Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Через час Максим Евгеньевич представил список из двадцати человек.

– Это те, кто действительно сможет работать, а не просиживать штаны. Да, вот тут еще есть одна девушка – Чемия Маргарита – я бы хотел ее видеть в группе. Она уже сейчас проявляет необычайные способности.

– А в чем проблемы? – удивился его собеседник.

– Она не ленинградка, стало быть, ее нужно будет обеспечить жилплощадью. Кроме того, это пока в перспективе – она учится.

– Хорошо, – сказал посетитель, разглядывая список. – Пусть пока учится, а там видно будет. Если проявит себя хорошо, то с жилплощадью что-нибудь придумаем.

Андрей Пантелеймонович знал, что племянник после экзамена будет голоден, как зверь, и велел своему шоферу припарковаться возле институтской столовой. Илья, увидев автомобиль дяди, споткнулся было, но потом подошел к открытому окну.

– Конечно, ты меня ждешь, дядя Андрей, не говори, что ты искал дорогу и заблудился. Рад тебя видеть, но я утром не позавтракал и сейчас не в состоянии слушать. Другое дело говорить – это я всегда готов.

– Конечно, конечно, я всей душой понимаю тебя, дорогой племянник – сам такой. Сейчас нас Петр отвезет в ресторан, и мы немножко перекусим.

– Мама с тобой говорила? – хмуро спросил Илья, когда Андрей Пантелеймонович сделал заказ, и официантка, улыбаясь, отошла.

– Говорила, говорила. Как сдал экзамен-то?

– На четыре. И что за ужасы она тебе поведала? Предстоит всемирный потоп?

– Никакого потопа, все нормально. О, нам уже несут наш ростбиф. Ешь.

Андрей Пантелеймонович сделал гостеприимный жест и принялся за еду. Племянник лениво жевал, ожидая вопросов, но дядя ничего не спрашивал. Наконец, не выдержав, Илья взорвался.

– Ну и молчи! Я и без того знаю, что ты скажешь! Терпение мое испытываешь, да?

– Да ты ешь, ешь. Как тебе мясо, ничего?

– Скажешь, что я дурак, что меня вообще нужно в психушку убрать, но я ее люблю! Понимаете, вы все – люблю! Ну и что, что ей только пятнадцать! А мне двадцать, это оптимальная разница в возрасте.

Андрей Пантелеймонович, у которого разница в возрасте с женой была семнадцать лет, поморщился и вытер рот салфеткой.

– Хорошо, я все понял, а ты все сказал. Теперь я скажу. Ты любишь? Это прекрасно! Вы ждете ребенка – очень хорошо. Хотите пожениться – женитесь, ради бога, почему ты мне вдруг начинаешь что-то доказывать?

Племянник растерялся.

– Ну… я не знаю. Ты ведь приехал, потому что мама тебя попросила.

– Предположим, я просто хочу повидать любимого племянника и поздравить его со счастливым началом семейной жизни. Сказать: молодец, Илья!

Илья пожал плечами и недоверчиво хмыкнул:

– И ты так действительно скажешь? Тогда все мои представления о человечестве полетят к черту.

– Я бы сказал со всем моим удовольствием, – вздохнул Андрей Пантелеймонович, – но долг по отношению к любимой сестре заставляет говорить пошлые и мерзкие для твоего уха вещи. Видишь ли, я обещал Виктории…

– Ладно, говори, раз обещал – слово надо держать.

– Хорошо, я быстренько. Итак, ты расстаешься с любимой всеми нами Лилей.

– Да пошла она! Нет, она не плохая, но на нее нужны железные нервы. Я перед ней ни в чем не виноват – она сама хотела того, что было.

– Хорошо, правильно рассуждаешь. Только не перебивай, я скажу, что мне Вика запланировала, а то забуду. Итак: к черту Лилю, к черту ее папу. После этого твой папа не получит должность начальника отдела, твоя мама не получит прибавку к зарплате или что-то там еще – я уже забыл.

– Ее не пригласят к Филевым на банкет по случаю юбилея, – услужливо подсказал Илья.

– А, вот видишь – молодая память всегда лучше. Дальше: тебя, кажется, после института ждала интересная работа в Курчатовском институте. Или аспирантура – на выбор. Придется теперь на этом поставить крест – тебе не то, что не помогут, но и будут всячески препятствовать. Тут даже я не смогу тебя вытащить. Возможно также, тебя, как молодого специалиста, насильственно ушлют на три года на периферию. Ты ведь обязан отработать будешь три года, знаешь это? А через три года в Москве ты вряд ли куда-то устроишься на работу. Ты же знаешь мстительный характер своей бывшей подружки и связи ее папы.

– Поедем на периферию, а через три года уедем в Ленинград – я уже обо всем подумал.

– Молодец, вижу, что в тебе течет моя кровь. Тогда остается материальный вопрос. Сам понимаешь, что в связи с вышесказанным у родителей могут возникнуть материальные трудности из-за урезания разных премий и доплат. Для этого кое-кому достаточно одного звонка.

– Понял. Я сам буду работать и содержать жену с ребенком.

– Ага, жену, которой еще школу нужно закончить. Как у нее, кстати, с оценками? Кстати, ты знаешь, что за сношение с несовершеннолетней тебя могут посадить?

– Я никого не насиловал, за что меня сажать? Ты что ли, на меня в прокуратуру напишешь? Мы друг друга любим и поженимся.

– Ладно, кажется все, что должен был, я тебе сказал. Теперь от меня лично: рад, что ты нашел свое счастье, мне известно, как драгоценна настоящая любовь.

– Дядя, только честно скажи, это правда?

– Конечно, правда, я рад, – благодушно подтвердил Воскобейников, – Рад и от души тебя поздравляю. От всей души, ты веришь?

– Конечно, верю – больно уж хило ты меня убеждал жениться на Лиле. Обычно у тебя это получается красноречивей.

– Не так уж и хило – для некоторых мои аргументы могли бы иметь решающее значение. Но не для тебя – в тебе, как я сказал, моя кровь.

– Дядя, честно, я тебя люблю!

– За что? За то, что по долгу службы изложил тебе несколько нудных истин? – усмехнулся Андрей Пантелеймонович и потрепал племянника по плечу. – Ладно, я тебя тоже люблю, родной мой. Беги домой, а мне нужно к Инге в больницу.

Приехав в роддом, Андрей Пантелеймонович сразу позвонил сестре.

– Слушай внимательно, Вика, и запоминай все, что я скажу. С Ильей я сегодня слегка побеседовал, но с первых слов понял, что все бесполезно, и даже сил не стал особо тратить.

– Что ты ему сказал?

– Какая разница – говорил, что придется, и следил за его лицом. Нет, мы будем действовать по-другому. Твой Семен может на несколько дней куда-нибудь подальше съездить?

Не став задавать лишних вопросов, Виктория немного подумала, перебирая варианты.

– У него в Свердловске дядя – ветеран войны, больной одинокий человек. Семен может взять неделю за свой счет, чтобы его навестить. Тем более, что сейчас время отпусков, работы немного.

– Отлично – в Свердловск, так в Свердловск. Ты как себя чувствуешь в последнее время?

– Спрашиваешь еще! Бессонница и боли в сердце невыносимые – руку поднять нельзя.

– Боли, так боли, еще лучше. Ладно, общую установку я тебе пока дал, а детали проработаешь сама.

Андрей Пантелеймонович повесил трубку и пошел к Инге, которая неподвижно лежала на кровати лицом к стене.

– Детка, что с тобой? – испуганно спросил он. – Прости, я задержался, говорил с Викой. Что ты?

– Андрей! – она поднялась и обняла его за шею. – Колпин сказал, что через неделю мне будут делать операцию. Андрей, что же это – ведь все было нормально, все было так хорошо, почему же? Почему? Срок ведь еще маленький, он же будет неживой!

Инга рыдала, уткнувшись ему в шею, а он тихо поглаживал ее по спине и прикасался губами к темным взъерошенным волосам.

– Не надо, маленькая, никто тебе не будет делать операцию. Людмила с завтрашнего дня в отпуске – я попрошу, чтобы она днем посидела с тобой. Все будет нормально, все.

У него уже не было сил лгать и убеждать, и он монотонно повторял одно и то же.

Уезжая из Ленинграда, Ольга сказала матери, что едет в молодежный лагерь, и даже показала путевку, которую позаимствовала у подруги. Она торопилась уехать, потому что скрыть пятимесячную беременность ей пока еще удавалось, но живот становился больше с каждым днем.

Илья встретил ее на вокзале и сразу же повез домой. Усадил в своей комнате и, велев никуда не выходить, пошел в гостиную объясняться с родителями. Зная мать, он полагал, что самое лучшее – не дать ей произнести ни слова.

– Мама, сразу к делу. Я люблю девушку из Ленинграда, у нас будет ребенок, аборт делать она не будет. Проблема в том, что мы не можем пока пожениться – ей еще нет пятнадцати. Поэтому не вздумай устраивать скандалы или выгонять ее из дома – если ее мать заявит в прокуратуру, то меня посадят. А теперь дай нам есть – Оля голодна, она не позавтракала в поезде, – повернувшись, он вышел, оставив родителей размышлять о сложившейся ситуации.

Виктория осталась стоять на месте с той же самой улыбкой на лице, которая была до прихода сына – они с Семеном обсуждали, что подарить Филеву на пятидесятипятилетний юбилей, если, конечно, шестого сентября Филевы пригласят их на семейное торжество. У Семена лицо все еще было сосредоточенным – похоже, он со свойственной ему медлительностью продолжал размышлять о подарке. Придя в себя, Виктория швырнула на пол журнал «Огонек», который вертела в руках, и зашипела на мужа:

– Ты понял? Что же ты молчишь, скажи что-нибудь!

– Дай им поесть, как он просил, – посоветовал ей муж, – а потом пойди и посоветуйся с Андреем. Тут нельзя наломать дров, нужно делать все очень осторожно.

– Я позвоню Лиле, – спохватилась Виктория, – вдруг она узнает и скажет, что мы от нее скрыли.

– Не знаю, – начал, было, Семен, но его супруга уже названивала Филевым.

– Лилечка, – сказала она сладким голосом, – у Ильи очень большие неприятности. Он, конечно, сделал глупость, но мы с тобой должны его спасти. Еще можно.

Нечего и говорить, что Лиля немедленно примчалась к Шумиловым. Она попыталась войти в комнату к Илье, но он ее беззастенчиво выставил.

– Сейчас ко мне нельзя, Оля отдыхает.

Лиля не стала лезть на рожон и весь вечер провела в гостиной, шушукаясь с Викторией, а Ольга, которая иногда выходила из комнаты в ванную или в туалет, с недоумением косилась на сидевшую за столом и бесцеремонно разглядывавшую ее красивую девушку.

Странно, но из-за приезда Ольги в жизни Шумиловых практически ничего не изменилось. Семен с Викторией продолжали ходить на работу, делая вид, что не замечают гостью. Лиля постоянно прибегала вечерами, хотя проводила теперь время не в комнате Ильи, а на кухне или в столовой, беседуя с Викторией. Илья готовился к экзаменам и ездил в институт их сдавать, а Ольга послушно проводила время в его комнате, стараясь выходить оттуда как можно реже, если в квартире кто-то был. Когда Илья возвращался, он сам готовил еду или разогревал что-нибудь из холодильника. Они ели и шли гулять. По дороге покупали фрукты для Ольги и обсуждали планы на будущее.

– Сдам сессию, закончится практика, и будем решать, что делать, – говорил Илья, – я схожу в ЗАГС, может быть, в нашем случае разрешат регистрацию. Тогда, наверное, нужно будет ехать к твоей маме.

– Что ты Илюша, она сразу умрет, если меня такой увидит, – Ольга показала на свой значительно выросший за последние недели живот.

– Ладно тебе, она не маленькая – знает, откуда берутся дети, – хмыкал он, целовал ее и вел домой – нужно было садиться за подготовку к очередному экзамену.

В первой половине июля отец Ильи Семен Александрович уехал в командировку в Уфу, предупредив домашних, что на обратной дороге заедет в Свердловск навестить заболевшего дядю, а домой вернется через неделю. Однако, в тот день, когда Илья сдал отчет по летней практике, из Свердловска пришла телеграмма «Несчастный случай зпт Семен лежит черепно-мозговой травмой». Насколько тяжела была травма, и где он лежит было совершенно неясно. Виктория залилась горючими слезами и, держась за сердце, без сил распласталась на диване.

– Илья, Илюшенька, что же с папой? Он ведь там совсем один! В телеграмме написано про несчастный случай. Господи, и телефона-то у дяди нет, а разговор с ним не закажешь, он глухой. Сколько раз прежде Семен пытался ему позвонить, поговорить – ничего не слышит и не понимает. Оленька, – впервые обратилась она к выбежавшей на ее причитания и испуганно смотревшей девочке, – видишь, детка, горе у нас какое! Сейчас побегу в аэропорт, может быть, даже сегодня вечером улечу! Вы уж тут без меня… – она приподнялась, но, внезапно схватившись за сердце, повалилась обратно на диван, закатив глаза и стащив судорожно сведенными пальцами со стола скатерть вместе с тарелками.

Разбитые тарелки напугали Илью больше всего – мать всегда тряслась над посудой. Он побледнел и бросился, было, вызывать «Скорую», но Виктория уже пришла в себя и, протянув к нему руку, попыталась сесть.

– Илюшенька, помоги мне подняться и собрать кое-какие вещи – нужно срочно лететь.

– Я сам полечу – сегодня же, – решительно возразил Илья, – только Оля…

– Илюшенька, – Виктория прижала руку к груди, – нет, сыночек, я должна сама…

– Сказал – полечу я! Посмотрю, что там с папкой, привезу его. А ты следи за Олей.

– Сынок, родной мой! Совсем мужчиной стал! Конечно же, я присмотрю за нашей девочкой! Неужели ты думаешь, что в доме твоей матери мать твоего ребенка будет в чем-то нуждаться!

Они вместе с Олей смотрели в окно, как Илья торопливо шел к вызванному такси.

Потом Виктория повернулась и заключила девочку в свои объятия.

– Дорогая моя девочка, хорошо, хоть ты в этот час со мной! Пойдем, поешь – тебе теперь нужно есть за двоих! – невзирая на возражения Ольги, уверявшей, что совсем не голодна, она повела ее на кухню, потом взглянула на часы и взяла авоську.

– Схожу в овощной магазин, а то уже скоро закроется, а тебе нужны фрукты. Нет, нет, – остановила она, поднявшуюся было Ольгу, – ты ешь, а я сама все куплю и принесу, тебе нельзя носить тяжести.

Виктория зашла в магазин, купила картошки и, воровато оглянувшись, шмыгнула в стоявшую на углу телефонную будку.

– Все, – сказала она, набрав номер и услышав в трубке голос брата, – он улетел. Дальше что будем делать?

Глава седьмая

Родители Маргариты Чемия поженились, будучи студентами. Мысль о браке пришла к ним, как ни странно, в день смерти Сталина. Когда секретарь комсомольской организации Азербайджанского индустриального института (сокращенно АЗИ) собрал трепещущих от горя и прочих чувств студентов, чтобы вместе с ними найти подходящие к случаю слова, Георгий Чемия тихо сжал руку стоявшей рядом с ним Нины Лалаян и прошептал:

– Мы с тобой поженимся и сына назовем Владимиром.

Логически рассуждая, в этот момент ему следовало желать назвать сына Иосифом, но он не решился предложить это, потому что боялся получить отказ – имя «Иосиф» отдавало чем-то библейским. В дальнейшем вопрос этот не выносился на дискуссию в течение десяти лет – ровно столько времени, несмотря на все попытки супругов, Нина не могла забеременеть.

Наконец, после девяти лет брака, обойдя всех врачей, она отчаялась до такой степени, что, преодолев заложенное атеистическим воспитанием недоверие к разного рода заговорам и шарлатанским методам, позволила близкой подруге Карине отвести себя к бабке. Та в течение двух месяцев втирала ей в живот горячее вонючее сало и массировала с такой силой, что молодая женщина стонала, а иногда почти кричала от боли. Потом бабка захворала. Когда Нина пришла к ней в последний раз, она только натерла ее салом, больно ткнула пальцем в живот и сказала:

– Все, иди – теперь будет.

Через месяц бабка умерла, а Нина забеременела и в положенный срок родила долгожданную Риточку. С этого самого момента все интересы родителей были сосредоточены вокруг ненаглядного дитяти. Теперь в семье Чемия постоянным предметом всех разговоров стали прививки, няни, школа, учителя английского и музыки. Сама Маргарита характер имела свободолюбивый и независимый. В том, что делалось для ее же блага, она усматривала покушение на свою личную свободу, поэтому постоянно конфликтовала – со всеми и по любому поводу. В школе ее любимым занятием было прочитать что-либо сверх изучаемой темы и затем на уроке вогнать преподавателя в краску, задав заковыристый вопрос. Учителя отмечали необычайные способности девочки, но любили ее намного меньше, чем среднестатистических двоечников.

Когда Нине перевалило за сорок, она стала отмечать происходившие в организме изменения. Ее здоровье неожиданно ухудшилось, и она уже начала тихо горевать, что в животе у нее растет опухоль, и ненаглядная Риточка, которой нет еще и десяти лет, скоро останется без матери. Боясь услышать страшное, она долго не обращалась к врачу. Наконец, та же самая подруга Карина, которая когда-то отвела ее к бабке, теперь чуть ли не силой поволокла к гинекологу. Тот, осмотрев пациентку, с улыбкой сказал:

– Я не спрашиваю, будете ли вы рожать, потому что аборт уже делать поздно.

Через четыре месяца после этого, появилась на свет Карина – ее назвали в честь той самой подруги, что принимала столь активное участие в детопроизводстве семьи Чемия. Рождение малышки окружающие встретили с изумлением, а избалованная Риточка решила, что родители приобрели для нее новую игрушку, и немедленно заявила все права на сестренку. Родители, как люди образованные, знали, что появление второго ребенка может вызвать у первенца чувство ревности и нанести ему душевную травму. Поэтому они выполняли все капризы Маргариты и старались не показывать своей любви к маленькой Карине. Рита с детства помогала купать сестренку, таскала ее на руках, а позже читала сказки, шлепала, учила читать и ставила в угол. Родителям она заявляла, чтобы они «не мешали ей воспитывать ребенка», и те пасовали – потому еще, что со временем стали побаиваться вздорного характера старшей дочери. Впрочем, с опаской к Маргарите относились все окружающие, поэтому у нее никогда не было близких друзей, хотя явных врагов тоже не было. Самые отъявленные хулиганы боялись ее злого языка, и никто никогда не дразнил «рыжей».

В детстве Карина боготворила Риту, потом с годами начала осознавать несносный характер сестры, но от этого не стала любить ее меньше. Сама она была добрая и послушная девочка, прекрасно ладившая со всеми. В отличие от Маргариты, ни на кого не похожей, но унаследовавшей рыжие отцовские волосы, Карина пошла в мать. У нее были густые волнистые темные волосы и огромные темно-карие глаза. Ни один человек не мог пройти мимо, не похвалив красоту девочки. Однако окружающих изумляло не столько внешнее несходство сестер или разница в их поведении, сколько страстная привязанность Маргариты и Карины друг к другу.

Когда Маргарита уезжала учиться в Ленинград, Карина, которой было только семь, горько плакала, и старшая сестра, не выдержав, тоже разрыдалась. В этот момент они плохо представляли, как смогут жить друг без друга, но время взяло свое – через год девочки научились любить друг друга на расстоянии. Тем более, что у каждой появились новые интересы – Карина пошла в школу, а Маргарита увлеклась работой у Баженова и проводила у него все свободное время.

Максим Евгеньевич был единственный человек, с которым она никогда не конфликтовала и которого слушалась беспрекословно. Способную студентку он поручил аспиранту Толе Полькину – тот особыми способностями не блистал, но был парнем ответственным и аккуратным. К поручению шефа он отнесся очень серьезно – давал девушке читать научные книги, постоянно спрашивал, как у нее идет учеба, и мог часами рассказывать ей про каждую прооперированную мышь. Однажды преподаватель по философии не хотел ставить Маргарите зачет – она пропустила несколько семинаров, чтобы помочь Полькину подготовить фотографии препарированных образцов для диссертации. Толя, узнав об этом, немедленно схватил ее зачетку и куда-то умчался. Вернувшись, он со снисходительным видом положил перед Ритой зачетку, в которой стоял зачет.

– Держи! И сразу мне говори, если что!

Рита смутилась – теперь она видела в вечном «аккуратисте» Полькине совсем другого человека. С той минуты в душе ее вспыхнуло глубокое чувство, которое она не могла и не хотела скрывать. Через месяц девушка ему призналась:

– Толя, я тебя люблю и не могу без тебя жить!

Аспирант почесал голову, подумал и решил ее поцеловать. Она подставила губы, а он, поцеловав и распалившись, попробовал пойти дальше поцелуя. Рита закрыла глаза и разрешила ему расстегнуть ей блузку. На этом в тот день все закончилось – Полькин побаивался неприятностей и не хотел связываться с экзальтированной девицей, которую шеф отдал под его крыло.

Целый год Маргарита самоотверженно помогала Анатолию готовить материалы для диссертации и вечерами страстно целовалась с ним в лаборатории. Однажды, уставший после напряженной работы, возбужденный ласками он не выдержал.

– Я хочу тебя, – сказал он ей на ухо.

– Я тебя люблю, и я твоя, – таким же шепотом ответила она.

После этого Анатолий стал уже вовсю эксплуатировать Маргариту – она вместо него оперировала подопытных животных и составляла подробное описание проведенных операций. Он вначале опасался доверить ей сложную работу, но потом с изумлением увидел, что девушка справляется с ней великолепно. Баженов, случайно узнав об этом, не стал ругать молодых людей и даже сказал, что подобная практика пойдет Маргарите на пользу (конечно, он имел ввиду работу, а не их отношения – об этом ему было невдомек). Прошел еще год, и Максим Евгеньевич начал доверять Маргарите Чемия самостоятельно оперировать обезьян. Он уже понял, что эта девушка из тех, кого похвала не портит, а только стимулирует, поэтому постоянно хвалил ее вслух и рассказывал окружающим об одаренности юной студентки. Маргарита радовалась. Она торжествующе поглядывала на Анатолия, считая, что он тоже гордится ею и разделяет ее радость. Холодное выражение лица и резкий тон приписывала стеснительности: «Ему неловко, когда меня хвалят – я же, фактически, его жена». Она в отличие от него не скрывала их отношений, что тоже очень раздражало Полькина.

Через несколько дней после возвращения из Москвы, Маргарита зашла к нему домой, чтобы забрать свои книги. Мать Анатолия смерила ее холодным взглядом.

– Толи нет дома, он ушел к друзьям.

Маргарита поплелась на квартиру, которую снимала в районе улицы Чайковского. Весь следующий день она провела в больнице, где у них была практика, потом поехала в институт, но Анатолия в лаборатории уже не было.

Встретились они только через два дня. Рита подошла к нему в коридоре.

– Наконец-то! Где ты пропадаешь? Я тебя не видела сто лет. Когда мы встретимся?

– Рита, – сказал он, пряча глаза, – нам нужно поговорить. Понимаешь, я мог бы сейчас придумать с три короба, но не хочу тебя обманывать…

– Почему обманывать? Ты что-то сделал? Что-то плохое случилось? – она испуганно глядела на него широко открытыми глазами. – Скажи, я пойму.

Полькин вдруг решился и, словно отвечая заученный урок, выдал все сразу:

– Понимаешь, на первом курсе у меня была девушка, потом мы разошлись. На днях я ее опять встретил, и понял, что не могу без нее. Теперь… Теперь будет, как ты решишь. Я целиком подчинюсь твоему решению.

Маргарита продолжала стоять, широко открыв глаза и чувствуя, что все вокруг плывет и качается.

– Да, – сказала она, наконец, – да. Раз так, то… я … я не знаю. Конечно, ты свободен – если ты не любишь меня, то мы не можем быть вместе.

– Да… ну… спасибо, я тоже думал, что ты так решишь, – заискивающе улыбаясь, Полькин начал осторожно отступать в сторону, – тогда… что ли… до свидания.

Он уже ушел, а Маргарита еще какое-то время не двигалась, потом вышла на улицу и зашагала, куда глаза глядят. Она не помнила, где проходила, как вышла через арку на Дворцовую площадь и пересекла ее. Потом перед ней вдруг оказалась синяя гладь Невы, и блеснул золотом шпиль Петропавловской крепости. Девушка перешла Дворцовый мост и пошла вдоль набережной. Дойдя до загадочно и равнодушно взиравшего на мир сфинкса, она прижалась к его подножию и горько зарыдала.

– Девушка, с вами что-то случилось?

Ее тронул за плечо проходивший мимо мужчина, но она раздраженно отмахнулась. Он пожал плечами постоял и пошел дальше, но временами замедлял шаг и оглядывался на плакавшую у сфинкса девушку. Неожиданно Маргарита встала, спустилась вниз по ступенькам набережной и шагнула в воду. Откуда-то издалека до нее донеслись крики людей, прикосновение чьих-то рук и завывание сирены «Скорой помощи». Потом сознание ушло, и все погрузилось в темноту.

Придя с работы, Виктория поставила на пол в прихожей сумки с продуктами и заглянула к Ольге.

– Оленька, как ты? Сейчас приготовлю ужин и буду тебя кормить.

Ольга, читавшая книжку, смущенно вскочила.

– Ой, что вы, я выходила и поела в кафе – мне Илья ключ оставил.

– Какое кафе, детка, в холодильнике все есть, почему ты ходишь кушать куда-то на улицу? Сейчас приготовлю что-нибудь вкусненькое – тебе и малышу.

– Давайте, я вам помогу, – робко предложила девушка, – вы, наверное, устали после работы. Только скажите, что делать.

– Ни в коем случае, отдыхай. Ребенку вреден кухонный воздух. Через час все будет готово, и я тебя позову.

Ольга сидела в комнате, нервно прислушиваясь, как Виктория гремит кастрюлями на кухне. Она слышала, как позвонили в дверь, но постеснялась выйти открыть. Из прихожей донеслись голоса и веселый женский смех.

– Оленька, деточка, – войдя к ней, со счастливой улыбкой сказала Виктория, – пойдем к столу, у нас сегодня гости.

– Что вы, – девочка смущенно вжалась в кресло, – я потом поем, когда гости уйдут.

– Глупости, какие гости – все свои. Пойдем, познакомишься с моим братом и Лилей.

Она чуть ли не силой вытолкнула Ольгу в столовую и усадила за стол. Красивый и очень похожий на Илью мужчина приветливо кивнул:

– Здравствуй, Оля.

– Здравствуй, – повторила за ним уже знакомая Ольге бесцеремонная девица, на пальце которой теперь красовалось толстенное обручальное кольцо.

– Как хорошо, что мы все сегодня собрались, – Виктория счастливо улыбалась и постоянно подкладывала гостям на тарелки салат и отварную картошку. – Лилечка, как тебе сегодня сельдь под шубой? В прошлый раз ты говорила, что мало майонеза.

– Сегодня в норме. Тебе нравится, Оля?

Девица Лиля обратилась к Ольге так внезапно, что та чуть не подавилась и смогла лишь растерянно пролепетать:

– Я…да…

Однако Лиля, кажется, и не ждала от нее ответа – она тут же повернувшись к красивому мужчине и сказала:

– Сельдь под шубой – мамино коронное блюдо, правда, дядя Андрей?

– Правда, правда, – снисходительно отвечал он, вытирая рот салфеткой, – но мне, честно говоря, больше нравится, твой крабовый. Хотя в прошлый раз ты положила много риса.

Ольга слушала и гадала, кем приходится Шумиловым эта Лиля. Двоюродная сестра? Племянница? Когда она в первый день спросила у Ильи, тот отмахнулся и буркнул что-то невнятное. Ее размышления нарушила Виктория, вплывшая в столовую с подносом, на котором дышало паром тушеное мясо.

– Вы уже морально готовы приступить к горячему? – она накладывала еду на тарелки и приговаривала: – Андрей, тебе помягче, Оленька, тебе без косточек. Кушай, девочка, кушай, ты сейчас двоих кормишь. Илюша с Лилей хотят, чтобы у них был крепенький и здоровый малыш. Правда, Лилечка?

– Конечно, мама, – кивнула Лиля, – только мне кажется, что Оля ест мало витаминов. Потом, дядя Андрей, ты уже осмотрел Олю? Ты ведь обещал мне отвести ее сегодня в роддом и сделать все анализы.

Ольга растерянно отодвинула тарелку. Губы у нее дрожали – она ничего не могла понять, но чувствовала, что происходит нечто ужасное.

– Почему? – голос ее вдруг сорвался. – Почему Лиля, какие анализы?!

– Как, – изумленно подняла брови Виктория. – Илья не говорил тебе разве, что мой брат – врач-гинеколог. Мы хотим, чтобы он проверил состояние нашего малыша – у него в роддоме вся новейшая аппаратура.

– Это мой ребенок, – закричала Ольга. – Мой и Ильи, причем тут Лиля?

В столовой наступило молчание, и все начали растерянно переглядываться. Будь Ольга постарше, она отметила бы в этой их растерянности нечто наигранное, но ей еще не было и пятнадцати. Андрей Пантелеймонович в недоумении развел руками.

– Но ведь…

– Ах, Андрей, – заспешила Виктория, – мы, наверное, не очень тактично говорим с Олей. Деточка, – она повернулась к девочке, – в этом нет ничего страшного, мы все понимаем. Конечно, тебе нужно учиться, ты одна, у тебя больная мама, поэтому ты и отдаешь Илье и Лиле ребенка. В конце концов, Илья – его отец, а Лиля будет прекрасной матерью – она так любит Илюшу, что все готова ему простить.

– Да, – с нежной покорностью в голосе проговорила Лиля, – за два года нашего брака мне приходилось прощать его много раз, но я готова терпеть, потому что я его люблю.

– Вашего брака? Вы женаты? Это неправда, неправда! – Ольга скомкала и бросила на пол салфетку, у нее дрожали губы. – Вы все… это неправда!

Лица присутствующих дружно выразили еще большую растерянность, и они еще энергичней начали переглядываться, как бы не решаясь заговорить. Наконец, Виктория с деланным смущением посмотрела на Ольгу и вздохнула.

– Прости, Оленька, мы не знали, что Илья тебе ничего не сказал. Да, они с Лилей – муж и жена, но когда ты приехала, Илья попросил ее уйти к родителям. Нам он говорил, что ты родишь ребенка и отдашь им, потому что тебе еще нужно учиться, а он…

– Неправда! – Ольга в отчаянии разрыдалась. – Неправда, он говорил мне, что мы пойдем в ЗАГС, что мы поженимся, что он договорится…

– Как? – Андрей Пантелеймонович повернулся к сестре, и теперь лицо его выражало благородное негодование. – Как, скажи мне, он собирается жениться, если уже женат? Кого ты воспитала, Виктория?!

– Андрей, ты знаешь, я до сих пор ему все прощала – ведь это мой сын, я его родила! Но такого – такого я не ожидала! Так обмануть нас всех, так обмануть Лилю, так обмануть эту бедную девочку! – она прижала руку к сердцу. – Господи боже мой, что он всегда творит!

– Хорошо, мама, что ж теперь делать, – вздохнула Лиля. – Не надо его ругать, пожалуйста! – она повернулась к Оле. – Я обещала Илье, что мы усыновим твоего ребенка, потому что для меня его ребенок… – она запнулась – он мне дорог, как свой. Поверь, я буду хорошей матерью, клянусь тебе! Даже, когда у нас родятся собственные дети.

Она протянула к Ольге руки, но та отпрянула назад.

– Нет! Он не говорил, что заберет ребенка, он не говорил, что женат, нет! Я сейчас же уезжаю отсюда, сейчас же! – девочка вскочила на ноги, но Лиля прочно вцепилась в ее руку и попыталась удержать.

– Подожди, подожди, а как же ребенок? Что ты будешь с ним делать?

Ольга высвободилась, но теперь уже Андрей Пантелеймонович крепко взял ее за локоть и усадил обратно.

– Подожди, девочка, давай сначала подумаем, как быть. Во-первых, ты не сможешь окончить школу – тебя исключат в один момент, когда узнают. Во-вторых, как ко всему этому отнесется твоя мама? Илья говорил, что у нее больное сердце. Мы обязаны тебе помочь, хотя бы потому, что это все натворил мой родной племянник. Конечно, мы его осуждаем, но все безумно любим, и раз он так хочет этого ребенка…