Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Вошли две медсестры. Одна начала возиться с капельницей, другая с приборами. Айвазян поднялась, тихо сказала что-то одной из медсестер и шутливо погрозила Карине пальцем.

– Сейчас схожу и посмотрю, что наши люди делают, а ты веди себя хорошо, ладно?

Она вышла, а медсестра – та, что устанавливала датчики приборов, – тихо сказала другой:

– Зин, я вчера в ресторане с мужиком познакомилась – отпадешь!

Карина закрыла глаза, невольно прислушиваясь к тихому разговору девушек. Лекарство из капельницы медленно поступало в ее вены, на экранах мониторов световой зайчик вычерчивал кривые.

Сирануш Яковлевна, шаркая, вошла в кабинет Антона, и он немедленно поднялся ей навстречу.

– Садитесь, Сирануш Яковлевна, мы вас ждали. Это вот Альбина Александровна Баскова, – он указал на сидевшую возле окна очень коротко остриженную темноволосую женщину, – она ведет Чемия и приехала с ней и ее супругом, потому что очень беспокоится.

– Вела, – поправила его Баскова, – потому что если пациентка отказалась принять наши рекомендации и предпочла вашу клинику, то мы не можем возражать, но, естественно, снимаем с себя всю ответственность. Меня просто чисто по-человечески тревожит ее состояние.

Лицо у Альбины Александровны было усталым, и в голосе звучала некоторая обида, которую она, как ни старалась, не могла скрыть. Антон примиряюще дотронулся до ее плеча.

– Ладно, Аленька, давай послушаем, что скажет Сирануш Яковлевна, – он повернулся к старухе и протянул ей распечатки. – Вот заключение гинеколога и перинатального диагноста. Я их не стал задерживать, потому что с этой стороны отклонений нет. Фоно– и электрокардиограммы плода в пределах нормы, кардиотограмма и нестрессовый тест без отклонений. Сейчас вопрос в том, стоит ли пролонгировать беременность на фоне стационарного лечения или прервать по жизненным показаниям.

Илья сидел, закрыв лицо руками и, казалось, не слышал того, что происходило вокруг него. Однако при последних словах Антона он внезапно сорвался с места и с исказившимся лицом крикнул:

– Нет! Никакого вопроса не стоит! Прервать беременность и немедленно! Я не хочу этого ребенка, я уже ненавижу его, понимаете? Я отец и я имею право! Не надо! Что вы ей сейчас сказали? – с неприязнью обратился он к Айвазян.

Та поглядела на него с внимательным сочувствием и покачала головой.

– Не кричи, мальчик, не надо кричать. Мы сделаем все, что надо, почему ты нам так не веришь? Антон Максимович, накапайте ему успокаивающего, и побольше. Пусть полежит на диванчике.

Антон достал из шкафчика стакан и лекарство и начал отсчитывать капли.

– Не надо мне никакого успокаивающего, – возразил Илья, но все же выпил жидкость, которую Муромцев чуть ли не насильно влил ему в рот.

– Лошадиную дозу в тебя влил, – удовлетворенно подмигнул Антон, ставя стакан на столик, – а то всем мешаешь. Посиди тихо, без тебя разберемся.

– Волноваться не надо, все твое волнение передается жене, – говорила Сирануш Яковлевна, удобно располагая свое полное тело в кресле, – ребенка ругать не надо, зачем так? Нехорошо.

Секретарша Антона, улыбаясь, внесла кофе и поставила перед гостями. Альбина нервно вскинула голову и, не дотрагиваясь до своей чашки, сказала:

– Простите, у меня очень мало времени, вы не могли бы сказать мне, какой у вас прогноз, и что вы собираетесь делать?

– Я жду, – невозмутимо ответила Айвазян и спокойно отхлебнула кофе, – сейчас я сделала несколько назначений, посмотрим изменения ЭКГ, а потом будем решать. Кстати, вы были правы, Антон Максимович, – она хитро прищурила глаза и повернула голову к Муромцеву, – ей был назначен коргликон через пять часов после приема дигоксина.

Антон вскинул голову.

– Значит…

Старуха кивнула.

– Похоже на интоксикацию. Кстати, – она повернулась к Басковой, – на ЭКГ признаки гипертрофии правого желудочка выражены неявно, лично я не пальпирую. А ваш кардиолог – этот мальчик Топильский – не предлагал комиссуротомию? До двадцати недель операцию надо было делать, если уж он предполагал вторую стадию митрального стеноза.

Альбина хмуро покачала головой.

– Ухудшение наступило внезапно, мы не ожидали. Вы думаете, передозировка гликозидами? – она спросила нерешительно, но тут же в голосе ее появился вызов. – Топильский очень квалифицированный кардиолог.

Айвазян со свойственным ей добродушием лишь пожала плечами.

– Я ничего не думаю, девочка, часа через два ЭКГ покажет.

Илья вдруг почувствовал, что у него слипаются глаза, и неудержимо тянет сползти по спинке дивана вбок. Голоса окружающих доносились откуда-то снаружи, смысл фраз не доходил. Антон легонько подвинулся и подложил под голову приятеля подушку.

– Похудел он с прошлого раза, как я его видела, – вздохнула Сирануш Яковлевна с сочувствием глядя на худое бледное лицо, – совсем больной стал. Переживает.

Баскова поднялась.

– Я, поеду, спасибо за кофе Антон. Если ты не против, то завтра позвоню и узнаю, как Карина. Не провожай меня, я найду дорогу.

Антон все же проводил ее до выхода. Он чувствовал неловкость и понимал, что Альбина ощущает то же самое.

– Не нервничай, Аля, – сказал он ласково, пока они шли по длинному коридору, – я сам тебе позвоню и сообщу, когда все точно определится.

– Да-да, – она оглянулась и заметила: – А у тебя тут очень даже неплохо, вы ведь только месяц назад начали функционировать? Я даже не знала, что ты собираешься открыть здесь клинику. Конечно, если б вы открылись раньше, то Карина с самого начала наблюдалась бы у тебя – ведь вы с ними близкие друзья.

– Ты встречаешь кого-нибудь из наших? – спросил он – просто так, чтобы поговорить о чем-то не относящемся к Карине Чемия, но Альбина вдруг оживилась.

– Ты ведь никогда не приходишь в институт на встречу выпускников, а мы каждый год в мае собираемся с ребятами.

Антон улыбнулся.

– И бывает что-нибудь интересное?

– Ну почему ты так – совсем, как Костя. Он тоже не может понять, зачем я туда хожу. Разве не приятно встретиться, узнать, кто есть где? Мне, кстати, в этом году несколько человек уже говорили о твоей клинике.

– Да? Ну и что говорят? – засмеялся Муромцев.

– Ты же знаешь, как люди любят говорить. Я, конечно, не стану передавать, кто и что, но говорят много и самое разное, – она скромно опустила глаза, давая понять, что не все отзывы о клинике Антона – в мае еще даже на начавшей функционировать! – были благоприятны.

Он усмехнулся – в устах завистливого конкурента даже столь сдержанное высказывание можно было посчитать за лесть – и перевел разговор на другую тему:

– Из профессоров на этих встречах кто-нибудь бывает?

– Да, конечно, многие приходят. В этом году даже Сигалевич приезжала.

– Сигалевич?! – Антон споткнулся.

Алевтина неправильно поняла прозвучавшее в его голосе удивление и поспешила напомнить:

– Разве ты не помнишь Ревекку Савельевну? Она читала у нас генетику. Это же Сашки Эпштейна мать.

Она смотрела на него с недоумением, и он сумел из себя выдавить:

– Нет, я помню, конечно.

Чего ему, собственно, было смущаться? Столь занятой человек, как доктор Антон Максимович Муромцев, вполне мог забыть имя лектора. Однако Антону вдруг показалось, что Альбина читает его мысли, и он смутился. Она ничего не заметила, и продолжала рассказывать:

– Ты, кстати, не слышал в новостях, что Сашку похитили?

– Похитили? – на этот раз Антон изумился совершенно искренне.

– Значит, считай, что я тебе сообщила. Из-за этого Ревекка Савельевна сейчас здесь – они ведь в Израиль уехали очень давно, а теперь она специально приехала, что-то выяснять в министерстве насчет Сашки.

– Подожди, ты поподробней не можешь? А то я не врублюсь – кто его похитил, где?

– Он приехал с какой-то миссией – в Чечню, кажется, или Ингушетию. Там же постоянно кого-нибудь похищают.

– Так он, вроде, жил и работал в Германии – я читал его работы.

– Да, Ревекка Савельевна что-то говорила – у него там семья, кажется.

Антон проводил Баскову до ее машины, и подождал, пока она усядется за руль. Перед тем, как завести мотор, Альбина вдруг вспомнила:

– Да, кстати, может быть, ты захочешь связаться с кем-нибудь из знакомых – мне в последний раз надавали кучу визиток, я с тобой поделюсь, – она высунула из окна руку и протянула Муромцеву пачку белых картонных прямоугольничков.

Если честно, то Баскова лукавила – муж велел ей всегда спрашивать у знакомых визитные карточки, потому что любое знакомство может оказаться полезным. Во время последней встречи выпускников она выпросила около полусотни визиток. Из них Константин Басков отобрал около тридцати, а остальные велел выбросить. Их-то Альбина, решив сделать доброе дело, отдала Антону.

– Спасибо, – взяв пачку, машинально поблагодарил Антон и помахал отъехавшей однокурснице.

Он взглянул на верхнюю из зажатых в руке белых картонок и прочел напечатанные крупным латинским шрифтом телефон и электронный адрес Ревекки Сигалевич в Тель-Авиве. Под ними по-русски были от руки написаны ее временный адрес и телефон в Москве. Поморщившись, он поискал глазами, куда бы выбросить визитки, но поблизости не оказалось ни одной урны, поэтому рука автоматически сунула пачку в карман.

Глава пятая

От терпкого таежного запаха у Воскобейникова сладко защемило в груди. Он невольно взглянул ввысь, и бездонная синева сибирского неба пробудила в душе тревожное и странное чувство. Ему не однажды в своей жизни приходилось бывать в восточной части Сибири, и каждый раз рождалось это непонятное чувство надежды и ожидания чего-то невообразимо прекрасного.

Андрей Пантелеймонович понимал покойного Илларионова, когда тот говорил ему: Умудия притягивает к себе, как магнит. Умудия и эти непонятные люди, которые теперь со всех сторон подходили – словно ручейки, стекаясь в озеро, – к широкому плато у каменного возвышения, чтобы послушать прилетевшего к ним кандидата в депутаты.

Охрана Воскобейникова быстро и незаметно окружила площадку, на которой собирались избиратели, несколько журналистов с камерами торопились занять места поближе к возвышению. Прилетевший еще накануне Гордеев подошел встретить Андрея Пантелеймоновича, Ингу и Настю. Вместе с ним гостей приветствовали представители местных жителей – двое мужчин и женщина. Все трое, как и остальные умуды, были высоки, худощавы, смуглы и черноволосы. Высокие округлые скулы над впалыми щеками, европейского разреза глаза – чертами лица они абсолютно не походили на коренных жителей этого края якутов и эвенков.

– Рады вас приветствовать, Андрей Пантелеймонович – вас и вашу семью, – каждый из умудов дружелюбно и с достоинством пожал руки вновь прибывшим.

Женщина быстро и ласково провела рукой по волосам Насти.

– Какая у вас очаровательная девочка, Андрей Пантелеймонович, и очень на вас похожа, очень! Вы не хотите немного отдохнуть, пока ваши люди устанавливают микрофоны? – последний вопрос был адресован Инге. – Мы все приготовили, чтобы вы могли перекусить и умыться после дороги, – умудка указала на уютный двухэтажный дом возле самой реки.

Воскобейников быстро взглянул на Феликса Гордеева. Тот сделал ему глазами знак, показывая, что все в порядке, и Андрей Пантелеймонович весело сказал жене и дочери:

– Правда, мои девочки, тут еще с микрофонами возни на час, если не больше, да и избиратели еще не все подошли – давайте, немного расслабимся.

Инга доверчиво улыбнулась высокой незнакомке и взяла ее под руку.

– Меня зовут Ингой, а это наша дочь Настя. Она и вправду похожа на Андрея, а вот на меня – ни чуточки.

Она сказала это, как бы жалуясь, но умудка серьезно ответила:

– Значит, так было суждено, не надо огорчаться. Меня зовут Дара.

Пока спускались к дому по широкой каменистой тропе, Инга ухитрилась пять раз оступиться. Сама смеясь над своей неловкостью, она говорила:

– Непривычно мне, знаете, к этим камням, жутко! А мне муж говорил, что вы в пещерах живете, а не в домах.

– Этот дом и еще несколько других мы выстроили специально для гостей, – объяснила Дара, – правда, там можно жить только летом – нет отопления и электричества. Да и то только переночевать – ведь вы, горожане, привыкли к удобствам.

Настя шагала рядом с ними, полной грудью вдыхая ароматный воздух. Она ловко перескакивала через крупные булыжники, попадавшие ей под ноги, но старалась не отдаляться от матери и Дары, чтобы не упустить ни слова из их разговора – ее чрезвычайно заинтересовала эта высокая женщина в белом и очень элегантном брючном костюме. Девочка немедленно почувствовала то, чему простодушная Инга не придала значения – речь и манеры умудки были аристократически изысканны. Андрей Пантелеймонович, который вместе двумя другими умудами и Гордеевым шел позади них, тоже это ощутил своим острым чутьем и сразу отметил, что эта женщина пользовалась огромным авторитетом среди соплеменников. Когда Дара приветливым движением пригласила гостей войти в дом, он приостановился и с легкой грустью – как бы сам себе – сказал:

– Да, столько раз Арсен меня звал сюда с ним приехать, а я вот только сейчас собрался. Поздно! Эх, Арсен, Арсен! – голос его дрогнул, и он торопливо махнул рукой, словно не желая дать выхода невольно возникшему горькому чувству.

Никто ничего не ответил, лишь Дара взглянула на него и тотчас же опустила глаза. Переступив порог дома, гости неожиданно для себя оказались в хорошо обставленном помещении, чем-то напоминавшем уютный офис.

– Присаживайтесь, отдохните, сейчас принесут закусить, а наверху можно умыться. А это вода из нашего подземного источника – попробуйте. Наливайте себе из кувшина, кто сколько хочет, – Дара поставила на стол огромный глиняный кувшин и красиво расписанные чашки.

– Говорят, эта вода какая-то волшебная, да, Андрюша? – раскрасневшаяся Инга сделала глоток и повернулась к Даре. – Правда?

Та кивнула с присущей ей серьезностью.

– Вода наших источников возвращает здоровье и дает силы, – она внимательно посмотрела на Настю и спросила: – А тебе нравится эта вода?

Настя, с наслаждением опустошив вторую чашку, застенчиво кивнула.

– Да, очень вкусно. Она даже сладкая какая-то. Папа, допивай, я тебе еще налью.

Однако Андрей Пантелеймонович сделал лишь несколько глотков и поставил свою чашку на стол.

– Нет, детка, нельзя – мне сегодня еще очень много говорить с людьми. Потом – пожалуйста, напьюсь до отвала, – он пошутил: – Возможно даже, вода эта излечит мою врожденную неспособность к иностранным языкам. Арсен говорил – лицо его вновь приобрело грустное и печальное выражение, – что эта вода сильно помогла ему, когда он изучал английский.

– Да, – печально кивнула Дара, – можете не верить, но многим она действительно помогает. Возможно, вы знакомы с другом Арсена, французом по имени Кристоф Лаверне. Так он во время своего первого приезда сюда почти не говорил по-русски, но потом…

Она остановилась, потому что Андрей Пантелеймонович внезапно побледнел и поднес руку ко лбу, а Настя широко раскрыла глаза.

– Ой, папа, это же…

– Простите, мою дочь, – торопливо перебил ее Воскобейников, – она слышала это имя – мы несколько раз упоминали его дома. Не знаю, известно ли вам, что Кристоф Лаверне не так давно стал жертвой несчастного случая.

– Несчастного случая! – странным голосом повторила Дара, обменявшись взглядом с тем умудом, который первым приветствовал Воскобейниковых.

Лица обоих внезапно словно окаменели. Андрей Пантелеймонович печально подтвердил:

– Да, и это очень печально – погиб совсем молодой человек. Такая нелепость!

– В прессе об этом ничего не сообщалось, иначе мы бы это не пропустили, – сказал умуд ничего не выражающим голосом, – во всяком случае, это странно – не то, что он погиб, погибают многие. Просто мы не думали, что ему суждено погибнуть именно так – от несчастного случая.

– Но… – воскликнула Настя и сразу же замолчала.

Дара мгновенно повернулась к ней.

– Что, девочка?

– Нет, извините, ничего.

Она бросила испуганный взгляд на отца, но тот даже не смотрел в ее сторону, потому что как раз в это время в комнату вошли два умуда и один из секьюрити Воскобейниковых.

– Все готово, можно начинать, Андрей Пантелеймонович.

Собравшиеся люди полностью заполнили огромное плато – худощавые, смуглые мужчины и женщины. Лица их выражали вежливый интерес к тому, что скажет высокий человек, стоявший на каменном возвышении, слегка откинув назад красиво посаженную голову.

– Друзья мои, – произнес Воскобейников, и боль светилась в мудром, проникающем в души взгляде светло-синих глаз, а глубокая печаль сделала каждую черту его прекрасного лица еще чище, еще благороднее, – я буду сегодня много говорить о неотложных делах и насущных проблемах. Да что там, я не первый – с вами об этом сейчас, во время предвыборной кампании, говорят чуть ли не каждый божий день. Но прежде… прежде давайте на минуту обо всем забудем. Вспомним лишь, что все мы – просто люди, которые совсем недавно потеряли дорогого нам человека. Всего только одну минуту помолчим и склоним головы перед памятью Арсена Илларионова, который сердцем сросся с умудской землей и умудским народом и который был моим самым близким другом.

Наступила глубокая тишина – такая, что слышалось, казалось, легкое движение прогретого солнцем воздуха. Умуды печально молчали, а в поникшей голове Андрея Пантелеймоновича было нечто такое, от чего лицо Инги выразило благоговейный трепет – не вникая особо в слова мужа, она восхищалась им, словно он был богом, владевшим в эту минуту сердцами и настроением окружающих людей. Настя смотрела на отца широко открытыми глазами. Ей хотелось плакать, и в то же время в голове вертелась мысль:

«Надо же, а я и не знала, что этот Илларионов был таким близким папиным другом! Он и дома-то у нас был всего лишь раз – папа пригласил его в прошлом году на мамин день рождения. Но жалко его, у него глаза были такие внимательные, а у жены его очень доброе лицо, – она невольно шмыгнула носом, вспомнив Илларионова и его жену Марию Борисовну, которые однажды пришли к ним в гости, – только они ведь раньше никогда не приходили, не звонили даже. Как странно-то! В прошлом году только папа и стал о нем упоминать: «Позвоню Илларионову, заеду к Илларионову…». Вот мы с Лизой дружим, так каждый день по десять раз друг другу звоним. Ой, я и дура – о чем это я сейчас думаю!»

Досадуя на саму себя, она сердито сдвинула брови и неожиданно вздрогнула, услышав донесшиеся со стороны реки выстрелы – один, другой, потом сразу несколько залпом. Лицо Инги стало испуганным, а Феликс Гордеев, бросив тревожный взгляд на Воскобейникова, сделал кому-то незаметный знак и начал пробираться сквозь толпу умудов, не обративших на выстрелы никакого внимания.

Люди расступались, пропуская его, и тут же вновь обращали взгляды на возвышение, где стоял Воскобейников. Охваченный печальной думой он, казалось, даже не слышал выстрелов. Минута молчания кончилась, и светлый взгляд Андрея Пантелеймоновича вновь обратился к людям. Как раз в эту минуту пронесся легкий ветерок, слегка взъерошив волны пепельных волос, отчего лицо его стало почти юношески ясным и чистым.

– Друзья мои, – звонкий голос из умело установленных в разных точках репродукторов летел над толпой, уносясь далеко в сторону Моркоки, – по существу своему моя предвыборная программа ничем не отличается от той, которую не так давно представил вам Арсен Илларионов, и я могу объяснить, почему. Дело в том, что мой путь к вам начался не сегодня, а много лет назад – тогда, когда Арсен впервые решил поделиться со мной своими тревогами. Тревогами относительно земли, которая должна принадлежать ее коренным обитателям, но на которой хозяйничают неизвестные люди.

Прежде всего волновала Арсена судьба целебных источников, которыми в советское время свободно пользовались охотники, оленеводы и их семьи. Что сейчас творится с источниками? Вы знаете это не хуже меня – они отданы в аренду неизвестным людям, а те сделали источники недоступными для местного населения. Почему? Кто-то мотивирует это тем, что у города нет денег на их благоустройство. Однако есть спонсоры, которые готовы предоставить средства на то, чтобы каждый житель Умудии мог у себя дома, не выезжая куда-то в Крым или на Кавказ, поправить свое здоровье.

Далее, что можно сказать об алмазном прииске в устье Моркоки? Его варварски и бесконтрольно эксплуатируют – якобы в интересах государства, – и доход от продажи алмазов уходит в западные банки. В то время, как в самой Умудии есть инвесторы, готовые вложить деньги в грамотную разработку прииска – с тем, чтобы все доходы использовались исключительно для развития местной промышленности и промыслов.

Не раз Арсен обсуждал этот вопрос со мной и советовался. Да-да, советовался, – Андрей Пантелеймонович чуть смущенно потупился, словно желая объяснить: – Дело в том, что Арсен Михайлович был ученым, человеком быстрой, как свет, мысли, человеком с глобальными планами. Он был творцом идей, теоретиком, а я… я всего лишь простой практик. И, тем не менее, Арсен почему-то считал, что мой политический опыт, мои практические навыки и советы незаменимы в повседневной рутинной работе. Он доверял мне. И когда его не стало, – Воскобейников осекся, словно с трудом проглотил застрявший в горле ком, но тут же сделал усилие, и опять его звонкий голос понесся ввысь из репродукторов, – когда не стало Арсена, я решил, что мой долг отбросить все прочие дела и постараться завершить им начатое.

Прежде всего, считал Арсен, и я с ним согласен, нужно, чтобы Умудия, как уникальный по своей природе и этническому составу населения край, была объявлена свободной экономической зоной. Арсен начал добиваться этого, но не успел завершить задуманное. И я, как его друг, считаю себя обязанным продолжить его дело. Доверите вы мне право представлять вас в Государственной Думе – хорошо, а нет – я, все равно, использую все свое влияние и опыт для того, чтобы воплотить в жизнь мечты Арсена.

Я потребую запрета любых действий, разрушающих местную экологию и губящих животный и растительный мир. Мне известно, что многие местные магнаты незаконно заняли большие территории земли, построив себе коттеджи и превратив окрестности в свои личные угодья для охоты. Они охотятся, не имея на это лицензии, охотятся в запрещенный для охоты сезон, глушат в реке рыбу, устанавливают сети. В результате уничтожаются редкие экземпляры, зверь уходит в тайгу, несут урон охотничьи хозяйства.

Зачем далеко ходить – в нескольких километрах отсюда находится резиденция некого Руслана Керимова, который считает всю землю вокруг своими личными владениям. Мало того, что он хозяйничает на этой земле, как у себя дома, так его люди несколько раз с оружием в руках пытались проникнуть в умудские пещеры. С этим безобразием я намерен бороться – в качестве ли депутата или просто честного человека.

При последних своих словах Андрей Пантелеймонович задорно тряхнул головой, и, будто в ответ на его речь, совсем близко вновь загрохотали выстрелы. Феликс Гордеев в сопровождении своих людей и еще нескольких умудов торопливо, насколько позволяло его полное тело, приблизился к возвышению.

– Андрей Пантелеймонович, приехал Руслан Керимов, а с ним десятка два его ребят. Вооружены – говорят, охотились, а теперь приехали послушать выступление. Наши люди задержали их у Моркоки, но они возмущены и палят в воздух.

– Нет, отчего же их задержали, – спокойно произнес Воскобейников с каким-то даже веселым задором в голосе, – они такие же избиратели, как и остальные граждане, они имеют право присутствовать на митинге. Пропустите их, пожалуйста, – он слегка улыбнулся.

Минуту спустя на плато въехали всадники. Толпа молча расступалась, пропуская скачущего впереди высокого человека лет тридцати с дерзким курносым лицом. Он круто осадил лошадь в нескольких метрах от Воскобейникова, и позади него кучкой сгрудились его товарищи. Андрей Пантелеймонович, сохраняя прежнее приветливое выражение лица, посмотрел в сторону вновь прибывших, но взгляд его не стал особо долго на них задерживаться – с какой стати, это были такие же избиратели, как и все остальные, собравшиеся на плато.

– Друзья мои, – продолжил он свою речь, – все, что я хотел сегодня вам сказать, я в основном сказал. Теперь хотелось бы ответить на возникшие у вас вопросы, выслушать ваши пожелания и критические замечания. Только попрошу желающих что-то сказать обязательно взять микрофон у одного из организаторов – иначе ни я, ни кто другой вас просто не услышим.

Высокий умуд, который почему-то показался Воскобейникову более высоким и более худым, чем остальные, попросил микрофон.

– Меня зовут Карс, – сказал он, – вы только что говорили о руднике. Очень тяжело приходится работающим там людям – в наши пещеры каждый день доносятся крики и стоны. Мучают их, избивают, и они работают с утра до ночи, пока сердце не остановится. На ночь загоняют их в бараки, а в бараках топят плохо, и зимой каждый день вывозят трупы замерзших – зарывают в тайге. Мелко зарывают, под снегом – звери по весне раскапывают. Наверное, родные тех, умерших, ничего не знают, а то приехали бы их похоронить. Полгода назад трое пытались убежать, но вооруженные люди застрелили их, и неизвестно куда увезли тела. Арсен Михайлович заставил прокурора послать туда своего человека, и человек тот приехал, но потом он уехал, и опять все стало, как прежде. И мы не знаем, что и как дальше будет…

Он не договорил, потому что маленькая журналистка с большой камерой, висевшей у нее на шее, уже энергично тянула к себе его микрофон.

– Лариса Чуева, газета «Умудские новости». Господин Воскобейников, я лично проводила журналистское расследование, мне удалось побывать на территории рудника и снять кинокадры, которые подтверждают слова Карса, – она кивнула в сторону высокого умуда, – большинство работающих на руднике – киргизы, туркмены, таджики. Многие почти не говорят по-русски и не имеют никаких документов – их обманом завербовали и нелегальным путем доставили в Россию. Я передала все полученные мной материалы Арсену Михайловичу – он направил их Генеральному прокурору. Что стало с этими материалами, я не знаю, а когда пытаюсь узнать, то мне просто смеются в лицо. Можете ли вы – доверенное лицо Илларионова, как вы утверждаете, – дать нам какую-то информацию об этом деле?

Она с вызовом посмотрела на Андрея Пантелеймоновича, и задорный вьющийся чубчик на ее коротко остриженной головке воинственно подпрыгнул кверху. Люди вокруг зашевелились, а лицо Воскобейникова стало очень печальным. Он поднял руку, как бы призывая присутствующих уделить ему внимание и послушать.

– Друзья мои, друзья мои! Прошу вас очень внимательно меня выслушать! Арсен обсуждал со мной это дело, потому что у меня имеется кое-какой опыт. Говоря проще, подобные случаи становятся все более частыми. Людей беззастенчиво эксплуатируют, людьми торгуют, и органы надзора порою предпочитают бездействовать. Особенно вдали от центра, где всех – судебные органы, прокуратуру, милицию, муниципальные органы – контролирует местная мафия. После гибели Арсена Михайловича я наводил справки по поводу его заявления Генеральному прокурору. Дело вернули на доследование опять же в прокуратуру Умудска, а местный прокурор после соблюдения всех формальностей, постановил, что нет никаких оснований для возбуждения уголовного дела. Тогда я сделал то, что сделал бы Арсен Илларионов, будь он жив, – послал запрос и просил ответить, где сейчас находятся материалы, предоставленные журналисткой Чуевой. Однако Арсен имел мандат депутата, я же мог действовать только, как частное лицо.

– Можно бороться с преступностью и без мандата, – все тем же вызывающим тоном возразила Лариса, – честные люди, во всяком случае, именно так и поступают.

Андрей Пантелеймонович сделал легкий поклон в ее сторону и ласково улыбнулся.

– Я рад, что в стране нашей еще остались такие честные люди, как вы, Лариса. Однако порою просто быть честным человеком недостаточно, поэтому в ответ на мой запрос мне просто-напросто отказались предоставить информацию. Я, конечно, на этом не остановлюсь, но… – он беспомощно развел руками, – подумайте, Лариса, и судите, прав я или нет. Я сейчас назову некоторые имена, а вы ответьте, будут эти люди разговаривать с человеком, не имеющим полномочий, или нет. Разработку прииска контролирует акционерное общество закрытого типа «Умудия Даймонд». В совет директоров его входят Игнатий Ючкин, сын Егора Ючкина, и племянник прокурора Умудска Сергей Иванов, а президентом является Руслан Керимов – крупный бизнесмен и дальний родственник жены мэра города.

При последних словах Андрея Пантелеймоновича Руслан Керимов привстал на стременах и, стремительно наклонившись вперед, вырвал микрофон из рук Ларисы Чуевой, которая хотела еще что-то сказать.

– Так вы, господин Воскобейников, стало быть, меня обвинить хотите? Я тут послушал вас – преступник я, стало быть, браконьер, убийца. А доказательства у вас есть такое утверждать? А то ведь за клевету и засадить можно.

Он вздернул свой и без того курносый нос, а конь его, словно почуяв возбуждение хозяина, фыркал и бил копытом. Андрей Пантелеймонович с легкой иронией глянул в его сторону.

– Простите, мне бы хотелось, если не трудно, узнать ваше имя-отчество.

– Я – Руслан Иванович Керимов, вы тут меня сегодня десять раз собачили.

– О, господин Керимов, приятно познакомиться. Если честно, то ваша угроза меня засадить звучит впечатляюще, – во взгляде Воскобейникова играла смешинка, но тон его был преувеличенно серьезным. – Делать нечего, вы меня напугали, и придется мне действительно срочно искать доказательства, о которых вы говорите. А то ведь и вправду засадите.

Лариса Чуева не удержалась и фыркнула, а в глазах ее впервые мелькнула симпатия к Воскобейникову. Керимов же прищурился и насмешливо ответил:

– А вот и ищите, если не лень, а потом говорить будете, когда найдете. Потому что, господин Воскобейников, не надо из себя святого строить, мне тоже известно, что у вас и вашей племянницы есть дела с Егоркой Ючкиным. Скажете, нет?

Андрей Пантелеймонович спокойно кивнул.

– Ну, почему же, дела есть. Если же конкретно, то дело это одно, и оно касается аренды источников и земли вокруг них. Потому что если сейчас это дело не решить, то вопрос о сроках аренды повиснет в воздухе.

Умуды зашевелились, и Карс вновь попросил у одного из организаторов митинга микрофон.

– Почему? – спросил он. – Арсен говорил нам, что в августе этого года срок аренды закончится, и те люди должны уйти с нашей земли. Это ведь наша земля – много лет назад умуды жили в тех пещерах, но мы решили покинуть их, чтобы охотники и звероловы могли спокойно ходить к источникам и лечить свои болезни. Почему эти земли отдали чужим людям? Они обнесли источники стеной и не пускают туда даже тех, кто хочет заплатить им и вернуть у источников свое здоровье. Но теперь они должны уйти – срок аренды заканчивается через два месяца. Арсен сказал, что таков закон.