Текст книги "Америго. Человек, который дал свое имя Америке"

4
Книжная полка «гипнотизёра»
В голове у Америго, 1500–1504: Литературные перипетии

Недостоверные источники искажают историю путешествий. Этот жанр более чем любой другой исторический жанр зависит от географических карт и автобиографических повествований; документы же особенно подвержены искажениям, ложным интерпретациям, «подчисткам» и подделкам.

Структура книжного рынка и рынка географических карт благоприятствует мошенникам, которые делают состояния на умелых фальсификациях. Карта Винланда[184]184
  Карта Винланда – Америка показана в виде большого острова Винланд к западу от Гренландии (в левом верхнем углу).


[Закрыть], датируемая предположительно 15-м веком с отметками о пересечении Атлантики норвежцами, обманула некоторых признанных специалистов, когда впервые была представлена публике. Йельский университет приобрел ее за очень большие деньги (точная сумма неизвестна). И всё же, оглядываясь назад, трудно поверить, что эта карта могла ввести кого-то в заблуждение и что какие-то научные сообщества продолжают допускать ее подлинность.

Происхождение карты достоверно не установлено, и ее формат не согласуется с другими известными картографическими продуктами того времени, подлинность которых не вызывает сомнений. Случай Колумба привел к появлению как замечательных, так и заурядных и даже совсем глупых подделок, включая вахтенный журнал, который он предположительно вел на английском языке. Документ таинственным образом и очень вовремя для «обналички» появился у торговца – аккурат к 400-летней годовщине первого трансатлантического вояжа. Нелепое заглавие «Мой тайный вахтенный журнал» не остановило издателя, выпустившего его на бумаге «под пергамент» в переплете, имитирующем овечью кожу[185]185
  R.G. Adams, The Case of the Columbus Letter (New York, 1939), pp. 7–8.


[Закрыть]. Карта Эспаньолы, сделанная «по легенде» рукой самого Колумба, которую герцогиня Альба купила примерно в то время, когда появилась подделка вахтенного журнала, с тех пор так и включается в качестве иллюстрации в книги, посвященные адмиралу, причем факт ее очевидной поддельности совершенно игнорируется. Множество подделок, выдающихся за рукописи или первые издания первого отчета Колумба о Новом Свете, к тому моменту активно выбрасывались на рынок. Когда нью-йоркская Публичная библиотека отвергла одну из них, торговец порвал ее и выбросил куски в мусорную корзину, откуда эти обрывки извлекли, тщательно собрали, и в таком виде «документ» стал коллекционной редкостью[186]186
  M. Waldman, Americana: The Literature of American History (New York, 1925), p. 7.


[Закрыть]. К 500-й годовщине этой экспедиции испанское правительство, согласно отчетам, заплатило торговцу книгами из Барселоны 67 млн. песет за неизвестный ранее манускрипт – предположительно комплект документов, написанных рукой Колумба. Происхождение этих документов публике еще не сообщили, и хотя многие авторитеты поспешили признать этот новый источник, есть все основания сомневаться в его надежности.

Новейшие фальсификаторы следуют в некотором смысле респектабельной традиции. Сами мореходы и их современные редакторы, издатели и переводчики всегда были известны вольным обращением с фактами. Собственные интересы, самолюбование, самореклама, самообман и прямая ложь искажают повествования исследователей, ибо они суть автобиография, а автобиография – пропитанный страстью и отравленный эмоциями вид литературы. Преувеличение – самый незначительный из грехов этого жанра.

Только дураки, как сказал д-р Джонсон, пишут не из желания заработать денег. Литература о путешествиях страдает от порока, присущего всем популярным жанрам: она должна быть сенсационной, чтобы хорошо продаваться. В душе каждого пишущего о путешествиях притаился барон Мюнхгаузен, стремящийся поддразнить и проверить доверчивость своего читателя. Издатели теснятся у самого его локтя, подобно бесенятам Маммоны, и предлагают редакторские «улучшения». В эпоху позднего Средневековья и на раннем этапе современной истории эти улучшения зачастую состояли в серьезных искажениях, нацеленных на то, чтобы сделать книги более «продажными»: то, что сейчас называется «в расчете на галёрку» – выкинуть всё, что звучит слишком заумно, и дописать воображаемые или списанные из других источников эпизоды, чтобы добавить «перчику» к рассказу, который правда делает пресноватым.

Сирены в источниках

Традиция освятила искажение истории. Средневековые книги о путешествиях нельзя представить себе без того, что читатели, писатели и издатели называли mirabilia: чудеса, монстры, колдовство, мифические существа и места, причуды климата и топографии. Особенно это было верно в отношении книг 12-го века и позже. Парадоксально, но, возможно, возрождение классического образования восстановило веру в монстров, прославленных греками и римлянами, чье существование у отдельных христианских авторов вызывало сомнения. Плиний Старший, наиболее плодовитый древний писатель по теме естественной истории, помог создать атмосферу, которая благоприятствовала вере в существование монструозного «подобия человеческого».

«Что касается людей, живущих далеко за морем, – рассуждал он довольно логично, – я не сомневаюсь, что некоторые факты многим покажутся чудовищными, и, безусловно, невероятными. Ибо кто может поверить в существование черных людей, если сам их не увидит? И в самом деле, разве есть что-нибудь, что не покажется нам удивительным, когда мы впервые об этом слышим? И сколько всего считалось невозможным, пока не были предоставлены доказательства?[187]187
  Pliny, Natural History, VII, 7:6, ed. L. Janus et al., ii, ed. C.Mayhoff (Leipzig, 1885), p. 2.


[Закрыть]»

За этими мудрыми ремарками следует длинный ряд монстров: мифический народ Аримаспы – люди с одним глазом во лбу; Насамонес, все – гермафродиты; мегастены, у кого ноги с восемью пальцами были повернуты назад; Синосефали с песьими головами; одноногие скиаподы; троглодиты, не имеющие шей и с глазами в плечах; волосатые, лающие Choromandae; безротые Астоми, которые принимали еду вдыханием; хвостатые люди; и люди, умевшие заворачиваться в свои огромные уши. Плиний также укрепил веру в различные расы гигантов и антропофагов (иначе – людоедов), и Веспуччи впоследствии будет утверждать, что может подтвердить их существование на основе собственных наблюдений. «Изобретательная Природа, – заключал Плиний, – создала все эти диковины в человеческой расе, а также многие другие, словно для собственного развлечения, хотя нам они кажутся чудесами».

Мифические чудеса прорубили себе дорогу и в жанр травелога. Читатели ожидали их и, по сути, требовали. Отвечая этим требованиям, писатели и издатели литературы о реальных путешествиях должны были заимствовать из других источников подобный материал или приукрашивать собственный рассказ вымыслами. В средневековых версиях истории Александра Великого (Македонского) некоторые мифические эпизоды считались каноническими, например, открытие фонтана молодости или земного рая, встречи с грифонами, амазонками и племенем безротых. Такие эпизоды вплетались в ткань правдивого в остальном рассказа. Похожие выдумки встречаются и в воспоминаниях Марко Поло, одного из наиболее коммерчески успешных писателей о путешествиях того времени. Марко в основном правдив, но критики называли его «Il milione», что можно приблизительно перевести как «мистер миллион» или «человек с миллионом историй» – из-за преувеличений, которыми он или его редакторы дополняли текст, чтобы его было легче продавать. Даже подлинные чудеса Китая западному читателю казались невероятными, но большинство сохранившихся версий книги Марко включают рассказы о людях с песьими головами, островах с лысыми людьми или населенных исключительно мужчинами или женщинами, которые встречаются друг с другом лишь для совокупления. Мифы из рассказов об Александре Македонском перемежаются с реальными на вид эпизодами в наиболее успешной – и одной из любимых Веспуччи – книге 14-го века «Путешествия» за авторством сэра Джона Мандевилля. Сама же книга, полная небылиц, феноменальных чудес, парадоксов, смешных случаев и словесного трюкачества, доверия у большинства современных читателей вызвать не рискует.

Если коротко, то эти жанры – романтический, травелог и агиография[188]188
  Агиография – жития святых и пр.


[Закрыть] – настолько взаимно переплетались, что было трудно отделить правду от вымысла. И в самом деле, читатели верили романтичным включениям в подлинные травелоги и принимали выдумку за историческую работу. Мы знаем об этом, потому что авторы иногда включали домыслы в свои, как они искренне продолжали считать, аккуратные отчеты на равных с подлинными документами и иногда воспроизводили байки целиком, выдавая их за правдивые истории. Джон Ди – астролог эпохи королевы Елизаветы – принял за чистую монету романтические описания подвигов короля Артура, в которых легендарный монарх завоевал Россию, Гренландию, Лапландию и достиг Северного полюса, и посчитал сии подвиги доказательством существования в древние времена британской империи. Его португальский современник Антони Гальвау был настолько убежден в подлинности новеллы 14-го века об атлантическом навигаторе, что «вмонтировал» ее в историю португальской империи, и этот «факт» с тех пор включается в авторитетные работы по теме[189]189
  F. Fernández-Armesto, ‘Inglaterra y el Atlántico en la baja edad media’, in A. Bethencourt et al., Canarias e Inglaterra a través de la historia (Las Palmas, 1995), pp. 11–28.


[Закрыть].

Иллюзии и самообман также помогали разыгрываться фантазии авторов, писавших о путешествиях. Вычитанное в книгах усиливалось воображением путешественников, что вело к искаженному восприятия того нового, что встречали они на своем пути. Им грезились вещи, которые на самом деле существовали только в их воображении. Колумб был необразованным самоучкой по сравнению с Веспуччи, однако и его тексты полны выдумок – словно он прорицатель, воспламененный фантазией и видениями. Описывая свои открытия, он вносил в каталог гибридные деревья, никогда и нигде не существовавшие, и много флоры и фауны, которую не найдешь даже в Эдеме. Он слышал певчих птиц посреди океана и видел отблески туманной, одетой в белые одежды фигуры, летящей между деревьями в кубинском лесу. Историки помрачались рассудком, читая рассказы Колумба о его путешествиях, как если бы это были точные вахтенные журналы, описывавшие реальные события, и пытаясь на основании этих рассказов понять, где случилась его первая высадка на берег Нового Света, в то время как его отчеты правильнее считать своего рода поэзией, не содержащей точных данных подобного рода.

Неверное прочтение источников такого типа проистекает из трех ошибок. Первая – неумение отличить подлинную историю от литературного вымысла. История является видом литературы; литература становится источником сведений для истории. Вторая: не умея отделить факты от вымысла, вы усугубляете ошибку, причисляя рассказ исследователей к первой категории, хотя он гораздо ближе к второй. Наконец, важно помнить, что тексты о море пропитаны собственной традицией, в которой океан – это божественная арена, где фортуна зависит от направления ветра, а звезды, согласно астрологическим представлениям, являются божественными посланниками.

Нельзя, конечно, утверждать, что мореплаватели выделялись особенной ненадежностью своих отчетов. Память любого человека – среда, полная наносного мусора. Когда бы мы ни переносили на бумагу или ни пытались извлечь из глубин памяти сведения о реальном опыте, всполохи синапса проявляют в нашем мозгу чужие образы, привнесенные литературой и искусством; накатывает поток протеинов из преувеличений и внешних ошибок[190]190
  D.L. Schacter, ed., Memory Distortion: How Minds, Brains and Societies Reconstruct the Past (Cambridge, Mass., 1995).


[Закрыть]. Мы склонны к слиянию реальных событий с тем, о чем мечтали или слышали. Именно это произошло с Веспуччи. Когда он ссылается на свой опыт, то пропускает его через массив прочитанного.

Компилятор рассказов

Чтобы отделить факты от вымысла в заметках Веспуччи, требуется критическое литературное исследование. Подобно мореплавателю, ринувшемуся – как поступил Веспуччи, скажем, в одном из своих путешествий – в грозные, штормовые и холодные моря, мы сейчас пройдемся экскурсией по источникам. Читатели, которым не по душе такого рода путешествия, могут просто опустить эту главу. Но я бы им все-таки посоветовал этого не делать. Навигация по документам – в конечном счете единственный способ продвижения вперед; и хотя я не могу сделать эту одиссею столь же захватывающей, как рассказы великих мореходов, всё же на пути нас ждут и опасные водовороты, и сладко поющие сирены, и величественные скалы – в виде подделок, ошибочного прочтения, исторических «обманок» и ложных предубеждений; скучать не придется до самого конца пути. Предмет рассмотрения в любом случае неотделим от загадки – кем же был Америго на самом деле? Ибо наиболее опасные камни в его фарватере – те, что он сам расставил для доверчивых ученых, а самые манящие, удивительные водовороты – те, что закрутились у него в мозгу.

Когда мы читаем отчеты Веспуччи о его приключениях, то должны помнить о его литературной образованности и склонностях натуры. Сам он ощущал себя писателем, а писателю не возбраняется приукрашивать правду. Его не сдерживала научная строгость историка; традиция, в рамках которой он писал, ставила пылкость речи выше сухой информации. Когда, например, Веспуччи или его редактор погружаются в окрашенные похотью описания гостеприимства аборигенов, нам полагается верить в то, что писатель с его сексуальным опытом способен быть столь вульгарным; его тексты следуют правилам, установленным Марко Поло, «забившим» головы многих читателей того времени[191]191
  E. Calderón de Cuervo, El discurso del Nuevo Mundo: entre el mito y la historia (Mendoza, 1990), pp. 23, 95.


[Закрыть]. Ибо Марко Поло был кем-то вроде Шехерезады мужского пола, чья роль, когда он жил в Китае, состояла в собирании забавных сказок об империи для услаждения ушей Великого Хана. В следующей главе мы увидим, что «Путешествия» сэра Джона Мандевилля также, похоже, звучали неотступным эхом в голове Веспуччи, особенно когда он сталкивался с людьми в своем «Новом Свете».

Помимо литературы о путешествиях, из которой влияние на Веспуччи оказали главным образом книги Мандевилля и Марко Поло, по нашей теме достойны быть отмеченными еще три вида литературы того времени: рыцарские романы, агиография и поэзия. Хотя, в отличие от Колумба, у Веспуччи нет явных отсылок к рыцарским романам и агиографии, эти жанры пропитывали всю литературу того времени. Мы вкратце обсудим каждый из них. Начнем с поэзии, влияние которой наиболее очевидно, поскольку произведения Петрарки и Данте были хорошо известны Веспуччи; он охотно цитировал их и вкраплял аллюзии к ним в свои тексты.

Источником многих mirabilia, описанных Америго, был Данте. Точнее, Данте их «прописал» в той традиции, в которой воспитывался Веспуччи, скопировав с образцов, уходящих своими корнями в античность. Например, в рассказе об одном из своих путешествий Америго упоминает остров гигантов, расположенный вблизи побережья Бразилии. При их описании он вспомнил миф о гиганте Антее, но не просто (как можно было бы предположить) классическую историю Антея, маниакального убийцы, черпавшего свою силу у земли, а – дантову обработку легенды, где гигант, «высокий, как корабельная мачта», защищал девятый круг Ада и убеждал рассказчика в существовании моря льда[192]192
  Inferno, XXXI, 112-45.


[Закрыть]. Так что Веспуччи, возможно, испытывал пронзительный холод, приписываемый ему Валентимом Фернандишем (стр. 130), когда он вплыл в южную полусферу – но скорее разумом, а не телом.

Остров женщин, о котором отчитывался Веспуччи – тоже традиционная тема. Сама идея предположительно уходит корнями в эпизод из сказания о Ясоне и Золотом Руне: когда аргонавты прибыли на остров Лемнос, то узнали, что здешние женщины истребили мужчин, отомстив им за измены с женщинами соседнего острова. История тесно сплелась с темой амазонок, которые в античности не считались островитянками, но кого древнегреческий историк и собиратель мифов Диодор Сицилийский в первом веке до нашей эры сделал таковыми. Очевидное заключение, что должен существовать аналогичный остров, населенный мужчинами, с которыми амазонки периодически встречались для произведения потомства, относит нас назад по меньшей мере к арабскому географу аль Идриси, работавшему на Сицилии в 12-м веке. Марко Поло утверждал, что слышал о паре таких островов. О том же писал и Колумб. Один из наиболее полных доступных нам отчетов принадлежит Мандевиллю, который называл амазонок «благородными и мудрыми», хотя и признавал, что они добились независимости путем убийства мужского населения и сохраняли status quo, оставляя на произвол судьбы или убивая своих детей мужского пола. Несомненно, в его рассказе, исполненном черного юмора, присутствовала женоненавистническая ирония[193]193
  Mandeville’s Travels, ed. Moseley, p. 117.


[Закрыть]. Когда Веспуччи упомянул эту историю, он, возможно, вспомнил Пентесилею – мифическую царицу амазонок, встреченную Данте в Чистилище; она послужила Америго моделью для описания женщин на острове гигантов.

Переработки мифов Данте, очевидно, крепко засели в голове Веспуччи. Но главным для исследователя стал миф об Улиссе, классическом мореходе. Дантов Улисс отличался от других. Например, поэт заставил его утверждать, что за Геркулесовыми столбами[194]194
  Геркулесовы столбы – скалы, обрамляющие Гибралтарский пролив. Название пришло из античности.


[Закрыть] [195]195
  Inferno, XXVI, 90-142; Calderón de Cuervo, p. 99.


[Закрыть] не было людей. В умозрительном представлении Веспуччи это звучало эхом традиционной, древней и привычной географии, опровержению устоев которой он помог и гордился этим обстоятельством. Но Улисс Данте был более богатой, значимой и глубоко ироничной фигурой для Веспуччи. Как часто случалось с дантовыми адаптациями классических героев, его Улисс путешествовал дальше, чем предусматривала традиция. Он совершил новое путешествие, удивительным образом предвосхищая путешествия Веспуччи – за Геркулесовы столбы, поворачивая к югу и за экватор. Его стремление вызвало божественный гнев. «От новых стран поднялся вихрь, с налета/ Ударил в судно, повернул его…[196]196
  Данте «Божественная комедия», пер. М. Лозинского.


[Закрыть]»[197]197
  Inferno, XXVI, 137-8.


[Закрыть]. Перед смертью Улисс мельком увидел земной рай.

Он умер во время экспедиции, похожей на экспедицию Веспуччи, путешествуя в той воображаемой географии, в которую поверил Америго. Последний так и не смог избавиться от этого влияния. Он продолжал слышать эхо и видеть образы Данте, и особенно его описания вояжа Улисса, когда тот плыл под южным небом вдоль ранее неизвестных побережий. Когда Америго покинул Севилью, то претворял в жизни строки:

 
     Севилья справа отошла назад,
     Осталась слева перед этим Сетта.
 
 
     «О братья, – так сказал я, – на закат
     Пришедшие дорогой многотрудной!
     Тот малый срок, пока еще не спят
     Земные чувства, их остаток скудный
     Отдайте постиженью новизны,
     Чтоб солнцу вслед увидеть мир безлюдный!
 

Данте «Божественная комедия», пер. М. Лозинского

Находясь к югу от экватора, Веспуччи заново пережил видение Улисса, мерцающие звезды «другого полюса», в то время как знакомое небо ушло за горизонт[198]198
  Ibid., XXVI, 127-9.


[Закрыть]. И водоворот, втянувший в себя и убивший дантова Улисса, закрутился в тот момент, когда герой уже видел земной рай, – гору немыслимой высоты, «подобных гор я ни в одной из стран не видывал»[199]199
  Данте «Божественная комедия», пер. О. Чуминой.


[Закрыть].

Петрарка, которого Веспуччи также цитировал и которого читал каждый образованный тосканец, разделял тщеславие Данте и превратил метафору путешествия за пределы Геркулесовых столбов в лейтмотив собственной жизни. «Улисс, – заявил он, – путешествовал не больше и не дальше, чем я»[200]200
  Petrarch, Epistolae Familiares, I, 1.21.


[Закрыть]. Для Петрарки это было фигурой речи; Веспуччи мог с гордостью говорить об этом как о факте своей биографии.

Петрарка был кабинетным путешественником. Но его работа была пропитана морем. Сама его жизнь, как он писал, была путешествием. Кораблекрушения в то время случались постоянно, утонуть в море было нетрудно, хотя поэту в жизни это никогда не грозило[201]201
  T.J. Cachey, ‘From Shipwreck to Port: Rvf 189 and the making of the Canzoniere’, Modern Language Notes, 120 (2005), 30–49.


[Закрыть]. Цитате из поэмы Петрарки о крестовом походе «O aspettata in ciel» в тексте Веспуччи удивляться не приходится. Фраза, которую он цитирует по поводу метательного оружия (буквально «выстрелы, переносимые ветром») – о варварах, которые, как считает Петрарка, живут на восточном краю обитаемого мира, и она включена в пассаж, программный для всей карьеры Веспуччи:

 
Ты в лодке хрупкой отплываешь ныне,
Отринув от себя соблазн мирской.
Легко и невесомо
Зефиром благовеющим несома
Средь мира, где объемлет род людской
Греховная и тягостная дрёма —
Ты, видя гавань на пути далёко,
Спеша найти покой.
Взыскуешь истого достичь Востока.
 
 
Пусть северные страны как бы дремлют,
Угнетены морозом искони.
Там небо низко и поля бесплодны,
Но там в седые, пасмурные дни
Народы жребий воинский приемлют, —
Они, от страха гибели свободны,
Разобщены, но Господу угодны,
С германской страстью выкуют клинки,
И горе лиходеям —
Арабам, сарацинам и халдеям,
Живущим воле Божьей вопреки,
Чей род одним владыкой тьмы лелеем,
Что низменны, подлы, трусливы, злобны,
Грязны не по-людски,
Да и грешить почти что неспособны.
 

Перевод Е. Витковского

Первый из этих стансов задает направление[202]202
  1. В оригинале вместо «зефиром» употреблено vento occidental – «западный ветер».
  2. Опущена заключительная строка ma tutt’i colpi suoi commette al vento – выстрелы, переносимые ветром (см. стр. 145).


[Закрыть], в котором нужно плыть для достижения земного рая. Второй предположительно основан на некоем романтическом источнике о лопарях или финнах; Тацит поместил упоминание о них в свою хронику о северных людях в мифических терминах, подчеркивая их дикость и невинность[203]203
  Tacitus, Germania.


[Закрыть]. В 11-м веке Адам из Бремена, наиболее информированный в отношении Скандинавии средневековый писатель, укрепил миф о моральных качествах суровых людей Севера, которые «презирают золото и серебро, считая их за навоз»[204]204
  Adam of Bremen, History of the Archbishops of Hamburg-Bremen, ed. F.J. Tschan (New York, 1959), pp. 186–229.


[Закрыть]. Поэтому ожидания Веспуччи найти похожих людей на соответствующих широтах южного полушария вполне разумны. Утверждая, что некоторые аборигены были обращены в христианство во время одной из его экспедиций, он или его редакторы копировали программу Петрарки по обращению таких людей в христианство и воспитанию из них воинов для крестовых походов.

Петрарка обращался к Святому Духу. Описываемое им путешествие было, очевидно метафоричным. Но метафоры находят отклик в мозгу и воплощаются в реальных проектах. Каждое путешествие есть возможность по меньшей мере для познания себя, даже если оно и не приводит к новым географическим открытиям. Во многих мифологиях душа является кораблем или субстанцией, несомой кораблем к месту успокоения. Даже мозг Веспуччи, как будто уже лишенный во взрослой жизни остатков набожности, которую его тьютор пытался ему привить, был восприимчив к экзальтации, пробуждаемой морским путешествием.

Наиболее читаемым из просоленных морской водой жизнеописаний святых была агиографическая работа Navigatio Brandani, с 10-го века расходившаяся в самых разных версиях и, вероятно, имевшая своим прототипом источник 6-го века. В ней рассказывается история о морских странствиях группы монахов в поисках земного рая или «обещанной земли святых».

Ирландские монахи подвергали себя суровым испытаниям в искупительных скитаниях или в поиске пустыни для повторения подвига Иоанна Крестителя и проверке теми искушениями, которым подвергся Христос. Они плыли на суденышках, сконструированных по образцам традиционных рыболовецких ирландских лодок, характерных для пасторального общества: воловьи шкуры, натянутые на легкий каркас, для герметичности промазанные салом и маслом и скрепленные кожаными ремнями. Они устанавливали только один квадратный парус, ибо их путешествие было проникнуто духом искупительной ссылки: монахи сознательно вверяли себя промыслу божьему. Подобно Аврааму, они отправлялись не в определенное место назначения, но к «земле, которую я покажу вам». Полагаясь на волю ветра и течений, монахи по сути имели больше шансов забраться дальше и найти больше, чем целеустремленные навигаторы.

Конечно, они легко могли потерпеть неудачу или затеряться без надежды на возвращение. Кажется удивительным, что их лодка могла выжить в высоких широтах Северной Атлантики, но неутомимый исследователь Тим Северин попытался реконструировать их поход в 1980-х и добрался до Ньюфаундленда из Ирландии без поломок[205]205
  T. Severin, The Brendan Voyage (London, 1978).


[Закрыть]. Не исключено, что некоторые из ранних торфяных убежищ, открытых археологами в Гренландии и даже Ньюфаундленде, были работой ирландских отшельников. Конструкционные особенности и материалы соответствуют норвежским и ирландским традициям.

Путешествие Брендана, однако, очевидный миф. В нем перемешаны ирландские традиции земли эльфов с общими моментами из христианской отшельнической литературы. Брендан встречает Иуду в месте его мучений; он высаживается на спину кита, которого ошибочно принимает за сушу; он выгоняет демонов, спасается от монстров, беседует с падшими ангелами, обратившимися в птиц, и поднимается по ступеням искупительной лестницы до вершины благодати, с которой ему открывается земной рай. Некоторые детали говорят о воображении писателя; остров овец, более тучных, чем быки, предполагает монашескую фантазию Марди Гра[206]206
  Праздник «Жирный вторник».


[Закрыть]. Но в то же время Navigatio описывает море в терминах отчетов о подлинных путешествиях. Открытие острова, на котором проживает единственный отшельник, могло реально случиться во время скитаний ирландских монахов. Текст включает в себя довольно достоверное описание айсберга.

Брендан вдохновил более поздних путешественников из Европы в Атлантику. «Остров св. Брендана» есть на многих картах и атласах 14 и 15-го веков. Бристольские навигаторы, к чьей деятельности мы вернемся в следующей главе, активно искали его в 1480-х. Колумб упоминает легенду о Брендане в отчете о своем последнем трансатлантическом вояже[207]207
  V. Flint, The Imaginative Landscape of Christopher Columbus (Princeton, 1992), pp. 91, 164, 168.


[Закрыть]. Атлантические нагромождения туч, которые часто дают ложное впечатление о близости суши, укрепили миф. В 16-м веке появилась хроника о завоевании острова, носящая сатирический характер, основанная на реальных конкистадорских рассказах[208]208
  E. Benito Ruano, San Borondón: octava isla canaria (Valladolid, 1978).


[Закрыть].

Мне неизвестны прямые свидетельства того, что Веспуччи знал эту легенду; имеется разве что упоминание в приписываемом ему тексте сомнительной аутентичности, будто Канарские острова ранее назывались островами Блеста. Это название, однако, могло быть взято с карты, на топонимику которой заметное влияние оказала Navigatio Brandani, имевшая хождение в годы позднего Средневековья в большом числе экземпляров. Но Брендан пользовался такой высокой популярностью, что было бы удивительно, если бы Веспуччи не был знаком с его историей. Средиземноморский эквивалент, история о св. Юстасе, была хорошо известна из благочестивой живописи, так же как и по многим письменным версиям. Золотая Легенда, наиболее популярный агиографический сборник Средних веков, сделала ее широко известной. Испытания святого включали в себя побег по морю от наказания, кораблекрушения, штормы, встречи со всякого рода грабителями и пиратами, какие только может предложить море, и воссоединение с семьей как раз вовремя, чтобы пройти мученические испытания. Рассказ полон рыцарского благородства, ибо Юстас был родовитым князем, безупречным как по крови, так и по качествам души, и потому являлся превосходной моделью для будущих исследователей. Популярная обработка истории, Libro del caballero Zifar, представляет собой от начала и до конца светский рыцарский роман.

Веспуччи был менее подвержен рыцарским фантазиям, чем Колумб, чье сильное желание подниматься по социальной лестнице заметно отличалось от «славы и чести», которых искал Америго. Одно характерное отличие состояло в том, что рыцарство было средневековой ценностью, в то время как слава и честь – уже ценности эпохи Ренессанса. Хотя чрезмерно упрощать не нужно, ибо рыцарство оставалось влиятельным и в новые времена, а слава и честь – в той или иной форме – почти универсальные квесты, которые возникают в каждой культуре, имеющей социально влиятельную аристократическую модель. И всё же не будет ошибкой сказать, что язык славы и чести постепенно замещал язык любви и войны в коде аристократического самоопределения на Западе. И Веспуччи иллюстрирует тенденцию: свободно обращающийся с лексиконом славы, он никогда не заимствовал ничего напрямую, если я прочитал его правильно, из литературы рыцарства.

Но он вряд ли мог избежать влияния рыцарского духа. В ту эпоху этот дух ощущался повсюду. И многие поступки благородного безрассудства имели морской антураж. Его более молодой португальский современник, поэт Жиль Висенте, мог естественным образом уподобить привлекательную женщину кораблю или военной лошади. Такие сравнения делались с желанием польстить; нужно представить себе корабль с надутыми парусами и развевающимися вымпелами и лошадь с богатой попоной и развевающейся ливреей:

 
     Моряк, скажи,
     Чем мачты, корабли и звёзды
     Так хороши?
 
 
     Солдат, скажи,
     Чем битвы, лошади и шпаги
     Так хороши?
 

Перевод Дм. Якубова

Сравнительные параллели между кораблями и рыцарством были магнетически сильными: словно волны были нужны только для того, чтобы бежать подобно ослицам, а военные корабли – взбрыкивать и скакать, как военные лошади. Типичные сюжетные линии рыцарского романа включали в себя рассказы о героях с трудной судьбой – разочарованные жизненными невзгодами, они ушли в море, открыли новые острова, прогнали монстров, гигантов и дикарей, встретившихся на их пути, завоевали любовь принцессы и кончили тем, что стали королями. Морские герои моделировали свою жизнь по этим трогательным биографиям. Головорезы, служившие принцу Генри, так называемому «Навигатору», кто исследовал африканскую Атлантику и прочесывал ее острова с 1420-х по 1460-е, называли себя «князьями» и «сквайрами» и давали себе такие книжные имена, как Ланселот и Тристрам. Граф Перо Нино был одним из наиболее известных кастильских морских командиров 15-го века, чей оруженосец описывал его жизнь в стиле рыцарского романа. Колумб представлял себя «капитаном рыцарей и конкистадоров» и эмулировал своей собственной жизнью мифических героев. Об убитом потомке семьи Пераса из Севильи, который захватил крошечный остров Гомера у его исконных обитателей в маленькой кровавой войне в середине 15-го века, поэт выдал такие лирические строки:

 
     Рыдайте, о девы, он плача достоин —
     Гильен Пераса, весь в цветах, упокоен.
     Остался в Ла-Палме поверженный воин.
 
 
     Гильен Пераса под плитою лежит,
     Где меч, где копьё, где доспехи и щит?
     Ты предан судьбой и людьми позабыт[209]209
  F. Fernández-Armesto, Before Columbus (London and Philadelphia, 1986), p. 184; ‘Colon y caballerías’ in C. Martinez Shaw, ed., Reflexiones sobre Colón (Madrid, 2006).


[Закрыть].
 

Перевод Дм. Якубова

Все условности жанра втиснуты в эти строки: призывная мольба к дамам, романтические чувства, рыцарская военная экипировка, призыв к судьбе. Те же самые «беллетристические приемы литературы о путешествиях», как выразился Лучано Формисано, проникли и в писания Веспуччи[210]210
  L. Formisano, ed., Letters from a New World: Amerigo Vespucci’s Discovery of America (New York, 1992), p. xxiv.


[Закрыть].