Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

– А я не хочу! – закричала Оля. – Пусть хочет, сколько ему угодно, а я не хочу этого ребенка! Не хочу! Не хочу! – она не помнила себя, и по исказившемуся лицу ее катились слезы. – Ненавижу! И вас всех тоже!

– Оленька, что ты, – ахнула Виктория, – не надо! Илья нам не простит, если с маленьким что-то случится!

– Я все равно что-нибудь сделаю! Не будет этого ребенка, не будет!

Лиля закатила глаза и взглянула на Викторию с выражением грустной покорности судьбе.

– Ах, мама, что мне делать? Если с ребенком что-то случится, Илья, как всегда, скажет, что это я во всем виновата. Что мне делать, мама?

Это «мама» наполнило душу Ольги большим отчаянием, чем все сказанное прежде. Она закрыла лицо и громко, по-детски заплакала, мотая головой во все стороны.

– Не надо, Оленька, – ласково сказала Виктория и погладила ее по голове. – Все будет хорошо! Родится малыш, и мы все устроим.

– Погодите, погодите, девочки, – возмущенно сказал Андрей Пантелеймонович, – как это «устроим»? Оля свободный человек, и никто не может насильно заставить ее родить. Если она не хочет иметь этого ребенка, то вы уж, будьте добры, не навязывайте ей своих желаний.

– Нет, Андрей, только не это! – жалобно вскрикнула Виктория и прикрыла рот рукой. – Я обещала Илье…

– Нет, голубушка ты моя, любая женщина вправе сама решать, иметь ли ей ребенка. Если Оля не хочет, то есть выход.

Ольга подняла голову и взглянула ему прямо в глаза. Виктория и Лиля внушали ей какую-то необъяснимую антипатию, но этот мягкий красивый человек с проникновенным голосом вдруг показался удивительно родным и близким. Она с надеждой на него посмотрела.

– Какой выход?

– Ты можешь не рожать, если не захочешь. В этом нет ничего страшного – миллионы женщин ежедневно принимают такое решение в силу самых различных обстоятельств. Одни – потому что хотят посвятить жизнь творчеству, другие – из-за того, что ребенка им не позволяют иметь жизненные условия, а третьи, может быть, по каким-то причинам разочаровались в отце ребенка и не хотят родить от этого человека.

– А это не страшно?

– Нет, что ты – современная медицина имеет все обезболивающие средства.

– Нет, я имею в виду… не страшно … так вот – ведь это я убиваю своего ребенка?

Воскобейников рассмеялся добрым смехом и погладил ее по голове.

– Детка, ребенка еще нет, есть только физиологический процесс, который происходит в твоем организме. Случается, что женщина стоит перед выбором: родить ребенка сейчас и обречь его на страдания или сделать это потом, когда она сможет дать ему все необходимое. В любом случае выбор должен быть сделан в пользу ребенка. Поняла?

Он поднял ее голову за подбородок и посмотрел прямо в глаза. Его взгляд был полон понимания и огромной житейской мудрости. Ольга вдруг совершенно успокоилась и доверчиво дотронулась до его руки.

– Да, мне понятно. Хорошо, а мне вы можете помочь… ну… это сделать?

– Да, конечно, – он озабоченно взглянул на сестру, – позвони прямо сейчас Людмиле, поговори с ней, – он опять обернулся к Ольге, – думаю, что в ближайшее время мы с этим закончим. Потом ты уедешь домой и постараешься все забыть.

– Я никогда не забуду!

Увидев, что глаза Оли вновь наполняются слезами, Андрей Пантелеймонович настойчиво повторил:

– Забудешь. Ты все забудешь, поняла? Перед тобой целая жизнь, помни только это!

– Хорошо, вы мне тогда скажите… когда, – она судорожно вздохнула и вышла из комнаты, даже не взглянув в сторону Лили и Виктории, которая опять и опять набирала номер Муромцевых.

– Все занято, – говорила она с досадой, – наверное, Антон болтает со своими девицами. А, вот – пошли гудки. Людмила, это ты? Подожди, мой брат очень хочет с тобой побеседовать, – она протянула трубку Андрею Пантелеймоновичу и заворожено уставилась на него в ожидании окончания разговора.

– Все в порядке, – сказал он, поворачиваясь к сестре, после того, как переговорил с Муромцевой, – сегодня в четыре мы с Олей к ней едем. В таких делах лучше не тянуть.

– Спасибо, братик, – Виктория подставила ему щеку для поцелуя.

– Да, дядя Андрей, вы так здорово все разыграли, – с искренним восхищением заметила Лиля, – а то бы она в жизни не согласилась.

– Я ничего не разыгрывал, я не лицедей, я предложил то, что считаю оптимальным для этой девочки в данной ситуации, – с легким раздражением в голосе возразил Воскобейников и направился к двери, но у выхода обернулся. – Не забудь, Виктория, приготовь ей все необходимое к четырем – пеленку, рубашку. Людмиле мы скажем, что это дочка твоих знакомых, а то она постесняется взять с нас деньги.

В Людмиле Ольгу сразу поразили исходившие откуда-то изнутри тепло и покой. Пальцы акушерки чутко и умело ощупывали тело девушки, звук голоса успокаивал, прогоняя тревогу.

– Расслабься, девочка, дай я тебя осмотрю. Нет, не напрягайся, вдохни поглубже и успокойся. Никогда не была раньше у гинеколога? Не бойся, тут нет ничего страшного. Хорошо, вот так, все хорошо. Теперь можешь одеваться.

Пока Ольга одевалась, Людмила вышла к ожидавшему на кухне Андрею и притворила дверь.

– Нет, Андрей, дома я не буду ей делать – срок слишком большой. Думаю, что около двадцати шести недель, надо искусственные роды вызывать. При этом сроке я бы и со взрослыми рисковать не стала, а это подросток – риск такой на себя брать… Где ее родители?

– Это дочка подруги Виктории из Ленинграда. Очень близкая подруга, а то ты ведь знаешь, что я с такими делами связываться не люблю. Еще я решил, что тебе к отпуску деньги не помешают, но если тебе затруднительно…

– Нет-нет, спасибо, Андрюша, у меня, действительно, сейчас с деньгами туговато. Давай, мы с тобой вот как сделаем. Завтра суббота и, кажется, Иван Кузьмич дежурит? Да, точно. Давай, она часам к девяти вечера поступит в отделение. Я днем позвоню, попрошу Кузьмича оформить ее с «угрозой», а к одиннадцати вечера подойду и начну ее готовить. Посмотрю, как будет шейка раскрываться, но думаю, что в течение ночи все сделаю.

Воскобейников не стал возражать – он знал, что если Людмила считает рискованным делать аборт в домашних условиях, то уговаривать ее бесполезно.

– Как скажешь, – сказал он, – оплата, естественно, пропорционально сроку. Вот деньги.

– Потом, потом, Андрюша, – она, было, отклонила его руку с деньгами, но он положил их на стол, и они там остались. – Хорошо, если ты так хочешь. Значит, завтра к девяти, как договорились.

Воскобейникову была известна давно разработанная схема, по которой она работала с клиентками. Когда у женщины срок беременности был велик, Людмила предпочитала не рисковать в домашних условиях. Клиентка приходила в роддом сама – обычно после восьми вечера, и лучше в выходной день, когда кроме дежурного врача и медсестры уже никого из персонала не было. Женщина жаловалась на внезапные боли внизу живота, начавшиеся прямо на улице, и ее обязаны были госпитализировать, независимо от места прописки. Людмила выбирала те ночи, когда дежурил Иван Кузьмич – пожилой врач, которого жена пыталась излечить от вредной привычки прикладываться к бутылке, тем, что отбирала всю зарплату прямо в дни получки. За небольшую сумму он всегда готов был подмахнуть диагноз «угроза выкидыша» и направить женщину в отделение патологии. Когда у пациентки с таким диагнозом действительно ночью происходил выкидыш, то ни один следователь не смог бы усмотреть в этом криминала.

– Мне не надо, чтобы меня посадили, мне еще сына подымать, и я неприятностей на свою голову не хочу, – часто говорила Людмила и всегда требовала, чтобы в истории болезни были точно указаны имя, фамилия, адрес и возраст пациентки – так, на всякий случай.

– Виктория привезет ее часов в девять, – сказал Воскобейников. – Я буду с Ингой, но зайду к тебе часов в одиннадцать узнать, как дела. Ты уже подойдешь к этому часу?

– Конечно, Андрюша, конечно. Как Инга, что сегодня Колпин сказал?

– Говорит, что состояние плода стабилизировалось. Он ждет двадцати восьми недель, надеется сохранить ребенка, – щека Андрея Пантелеймоновича странно дернулась, и он, чувствуя, что голос звучит фальшиво, торопливо добавил: – Главное, что Инга надеется.

– Ну-ну, – Людмила внимательно поглядела на него и ласково погладила по щеке. – Ты знаешь, Андрюша, что в случае чего…

– Спасибо, Люда, спасибо, – он поднялся и поглядел на часы. – Пора, однако.

В больнице Воскобейников еще раз просмотрел анализы крови Инги, результаты мониторинга и кардиотограмму. Сейчас его интересовало только, одно – сколько еще осталось ждать. Ждать до того момента, когда все надежды Инги рухнут, и она вновь погрузится в бездну безграничного отчаяния. Он, никогда прежде в руки не бравший специальную литературу, за последние два месяца прочитал больше, чем когда-либо в жизни, и теперь внимательно сравнивал две кривые.

«Состояние плода близко к критическому, неужели этот идиот Колпин не видит? Его волнует только то, что базальный ритм сердечных сокращений упал до восьмидесяти в минуту, но главное ведь не это! Миокардиальный рефлекс меньше пяти ударов в минут – это значит, что почти отсутствует реакция сердечной деятельности в ответ на движение плода. К тому же имеем самый неблагоприятный тип осцилляции – синусоидальный ритм. Плод страдает, а этот дурак ничего не делает! Хотя… что он может сделать? Ничего! Он ведь даже не знает истинной причины – в нашей лаборатории не определяется несовместимость по системе Дуффи. Он прописывает все, что положено и как положено для улучшения функции плаценты и сердечной деятельности плода».

Инга стояла сзади и дышала мужу в затылок.

– Что, Андрюша, – беспокойно спрашивала она, – как? Как там наш маленький?

– Не так уж и плохо, я бы сказал, – бодро кивнул Воскобейников, – давай-ка, поспи, а я посижу с тобой рядышком.

– Анализы лучше, чем были? Ну, тогда – в прошлый раз? – спрашивала Инга, забираясь в постель и прижимаясь щекой к ладони мужа. – Лучше, да? Нет, ты скажи? Ты знаешь, Игорь Иванович велел мне самой измерять по часам, как он движется – сколько раз за десять минут. Раньше он где-то раза два толкался, а сейчас я его очень давно не чувствовую. Хочу измерить – не могу. Почему он не шевелится, Андрей?

– Спи, маленькая, спи, все будет хорошо. Он, наверное, тоже спит.

Немного поворочавшись, Инга уснула, а Андрей Пантелеймонович все сидел рядом и старался не шевелиться, боясь разбудить жену. Ладонь его под ее щекой затекла, но он почти два часа просидел неподвижно, и только когда дыхание ее стало совсем ровным, осторожно высвободил руку и взглянул на часы. Было около половины двенадцатого. Воскобейников поднялся и, неслышно выйдя в коридор, направился в малую процедурную.

Людмила готовила физиологический раствор. Воскобейников знал, что, когда она так сосредоточенно занимается делом, то ничего вокруг себя не видит и не слышит. Он подошел и встал рядом.

– Привет. Работаешь?

– Андрей? Я и не слышала, как ты вошел. Уже готовлю девочку, все в порядке. Сейчас приведу ее сюда, положу под капельницу и начну вводить окситоцин и бриканил. Можно было бы без бриканила, но хочу подготовить шейку, чтобы не травмировать – девочка молодая, ей еще рожать. Потом промедол введу для обезболивания и тогда уже переведу в большую процедурную.

– Делай, как знаешь. Давно уже ее Виктория привезла?

– Давно. Андрей, – Людмила смущенно взглянула на него, – Виктория в приемном с какой-то девушкой сидит – сказали, что будут ждать. Я говорила, что это долго, чтобы ехали домой, но… Неудобно даже – в глаза дежурной сестре бросаются, а что я могу сделать?

– Хорошо, – досадливо дернул плечом Андрей Пантелеймонович, – я сейчас разберусь.

Он вышел в приемный покой, где Лиля что-то громко и оживленно рассказывала Виктории.

– Что, уже? – нетерпеливо спросила она, увидев его.

– Нет, это так быстро не делается. Почему вы не поедете домой? Здесь сидеть не очень удобно и разговаривать здесь нужно потише, здесь больница.

– Нет, я не поеду, пока не буду точно уверена, что она не сбежала, – Лиля упрямо вздернула подбородок.

– Вы обе ясно поняли, что я сказал? Если нет, то еще раз повторяю: немедленно домой!

Виктория опасливо взглянула на брата и поднялась, потянув за собой Лилю. Та фыркнула, скорчила недовольную гримасу, но, тем не менее, встала и, презрительно вильнув задом, направилась к выходу. Глядя ей вслед, Андрей Пантелеймонович пожал плечами и сказал задержавшейся возле него сестре:

– Надо же, впервые вижу такую нахрапистую девицу. Одна надежда, что она и Илью будет с такой же энергией проталкивать по жизни.

– Ах, Андрюша, она просто очень раскованная девочка, без комплексов, и я в этом не вижу ничего плохого. Немного избалована, но у нее доброе сердце, и я ее очень люблю, – Виктория поцеловала брата и поспешила за будущей невесткой.

Войдя в отделение, Андрей Пантелеймонович услышал голоса, доносившиеся из палаты Инги. Старенькая медсестра Анна Игоревна испуганно спешила ему навстречу.

– Андрей Пантелеймонович, Инге плохо! Сейчас Иван Кузьмич подойдет – я ему сказала, – она суетливо металась по палате, а сама Инга сидела, обхватив живот руками, и глаза ее были полны ужаса.

– Андрей! Что же это, Андрюшенька, у меня боли! И он совсем не шевелится, посмотри!

– Все нормально, деточка! – бормотала Анна Игоревна, пытаясь ее уложить. – Андрей Пантелеймонович, воды, кажется, начали отходить. Позвонить в родильное?

Взяв стетоскоп, Воскобейников приставил его к животу Инги – сердцебиение плода не прослушивалось. Иван Кузьмич торопливо вошел в палату. Лицо его было красным и виноватым. Острый запах спиртного, исходивший от него, ясно показывал, что нынешнюю ночь он рассчитывал спокойно провести на диване в ординаторской и не планировал серьезных дел – отделение патологии это ведь не родильное, где всю ночь врачи с акушерками стоят на ушах. Он тоже хотел взять стетоскоп, но Воскобейников с раздражением отстранил его от жены.

– Идите к себе, Иван Кузьмич, ложитесь, продолжайте спать.

– Господи, Андрей Пантелеймонович, – голос Анны Игоревны дрожал, – нужно Игорю Ивановичу позвонить, чтобы приехал. Он велел – если что, то…

– Не надо Колпину! – заплакала Инга. – Я не хочу кесарево, еще рано, он умрет!

– Не нужно звонить Колпину, – тихо сказал Воскобейников медсестре, – позовите Муромцеву.

– Но Муромцева в отпуске.

– Она здесь – в малой процедурной. Позовите ее. И привезите каталку.

Сконфуженный Иван Кузьмич сам поплелся в коридор за каталкой. Прибежавшая Людмила уложила плачущую Ингу на спину и мягко ощупала ее живот. Подняв голову, она встретилась глазами с Воскобейниковым и незаметно качнула головой.

– Везем в большую процедурную, Андрей, до родильного уже не успеем.

Иван Кузьмич охнул и, взявшись за сердце, сел на стул.

– Анна Игоревна, займитесь Иваном Кузьмичем, – раздраженно крикнул медсестре Воскобейников. – Дайте ему валерьянки и посидите с ним. Пусть только не суется в процедурную.

Андрей Пантелеймонович сам поднял жену и переложил на каталку.

– Успокойся, моя радость, все будет хорошо. Сейчас Людмила посмотрит и скажет. Мы сделаем укол, и все будет в порядке, – твердил он, пока они с Людмилой катили ее по коридору.

Через полчаса все было кончено. Инга, которой Муромцева ввела сильное снотворное, крепко спала, укрытая простыней. Людмила и Воскобейников тихо переговаривались, осматривая мертворожденную девочку.

– Все признаки гемолитической желтухи, – говорила Людмила, бережно переворачивая крохотное тельце, – надо вызвать детского врача.

– Незачем, все равно она не поможет. Все было ясно с самого начала.

Он беспомощно наклонился над мертвой дочкой, дотронулся до крохотного тельца. Людмила, у которой от жалости разрывалось сердце, отстранила его.

– Не надо! Андрей, Андрюшенька! Бедный ты мой, бедный!

– Ее нужно запеленать, – голос его звучал так тускло и безразлично, что Людмила испугалась. – Ее нужно завернуть в одеяльце, а то холодно.

– Андрей! Что с тобой, Андрей? Она же мертвая! Она родилась мертвой, Андрей! Погибла еще внутриутробно, и ты это знаешь. Приди в себя, Андрей!

– Да, да, – кивнул он с каким-то жутким спокойствием, – да, я знаю. Но что я ей скажу, когда она проснется? – взгляд его остановился на спящей жене. – Что мне ей сказать, Люда? Что? Я заверну ребенка и положу рядом – пусть думает…

– Ты сошел с ума, Андрей, что ты говоришь. Приди в себя, взгляни на меня!

Его ясные голубые глаза детски беспомощно и растерянно смотрели на Людмилу. Она осторожно обняла его за плечи и потрясла.

– Андрей! Опомнись, Андрюша! Инга еще долго будет спать. Пусть пока она спит здесь, а тебе нужно сейчас подумать о себе. Иди, отдохни, ты уже никому не поможешь. Я сама отнесу девочку в морг.

Андрей Пантелеймонович покорно выполнил все, что она говорила, и лицо его оставалось при этом все таким же детски-растерянным. Он вышел из процедурной и прилег на стоявший у стены кожаный диванчик. Людмила принесла ему таблетки.

– Полежи, милый, выпей таблетки и поспи, а мне нужно заняться Олей – я уже начала ее готовить, она волнуется.

Людмила прикрыла его одеялом и пошла к Ольге. В коридоре на таком же диванчике звучно похрапывал принявший валерьянку Иван Кузьмич, а в кресле за столом дремала старенькая Анна Игоревна. Муромцева проскользнула мимо них, стараясь не разбудить – сейчас ей нужно было работать без свидетелей.

Через час Воскобейников очнулся от тяжелого сна – таблетки больше не действовали, голова была ясной, и все случившееся вновь и вновь прокручивалось в памяти, заставляя мучительно сжиматься сердце. Он встал, зашел в процедурную и взглянул на спавшую жену. Инга не шевелилась, и Андрей Пантелеймонович, постояв рядом с ней, пошел в ординаторскую мимо храпевшего Ивана Кузьмича и по-старчески шевелившей во сне губами медсестры.

«Случись в отделении действительно что-то серьезное, – с неожиданным раздражением подумал он, – эта парочка может наломать хороших дров»

Собственно говоря, Анна Игоревна, бывшая фронтовичка, имевшая множество наград, в свои восемьдесят с лишним держалась еще достаточно бодро, руки у нее не дрожали, и уколы она делала хорошо, хотя, случалось, иногда неожиданно засыпала в самое неподходящее время. Ей отчаянно не хотелось уходить на заслуженный отдых, да и Евгений Семенович не гнал – в роддоме катастрофически не хватало медсестер. Но вот пьяный Иван Кузьмич…

На столе возле телефона лежали два бутерброда с колбасой, которые дала Кузьмичу на дежурство заботливая жена, и стояла пустая бутылка из-под водки. Брезгливо отодвинув телефон от бутербродов, Андрей Пантелеймонович позвонил сестре.

– Виктория, ты спишь что ли?

– Я… задремала, – она встрепенулась, – почему у тебя такой голос, что случилось?

– У Инги выкидыш. Девочка родилась мертвой, я… – его голос сорвался.

– Андрюшенька, родной мой!

– Вика, сестра! – он вдруг заплакал, прижимая к уху телефонную трубку. – Что мне делать, скажи? Скажи, сестра, ты ведь все знаешь, помоги мне!

– Андрюша, я не знаю… приехать мне к тебе, Андрюшенька? Андрюша!

– Не кричи, – сказал он, взяв себя в руки, – все! Иди спать. Все! Все!

– Андрюша, а… Оля? – решилась спросить Виктория.

– Сейчас пойду, узнаю. Все, – он повесил трубку и пошел к Людмиле.

Она уже привела девушку в большую процедурную и уложила в кресло напротив крепко спавшей Инги. На лице Ольги была маска, и от газа, которым она дышала, все казалось ей каким-то далеким, нереальным, покрытым странными пятнами. Девушка чувствовала, как пальцы акушерки ощупывают ее тело, нажимая на разные его точки. Слабые схваткообразные боли внизу живота, появившиеся через два часа после того, как Людмила начала вводить окситоцин, внезапно усилились и на мгновение стали почти невыносимыми. Потом сразу наступило облегчение, и сознание опять ушло куда-то в темноту.

Когда Воскобейников, закончив разговор с сестрой, вошел в процедурную, Людмила уже мыла руки в перчатках, а Ольга дремала на кресле, усыпленная наркозом.

– Все в порядке, – Муромцева кивнула ему и стала снимать перчатки, – послед отошел, она сейчас спит после наркоза.

Они почти одновременно услышали слабый тоненький звук, идущий откуда-то снизу и повернули головы. Крохотный комочек в эмалированной ванночке шевелил ручками, издавая писк, подобный мышиному. Людмила торопливо взяла ванночку.

– Боже, мой она живая, как же это? При таком маленьком сроке! Ах, грех-то какой, что же теперь делать, Андрей? Надо позвонить, чтобы из родильного пришел детский врач, – она торопливо обтерла девочку, сняла зажим Кохера с пуповины и наложила металлическую скобку.

– Меньше килограмма, грамм девятьсот, – Воскобейников задумчиво рассматривал шевелившийся комочек, – сейчас умрет, такие никогда не выживают, – он осторожно дотронулся до ребенка, но девочка, пискнула и перестала двигаться. – Вот и все кончено.

– Ох, Андрей, мне аж плохо стало! Никогда такого не случалось – убийцей прямо себя почувствовала, – она заплакала и положила ребенка на стол.

Людмила по природе была очень спокойным человеком, и Воскобейников даже не помнил, когда она в последний раз плакала, поэтому он испугался:

– Иди домой, Люда, ты устала, иди домой! Не надо, чтобы тебя тут сейчас видели, а то начнешь бить себя в грудь, наговоришь лишнего, у всех будут неприятности – знаешь, какое время настало. Иди, а я разбужу Анну Игоревну, скажу, что у женщины выкидыш, и пусть она всем займется. Это работа ее и Ивана Кузьмича, в конце концов.

– Но, Андрей, как же…

– Иди, Люда, иди. Ты сейчас не в себе, тебе нельзя ни с кем говорить.

Проводив Людмилу, Воскобейников вернулся в процедурную. Инга по-прежнему спала, а на соседнем кресле слабо шевелилась Ольга, все еще одурманенная наркозом. Андрей Пантелеймонович посмотрел в сторону стола и ахнул: крохотный комочек опять задвигался. Он поднял девочку и стал рассматривать, раздумывая, что делать. Внезапно от двери послышался испуганный вскрик Анны Игоревны. Она торопливо семенила к нему с выражением ужаса на лице.

– Андрей Пантелеймонович, боже мой, что же вы стоите? Скорее, вызывайте педиатра и дайте мне ребенка!

Пока она осторожно обрабатывала ребенка своими старческими, но опытными руками, Воскобейников снял трубку прямого телефона, соединявшего отделение патологии с дежурным педиатром.

– Дежурная? Из патологии вас беспокоят. У женщины выкидыш, но ребенок пока жив, подойдите, пожалуйста.

Детский врач, появившаяся через несколько минут, с сомнением оглядела ребенка.

– Скорей всего она не выживет, но мы сделаем, конечно, все, что можно. А Кузьмич что, опять выпил? Давно надо на него рапорт писать.

– Не надо, милая, не надо, он хороший человек и пьет по болезни, – ласково возразила Анна Игоревна, – а девочку вы уж постарайтесь выходить в своем инкубаторе. Инга, бедненькая, так надеялась в этот раз, и Андрей Пантелеймонович тоже совсем не в себе был. Я как увидела, что он стоит с ребенком – сам не свой, будто ума решился…

– Боже мой, так это ваш ребенок, Андрей Пантелеймонович? Простите, я ведь не знала. Конечно, мы все, что можно сделаем.

Воскобейников досадливо поморщился, но не стал возражать – какая разница, в конце концов. Когда девочку унесли, он велел Анне Игоревне разбудить санитарок и перевезти Ингу и Ольгу в палаты. Уложив спящую жену на кровать и укрыв ее одеялом, Андрей Пантелеймонович прилег на поставленный для него в палате диванчик. Его физические и нравственные силы были на исходе, поэтому на мозг сразу навалился какой-то густой, беспробудный туман.

Ольга чувствовала, как ее перекладывают на каталку и перевозят в палату. Люди около нее тихо переговаривались, но слова их у нее в голове никак не складывались во фразы и не доходили до сознания. Она очнулась только под утро и сразу дотронулась до живота, ощутив под рукой давно забытую пустоту. Ей стало вдруг страшно и горько, невыносимо захотелось плакать и громко кричать. В палату вошел пожилой врач, который ее принимал и заполнял историю болезни. Лицо его было осоловевшим и сильно опухшим.

– Очнулась? Все в порядке? Тебя когда на выписку подготовить, когда за тобой придут?

– Не знаю, – она растерянно взглянула на него, и он, пожав плечами, вышел.

Иван Кузьмич попытался дозвониться до Муромцевой и узнать, что же делать с девочкой, которую она накануне велела ему оформить, но Людмила, придя домой, отключила телефон и приняла сильнодействующее снотворное, чтобы забыться, поэтому в трубке шли бесконечные, длинные гудки.

Андрея Пантелеймоновича разбудили голоса. Анна Игоревна говорила:

– Звонила я сейчас в детское – жива ваша девочка, пока состояние стабильное. Может, бог даст, выживет.

Он открыл глаза – было светло, и на стене напротив него весело золотился солнечный луч. Старушка Анна Игоревна стояла рядом с Ингой, и морщинистое лицо ее лучилось счастьем. Сама Инга сидела на кровати, натягивая на себя простыню, и плакала, но плач ее был счастливым:

– Она выживет, я знаю! Не может она не выжить!

В палату быстрым шагом вошел взволнованный Колпин.

– Андрей Пантелеймонович, почему же вы мне не позвонили? Я должен был сразу приехать, это же моя больная, – в его голосе прозвучал некоторый пафос.

– Ничего страшного, видите – мы же обошлись без вас каким-то образом, – в голосе Воскобейникова прозвучала легкая ирония, и Колпин немного смутился.

– Да-да, конечно. Что ж, теперь остается ждать и надеяться. Хотя, вы сами понимаете…

– Я надеюсь! – закричала Инга, и из глаз ее вновь брызнули слезы. – Не говорите мне, что нельзя надеяться!

– Конечно, родная, конечно! – Андрей Пантелеймонович поцеловал ее в лоб и повернулся к Колпину.

– Видите ли, Игорь Иванович, я считаю, что вам целесообразно передать мне историю болезни Инги – я, как консультант, имею право вести одного-двух больных, Поскольку я принимал роды, то сам лично и буду заниматься пациенткой Воскобейниковой. А вы отдохните, поезжайте на рыбалку, что ли, сегодня выходной день.

Побагровев до корней волос, Колпин принес историю болезни и бросил ее на стол перед Воскобейниковым.

– Пожалуйста. Я сообщу Евгению Семеновичу, что передал больную вам, – вскинув голову, он торопливо вышел из палаты.

– Зачем ты так, Андрей? – растерянно спросила Инга. – Он же так старался помочь, неудобно как-то.

– Понимаю, понимаю, самому неловко, но я случайно убедился в некоторой его… гм… некомпетентности. Поэтому и пришлось так круто поставить точки над «и». Когда дело касается тебя, для меня не существует понятий удобно или неудобно. А теперь поспи, у меня еще дела.

Он вышел из палаты, и, спустившись по лестнице, прошел в морг, кляня про себя Анну Игоревну за ее несусветную глупость. Надо же было этой старой дуре так нелепо вмешаться! Но делать было нечего, Андрей Пантелеймонович разыскал тельце своей дочери и снял с затвердевшей уже ножки бирку с надписью «девочка Воскобейникова». По дороге обратно он нос к носу столкнулся со встревоженным Иваном Кузьмичом.

– Андрей Пантелеймонович, миленький, не знаете, как мне Люду разыскать? Телефон дома не отвечает. Что мне делать с этой девочкой, которую она вчера просила оформить с угрозой выкидыша? Историю-то болезни она заполняла.

– Иван Кузьмич, дорогой, ну что я могу знать про ваши с Людой дела? Оформите девочку на выписку, наверное, за ней скоро приедут. Я так думаю, во всяком случае.

Андрей Пантелеймонович посмотрел на часы – Виктория должна была приехать еще в семь, но был уже девятый час, а ее все не было. Он хотел, было, позвонить ей, но раздумал – в ординаторской уже суетились санитарки, и с любопытством на него поглядывали. Благодаря стараниям Анны Игоревны уже все отделение знало, что у Инги родилась недоношенная девочка, которая еще жива, хотя надежд практически нет никаких. Воскобейников зашел к Инге, поцеловал ее и, сказав, что ему нужно на работу, поехал к Виктории.

Сестра открыла дверь, и лицо ее было встревоженным.

– Андрюша, как ты? Пойдем в столовую, расскажи, – она хотела взять брата за руку, но он ее раздраженно оттолкнул.

– Ты почему ты не приехала за Ольгой? Ты должна была быть в больнице в семь часов.

– Я думала, что Людмила все сделает, и сама ее заберет.

– На нее сейчас можешь не рассчитывать – она в ужасном состоянии и совершенно не в себе. Ты и представить себе не можешь, что произошло – девочка Ольги родилась живой.

– Как это… живой? У нее же срок…

– Не знаю как, я уже ни о чем думать не могу! Еще эта выжившая из ума дура Анна Игоревна растрезвонила по всему роддому, что это ребенок Инги. Все теперь так и думают. Я даже не стал ничего опровергать, у меня сил не было, да и в положении я оказался очень неловком. Конечно, девочка не выживет – девятьсот с чем-то граммов. Ее положили в отделение для недоношенных.

– Зачем? – голос Лили прозвучал так резко, что он вздрогнул.

Она стояла на пороге столовой в ситцевом халатике Виктории и сердито дергала его завязки. Сестра поспешно ему пояснила:

– Лилечка осталась ночевать у меня, она не хотела уходить домой, пока с Олей все точно не решится.

– Зачем вы положили ее в отделение для недоношенных? – повторила Лиля.

– А что мне оставалось делать, – раздраженно дернул плечом Воскобейников, – медсестра увидела, что ребенок шевелится, и мне пришлось позвонить педиатру. Я не собираюсь, в конце концов, рисковать своим партбилетом из-за ваших дел.

– Вы что, глупый?! – вне себя закричала Лиля, топнув ногой. – А вдруг она выживет?!

Возмущенная тем, что кто-то, хотя бы и дочь самого Филева кричит на ее «Андрюшу», Виктория неожиданно вспылила:

– Не смей повышать голос, Лиля, скажи спасибо, что мой брат нам помогает! Он ответственный работник, и у него из-за всего этого могут быть крупные неприятности.

Лиля тут же сбавила тон и сделала покаянное лицо.

– Извините, дядя Андрей, я не хотела вас обидеть. Но неприятности у вас все равно будут, когда все выяснится. Вы зря это сделали.

– Не надо мне читать наставлений, – раздраженно огрызнулся он, – ничего не выяснится, девочка умрет, и все скоро все забудут. Только Инга бедная… Мне и подумать страшно, что с ней будет.

– Может быть, так и лучше – она будет думать, что ребенок жив, и ее постепенно подготовят, – задумчиво проговорила Виктория, но тут же с досадой поморщилась, – хотя, Людмила, конечно, обо всем растреплется. Надо с ней поговорить – у тебя, Андрюша, могут, действительно, быть неприятности. Да и у нас тоже – она скажет сыну, а тот разболтает Илье, они ведь постоянно общаются.

Андрей Пантелеймонович устало пожал плечами.

– Антона нет, он в Туле на практике. Да я и не думаю, чтобы Людмила стала ему или кому-то другому об этом рассказывать.

– Ах, Андрюша, если она так нервничает, как ты говоришь, то может натворить что угодно. У нее сейчас отпуск, пусть уедет куда-нибудь. Придумай что-нибудь, чтобы испугалась. Скажи, ну… ну, например, что кто-то написал, будто она подпольные аборты делает. Сейчас такое время – она сразу струсит.