Текст книги "Перед изгнанием. 1887-1919"

Глава ХХIII

Подвалы Мойки. – Ночь 29 декабря

Итак, оставшись один в Петербурге, я жил со свояками во дворце великого князя Александра. Значительная часть дня 29 декабря была занята подготовкой к экзаменам, назначенным на завтра. Я использовал первую же свободную минуту, чтобы отправиться к себе на Мойку и сделать последние приготовления.

Я решил принять Распутина в помещении, которое только что было оборудовано в подвале. Арки разделяли его на две части, большая служила столовой, из другой выходила винтовая лестница, о которой говорилось выше, поднимавшаяся в мои комнаты на первом этаже; на половине дороги была дверь, выходившая во двор. Этот зал, с низким сводчатым потолком, освещался лишь двумя маленькими окнами, выходившими на уровне земли на набережную Мойки. Стены были из серого камня, пол гранитный. Чтобы не возбудить подозрений у Распутина, который мог удивиться приему в чем-то вроде голого погреба, надо было, чтобы он был обставлен и казался жилым.

Придя, я нашел рабочих, занятых расстилкой ковров и подвешиванием портьер. Три большие красные вазы китайского фарфора уже украшали ниши в стене. Из кладовых принесли выбранные мною предметы: старинные стулья резного дерева, обитые почерневшей от времени кожей, массивные дубовые кресла с высокими спинками, маленькие столики, покрытые цветной материей, кубки из слоновой кости и множество других предметов художественной работы. Я до сих пор вижу во всех подробностях убранство этой комнаты и, особенно, шкаф эбенового дерева с инкрустациями, содержавший целый лабиринт маленьких стекол, бронзовых колонок и потайных ящичков. На этом шкафу стояло распятие из горного хрусталя и гравированного серебра великолепной итальянской работы XVI века.

Большой камин из красного гранита был украшен золочеными чашами, старинными майоликовыми блюдами и скульптурной группой из слоновой кости. На полу расстелили большой персидский ковер, а в углу, перед шкафом с лабиринтом, шкуру огромного белого медведя.

В середине комнаты стоял стол, за которым Распутин должен был выпить свою последнюю чашку чая.

Наш мажордом Григорий Бужинский и мой лакей Иван помогали мне расставлять мебель. Я поручил им приготовить чай на шесть персон, купить бисквиты и пирожные и принести вина из погреба, сказав, что жду гостей к 11 часам вечера и что они могут уйти в комнату для прислуги, пока я их не позову.

Все было в порядке, я поднялся в свои комнаты, где полковник Фогель ждал меня для последних занятий перед завтрашним экзаменом. Мы закончили занятия к шести часам вечера. Прежде чем отправиться обедать со свояками к великому князю Александру, я вошел в Казанский собор. Погрузившись в молитву, я забыл о времени. Выйдя из собора, где, как я думал, пробыл несколько минут, я не очень удивился, обнаружив, что провел там около двух часов. Испытывая странное чувство легкости, хорошего самочувствия, почти счастья, я поспешил ко дворцу тестя, где пообедал перед возвращением на Мойку.

* * *

К одиннадцати часам в новом помещении все было готово. Комфортабельно обставленный и освещенный, этот подземный зал утратил свой мрачный вид.

Самовар уже дымился на столе среди тарелок с пирожными и сластями, особенно нравившимися Распутину. Блюдо, полное бутылок и бокалов, стояло на одном из сервантов, старинные фонари с цветными стеклами освещали сверху комнату, тяжелые красные портьеры были опущены. В гранитном камине потрескивали дрова, и пламя отбрасывало отблески на стены. Казалось, что ты отделен от всего остального мира и, что бы ни произошло, события этой ночи останутся навсегда погребены в тиши этих толстых каменных стен.

Звонок оповестил меня о приходе великого князя Дмитрия Павловича и остальных друзей. Я провел их в столовую. Они несколько минут молча рассматривали место, где Распутин должен был найти смерть.

Из шкафа с лабиринтом я достал коробку с ядом и поставил ее на стол с пирожными. Доктор Лазоверт надел свои резиновые перчатки, взял крупицы цианистого калия и растолок их в пудру. Потом, приподнимая верх пирожных, он посыпал их нижние части дозой яда, достаточной, по его мнению, чтобы вызвать немедленную смерть множества людей. Давящая тишина царила в зале. Мы все с волнением следили за движениями доктора. Оставалось положить цианистый калий в бокалы. Решили сделать это в последний момент, чтобы он не выдохся и не потерял силы. Надо было создать видимость, что наш ужин уже заканчивается, поскольку я предупредил Распутина, что у нас будут гости. А я, пока мои друзья поднимутся курить в мой кабинет‚ останусь один внизу, и мы с ним устроимся в подвальной комнате. Все было приведено в небольшой беспорядок: стулья отодвинуты, чай разлит в чашки. Условились, что Дмитрий, Пуришкевич и Сухотин, когда я уеду за «старцем», уйдут на первый этаж и заведут граммофон, выбирая веселые арии. Я думал, что это поддержит хорошее настроение Распутина и отдалит от него все подозрения.

Окончив приготовления, я накинул шубу и натянул до ушей меховую шапку, совершенно скрывавшую мое лицо. Доктор Лазоверт, переодевшись в костюм шофера, запустил мотор, и мы сели в машину, ждавшую во дворе перед задним крыльцом. Когда мы доехали до Распутина, мне пришлось договариваться с дворником, не решавшимся меня впустить. Как мне было рекомендовано, я пошел по черной лестнице, она не была освещена; я поднимался на ощупь и с большим трудом нашел дверь квартиры «старца».

– Кто там? – закричал он из-за двери.

Я вздрогнул.

– Григорий Ефимович, – ответил я, – это я за вами приехал.

Я услышал, как Распутин подходит к дверям. Цепь звякнула. Тяжелый запор заскрипел. Я чувствовал себя очень скованно.

Он отворил, и я вошел на кухню.

Было темно. Мне показалось, что кто-то следит за мной из соседней комнаты. Я инстинктивно поднял воротник и надвинул шапку на глаза.

– Чего ты прячешься? – спросил Распутин.

– Но разве мы не сговорились – никто не должен знать, что вы сегодня отправитесь со мной?

– Правда, правда. Я тоже никому из своих ни слова, даже отослал всех «тайников»[163]163
  Агенты тайной полиции.


[Закрыть]. Ладно, иду одеваться.

Я вошел с ним в спальню, освещенную только лампадой, горевшей перед иконами,

Распутин зажег свечу. Я заметил, что его кровать была смята.

Возможно, он только что отдыхал. Возле кровати лежали его шуба и бобровая шапка, на полу высокие валенки.

Распутин был одет в рубашку из вышитого васильками шелка. Толстый малиновый шнурок служил ему поясом. Его широкие бархатные штаны и сапоги казались совсем новыми. Волосы были прилизаны и борода расчесана особенно тщательно. Когда он подошел ко мне, я почувствовал сильный запах дешевого мыла; видимо, в этот вечер он особенно тщательно занимался своим туалетом. Я еще никогда не видел его таким чистым и причесанным.

– Григорий Ефимович, пора ехать, уже полночь.

– А цыгане, мы к ним поедем?

– Не знаю, может быть, – ответил я.

– У тебя сегодня никого не будет? – спросил он с некоторым беспокойством в голосе.

Я успокоил его, сказав, что никого ему неприятного не будет и что моя мать в Крыму.

– Не люблю я твою мамашу. Она меня ненавидит. Она подруга Лизаветы. Обе против меня интригуют и клевещут на меня. Царица сама мне часто повторяла, что они мне враги. Знаешь, даже сегодня вечером Протопопов ко мне приходил и просил не выходить в эти дни. «Тебя убьют, – заявил он. – твои враги готовят удар». Но это понапрасну; они ничего не добьются, не такие у них длинные руки… Ладно, хватит болтать. Пойдем.

Я взял с сундука шубу и помог ему надеть.

Бесконечная жалость к этому человеку вдруг овладела мной. Мне было стыдно грязных способов, ужасной лжи, к которой я прибегнул. В тот момент я презирал самого себя. Я спрашивал себя, как мог задумать такое подлое преступление. И уже не понимал, как на это решился.

Я с ужасом смотрел на свою жертву, спокойную и доверившуюся мне. Как же его ясновиденье? Чему послужил его дар предвидения, чтения чужих мыслей, если он не видит страшной ловушки, расставленной для него. Можно сказать, что судьба затемнила его разум… чтобы свершилось правосудие…

Но внезапно я, как при вспышке света, увидел картины гнусной жизни Распутина. Угрызения совести и чувство раскаяния исчезли и уступили место твердой решимости довести до конца начатое дело.

Мы вышли на темную лестничную площадку, и Распутин закрыл за собой дверь.

Я снова услышал лязг запора, разнесшийся на пустой лестнице. Мы очутились в полной темноте.

Я почувствовал его пальцы, грубо схватившие мою руку.

– Я тебя лучше проведу, – сказал «старец», ведя меня по лестнице.

Его рука причиняла мне боль, хотелось закричать и убежать, но меня охватило какое-то оцепенение. Я не помню, что он еще говорил и отвечал ли я ему. В тот момент мне хотелось только одного: скорее выйти, вновь увидеть свет и больше не чувствовать ужасного прикосновения этой руки.

Когда мы оказались на улице, ужас мой пропал, и я обрел вновь свое хладнокровие.

Мы сели в машину и отправились.

Я поглядывал, следуют ли за нами агенты, но ничего подозрительного не видел, все было безлюдно.

Мы развернулись, чтобы подъехать к Мойке, и очутились во дворе, где машина остановилась перед тем же задним крыльцом.

* * *

Входя в дом, я услыхал голоса друзей и американскую шансонетку из граммофона. Распутин насторожился.

– Что это – кутеж?

– Нет, жена принимает нескольких друзей, они скоро уедут. Пойдемте пока в столовую, выпьем чаю.

Мы спустились. Войдя, Распутин снял шубу и с любопытством стал изучать обстановку. Шкафчик со множеством ящиков особенно привлек его внимание. Он забавлялся им, как ребенок, открывал, изучал его снаружи и внутри.

В эту последнюю минуту я предпринял последнюю попытку убедить его покинуть Петербург. Отказ решил его судьбу. Я предложил ему вина и чаю. К моему большому разочарованию, он начал с того, что отказался и от того, и от другого.

«Случилось что-нибудь?» – думал я. Но решил – как бы то ни было, он не выйдет живым из дома.

Мы сели за стол и разговорились. Перебирали наших общих знакомых, не забыли и Вырубову. Естественно, коснулись и Царского Села.

– Григорий Ефимович, – спросил я, – зачем у вас был Протопопов? Он все боится заговора?

– Ну конечно, милый. Мешаю я больно многим, что правду говорю. Аристократы не могут привыкнуть, что простой мужик разгуливает по залам императорского дворца… Их грызут ненависть и злоба… Но я их не боюсь. Они ничего не могут против меня. Я защищен от злой судьбы. Меня много раз пытались убить, но Господь всегда разрушал их замыслы. Всех, кто поднимет на меня руку, постигнет беда.

Эти слова Распутина мрачно прозвучали в том самом месте, где он должен был погибнуть. Но меня уже ничто не могло поколебать. Все время, пока он говорил, у меня была одна мысль: заставить его выпить вина из бокала и отведать пирожных.

Исчерпав свои обычные темы, Распутин попросил чаю. Я поспешил налить и предложил тарелку с бисквитами. Почему я предложил именно бисквиты, которые не были отравлены?..

Спустя мгновение я передал ему блюдо пирожных с цианистым калием.

Он сначала отказался.

– Не хочу, – сказал он, – они больно сладкие.

Тем не менее вскоре взял одно, потом другое… Я смотрел на него с ужасом. Яд должен был подействовать немедленно, но, к моему изумлению, Распутин продолжал со мной говорить как ни в чем не бывало.

Тогда я предложил ему попробовать наше крымское вино. Он опять отказался.

Время шло. Я начинал нервничать. Несмотря на его отказ, я налил два бокала. Но как перед этим с бисквитами, и совершенно необъяснимо, я не взял ни один из тех, в которых был яд. Переменив решение, Распутин согласился выпить вина, поднесенного мною. Он выпил с удовольствием, нашел, что вино по его вкусу и спросил, много ли мы производим его в Крыму. Казалось, он был удивлен, узнав, что у нас их полные погреба.

– Налей мне мадеры, – сказал он. Я хотел на этот раз дать ему один из бокалов с ядом, но он возразил:

– Наливай в тот же…

– Нельзя, Григорий Ефимович, – отвечал я, – не надо мешать эти вина.

– Неважно, лей сюда, говорю тебе…

Надо было уступить, не настаивая больше.

В этот момент я как бы по неловкости уронил бокал, из которого он пил, и воспользовался этим, чтобы налить мадеру в тот, что был с ядом, Распутин больше не возражал.

Я стоял перед ним и следил за каждым его движением, ожидая в любой момент, что он рухнет…

Но он продолжал пить, медленно, маленькими глотками, дегустируя вино, как умеют одни знатоки. Его лицо не менялось. Он только время от времени подносил руку к горлу, как будто ему было трудно говорить. Он поднялся и сделал несколько шагов. Когда я спросил, что с ним, он ответил:

– Ничего, просто в горле першит…

Несколько минут ему было нехорошо.

– Мадера хороша, дай мне еще, – сказал он.

Яд все еще не действовал, и «старец» продолжал спокойно прохаживаться по комнате.

Я снова взял другой бокал с ядом, наполнил его вином и подал Распутину.

Он осушил его, как и предыдущие, и без всякого результата.

На блюде остался третий и последний бокал.

Тогда, теряя надежду и чтобы побудить его подражать мне, я сам начал пить.

Мы сидели друг против друга и молча пили.

Он смотрел на меня. В его глазах была насмешка. Казалось, они говорили: «Видишь, ты напрасно старался, ты ничего не можешь со мной сделать».

Внезапно его лицо стало ненавидяще злым.

Никогда еще я не видел его таким ужасным.

Он устремил на меня сатанинский взгляд. В тот момент он внушал мне такую ненависть, что я был готов кинуться на него и задушить,

В комнате стояла зловещая тишина. Казалось, он знает, зачем я привел его сюда и что делаю. Между нами был род молчаливого поединка, странного и ужасного. Еще мгновение, и я буду побежден, уничтожен. Под тяжелым взглядом Распутина я чувствовал, как покидает меня хладнокровие; мной овладевало невыразимое оцепенение, голова кружилась…

Придя в себя, я увидел его все еще сидящего на том же месте, руками он обхватил голову, я не видел его глаз.

Я вновь обрел равновесие и предложил ему еще чашку чая.

– Налей, – сказал он ужасающим голосом, – очень хочется пить.

Он поднял голову. Его глаза потускнели, и мне казалось, что он избегает смотреть на меня.

Пока я наливал чай, он поднялся и стал ходить. Увидев гитару, которую я оставил на столе, сказал: «Сыграй что-нибудь веселое, я люблю тебя слушать».

Трудно мне было петь в такую минуту, особенно что-нибудь веселое.

– Я совсем не в настроении, – сказал я. Тем не менее взял гитару и начал грустную песню.

Он сел и сначала слушал внимательно; наконец, склонил голову и закрыл глаза. Мне казалось, что он уснул.

Когда я кончил романс, он открыл глаза и грустно посмотрел на меня.

– Спой еще немного. Очень люблю эту музыку, ты вкладываешь в нее столько души.

Я снова запел. Мой голос казался мне неузнаваемым.

Время шло, на часах было уже половина третьего утра…

Больше двух часов длился этот кошмар. «Что будет, – думал я, – если мои нервы не выдержат?»

Наверху, кажется, потеряли терпение. Шум, доходивший до нас, подтверждал это. Я боялся, что мои друзья, не выдержав, явятся в подвал.

– Почему так шумят? – спросил Распутин, поднимая голову.

– Вероятно, это гости уходят, – ответил я, – пойду посмотрю, что такое.

Наверху, в моем кабинете, Дмитрий, Пуришкевич и Сухотин с револьверами наготове кинулись ко мне, осыпая вопросами.

– Ну что, готово? Все кончено?

– Яд не подействовал, – ответил я.

Все ошеломленно замолчали.

– Это невозможно, – воскликнул великий князь.

– Доза была громадная! Он все проглотил? – спрашивали остальные.

– Все, – ответил я.

После короткого обсуждения было решено, что мы должны спуститься все вместе, броситься на Распутина и задушить его. Мы были уже на лестнице, когда я испугался, что так мы погубим все дело. Внезапное появление чужих людей непременно возбудит подозрения Распутина, а кто знает, на что способно это дьявольское существо.

Убедив не без труда друзей предоставить мне действовать одному. я взял револьвер Дмитрия и спустился в подвал. Распутин сидел на том же месте, где я его оставил. Его голова совсем упала, и он с трудом дышал.

Я тихонько подошел к нему и сел рядом, он не обратил на меня никакого внимания. После нескольких минут страшной тишины он медленно поднял голову и посмотрел на меня невидящими глазами.

– Вы плохо себя чувствуете? – спросил я.

– Да, голова тяжелая и жжет в желудке. Налей мне еще стаканчик. Мне станет лучше.

Я налил ему мадеры, которую он выпил залпом. После чего ожил и повеселел. Я видел, что он в полном сознании и рассуждает совершенно нормально. Внезапно он предложил ехать с ним к цыганам. Я отказался под предлогом, что уже очень поздно.

– Это неважно, – сказал он. – Они привыкли; иногда они меня ждут всю ночь. Мне случается задерживаться в Царском Селе за важными делами или просто за разговором о Боге… Потом я еду прямо к ним на автомобиле. Тело тоже нуждается в отдыхе… Не правда ли? Мысли все с Богом, но тело для людей. Вот так! – прибавил Распутин, плутовски подмигивая.

Я вовсе не ожидал таких слов от того, кому я дал огромную дозу самого сильного яда. Но меня поразило, что Распутин, с помощью необыкновенной интуиции схватывающий и отгадывающий все, был так далек от мысли, что скоро умрет.

Как его пронзительные глаза не заметили, что я держу за спиной револьвер, который с минуту на минуту будет направлен на него? Машинально повернув голову и увидев хрустальное распятие, я поднялся и подошел к нему.

– Почему ты так долго рассматриваешь крест? – спросил Распутин.

– Он мне очень нравится, – ответил я, – он очень красив.

– Действительно, красивая вещь, должно быть, дорого стоит. Сколько ты за него заплатил?

Говоря это, он сделал несколько шагов ко мне и, не слыша ответа, прибавил:

– А мне больше нравится этот шкаф. – Он подошел к нему, открыл и снова принялся его изучать.

– Григорий Ефимович, – сказал я, – вы бы лучше посмотрели на распятие и помолились.

Распутин бросил на меня удивленный взгляд, почти испуганный. Я увидел в нем новое, незнакомое мне выражение, В этом взгляде было что-то одновременно ласковое и покорное. Он подошел совсем близко ко мне и посмотрел мне прямо в лицо. Можно сказать, что он, наконец, прочел в моих глазах что-то, чего не ожидал, Я понял, что настала последняя минута.

«Господи, – взмолился я, – дай мне силы кончить с ним».

Распутин все еще стоял передо мной, неподвижный, голова опущена, глаза устремлены на распятие. Я медленно поднял револьвер.

«Куда целить? – думал я, – в висок или в сердце?»

Меня охватила дрожь, рука ослабла. Я прицелился в сердце, нажал курок. Распутин издал дикий рев и рухнул на медвежью шкуру.

Я почувствовал ужас при мысли, до чего просто убить человека. Одно легкое движение, и тот, кто за секунду перед тем был живым существом, падает на землю, как сломанная кукла.

Друзья прибежали на звук выстрела. В спешке они сшибли электрический выключатель, и мы оказались в темноте. Кто-то наткнулся на меня и вскрикнул; я не пошевелился из страха наступить на труп. Наконец, свет снова загорелся.

Распутин лежал на спине. Его черты исказились. Руки судорожно сжимались. Глаза были закрыты. На его шелковой рубашке проступило кровавое пятно. Мы все, склонившись к телу, смотрели на него.

Через несколько минут «старец», не открывавший больше глаз, перестал шевелиться. Доктор заключил, что пуля прошла в области сердца. Нечего было больше сомневаться; Распутин был мертв. Дмитрий и Пуришкевич перенесли его со шкуры на гранитные плиты. Мы погасили электричество и поднялись ко мне, заперев подвал на ключ.

Наши сердца были полны надежды, поскольку мы были убеждены, что свершившееся событие спасет Россию и династию от разрушения и позора.

Выполняя наш план, Дмитрий, Сухотин и доктор должны были сделать вид, что увезли Распутина домой, на случай, если тайная полиция все же за нами следила. Для этого Сухотин должен был выдать себя за «старца», надев его шубу, и уехать с Дмитрием и доктором в открытой машине Пуришкевича. Они должны были вернуться на Мойку в закрытой машине великого князя, чтобы забрать труп и увезти его на Петровский остров.

Мы с Пуришкевичем остались на Мойке. Ожидая возвращения друзей, говорили о будущем нашей родины, навсегда освобожденной от своего злого гения. Могли ли мы предвидеть, что те, кому смерть Распутина развяжет руки, не захотят или не сумеют использовать этот благоприятный момент?

Пока шел разговор, меня вдруг охватило смутное беспокойство, и неодолимая сила подтолкнула спуститься в подвал, где осталось тело.

Распутин лежал на том же месте, где мы его оставили. Я пощупал пульс и не почувствовал никакого биения. Он был действительно мертв. Не могу сказать, почему я вдруг схватил труп за обе руки и сильно встряхнул. Он склонился в сторону, потом упал.

Побыв немного около него, я собирался уходить, когда мое внимание привлекла почти неуловимая дрожь его левого века. Я склонился над ним и внимательно посмотрел; легкая дрожь пробежала по его лицу.

Внезапно он приоткрыл левый глаз… Через несколько мгновений его правое веко тоже стало подрагивать, потом поднялось. Теперь я видел оба глаза Распутина, зеленые глаза гадюки, остановившиеся на мне с выражением сатанинской ненависти. Кровь застыла у меня в жилах. Мускулы окаменели. Я хотел убежать, позвать на помощь, но ноги меня не слушались, и никакой звук не выходил из сжавшегося горла.

Я был как в кошмаре, прикованный к гранитным плитам.

Потом случилось невероятное. Внезапным и сильным движением Распутин вскочил на ноги, с пеной у рта. Он был ужасен. Дикий вопль раздался под сводами, его руки конвульсивно хватали воздух. Потом он бросился на меня; его пальцы пытались сжать мое горло, как клещи впивались в мои плечи. Его глаза вылезали из орбит, кровь текла изо рта. Низким и хриплым голосом Распутин все время звал меня по имени.

Ничто не может передать ужас, охвативший меня. Я старался освободиться из его объятий, но был как в тисках. Между нами началась кошмарная борьба.

Это существо, умиравшее от яда, от пули, прошедшей возле сердца, это тело, которое, казалось, злые силы оживили, чтобы отомстить за свое поражение, имело что-то настолько страшное, настолько чудовищное, что я не могу вспомнить эту сцену, не содрогаясь от ужаса.

Казалось, я еще лучше понял, что такое был Распутин. Мне чудилось, что я имею дело с самим сатаной, обратившимся в этого мужика, который сжал меня в своих когтях, чтобы больше никогда не выпустить.

Нечеловеческим усилием я вырвался из его хватки,

Он упал на спину, страшно хрипя и сжимая в руке мой погон, который вырвал во время схватки. Он вновь без движения лежал на полу. Через несколько мгновений он пошевелился. Я кинулся вверх по лестнице, зовя Пуришкевича, оставшегося в моем кабинете.

– Скорее, скорее, спускайтесь, – кричал я, – он еще жив.

Тут я услыхал шум сзади. Я схватил резиновую дубинку, которую мне дал «на всякий случай» Маклаков, и кинулся на лестницу, сопровождаемый Пуришкевичем, достававшим револьвер.

Ползя на четвереньках, хрипя и рыча, как раненый дикий зверь, Распутин быстро поднимался по ступенькам лестницы. Съежившись, он сделал последний рывок и достиг потайной двери во двор. Уверенный, что дверь заперта на ключ, я остановился на верхней площадке, стиснув в руке резиновую дубинку.

Каковы же были мое изумление и ужас, когда я увидел, что дверь открылась и Распутин исчез за в ночи! Пуришкевич бросился за ним. Два выстрела раздались во дворе. Мысль, что он может спастись, была невыносима. Выскочив по главной лестнице, я побежал вдоль Мойки, чтобы остановить Распутина у ворот, если Пуришкевич его упустит.

Со двора вели три двери, из которых одна, средняя, не была заперта. Я видел через решетку, что именно к ней направился Распутин.

Третий выстрел, затем четвертый… Я увидел, как Распутин пошатнулся и упал у кучи снега.

Пуришкевич подбежал к нему, на несколько секунд остановился возле тела, уверенный, что на этот раз все кончено, большими шагами пошел к дому.

Я его звал, но он не слышал.

Набережная и окрестные улицы были пустынны; можно было надеяться, что выстрелов никто не слыхал. Успокоившись на этот счет, я вошел во двор и подошел к куче снега, за которую упал Распутин. Он не подавал признаков жизни.

Но в эту минуту я увидел бегущих с одной стороны двух своих слуг, с другой – городового, все трое были привлечены выстрелами.

Я пошел навстречу городовому, обращаясь к нему так, чтобы он повернулся спиной к тому месту, где лежал Распутин.

– Ваше сиятельство, – сказал он, узнав меня, – здесь стреляли. Что случилось?

– Ничего серьезного, – сказал я, – глупость. У меня вечером было небольшое собрание; один из моих товарищей, немного перепил, забавлялся стрельбой и напрасно всех переполошил. Ничего не случилось, все в порядке.

Говоря, я вел его к воротам. Затем вернулся к трупу, возле которого стояли мои слуги. Распутин, бывший на том же месте, скрюченный, все же изменил положение.

«Боже, – подумал я, – он еще жив?»

Меня охватил ужас при одной мысли, что он может подняться. Я побежал к дому, зовя Пуришкевича, который исчез. Я чувствовал себя нехорошо, я шатался, мне все время слышался глухой голос Распутина, звавший меня по имени. Весь дрожа, я вошел в свою туалетную комнату и выпил стакан воды. Тут вошел Пуришкевич.

– А, вот вы где! А я вас повсюду ищу, – воскликнул он.

У меня потемнело в глазах; я крикнул, что сейчас упаду. Пуришкевич поддержал меня и отвел в мой кабинет. Только мы туда вошли, как мой лакей пришел доложить, что полицейский, с которым я говорил несколько минут назад, хочет меня видеть. Выстрелы услышали на полицейском посту и городового прислали за объяснениями, что случилось. Его доклад не был признан удовлетворительным, полиция требовала более полных подробностей.

Пуришкевич сказал ему громко:

– Ты слышал разговоры о Распутине? О том, кто замышлял гибель нашей родины, царя и солдат, твоих братьев. Тот самый, кто нас предавал немцам, слышал?

Городовой, не понимавший, чего от него хотят, молчал с тупым видом.

– А знаешь, кто я? – продолжал Пуришкевич.

– Перед тобой Владимир Митрофанович Пуришкевич, член Думы. Выстрелы, которые ты слышал, убили Распутина. Если ты любишь родину и царя, ты сохранишь молчание.

Я в ужасе слушал эти ошеломляющие слова, произнесенные так быстро, что я даже не успел его прервать. Пуришкевич был в таком возбуждении, что не отдавал себе отчета в том, что говорил.

– Вы хорошо сделали, – сказал, наконец, агент, – я промолчу, но, если меня приведут к присяге, я, конечно, должен буду сказать все, что знаю; было бы грешно скрывать правду.

Сказав это, он вышел, сильно удивленный.

Пуришкевич выбежал за ним.

В это время лакей пришел доложить, что труп Распутина перенесен на нижнюю площадку лестницы. Я чувствовал себя очень плохо: голова продолжала кружиться, я едва мог идти. Я с трудом поднялся, машинально взял резиновую дубинку и вышел из кабинета.

Спускаясь по лестнице, я увидел тело Распутина, растянувшееся на площадке. Кровь текла из множества ран. Люстра освещала его сверху, и искаженное лицо было видно до малейших деталей. Это зрелище было глубоко отталкивающим.

Мне хотелось закрыть глаза и унестись далеко, забыть, хоть на мгновение, ужасную действительность. Но против своей воли меня тянуло к трупу. В голове шумело, мысли мешались. У меня было что-то вроде приступа безумия. Я кинулся на него и стал яростно колотить своей дубинкой. В эту минуту я больше не помнил ни божеских, ни людских законов.

Пуришкевич потом говорил мне, что эта сцена была так ужасна, что он никогда не сможет ее забыть. Когда с помощью Ивана он оттащил меня от трупа, я потерял сознание.

Тем временем Дмитрий, Сухотин и доктор Лазоверт вернулись в закрытом автомобиле за телом Распутина.

Пуришкевич рассказал им, что произошло. Решили оставить меня в покое и ехать без меня. Они завернули труп в плотную материю и погрузили в машину, отправившуюся на Петровский остров. Там они сбросили труп с моста в реку.

Когда я пришел в себя, мне показалось, что я выздоравливаю после тяжелой болезни и дышу во всю грудь, как после грозы, свежим воздухом обновленной природы. Я чувствовал себя вновь ожившим.

С помощью слуги я уничтожил все следы крови, которые могли нас выдать.

Прибрав и почистив квартиру, я вышел во двор. Мне нужно было предпринять меры, чтобы объяснить выстрелы. Вот что я изобразил: один из гостей напился сверх меры и, выйдя, вздумал стрелять по одной из сторожевых собак.

Я вызвал двух слуг, присутствовавших при развязке драмы, и объяснил им, что произошло на самом деле. Они выслушали молча, потом пообещали сохранить секрет.

Было около пяти часов утра, когда я вышел из дома и отправился во дворец великого князя Александра Михайловича.

При мысли, что сделан первый шаг для спасения России, я чувствовал себя полным смелости и уверенности.

Войдя в комнату, я застал там брата моей жены, князя Федора, который не мог уснуть, с тревогой ожидая моего возвращения.

– Слава Богу, наконец ты… – сказал он. – Ну, что?

– Распутин убит, – ответил я, – но сейчас не могу говорить, я падаю от усталости.

Предвидя, что на следующий день меня ожидают допросы, обыски, даже преследование, и мне нужны будут все мои силы, чтобы это вынести, я отправился спать и крепко уснул.