только узнала цель визита, предложила ей покинуть дворец. Мать заявила, что не уйдет, не высказав того, что имеет сказать. Она говорила долго. Когда она закончила, императрица, слушавшая молча, поднялась и отпустила ее со словами: «Я надеюсь никогда больше Вас не увидеть».

Позже великая княгиня Елизавета, сама редко появлявшаяся в Царском Селе, предприняла подобный демарш перед сестрой. Она должна была из Александровского дворца зайти к нам. Мы все собрались и ждали с нетерпением результата переговоров. Она пришла дрожа и в слезах: «Она меня выгнала, как собаку! – кричала она. – Бедный Ники, бедная Россия!»

В это время Германия, хорошо информированная о том, что происходило при русском дворе, внедряла в окружение «старца» шпионов, приезжавших из Швеции и подозрительных евреев-банкиров. А Распутин, которого алкоголь делал болтливым, осведомлял их более или менее сознательно. Я имею некоторые основания полагать, что Германия из этого источника узнала о дате отплытия лорда Китченера, корабль которого был торпедирован 6 июня 1916 года, когда он направлялся в Россию с поручением принудить императора удалить Распутина и устранить императрицу от власти.

Тем летом 1916 года, когда положение на фронтах становилось серьезнее день ото дня, царь все больше и больше слабел от наркотиков, которые давали ему ежедневно по предписанию Распутина, власть которого достигла апогея. Не довольствуясь тем, что он удалял и назначал министров и генералов и подчинил себе высших церковных сановников, он желал сместить царя, посадить на трон больного царевича, объявить императрицу регентшей и заключить сепаратный мир с Германией.

Вся надежда открыть глаза монархам испарилась; какое же оставалось средство, чтобы очистить Россию от ее злого гения? Великий князь Дмитрий и депутат думы Пуришкевич[137]137
  Пуришкевич Владимир Митрофанович (1870–1920), бессарабский помещик, член II, III, IV Государственной Думы. Один из основателей организаций «Союз русского народа» и «Союз Михаила Архангела». Яростный противник Г. Распутина и один из участников заговора против него.


[Закрыть] задали себе, как и я, этот вопрос. Прежде чем мы договорились между собой, все трое пришли к одному решению. Распутин должен исчезнуть, даже если для этого его пришлось бы лишить жизни.