Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Через два часа седан, в котором его везли, остановился возле старинного особняка, огороженного высокой железной оградой. Вышколенный улыбающийся мужчина провел Александра Филева по коридорам здания и, услужливо распахнув перед ним тяжелую дверь, бесшумно исчез. Черноволосый человек в темных очках любезно поднялся навстречу.

– Здравствуйте, господин Филев, рад вас видеть.

– Где моя внучка? – Филев нервно оглянулся, и человек в темных очках понимающе кивнул.

– О, одну минуту.

Он вышел через маленькую боковую дверь. Почти сразу же после его ухода массивные створки напротив распахнулись, и в комнату вошла Танечка в сопровождении Дины Борхерс. Гувернантка приятно улыбнулась Филеву. Он не удостоил ее даже взгляда и, прижав к себе подбежавшую внучку, с тревогой спросил:

– Радость моя, у тебя все хорошо?

– Дедушка! – Танечка прижалась головой к его плечу. – Здесь так здорово, дедушка, такая коллекция картин – мне Дина столько рассказала. Мы еще тут побудем или прямо сейчас поедем? Поедем? – девочка настойчиво тянула его за собой, но он мягко высвободил руку и погладил ее по голове.

– Мы еще немного задержимся здесь, детка, у меня дела.

Девочка уловила тревожные интонации в голосе деда и, слегка наклонив голову, недоуменно взглянула ему в лицо.

– Но уже поздно, а нам еще нужно выбрать бабушке подарок. Может, купим ей картину Франческо Клементе?

Дина улыбнулась и крепко взяла ее за руку.

– Пойдем, я покажу тебе еще кое-что.

На пороге Таня оглянулась, будто хотела что-то сказать, на лице ее было написано недоумение. Филев стиснул зубы и, сцепив пальцы, смотрел ей вслед, следя за медленно сходящимися тяжелыми створками. Маленькая дверь вновь отворилась, в кабинет вошел человек в темных очках и опустился на свое прежнее место. Металлический голос заставил Филева вздрогнуть.

– Садитесь, господин Филев, – хозяин любезно указал на стул с резной спинкой, – думаю, нам нам можно перейти к обсуждению наших дел.

– Думаю, мне пора узнать ваши условия, – Филев пытался сдержать дрожь в голосе.

– Да, я тоже так думаю, – человек откинулся назад, сверля его черными стеклами очков, и вздохнул, – помнится, в прежние времена вы испытывали ко мне больше доверия. Вы не станете отрицать, что мои советы и помощь когда-то сохранили вам жизнь.

Нахмурившись, Филев откинулся назад всем корпусом.

– Вы тоже не станете отрицать, что я с вами полностью расплатился, – холодно ответил он.

Его собеседник с благожелательной улыбкой развел руками.

– Помилуйте, разве я в чем-нибудь вас упрекаю? Я всегда считал, что вы – необычайно одаренный человек, и рад, что вы преуспеваете. Ведь вы преуспеваете, не так ли? – хозяин задумчиво и внимательно рассматривал своего гостя. – Ваша фирма занята разработкой систем физической и информационной защиты, и ваши клиенты, насколько я знаю, довольны. Но, остается лишь предполагать, что произойдет, если о похищении вашей внучки станет известно… – он вздохнул и, с притворным сочувствием покачав головой. – Кто доверит свою защиту человеку, который стал объектом угроз и шантажа? Я бы не доверил.

Филев, весь подобравшись, резко наклонился вперед.

– Не вижу никакой связи, – воскликнул он, но голос его неожиданно сорвался, и лицо побагровело, – объясните мне, что все это значит. Я готов выполнить все ваши требования, но я не понимаю… Если я должен заплатить, то…

Собеседник прервал его, подняв руку.

– Нас интересуют не деньги, – мягко сказал он, – мы сами готовы платить за информацию. Буду с вами откровенен: после того, как некоторые из интересующих нас людей стали пользоваться вашими системами защиты, проникнуть в их базы данных стало весьма затруднительно, – темные очки пристально смотрели на Филева, и тот почувствовал внутри неприятный холодок.

– Естественно, ведь программы информационной защиты, создаваемые моей фирмой, уникальны, – стараясь не выказать волнения, сказал он, – наши клиенты могут спать спокойно – никто, даже сами авторы этих программ никогда не смогут проникнуть в их базы данных. Видите ли, фактически система защиты состоит из комплекса принципиально различных систем, которые каждый час сменяют друг друга. За шестьдесят минут взломать код системы в принципе невозможно, а через час уже начинает работать совершенно иная система. Мы объясняем это каждому клиенту, который пользуется нашими услугами, и гарантируем ему безопасность.

Человек в темных очках напряженно слушал, не отводя взгляда, и лицо его становилось все более и более печальным.

– Жаль, – грустно сказал он, когда Филев замолчал, – мне действительно очень жаль. Честно говоря, раньше вы мне нравились гораздо больше – тогда, когда вы поставляли на стратегические объекты вашей страны радары с дефектными микросхемами, наживая при этом миллионы. За подобные штучки по законам СССР полагалась высшая мера наказания, но вы сумели уцелеть, хотя однажды едва не попались на совершенной ерунде – медицинском оборудовании.

– Неважно, – хмуро буркнул Филев, – СССР больше нет, времена изменились, и я стал другим.

– Да, конечно – благонравным и законопослушным гражданином Швейцарии. Теперь вы достаточно богаты, чтобы вести праведную жизнь. Что ж, приятно было бы с вами сотрудничать, но если это в принципе невозможно, то ничего не поделаешь. Будем считать, что мы не договорились, – интонации его голоса внезапно стали угрожающими, и он сделал движение, как бы собираясь встать. – Прощайте, господин Филев.

– Погодите! – содрогнувшись воскликнул Филев. – Я сказал, что никто не сможет проникнуть в базы данных моих клиентов, и это правда – никто… кроме меня. Я могу взломать любой код за сорок минут.

– Это другое дело, – хозяин вновь опустился в кресло, – я знал, что вы не до конца прониклись идеями добропорядочности и наверняка оставите для себя лазейку, чтобы при случае необходимости добраться до информации клиентов. Человек не может измениться на сто процентов.

– О ком идет речь?

– Бертрам Капри.

Это имя, прозвучав, как выстрел, заставило Филева похолодеть – Бертрам Капри, один из самых богатых и могущественных людей планеты, являлся его клиентом на протяжении последних пяти лет, и это создавало фирме «Филев» хорошую рекламу. Узнай Капри, что купленные им защитные программы имеют, мягко говоря, небольшую особенность… Филев даже поежился от этой мысли, но выбора у него не было – они с Танечкой находились в полной власти этих людей.

– Если станет известно, что я нарушил конфиденциальность и воспользовался информацией во вред клиенту… – угрюмо произнес он.

– После того, как мы получим интересующие нас сведения, вас и вашу внучку немедленно доставят туда, куда вы скажете, никто ничего не заподозрит, – успокоил его собеседник, – конфиденциальность будет строго соблюдена, мы сами в этом заинтересованы… как и в нашем с вами дальнейшем сотрудничестве.

– Я должен знать, что именно вас интересует – более полные сведения об объекте позволят почерпнуть больше информации за двадцать минут доступа в базу.

– Нас интересует сын Капри, Дональд. Известно, что ему восемнадцать лет, и он иногда появляется вместе с отцом на различных совещаниях. Страдает каким-то хроническим заболеванием, из-за этого не мог посещать школу. Обладает хорошими способностями, самостоятельно освоил школьный курс, сдав экзамены экстерном за весь курс колледжа. При нем постоянно находится врач, имя которого неизвестно. В последние годы Капри с семьей постоянно проживает в одной из своих резиденций в Давосе. Климат Давоса считается целебным для туберкулезных больных и астматиков – ходят слухи, будто Дональду рекомендован горный климат из-за болезни легких. Меня интересует точный диагноз врачей и прогноз его болезни. Вы будете работать в моем компьютерном центре, я вас провожу, – он поднялся.

– Я хочу иметь гарантии, что, получив сведения, вы оставите нас с внучкой в живых, – холодно возразил Филев, не двигаясь с места.

Хозяин усмехнулся.

– Гарантия – моя заинтересованность в нашем дальнейшем сотрудничестве. И, если хотите, моя личная симпатия к вам. Более того, это сотрудничество останется сугубо конфиденциальным. Когда закончите, мой самолет доставит вас с девочкой во Флоренцию – вы ведь собирались выбрать подарок супруге? Можете отсюда связаться со своим секретарем и распорядиться, чтобы вас встретили во Флоренции.

Он сдержал слово – поздно вечером того же дня Александр Филев с внучкой прибыли во флорентийский отель. Уставшая Таня сразу же заснула у себя в номере, а ее дед еще долго расхаживал взад и вперед, обдумывая возможные последствия случившегося. В это же время в старинном особняке, обнесенном железной оградой, невольными гостями которого они были еще совсем недавно, человек в темных очках внимательно изучал добытую Филевым информацию о Дональде Капри.

«…Дональд Капри, тысяча девятьсот восемьдесят первого года рождения, родился от брака Бертрама Капри, тысяча девятьсот тридцать четвертого года рождения, и его третьей жены, известной журналистки Кэтрин Грей, тысяча девятьсот пятьдесят пятого года рождения. Кроме Дональда Бертрам Капри имеет от первого брака дочь Анну тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения. У Кэтрин Грей других детей не было.

Вследствие тяжелой родовой травмы, как полагают врачи, Дональд очень поздно начал говорить. Отмечено, что он с раннего возраста испытывал дискомфорт в обществе посторонних людей, в том числе и в компании своих сверстников. Тем не менее, в возрасте семи лет родители сделали попытку определить мальчика в частную школу. Дональд проучился там почти год, поражая учителей великолепной памятью и блестящими способностями к математике, однако нахождение в детском коллективе настолько раздражало и травмировало мальчика, что доктора посоветовали забрать его из школы и обучать индивидуально.

Врачи не обнаружили никаких неврологических аномалий, позволяющих подозревать нарушение функции головного мозга, однако общая картина поведения мальчика позволила доктору Елизавете Курт в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году поставить диагноз «аутизм». Детский психиатр Мартин Легри с этим заключением не согласился, поскольку, как он утверждал, для детского аутизма характерны неспособность взаимодействовать с родителями, эмоциональная холодность и стереотипность мышления. Дональд же был горячо привязан к матери и в ее присутствии иногда с большим интересом и удовольствием решал сложные математические и логические задачи, хотя и с ней часто «уходил в себя», мог долго находиться в «отключенном» состоянии, болезненно реагируя, если кто-то пытался вернуть его к реальности. Скорее, утверждал доктор Легри, крайняя степень отчужденности мальчика является признаком детской шизофрении. При этом отсутствие таких ее проявлений, как бред, галлюцинации и бессвязность речи, указывают на благоприятный прогноз.

Оба диагноза держались в строжайшем секрете. Родители выполняли все предписания врачей, и к десяти годам в состоянии Дональда наступило заметное улучшение. Он научился контролировать свое поведение, был ласков с родителями, не отключался в присутствии посторонних людей и нормально воспринимал обучавших его учителей, которых приводили в восторг способности мальчика.

Летом девяносто второго года случилось несчастье. Яхта, на которой Бертрам Капри с женой и сыном совершали круиз, затонула возле берегов Австралии, в результате сильнейшего взрыва, происшедшего в машинном отделении. Погибло пятнадцать человек – экипаж, доктор Мартин Легри, постоянно находившийся рядом со своим маленьким пациентом, и мать Дональда, Кэтрин Капри. Сам Бертрам Капри и Дональд уцелели чудом – как раз перед самым взрывом мальчику захотелось покататься на водных лыжах, и в момент гибели яхты они с отцом на моторной лодке отъехали от нее на довольно большое расстояние.

Расследование показало, что в машинное отделение яхты было заложено взрывное устройство, управляемое по радио. Подозревали, что взрыв был организован первой женой Капри Марией Макмиллан с целью сохранить наследство Капри для ее дочери Анны. Однако сам Бертрам Капри в беседе с журналистами с возмущением отверг это предположение, сказав, что между ним и первой семьей всегда сохранялись самые теплые отношения. Полиция так и не обнаружила злоумышленников, а через полгода Мария Макмиллан скончалась от рака. Анна Капри в настоящее время замужем за преуспевающим бизнесменом. Они с мужем проживают в Лас-Вегасе, имеют двоих детей, но встречаются с семьей Капри очень редко.

После взрыва, когда Дональда доставили в детское отделение больницы в Сиднее, он не мог ни говорить, ни двигаться. Зрачки глаз были сужены, отмечались чрезвычайная бледность кожных покровов, усиленное потоотделение, кататония и прогрессирующая сосудистая недостаточность. Врачи отмечали угрожающую жизни «мраморность» кожи конечностей. Лишь спустя месяц они смогли вывести мальчика из кризиса и стабилизировать его состояние. Тем не менее, он еще долго находился в полной прострации и лишь спустя два месяца, когда его по настойчивому требованию отца перевезли в домашнюю обстановку, начал реагировать на световые и звуковые раздражители, осознанно двигаться и контролировать свои естественные потребности.

Когда к Дональду вернулась речь, он попросил позвать мать. Отец, который в это время находился рядом с ним, побоялся сказать правду и солгал – сказал, что Кэтрин уехала. Реакция мальчика оказалась необъяснимой. Он швырнул кружку и закричал:

– Я знаю! Она бросила меня, потому что я не такой, как все! Она меня разлюбила! Она тебя тоже бросила, папа, я знаю, знаю! Она вышла замуж за другого!

После этого Дональд вновь замкнулся и долгое время отказывался говорить. Врачи, боясь непредсказуемой реакции мальчика, посоветовали не сообщать ему правду.

В течение трех лет в состоянии Дональда не произошло никаких улучшений – он не желал видеть никого, кроме отца, своего лакея и начальника службы безопасности Ролинда. Одно лишь появление постороннего человека могло довести мальчика до судорожного припадка. О матери он говорить просто не хотел – любое упоминание о ней вызывало у Дональда взрыв бешеной ярости. Бертрам так и не решился сообщить сыну о гибели Кэтрин и о том, что он основал фонд помощи детям-инвалидам имени Кэтрин Капри, а в пятую годовщину ее гибели объявил конкурс на лучший проект лечебно-оздоровительного санатория, строительство которого решил финансировать из средств фонда.

К шестнадцати годам поведение Дональда стало более ровным. Он самостоятельно занимался, много читал и стал спокойней воспринимать появление незнакомых людей. Он даже иногда появлялся с отцом на деловых совещаниях, однако почти никогда ни с кем не вступал в контакт.

В семнадцать лет состояние юноши стабилизируется. Дональд неожиданно заявляет отцу о своем желании учиться в университете. Он получает аттестат об окончании солидного колледжа в Швейцарии, сдав экзамены экстерном и поразив преподавателей глубиной знаний и энциклопедической начитанностью. Счастливый отец строит планы на будущее, но внезапно без всяких причин Дональд опять замыкается в себе и никого не хочет видеть. Доктор Тиррел, постоянно находящийся при больном, высказывает предположение, что юноше, вступающему в пору зрелости, необходим опыт сексуального общения.

К Дональду доставили опытную проститутку, но он даже не взглянул на нее и в ярости вышвырнул из комнаты. Позже для него все же подобрали двух девушек, с которыми он периодически вступает в половой контакт. Они ведут замкнутый образ жизни, находятся под постоянным медицинским контролем, и ежемесячный доход их равен доходу члена английской королевской семьи. В настоящее время лечащий врач отмечает в своих отчетах прогрессирующее ухудшение состояния здоровья Дональда. По его совету семья Капри уже несколько лет постоянно проживает в Швейцарии. Горный воздух в Давосе, как предполагается, полезен для нервной системы юноши.

Бертрам Капри и его четвертая жена Виржиния, на которой он женился два года назад, сообщили журналистам, что решили осесть в Давосе из-за астмы Дональда, а его постоянное уединение вызвано тяжелой аллергией.

По завещанию Бертрама его четвертая жена и дочь Анна получат после его смерти равные доли наследства, составляющие вместе одну восьмую всего состояния, еще одна восьмая завещана благотворительному фонду имени Кэтрин Капри. Наследником остального имущества, не считая мелких выплат дальним родственникам и старым слугам, является Дональд Капри…»

Глава восьмая

Отделение функциональной диагностики закрывалось в конце апреля, а с первого мая Антон Муромцев мог считать себя уволенным из роддома. Поскольку он уже работал по контракту на Лилиану Шумилову, его это вроде бы не должно было беспокоить, но расставание с отделением функциональной диагностики оказалось связанным с большой волокитой. Прежде всего, нужно было решать, что делать с числящимся за ним импортным оборудованием. Закупленное больше десяти лет назад, оно все еще работало неплохо и вполне сгодилось бы для какой-нибудь районной поликлиники, однако специалистов для работы на нем не было, поэтому ни одно учреждение не хотело принимать его на свой баланс.

Наконец, заведующий районным отделом здравоохранения, который уже видеть не мог Антона, чуть ли не ежедневно наведывавшегося к нему, чтобы решить судьбу оборудования, не выдержал.

– Хватит тебе маяться, спиши, как морально устаревшее. Только, смотри, полную опись составь, бумажка к бумажке, и чтобы никто придраться не мог.

После акта о списании последовал акт о ликвидации, после этого оборудование как бы перестало существовать. Официально работать с приборами Антон теперь не мог, поэтому делал это неофициально – если звонил кто-нибудь из коллег и просил обследовать его пациента. При этом Антон заранее предупреждал всех, что на месте старого роддома бурными темпами идет строительство новой клиники, поэтому добираться к корпусу функциональной диагностики следует по деревянным мосткам, проложенным от пролома в задней части ограды, но никто его не слушал, и больные перли напролом от главного входа, неся строительную грязь и выводя из себя уборщицу тетю Клаву.

Тем более поражен был Антон, когда однажды после обеда к нему явилась абсолютно чистая Настя Воскобейникова в облегающем красном свитерке и джинсах-варенке с умопомрачительной наклейкой.

– Привет, Антоша, я тебя не очень отвлеку?

Антон оглядел ее с ног до головы и одобрительно хмыкнул.

– Привет, ребенок, какими судьбами? Но, главное, как догадалась пройти по мосткам?

– Я то место в заборе давно знаю. Сегодня нас возили на экскурсию и привезли раньше, а я не стала ждать, когда дядя Петя за мной приедет.

Антон усмехнулся – ясно, Насте захотелось ощутить дыхание свободы. Он понимал Ингу, после всего пережитого так дрожавшую над единственным ребенком, но и Насте сочувствовал. Если тебе разрешено перемещаться по городу лишь в отцовской машине в сопровождении шофера, если тебя пригласили на день рождения к кому-то из школьных друзей, а мать каждые полчаса названивает проверить, не выпила ли ты вина или – не дай бог! – не попробовала ли наркотик, если класс едет на две недели в Англию, и все ребята живут в кэмпинге для молодежи, а тебе нужно находиться в отеле с матерью…. Нет, тут любой бы взвыл, но Настя терпит, Антон прекрасно знал, что терпение ее не от слабости характера, а от доброты душевной – отец чуть ли не с рождения внушает девочке, что любое волнение может погубить мать. Андрей Пантелеймонович умеет убеждать, а Настя впечатлительна и легко ранима, поэтому поддается на этот психологический шантаж. И хотя Антон нежно любил Воскобейникова, своего «дядю Андрея», но в данном случае его не одобрял. Все же следовало проявить «взрослую» солидарность, поэтому он строго спросил:

– Маме звонила, что ты у меня?

– Нет еще.

– Так позвони немедленно.

Настя послушно вытащила мобильник, который в то время был еще большой редкостью, но Антон указал ей на городской телефон. И правильно сделал, потому что после первых слов Насти «Мамочка, это я» трубка загудела от взрыва эмоций на другом конце провода и гудела минут пять, за это время мобильник сожрал бы целое состояние. Настя внимательно дослушала и возразила:

– Да я тебе раз десять звонила, телефон был занят. Потом решила, что мне все равно нужно к Антону насчет по химии…. Да, сейчас от него звоню…. Нет еще…. Хорошо, когда дядя Петя подъедет, пусть позвонит.

Такого лукавства Антон уже допускать не имел права – ясно, что шофер дядя Петя подъедет и будет ждать у главного входа, а Настя тем временем по мосточкам удерет через пролом в задней калитке и поедет домой на метро. Поэтому он решительно отобрал у Насти трубку.

– Привет, Инга.

Инга горько всхлипывала.

– Антоша, милый, я уже неизвестно что воображала. Петр приехал к школе, ребята разошлись, Насти нет….

– Все в порядке, не волнуйся. Я только хотел сказать, чтобы Петр не к главному входу подъезжал, а обогнул ограду, там мостки и дыра в заборе, он увидит. Или я лучше сам отведу к нему Настасью.

– Спасибо тебе, Антоша! Я еще попросить хотела: раз Настенька у тебя, ты не можешь ей сделать анализы? А то она очень бледная, я боюсь, чтобы анемии не было. Андрюша говорил недавно, у тебя там хорошие аппараты, их списали, а к тебе людей все равно с поликлиник присылают.

Антон вздохнул.

– Мне, конечно, не трудно, Инга, – покосившись на насупившуюся Настю, как можно дипломатичнее ответил он, – но ведь анализы лучше делать натощак, может, лучше у вас в поликлинике.

– Ой, да она в завтрак почти ничего не поела. Я ее дома к обеду ждала, а она, видишь, после экскурсии к тебе побежала со своей химией. О здоровье совсем не думает, одни занятия на уме, а в поликлинике у нас анализы тяп-ляп делают, я им не верю.

Спорить с ней не было смысла.

– Хорошо, Инга, все сделаю.

Попрощавшись с Ингой, Антон повернулся к Насте.

– И ты, Брут! – печально сказала она.

– И я Брут, – подтвердил он, – врать надо меньше. Под его суровым взглядом она тяжело вздохнула.

– Я не виню тебя, Антоша, ты всего лишь выполняешь свой долг. Да, я стала много врать, но не жалею об этом. Что еще мне остается? Ты бы побыл в моей шкуре!

Не выдержав, он улыбнулся и шутливым взглядом окинул ее с ног до головы.

– Шкура, как шкура, прикид классный. Ладно, присаживайся за стол и вытаскивай учебники. Так что у тебя с химией? Опять углеводороды?

– Ах, Антоша, Антоша, – она со вздохом плюхнулась в кресло, – ты даже не заметил, что я сегодня без сумки! Нет, это мое очередное вранье, по химии твердая четверка, и большего я не желаю. Просто мне нужно с тобой посоветоваться. Ты сейчас очень занят?

– Совсем не занят. Утром принял двух пациентов, а сейчас заношу в компьютер архивные данные.

– Зачем?

– Так надо.

– Да я знаю, это Лиля хочет новую программу Ильи апробировать, она недавно папе рассказывала, когда они с Ильей у нас обедали. А Илья так на нее смотрел, будто соленого ежа проглотил.

Сравнение Антону понравилось, но он решил, что с Настей обсуждать отношения Ильи и Лилианы не стоит.

– Думаю, программа Ильи может оказаться весьма полезной.

– А правда, что она может выявить наследственное заболевание?

– Скорее, вероятность такого заболевания. Ладно, ребенок, хватит о моих делах, расскажи о своих. Какие у тебя проблемы.

– Личные.

– Неужто влюбилась?

Настя поморщилась.

– А нельзя без стереотипов? Еще спроси, не беременна ли я.

– Ладно, спрошу. Ты не беременна?

– Не влюблена, не беременна, не курю, не пью, не колюсь. Больше ты меня ни на какие подвиги способной не считаешь?

Рассмеявшись, Антон развел руками.

– Ну, значит, опять подралась с Лизой Трухиной.

Она нахмурилась – напоминание Антона было ей неприятно. Лиза с Настей дружили с первого класса, хотя дружба эта была неровной, и отношения между подругами порою обострялись до предела. Полгода назад они подрались прямо в классе, и эта драка между десятиклассницами, отличницами, ученицами математического образцово-показательного класса, привела в ужас всех преподавателей. Ингу по телефону вызвали в школу, и когда она увидела свою ненаглядную дочь с фонарем под глазом, а ее ближайшую подругу с расцарапанным в кровь лицом, с ней случился нервный припадок. Учителя растерялись, и никто уже толком не стал выяснять причину драки. Настя держала мать за руку и вся тряслась, а Лиза тут же великодушно признала себя зачинщицей стычки. Эта озорная шустрая девчонка никого не боялась – родители ее уже почти два года работали в Германии, доверив девочку тетке, а тетку эту Лиза ни в грош не ставила.

Тем не менее, вечером Насте досталось от отца – не за драку, а за доставленную матери тревогу. Дома у Инги начались боли в сердце, и ей вызвали «Скорую». Андрей Пантелеймонович в этот день вернулся домой поздно и, увидев медсестру, делавшую жене укол, испугался до такой степени, что перестал владеть собой. Обычно он воспитывал дочь с помощью долгих и убедительных нотаций и увещеваний, но теперь, взглянув на нее с откровенным отвращением, коротко бросил:

– Дрянь, лучше бы ты не родилась.

И это стало для нее страшней всего – не скандал в школе, не истерика матери, а тон и выражение отцовского лица.

Точная причина жуткой драки так и осталась неизвестной взрослым, и все постепенно стали о ней забывать. Через неделю, когда царапины Лизы затянулись, а фингал Насти из сине-зеленого стал бледно-желтым, неожиданно для всех подруги помирились. Однако слова Андрея Пантелеймоновича и его тон до сих пор мучили Настю. Антона удивила недетская горечь, мелькнувшая при его вопросе во взгляде девочки. Впрочем, она постаралась отшутиться и криво улыбнулась.

– Наши отношения с Лизой теперь вышли на другой уровень. Нет, Антоша, мне нужно спросить другое.

– Понял, вопрос деликатного свойства. Можешь рассчитывать на мою скоромность. А кофе не хочешь со мной выпить? У меня тут вафли остались. Обсудим все твои дела вкусно и с удобствами, но только прежде я проколю тебе пальчик – Инга просила сделать тебе полный анализ.

Пока в кофеварке пыхтел и варился кофе, Антон включил анализатор и проверил наличие реактивов. Настя, с опаской подставив ему палец, покосилась на прибор.

– А что он мне измерит?

– В данном режиме лишь сделает экспресс анализ, определит группу и резус-фактор, а также исключит наличие тяжелых заболеваний крови. Как я понял, именно это Ингу волнует. Приди ты утром натощак, обследование было бы более полным. Ну вот, все готово, – он просмотрел результаты и удовлетворенно кивнул, – жить будешь. Сейчас я занесу информацию об Анастасии Андреевне Воскобейниковой в базу данных и сделаю распечатку, отнесешь домой. Кстати, у тебя первая группа крови, положительный резус, ты в курсе?

– Не-а, – Настя захрустела вафлей и, взглянув на кофеварку, объявила: – Кофе готов.

– Доставай чашки и разлевай. Сейчас я присоединюсь, и продолжим разговор.

– Ага. Где у тебя сахар? А, вот нашла.

Когда Антон, закончив, присел напротив Насти, она печально глядела в плескавшуюся в ее чашке темную жидкость и о чем-то размышляла.

– Так что за дела, Анастасия Андреевна?

– Я знаю, что ты меня никогда не предашь, – она сделала большой глоток и поморщилась – кофе был еще горячим, – но я не хочу, чтобы ты смеялся.

– А вот это – нет, этого не обещаю. Насчет предательства – точно, можешь рассчитывать, но насчет смеха гарантировать не могу. Хочешь холодной воды кофе разбавить?

– Ладно, смейся. Нет, не нужно воды, я подожду, чтоб остыл. Короче, можешь считать, что я дура, но мне все время снится один сон. Будто я на дороге – длинной-длинной. В конце стоит мама, только лицо у нее не мамино, а чужое. Она меня зовет, я бегу к ней и никак не могу добежать, а потом слышу голос папы и просыпаюсь. Что это могло бы значить, как ты думаешь?

Держа обеими ладонями чашку, Настя смотрела на Антона так печально и беспомощно, что сердце у него дрогнуло.

– Ну… я ведь не отгадчик снов, Настюха, – мягко возразил он, – людям снятся разные сны, что тебя так пугает?

– Не то, чтобы пугает, но я вдруг подумала…. Мама столько раз рассказывала, что я родилась просто чудом, и я вдруг подумала: а вдруг я не их родная дочка? В смысле, что меня, может, усыновили.

– Не говори глупостей, – голос его прозвучал так резко, что Настя вздрогнула от неожиданности и чуть не расплескала кофе, – ты прекрасно знаешь, что моя мама принимала у Инги роды. Сама Инга тебе сто раз рассказывала.

– Да, конечно, я знаю, Антоша, знаю, только…. А тебе твоя мама тоже так сказала?

– Она не… Да причем тут это? Данные о твоем рождении записаны в медицинской карте Инги, в архиве детского отделения есть твоя карта, ты ведь родилась с маленьким весом и лежала в больнице целый месяц. Поэтому давай уж, придумай что-нибудь другое.

Настя виновато опустила голову.

– Да, конечно.

– Не сочиняй, ребенок, – уже мягче сказал Антон, – это у тебя болезнь возраста, и в школе ты, наверное, слишком много задач решаешь – переутомилась. Когда тебе стали сниться все эти сны? Давно?

– Помнишь. Когда мы с Лизой подрались? После этого.

Он рассмеялся.

– Может, она тебе слишком сильно врезала? Все синяки и ссадины зажили?

– Да сто лет уже, – Настя махнула рукой, – нет, это не от того. Просто…

Она запнулась, и Антон, внимательно на нее глядя, покачал головой.

– Слушай, ребенок, ты меня знаешь, я молчалив, как скала. Ну-ка, все с самого начала – из-за чего была драка, что потом случилось и прочее, и прочее.

– Ну, – Настя глубоко втянула носом воздух, – понимаешь…. Короче, у нас математичка… она нормальная, но немного такая… понимаешь….. В смысле, что ей тридцать лет, она не замужем и бойфренда у нее нет. Короче, от всего смущается. Ребята… ну, ее, конечно, все любят, но некоторые прикалываюся – она только скажет «трехчлен» или «многочлен», сразу повторяют: «член, член». Она краснеет, а им нравится. В тот раз Лизка к ней пристала с одним примером, говорит: «Непонятно, это многочлен, а где же член?» Ну, короче, я сразу встаю, говорю: «Можно я Лизе объясню, что ей непонятно?» Иду к доске, пишу пример и начинаю объяснять Лизке – подробно, как первокласснице. Спрашиваю: «Теперь тебе понятно, Лизочка?» Лизка разозлилась, но тут звонок прозвенел. А на перемене она достает соску-пустышку и мне сует. Говорит: «Возьми, Настенька, это для маленьких, как ты. Ты ведь у нас тоже еще девственница». Ну, я взбесилась и поддала ей, а она мне мобильником врезала.

– Правильно поддала, – совершенно искренне возмутился Антон, – это же надо, гадость какая! Чтобы в наше время вести школьницам подобные разговоры….

– Да ладно, Антоша, не начинай тоже, теперь у всех такие разговоры. Теперь, это неважно – скоро я расстанусь с девственностью, и меня уже никто не сможет дразнить.