Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Лицо Андрея Пантелеймоновича стало невероятно грустным, он покачал головой и задумчиво заметил, как бы рассуждая сам с собой:

– Закон! Да, законов у нас очень много, но как часто они противоречат друг другу! Та же самая аренда – палка о двух концах. Через два месяца срок аренды заканчивается, но за десять лет арендаторы выстроили на той земле множество полезных объектов, и потребуют, чтобы им возместили затраты. Таких денег в Умудии, естественно, нет, а значит, для руководства проще продлить срок аренды и забыть об этих источниках.

– Они построили там аэродром, – сказал Карс, – там нельзя было строить аэродром, там проходит звериная тропа. Теперь из-за шума самолетов звери боятся идти на водопой и уходят из этих мест. Они вырубили много деревьев, чтобы построить дом – очень большой дом, такой большой, как десять домов в городе. Там живут те, кто прилетает на самолетах. Нельзя было вырубать столько деревьев.

Одобрительный гул голосов повис над плато. Воскобейников терпеливо объяснил:

– Я с вами полностью согласен, но закон требует доказательств. Чтобы доказать свою правоту городу придется пройти через утомительные и долгие судебные тяжбы. Главное, долгие. А время – это здоровье людей. К тому же, если избиратели выберут не меня, а другого депутата, то он вряд ли станет всем этим заниматься – скорее просто договорится со старыми арендаторами. Поэтому я предположил, как альтернативу, другой вариант: найти несколько частных лиц, которые совместными усилиями расплатятся с арендаторами и утрясут все вопросы. Именно это моя племянница обсуждала с Ючкиным.

Керимов с ухмылкой вновь потянул к себе микрофон.

– А ведь Ючкин, господин Воскобейников, в убийстве обвиняется. В убийстве Илларионова, упокой, господи, его душу, – он перекрестился, – как же это вы с ним дела-то имеете – с убийцей, стало быть, вашего друга? А вы-то сами тут руку не приложили, случайно? А то вы все время меня обвиняете, все смертные грехи мне шьете, а сами?

В воздухе повисло молчание. Андрей Пантелеймонович выпрямился и с сожалением взглянул на своего оппонента.

– Господин Керимов, молодой вы человек, я вот, что вам скажу: Арсен Илларионов, который прекрасно разбирался в людях, хорошо знал Егора Ючкина. Еще десять лет назад он сказал мне о нем: это хитрый и пронырливый человек, он способен на многое, но не на убийство. Это было сказано еще в ту пору, когда Егор Ючкин обвинялся в организации убийства Ивана Козака, но сущность человека не меняется. Думаю, как и раньше, что гибель Арсена – несчастный случай. Конечно, это больно, это горько, порой даже хочется, чтобы кто-то действительно оказался виноват и понес наказание, но… – он вздохнул и развел руками, – скорее всего, Ючкина просто подставили. Думаю, что очень скоро обвинение поймет, что доказательства просто нелепы. Ну, представьте, пришел в милицию какой-то человек, который заявил, что он киллер, и его нанял Ючкин. Доказательств у него никаких нет, он даже не прошел психиатрическую экспертизу, а сам Ючкин во время гибели Арсена вообще находился в Японии. И на основании такого заявления Ючкина арестовывают и предъявляют обвинение! Если честно, то тут пахнет обычной подставой, если можно так выразиться.

Представитель местного телевидения торопливо придвинул камеру поближе к каменному возвышению, чтобы зрители крупным планов увидели, как кандидат в депутаты произносит свою речь – арест Ючкиных в настоящее время больше всего будоражил городскую общественность. Керимов насупился, с трудом удерживая коня, которому по молодости уже невмоготу было стоять на месте.

– Стой на месте, б…ь! Так вы говорите, господин Воскобейников, что Егорку подставили? А кто, как вы думаете? Не вы ли? Потому, стало быть, что ведь это вам его брат на выборах конкуренцию составляет.

Представитель телевидения поморщился и решил, что речь Керимова по сути своей будет интересна зрителям, но для передачи ее придется немного подправить. Хотя начало можно и оставить – сейчас модно подавать с экрана «солененькое». Оператор вновь перевел камеру на Воскобейникова, и тот, тонко улыбнувшись, парировал выпад Керимова:

– А если я поверну тот же вопрос иначе: не вы ли, господин Керимов, подставили Егора Ючкина? Говорят, в «Умудия Даймонд» у вас вышли большие разногласия с его сыном, Игнатием Ючкиным, который пытался занять ваше место. Что же касается меня, то я вам отвечу: играть я люблю честно и к своим противникам отношусь бережно. Как говорится, береги врага, чтобы лучше оценить друга. Вы хотите еще меня о чем-то спросить, господин Керимов?

Тот не ответил и, круто развернув коня, вместе со своими людьми поскакал прочь. Умуды расступались, пропуская всадников, а телеоператор, скользнув камерой по удалявшимся спинам, вновь повернул ее к каменному возвышению. По дороге он ненадолго задержался на стоявших рядышком Инге и Насте. Встреча с кандидатом в депутаты Воскобейниковым продолжалась.

Керимов и его люди, доскакав до реки, несколько раз пальнули в воздух и с гиканьем направили коней в воду. На другой стороне Моркоки, в нескольких километрах от берега, начинался лесной массив, и там, на небольшой возвышенности стоял коттедж Керимова, где он обычно жил, когда начинался охотничий сезон.

По своему дизайну здание напоминало средневековый рыцарский замок – президент «Умудия Даймонд» года за два до описываемых событий специально выписал из Москвы архитектора, и тот сумел воплотить в жизнь давнишнюю мечту своего заказчика. Чуть пониже обнесенного оградой замка стояли охотничьи домики, где обычно размещалась свита Керимова.

Хорошенькая якутка Таня, встретившая Руслана у ворот, и глазом не повела, услышав весь красочный набор выражений, лившихся из уст ее супруга. Бросив поводья бородатому мужчине, он крепко стиснул талию жены рукой, и каждое второе слово его было столь выразительно, что не может быть приведено в настоящей рукописи:

– Устал, б…ь! Подыхаю, Танька, …твою мать!

Таня улыбалась – ей это было привычно и приятно, но она от природы была несколько брезглива и побаивалась, что разгоряченный муж, который не отличался особой чистоплотностью, потащит ее в постель прямо сейчас, едва спрыгнув с лошади.

– Ванну тебе когда приготовить, Руслан?

Он поморщился и сурово прикрикнул:

– Вот п…а! Человек порог не переступил, б…ь, а ей уже ванну!

Таня испуганно заторопилась.

– Садись, садись за стол, а я на кухню – рябчик у меня жарится.

Выпив водки и закусив, Керимов подобрел и почувствовал сладкую истому. Он растянулся на диване и сказал… Короче, если очистить его слова от излишне ярких выражений, то смысл их был таков:

– Подремлю. Ермак приедет – сразу разбуди. А ванну вечером приготовишь. И если буду храпеть – потряси, – он произнес последнюю фразу уже совсем сонно, растягиваясь во всю длину на широкой софе.

Надо сказать, что Руслан Керимов после испытанного в детстве потрясения – у его отца после длительного запоя ночью остановилось сердце – больше всего на свете боялся умереть во сне, а смерть во сне, как он считал, приходит от громкого храпа. Таня прислушалась к свистящему дыханию мужа – у него в носу были полипы, которые он боялся удалять, – и начала собирать со стола посуду. Потом она позвала прислуживающую в доме женщину – Керимов не разрешал никому, кроме жены, готовить и подавать ему еду, но для черной работы позволил нанять прислугу – и велела ей все унести, а сама присела на диван рядом с мужем, ожидая, пока приедет Ермак.

Сотрудник Умудского УВД Ермолаев по прозвищу Ермак довольно часто выполнял различные поручения Керимова. Ловкий, умный и быстрый, он обладал исключительной способностью собирать компромат на своих коллег, поэтому большинство сотрудников городской милиции предпочитали с ним не ссориться. Ему не составило особого труда попасть в состав группы, которую город выделил для сопровождения Воскобейникова и его семьи на время проведения предвыборной кампании. Работа эта носила чисто формальный характер – естественно, что Андрей Пантелеймонович никогда не доверил бы охрану Инги местной милиции, для этого у него были хорошо обученные секьюрити.

После окончания митинга, когда Воскобейниковы вернулись в дом, местные милиционеры могли свободно располагать своим временем. Незадолго до ужина один из людей Гордеева доложил, что милиционер Ермолаев вброд перешел Моркоку и, предположительно, направился к Керимову. Встревоженный Феликс немедленно сообщил об этом Воскобейникову и сказал:

– Андрей Пантелеймонович, мне кажется, что завтрашнее мероприятие лучше на время отложить – спускаться завтра в пещеры без охраны слишком рискованно. Мне кажется, что Керимов что-то замышляет, а вся местная милиция, естественно, у него в кармане.

Лицо Воскобейникова не выразило никаких чувств, он лишь слегка шевельнул бровями и с некоторой иронией ответил:

– Я подумаю над этим вопросом, а сейчас вы мне разрешите немного прогуляться возле дома, побыть одному и прийти в себя? Чуть позже я все продумаю и скажу вам, что решил, теперь же – извините, пожалуйста, – я очень устал.

Он действительно чувствовал себя совершенно разбитым – выступление, споры и дискуссии вконец его вымотали, и даже заставили с грустью подумать:

«Неужели это старость? Все-таки, почти шестьдесят. Это не сорок и даже не пятьдесят. Надо встряхнуться и взять себя в руки – Инга…»

При мысли о жене Андрею Пантелеймоновичу вдруг стало тревожно и страшно идти в дом – страшно, что Инга сейчас увидит его таким старым, разбитым и обессиленным. Подошедшая Настя робко дотронулась до его локтя, и он, испуганно вздрогнув, немедленно выплеснул на дочь свое раздражение.

– Что тебе здесь нужно? Неужели непонятно, что я хочу побыть один и отдохнуть?!

– Папа, прости, пожалуйста, я просто… Понимаешь, это, наверное, важно, и я зря тебе сразу не сказала – про Ладу, невестку Илларионова. Которая погибла.

Воскобейников мгновенно подобрался.

– Что? Что такое про нее? При чем тут она, что ты еще придумала?

Настя испуганно заторопилась.

– Ну, ты говорил сегодня, помнишь? Ты считаешь, что с Илларионовым – это несчастный случай. А вдруг его и вправду убили? Тогда и тебя тоже могут, потому что… потому что Ладу и этого француза Лаверне убили точно, на сто процентов.

Лицо его окаменело, он ледяным взглядом смерил дочь.

– Где ты услышала подобную ерунду? Знаешь, ты уже достаточно взрослая, и не надо говорить вещи, которые могут причинить горе другим людям. Родным этих людей и без этого очень горько, мне даже жаль, что ты не была на похоронах Лады и не видела, как убивались ее мальчики – дочка у нее еще слишком маленькая, не понимает. А ты сочиняешь совершенно нелепые вещи, превращаешь горе в игру – зачем? Их сбил пьяный водитель, который потом сам понял, что натворил. Он сам пришел и сознался, и мне даже кажется, что у этого человека совести немного больше, чем у тебя. Разве такими вещами играют?

От этой неожиданной и столь незаслуженной гневной отповеди из глаз растерявшейся девочки брызнули слезы.

– Папочка, папа, не говори так, нет! Пожалуйста, поверь: я не выдумываю, я сама видела!

– Что ты могла видеть? – голос его стал напряженным.

– Я видела, как их убили! Грузовик их ждал – он стоял сбоку, а потом вдруг сразу вылетел на дорогу и сшиб их, – слезы у нее высохли, а в голосе послышались ужас и гнев, – не случайно, он потом подал назад и еще раз их ударил. Потом… потом он гнался за нами, и я даже не понимаю, как нам удалось убежать. Папа, поверь мне, я ничего не фантазирую! Я видела этих людей – Ладу и француза, когда они выходили из нашего подъезда, и я догадалась, что они приходили к тебе. Помнишь, ты потом был сам не свой и накричал на меня, когда я зашла за книгой? Папа, зачем они тогда приходили? Они хотели тебя предупредить, да? О том, что тебе грозит опасность? – поскольку отец молчал, Настя окончательно утвердилась в правоте своих слов и опять горько всхлипнула: – Из-за этого их, наверное, и убили. Папа, тебе грозит опасность, папочка, я же вижу! Папочка, я умру, если с тобой что-то случиться, я так тебя люблю, папочка! А ты… мне иногда кажется, что ты меня совсем не любишь. Зря я родилась, я тебе только мешаю.

Андрей Пантелеймонович, видя, что у девочки сейчас начнется истерика, крепко стиснул ее плечи и прижал к себе.

– Тихо, ну что ты, что ты доченька! Тише! Как ты могла такое сказать, как у тебя даже язык повернулся!

– Я слышала, что рассказывали на митинге, – говорила Настя, уткнувшись носом в его плечо, – это страшные люди, это они, наверное, все делают – не хотят, чтобы ты стал депутатом. Потому что ты такой честный, такой благородный! Они хотят тебя убить, папа!

– Да-да, – Андрей Пантелеймонович придерживал голову дочери так, чтобы произносимые ею слова заглушались его плечом, – это правда, ты догадалась, но… ведь ты никому об этом не скажешь? Прости, что я в последнее время был с тобой резок – это из-за того, что я сильно волновался. Но я не хотел вас беспокоить и не хочу, чтобы знала мама. Ты понимаешь меня? – он приподнял ее голову за подбородок и пристально посмотрел в испуганно распахнутые глаза. – Никому! Если ты действительно обо мне беспокоишься. Поняла? Обещаешь?

– Да, папочка, конечно, конечно!

Он мягко улыбнулся и коснулся холодными губами ее лба.

– Вот и прекрасно. А теперь, будь добра, расскажи мне, с кем ты ехала в тот день, когда все это видела, и куда вы ехали.

Настя смутилась – в ее расчеты никак не входило посвящать отца в свои отношения с Алешей, – потом, немного подумав, решила, что подробности непринципиальны и к делу совершенно не относятся. Лоб ее сморщился, как у человека, который усиленно пытается вспомнить.

– С кем? А, ну да – это ведь было в тот день, когда я ходила на день рождения! Помнишь, вы с мамой сначала не хотели меня пускать?

Отец кивнул.

– Помню, конечно, там была еще какая-то история со сломанной машиной.

– Ну да – меня знакомые хотели подвезти, там за одним мальчиком приехал брат. Мы поехали, потом машина по дороге сломалась. Они возились, возились, а тут парень на жигулях мимо проезжал – увидел и спросил: помочь не надо? А я очень волновалась, что мама беспокоится, и попросила его отвезти меня домой – за деньги, конечно, у меня было с собой двадцать долларов. Он и повез. По дороге… это и случилось. Тот человек в грузовике, – она закрыла глаза и невольно поежилась, – он за нами гнался, а вокруг никого не было, и мы ехали, ехали, пока… А потом увидели, что его сзади больше нет. Тот парень тогда сразу сказал, что домой меня не повезет, потому что боится. Я тоже испугалась, и мы почти ничего не соображали. Короче, тот парень меня довез до дома Кати, высадил и сразу уехал. А я пошла к ней и от нее позвонила Лизе, и она сказала дяде Пете за мной приехать. Вот и все. Папа, мне до сих пор страшно!

Насте действительно было страшно и трудно говорить о пережитом, лицо ее было бледным, а плечи вздрагивали. К тому же ей приходилось напрягаться, чтоб не сболтнуть лишнее. Она в отчаянии подумала, что если отец сейчас начнет выпытывать все до мельчайших деталей – что было у нее с тем парнем, как, почему, – она не выдержит и все расскажет. Однако Андрея Пантелеймоновича интересовали совершенно иные подробности.

– И ты потом больше его не видела – того парня? Не помнишь номер его машины? Он не оставлял тебе номер своего телефона?

– Не…не помню, – девочка мотнула головой и проглотила застрявший в горле ком, – папочка, мне не до того было, чтоб… чтоб телефонами обмениваться, ты же понимаешь. А на номер я даже и не посмотрела.

Голос ее звучал уныло, Насте стыдно и тошно было оттого, что приходится врать – да еще в таком серьезном деле. В голове даже мелькнуло:

«Может, рассказать папе всю правду? Он такой умный, добрый, он поймет. Только он ведь скажет маме, а она…. Ой, нет, она обязательно поднимет шум, вдруг поедет к его родителям или еще что-то там. Ой, нет!»

Андрей Пантелеймонович внимательно смотрел на Настю, но прочитать ее мысли все же не смог, поэтому неправильно истолковал выражение смущения, которое, как ему показалось, на миг мелькнуло на ее лице. Он мягко спросил:

– Хорошо, а теперь скажи, кому еще ты об этом рассказывала. Кате, Лизе?

Настя, немного успокоившись, тут же решила, что если уж ей приходится скрывать от отца свои амурные дела с Алешей, то и Катю лучше в это не вмешивать. Она сделала самое честное лицо, какое только могло получиться в ее теперешнем состоянии.

– Папа, мне было так плохо, я просто не могла об этом говорить, поэтому даже вам с мамой ничего не рассказала. Кате я просто сказала, что меня подвозили, и машина сломалась возле ее дома. Да она меня ни о чем и не спрашивала. Лиза тоже ничего не знает.

Последнее было правдой и прозвучало совершенно искренне. Именно поэтому Андрей Пантелеймонович, наконец, поверил дочери. Тяжело вздохнув, помолчал немного, потом ласково погладил ее по голове и мягко произнес:

– Девочка моя родная, обещай, что если в дальнейшем тебя что-то встревожит, или ты в чем-то станешь сомневаться, то, прежде всего, пойдешь со своими сомнениями ко мне. Ничего не скрывай от своего старого папы, договорились?

От непривычной нежности, прозвучавшей в его усталом голосе, Настя опять чуть не расплакалась.

– Папочка! Я… – она кивнула и вдруг всхлипнула: – Я боюсь за тебя.

Он вновь провел рукой по ее пушистым волосам и шутливым движением слегка растрепал их.

– Не надо бояться, все будет прекрасно. Иди, моя родная девочка.

До ужина Андрей Пантелеймонович так и не вернулся в дом. Он шагал и шагал взад и вперед по узкой дорожке, пока в семь часов начальник его охраны не сообщил ему, что жена с дочерью ждут его к ужину в одной из комнат второго этажа, где для них накрыли стол.

Поблагодарив секъюрити, Воскобейников повернулся и пошел наверх. Лицо его разгладилось, а глаза вновь лучились энергией и юношеским лукавством.

– Ужинаем, дорогие мои, ужинаем, – бодро произнес он, наклонился к жене, и его губы нежно коснулись ее виска, – прости, родная, я заставил тебя ждать.

Сразу стало легче и спокойнее, Андрей Пантелеймонович начал рассказывать что-то веселое, но внезапно откинулся назад и замер с салфеткой в руке – словно его посетила какая-то тревожная мысль. Настя сидела, боясь пошевелиться, а Инга озабоченно потрогала лоб мужа.

– Андрюша, ты не заболел? Не простыл сегодня? Столько ведь ты часов на ветру разговаривал – жутко даже. У тебя все в порядке?

Он перехватил ее руку и прижал ладонь к своей щеке, на миг отдавшись чувству безмерного счастья, которое всегда охватывало его при близости жены.

– Милая моя, милая, что мне тебе ответить? Ситуация непростая, и мне очень трудно, а рассчитывать, как оказалось, я смогу только на самого себя. Что поделаешь – проблемы, проблемы.

Прекрасные светло-синие глаза его смотрели печально, голос дрожал. Настя изумилась до крайности – прежде Андрей Пантелеймонович никогда не делился с женой своими проблемами. Глаза Инги широко раскрылись, она погладила мужа по щеке.

– Ведь у тебя столько помощников, Андрюша!

Голова его горестно качнулась, из груди вырвался вздох.

– Помощники! Эти помощники лишь до поры до времени, родная, в трудной же ситуации, доверять, как оказывается, нельзя никому. Кроме тебя, конечно, – он поцеловал ладонь Инги и, отпустив, наконец, ее руку, повернулся к своей тарелке.

Ужин продолжался в молчании. Инга время от времени встревожено поглядывала на мужа, и тот отвечал ей слабой печальной улыбкой. Наконец Настя не выдержала этого напряженного безмолвия и, подняв голову, умоляюще посмотрела на отца.

– Папа, а я? Я ведь уже взрослая, ты можешь и мне доверять. Я хочу тебе помочь! Пожалуйста!

Прежде она ни за что не стала бы вмешиваться в дела родителей, но теперь, после недавней беседы, их с отцом отношения представлялись ей совершенно иными – теплыми, товарищескими. Андрей Пантелеймонович, казалось, понял дочь. Он мягко улыбнулся, развел руками и ответил:

– Я и не сомневаюсь, доченька! Была бы ты постарше, малышка, я бы даже не задумался. Но, к сожалению, мне нужна помощь взрослого человека. Я мог бы и маму попросить, но нельзя – ей и о тебе забот хватает, не может же она еще и вникать в мои трудности.

– Да что ты, Андрюша, ты мне только скажи! Скажи, что тебе помочь, – Инга даже порозовела при мысли, что в ее силах помочь мужу в его делах. – Почему ты мне не скажешь, правда? Скажи, или я обижусь, что ты меня вообще за дуру держишь!

Лицо Воскобейникова стало смущенным и немного растерянным.

– Ну что ты, родная! Ты у меня самая красивая и самая умная. Только это очень серьезное дело, не обижайся, милая.

– Нет, Андрюша, сейчас, я на самом деле обижусь, – она отодвинула тарелку, собираясь подняться, но муж ее удержал.

– Подожди, детка, не нужно так. Хорошо, – весь его вид показывал, что ему приходится делать над собой огромное усилие, – хорошо. Хочешь – помоги. Нужно срочно лететь в Умудск и передать пакет человеку, который к тебе зайдет. Сам я лететь не могу – я принял приглашение умудов, и завтра должен посетить пещеры. Если ты действительно хочешь помочь, вертолет будет готов через полчаса.

Он пытливо посмотрел на жену, лицо которой приняло растерянное выражение.

– Ты… ты хочешь, чтобы мы улетели через полчаса? Так неожиданно, почему ты раньше не сказал?

– Вопрос об этом встал внезапно и сразу после отъезда телерепортеров. Но если ты не можешь, я…

– Нет, почему, я согласна – если надо, то… – она неуверенно подняла глаза, – Просто мне так жалко тебя оставлять, и Настенька тоже устала – жалко тащить ее сейчас в Умудск…

– Я совсем не устала, мама…

– Нет-нет, девочки, вы меня не поняли, Настя должна остаться здесь – мы утром с ней спустимся в пещеры. Погуляем, наберемся впечатлений – это у нее в памяти останется на всю жизнь. Умуды ведь пригласили всю нашу семью, и неудобно будет, если вы обе вдруг улетите.

– Как… – губы Инги дрогнули, но Андрей Пантелеймонович сделал вид, что не заметил этого, и весело добавил, повернувшись к Насте:

– Что, дочка, проживем без мамы до завтрашнего вечера?

– Конечно, папа, – ответила Настя, все больше изумляясь, и, обняв мать, заглянула ей в глаза. – Лети спокойно, мамочка, у нас все будет нормально. Ты, главное, выполни все-все, что нужно папе, ладно?

Инга растерянно посмотрела на дочь, потом перевела взгляд на мужа.

– Нет, я… Хорошо, если надо, я все сделаю, только как же….

Андрей Пантелеймонович отвел взгляд, сделав вид, что как раз в это время озабоченно смотрит на часы.

– Тогда собирайся, я сейчас распоряжусь насчет вертолета, – он, торопливо поднялся и бодрым шагом направился к выходу, однако у самой двери обернулся к жене и, обдав ее сиянием лучистых глаз, ласково проговорил: – Спасибо, родная! Знаешь, кто ты? Ты – мое спасение, вот ты кто.

Инга слабо улыбнулась, но взгляд ее был печальным и испуганным. Настя, прислушавшись, как отец торопливо спускается по лестнице, встала и, подойдя к матери сзади, обняла ее за шею.

– Мамочка, пойдем – я помогу тебе собраться. Ну что ты так убиваешься, что я без тебя – день не побуду? Ну, мамулечка, я же совсем взрослая! Взрослая леди! Хочешь, могу тебе даже внука родить. Хочешь?

– Ой, только не это, шутки у тебя тоже! Ладно, пошли, – Инга вздохнула и тоже поднялась.

Минут через двадцать, отдав все необходимые распоряжения начальнику своей охраны, Воскобейников отправился к жене, чтобы узнать, на какой стадии находятся ее сборы в дорогу. Неожиданно, словно из-под земли возникнув, дорогу ему перегородил Гордеев.

– Андрей Пантелеймонович, объясните, в чем дело – ваша охрана…

Воскобейников с некоторым высокомерием взглянул на него сверху вниз.

– Моя охрана? – он, впрочем, тут же добавил более мягким тоном: – Что вас, так смущает, Феликс?

– Вся ваша охрана улетает в Умудск, кто так распорядился?

Андрей Пантелеймонович рассмеялся и похлопал его по плечу.

– Не ищите других врагов народа, это мое распоряжение. Инга сейчас улетает в Умудск, и вся моя охрана, естественно, летит с ней – я ведь должен обеспечить ее безопасность, а у меня здесь и без того много верных людей. В конце концов, со мной остаетесь вы и ваши люди.

Лицо Гордеева не выразило никаких чувств. Ровным, лишенным каких бы то ни было эмоций голосом он сказал:

– Моих людей здесь не так много, мы не сможем на сто процентов гарантировать вашу безопасность. Оставьте хоть ваших личных секьюрити – отправьте с Ингой вместо них местных милиционеров.

Андрей Пантелеймонович поморщился.

– Эту шпану? Бог с вами, Феликс, о чем вы! Да не волнуйтесь так, нам ничего не грозит! Будь хоть малейшая опасность, я бы разве стал рисковать? Ведь Настя остается здесь, мы с ней утром должны совершить променад в пещеры.

– Инга… улетает без Насти? – впервые за все время лицо Гордеева выразило изумление, – но как же…

Он не договорил, потому что Андрей Пантелеймонович махнул рукой и повернулся к лестнице, по которой с перекинутой через плечо сумкой уже спускалась Инга. Она остановилась перед мужем и вопросительно на него посмотрела.

– Где же твои бумаги, которые надо передать, Андрей? Я жду, жду, когда ты мне их принесешь.

Она была так красива в своем элегантном брючном костюме цвета морской волны, отливающем зеленым блеском, что Воскобейников, залюбовавшись, на миг забыл обо всем на свете.

– Бумаги? Какие еще бумаги? – равнодушно спросил он, но, правда, тут же спохватился и, достав из кармана конверт, сунул ей в сумку. – Вот. Прости, родная, я обо всем забываю, когда смотрю на тебя, а сейчас вообще голову потерял – ты никогда не была такой красивой. Спасибо тебе за помощь, жди в отеле – к тебе придут.

Глаза Гордеева проследили за скрывшимся в сумочке пакетом, и он не произнес больше ни слова.

– Папа, можно я с тобой пойду проводить маму? – спросила сбежавшая вниз Настя.

– Нет, поцелуй ее здесь и оставайся в доме, – коротко приказал отец.

Когда два вертолета, увозившие Ингу и сопровождавшую ее охрану, уже набирали высоту, Воскобейников с облегчением вздохнул и повернулся к стоявшему рядом Гордееву.

– Не сердитесь, Феликс, я не могу подвергать Ингу риску из-за своих дел. Поймите, я ничего не боюсь, я готов рисковать чем угодно и кем угодно, но только не Ингой.

– Я это уже понял, – ответил тот, пожимая плечами, – у вас действительно непревзойденные способности, Андрей Пантелеймонович, если вы смогли уговорить ее уехать без Насти. Как это вам удалось?

Воскобейников притворился, что не заметил легкой иронии, прозвучавшей в голосе собеседника.

– Ах, это! Ерунда, секрет фирмы, можно сказать, – шутливо ответил он, махнув рукой, и сразу стал серьезным, – а вот насчет Насти я действительно хочу с вами поговорить. Возможно, она увидела то, чего не должна была видеть, и это чей-то серьезный промах.

Пока они медленно шли по направлению к дому, Андрей Пантелеймонович передал Гордееву рассказ дочери. Тот слушал, казалось, рассеянно, и лицо его оставалось по-прежнему безразличным.

– Н-да, – только и сказал он, когда Воскобейников кончил, – теперь уже, конечно, ничего не изменишь. Так вы уверены, что она никому ничего не говорила? А то ведь эти болтушки так – подружке на ушко, а потом пошло и пошло. Нет?

– Нет, она, кажется, говорила правду, и ей даже мне нелегко было рассказывать, я это видел – бледнела, с трудом подбирала слова. Очевидно, для нее это был шок, тяжелая психическая травма, о которой ей нелегко вспоминать.

– А тот парень, что был с ней? Да нет, этого быть не может, чтобы она даже имени его не помнила – сейчас молодежь ведь это быстро: «Я Маша, а я Саша, пошли в постель – полежим, получше друг друга узнаем». Может, там любовь какая, и она скрывает?

Воскобейников совершенно искренне возмутился:

– Что вы несете, Феликс, какая любовь?! Если б у этой глупой дурехи и была какая-нибудь любовь, то неужели она смогла бы это скрыть – ведь Инга следит за каждым ее шагом!

Гордеев покачал головой и хмыкнул:

– Н-да. Ладно, давайте сейчас будем думать о наших насущных проблемах. Поскольку людей у нас осталось мало, и охрану всех помещений трудно обеспечить, то я предлагаю вам провести эту ночь в одной комнате со мной.

Андрей Пантелеймонович слегка поморщился, но тут же согласился:

– Ладно, как скажете, – и с легким юмором добавил: – Согласен разделить с вами апартаменты, если вы не боитесь, что моя бессонница помешает вашим приятным сновидениям.

– Думаю, этой ночью мне вряд ли придется много спать, – коротко возразил Гордеев. – Ладно, с вами, значит, решили, а к Насте я помещу эту журналистку – Чуеву.

– Чуеву? Она разве не улетела с телевизионщиками после митинга? – поразился Воскобейников.

– Нет, заявила, что хочет еще завтра взять у вас интервью – когда вернетесь из пещер.

– Ладно, шут с ней, – подумав, решил Андрей Пантелеймонович, – возможно, это даже и неплохо.

К ним торопливо подошел один из людей Гордеева и, переглянувшись со своим начальником, вытянулся в струнку перед Воскобейниковым.

– Андрей Пантелеймонович, уже стемнело, и попрошу вас вернуться в дом.

– Да? – кандидат в депутаты лениво потянулся и зевнул: – А я еще хотел чуток прогуляться. Так, говорите, в дом?

– Да и, поскольку теперь ответственность за вашу безопасность лежит на нас, то прошу вас никуда не выходить, не сообщив нам. Тем более, что милиционер Ермолаев до сих пор не возвращался, и никто не знает, что может замышлять Керимов.

– Ладно, ладно, иду, хватит меня уговаривать, – Воскобейников направился к дому, качая головой и приговаривая: – Ох уж этот ваш милиционер Ермолаев! И куда же это он мог подеваться, а? Может, личные дела у человека, а вы тут из мухи слона делаете.

Человек Гордеева не поддержал его шутливого тона.

– Когда Ермолаев появится, вам немедленно сообщат, – коротко ответил он, и лицо его было очень серьезным.