Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Глава тринадцатая

Кристоф решил на несколько дней задержаться в Умудске, чтобы присутствовать на похоронах Ивана Козака. Он спросил у Илларионова, стараясь на него не смотреть:

– Вы не станете возражать, если я поживу у вас до похорон? В городе практически невозможно снять жилье, а я… Но если мое присутствие вам неприятно…

Профессор равнодушно махнул рукой.

– Живите, сколько хотите – теперь уже все равно.

Его небритое лицо опухло, глаза покраснели от слез, и весь он казался страшно измученным, совершенно разбитым. Кристоф искоса взглянул на профессора и, не заметив враждебности в его голосе, осторожно спросил:

– Наверное, я должен просить у вас прощения – я невольно обидел вас чем-то, хотя сам этого не заметил. В любом случае вы невольно спасли мою жизнь – ведь я собирался лететь с Иваном, – и мне нужно быть вам благодарным.

– Я спас вам жизнь! – горько воскликнул Илларионов. – Это не я спас вам жизнь, это они! Не знаю, что это было, но почему, если им дан этот дар, почему же Иван… Нет, это случай, такого не может быть!

– О чем вы говорите? – спросил изумленный француз.

Профессор схватил его за руку и судорожно сжал ее.

– Послушайте, послушайте! – казалось, он говорит в каком-то бреду, и его трясло, как в лихорадке. – Послушайте, вы, возможно, не поверите мне, или сочтете безумным, но я говорю истинную правду!

И он рассказал потрясенному Кристофу о ночном визите Дары, и о ее пророчестве. Молодой француз слушал, побелев и стиснув руки.

– Но почему вы не сказали мне обо всем? Почему вы не разбудили меня?

– Она не велела. А не сказал я… Ну, представьте, что кто-то вдруг скажет вам: не выходи завтра из дома, у меня предчувствие, что тебе суждено погибнуть. А у вас назначена серьезная деловая встреча, важное совещание, или вам просто нужно сходить к парикмахеру постричься. Послушаетесь вы этого человека? Да вы посмеетесь, наплюете на все эти предсказания – и в девяноста девяти случаях из ста окажетесь правы! И вы бы надо мной посмеялись, разве нет?

– Да, вы правы, – молодой человек задумчиво посмотрел на него и вздохнул. – Скорей всего, я бы даже специально остался, чтобы подразнить судьбу и показать, что никому не дано предвидеть будущее.

– Видите! Что мне оставалось делать? Кстати, я тоже не верил – сам себя ругал дураком, – но что-то заставило меня послушаться Дару и чуть ли не силой выпроводить вас из Умудска.

Кристоф вскочил и, яростно вцепившись в свои собственные волосы, изо всех сил дернул, рискуя вырвать крупный клок волос.

– Черт возьми, Арсен, но почему – почему она не предупредила Козака, если знала?!

Профессор грустно пожал плечами.

– На этот вопрос я сам не могу найти ответа. Дара сказала про вас странные слова, я их хорошо запомнил: «Он случайно задел колесо беды и еще может сделать шаг назад». Очевидно, она считала, что Иван уже не сможет сделать шаг назад, и его будущего не изменить. Я говорил вам, что умуды очень странные люди – они полагают, будто судьба человека предопределена с самого его рождения, и ничто над ней не властно, – он сказал это медленно, в упор глядя на молодого француза.

– Вы так это говорите – с таким выражением, что мне становится не по себе, – Кристоф поежился и передернул плечами. – А вы сами что думаете обо всем этом? Стоит мне сейчас попытаться организовать раскопки? – голос его звучал нерешительно.

– Думаю, что лучше пока все отложить – город взбудоражен, люди растеряны.

– Да-да, наверное, вы правы. Я и сам так потрясен, что не в состоянии даже думать. Ведь накануне мы с Иваном так замечательно провели день, так подружились. И, подумать только, что я сам был в двух шагах от смерти! – молодой человек опустил голову и закрыл лицо руками.

Умудск был потрясен случившимся несчастьем. Люди плакали прямо на улицах, а из Якутска прибыла специальная комиссия, для расследования причин аварии. Никто, впрочем, не сомневался, что вертолет загорелся из-за неполадок в двигателе – срок эксплуатации воздушного судна давно превысил все допустимые и недопустимые нормы. К тому же подобные аварии уже случались, и окружающие не уставали вспоминать, как в соседнем районе загорелся в воздухе и взорвался вертолет, пролетавший над рекой Маркокой.

За день до похорон проиошла еще одна потрясшая людей трагедия. В своей квартире покончила с собой секретарша Козака Таня. Мать, с которой жила Таня, приехала утром с работы – она работала медсестрой в городской больнице и в эту ночь была на дежурстве, – открыла дверь и увидела уже окоченевшее тело дочери, висевшее на крюке для люстры. На крик обезумевшей от ужаса женщины сбежались соседи, вызвали милицию, которая долго искала, предсмертную записку, но не нашла – ни дома, ни в рабочем столе девушки. Там лежал только флакон безумно дорогих французских духов и пачка сторублевок – все это в среднем раз в двадцать превышало месячную зарплату молодой секретарши.

По городу поползли слухи. Говорили, что Таня была любовницей Козака и после его смерти повесилась с горя, потому что ждала от него ребенка. Вечером в музей, где жили Илларионов и Кристоф, прибежал заплаканный сынишка покойного Ивана Козака и сказал, что мама срочно просила их зайти к ней.

Жена, вернее вдова Ивана была в ужасном состоянии. Она еще не оправилась от шока, вызванного гибелью мужа, как ее постиг новый удар – обезумевшая от горя мать Тани, ее брат и родственники во всеуслышание проклинали покойного Козака и грозили в день похорон устроить неприличный скандал во время гражданской панихиды.

– Это же все ложь, ложь! – плача говорила женщина. – Не было у моего Ивана ничего с Таней, поверь мне, Арсен! Я жена, я сразу бы догадалась, что у него кто-то есть – неужто же жена не догадается! Всегда он был мне верный, и не такой мой Иван был мужик, чтобы девок портить и бросать. Да и не до этого ему было – всегда в работе горел. Поговори с этой женщиной, Арсен, прошу. Тебя Ваня больше всех своих друзей любил. Да ты сам его знал, какой он был. Объясни ей. Конечно, у нее горе, она сейчас ничего вокруг себя не видит, но ведь и у меня беда, а не радость. Не хочу я к милиции или к Петрову обращаться за помощью, не хочу мужа моего, как преступника, с милицией хоронить – пусть сама со своими родственниками поймет, что к чему!

– Это есть… как это… бесстыдство! – сказал ей возмущенный Кристоф и сжал кулаки. – Вы хотеть, я сам поговорить братом. Похороны… как это… святое!

Женщина горько зарыдала, а Илларионов поднялся и, погладив ее по плечу, кивком отозвал француза в сторону.

– Вы посидите лучше тут, поговорите с ней – ей станет легче, – а я сам схожу, разберусь во всем этом.

Он не поехал к матери Тани – эту женщину все знали, как большую скандалистку, ставшую после того, как муж бросил ее с тремя детьми, еще и алкоголичкой. Ему понятно было, что в том состоянии, котором она теперь находилась, любые разговоры с ней могли принести только вред. Поэтому он решил съездить и обсудить все со следователем Похлебкиным, который расследовал аварию вертолета.

Они были знакомы больше четверти века – еще с тех пор, как молодой аспирант Арсен Илларионов занимался с десятиклассником Егоркой Похлебкиным по его просьбе, помогая ему готовиться к поступлению в институт. Впоследствии из настырного и усидчивого паренька, окончившего юридический факультет иркутского университета, вышел неплохой следователь. Он всегда с большим уважением относился к Илларионову и теперь, несмотря на поздний час, встретил его радостно, но, выслушав в чем дело, сразу стал серьезным.

– Я давно сам хотел поговорить с тобой, Арсен. Тут творится такое, что я оказался в очень тяжелом положении, и мне нужен твой совет.

– Ты теперь тоже меня пугаешь, Егор. Что случилось?

– Не так-то все это просто, не так просто – все, что тут творится. Я уже докладывал начальству, но меня даже слушать не хотят.

– Так что же, все-таки, происходит?

– Видишь ли, – Похлебкин опасливо оглянулся и наклонился к уху профессора, – с этой девушкой Таней я еще утром, когда осматривали тело, заметил, что не все просто. Не знаю еще, что скажут эксперты, но у нее, я заметил, были сильно обожжены два пальца на левой руке – кипятком случайно обварилась два дня назад. Даже соседка сказала, что девушка к ней за мазью заходила. Значит, она никак не могла сама этот узел на крючке так крепко завязать. И записки нет.

Илларионов растерялся.

– Ты хочешь сказать, что это не самоубийство? Не знаю, Егор, ты, наверное, усложняешь – когда хочешь покончить с жизнью, никакая боль в пальцах не остановит завязать узел.

– Вот-вот, мне и начальство, когда я позвонил сегодня днем и сказал, также заявило: закрывай, мол, скорей и не копти небо – тебе еще по делу Козака отчитываться.

– Но кому нужно было убивать эту девушку? Родственникам? Нет, Егор, не нужно усложнять и лишнее придумывать – и без этого тяжело.

Следователь встал и тяжело зашагал по комнате, засунув руки в карманы и упрямо сдвинув брови. Пошагав немного, он остановился напротив Илларионова и хмуро взглянул на него из-под насупленных бровей.

– Кому нужно, говоришь? Этого я не знаю. Я как раз сегодня собирался с ней поговорить и знаешь о чем? Никогда не догадаешься – вчера днем пришел отчет экспертов, изучавших остатки вертолета. Там есть один очень умный мальчонка – только институт окончил, – так он уверяет, что обнаружил следы вещества, которое может использоваться при изготовлении взрывчатых веществ, а проще – для изготовления бомб. На него тоже, конечно, будут давить, вызывать других экспертов, но он успел переслать мне результаты, и я ему верю. Очень слабые следы и только в одном из образцов – взрыв при ударе о землю был очень сильным, и куски разметало по тайге. При желании, конечно, можно проигнорировать, но… – не договорив, он пожал плечами и резко добавил: – Видишь ли, Иван был моим другом. Хорошим другом!

– Егор, ты уверен, в том, что говоришь? Я хочу сказать, ты уверен, что этот мальчик не умничает, как многие молодые? Как бомба могла попасть в вертолет?

– То-то и оно – когда я получил результаты экспертизы, то сразу решил поговорить с женой, шофером и секретаршей – самые близкие люди, сам понимаешь. Жена ничего не знала – рано утром Козак уехал, пока она спала, а шофер рассказал интересную вещь. Оказывается, Таня принесла и оставила у летчика какие-то сумки – вроде как просила передать брату. Шофер слышал краем уха, как Иван ругался – зачем, дескать, летчик берет посылки.

– Многие передают с вертолетом посылки близким, – возразил Илларионов. – Летчик специально летал, чтобы отвозить и привозить охотникам на стоянки вещи.

– Да, но когда Козак сам летал, он запрещал летчику брать с собой какие-либо вещи – чтобы не перегружать вертолет.

– Таня личная секретарша, для нее можно было сделать исключение.

– Я хотел с ней поговорить, но весь день не мог найти, а ночью, – Похлебкин развел руками, – ночью ты сам знаешь, что с ней случилось. Поэтому я и хочу, чтобы ты попробовал вспомнить – не говорил ли тебе Иван, что кто-то ему грозит? Может, с кем-то у него были конфликты?

– Не знаю, Егор, право, – расстроено сказал Илларионов. – Иван, конечно, со многими спорил, всегда ставил на своем, но ты сам подумай: такую бомбу не так-то просто приготовить, да еще подложить ее в вертолет… Это же теракт какой-то, а мы в мирной стране живем, не где-то там в Ирландии.

– Так ты не веришь? Думаешь, что нереально? – задумчиво протянул следователь.

– Думаю, что нет.

– Что ж, наверное, ты прав, и я зря занимаюсь чепухой. Ладно, Арсен, не волнуйся – на похоронах никаких безобразий не будет.

Через день Илларионов провожал Кристофа в Иркутск. Перед отъездом он открыл запертую половинку шкафа. Там висели старое пальто, жакет, шубка – все совершенно изъеденное молью. Илларионов порылся и, наконец, нашел какой-то конверт.

– Как это я раньше не сообразил – письмо от дочери, а на нем адрес. Конечно, они оттуда, могли и переехать, может, Варвары Степановны и в живых-то нет, но если будете в Ленинграде у своих родственников, то зайдите по этому адресу. Если Варвара Степановна живет там, передайте фотографии и поговорите – может, узнаете что-то интересное для вас.

– Это та женщина врач? О которой написано в книге?

– Да, но, повторяю, двадцать лет прошло, ее может и не быть в живых. Она, как уехала, так не писала и не сообщала о себе ничего, а я только сейчас догадался поискать старое письмо с адресом и фамилией дочери. Дочь, кстати, тоже ведь жила здесь какое-то время, и Дара даже принимала у нее роды, так что и от нее вы можете получить информацию. Или вас уже не интересует история Умудии?

Профессор внимательно посмотрел на молодого человека. Тот вяло пожал плечами, но взял пакет и, спрятав в сумку, вздохнул:

– Нет, почему же – меня все это по-прежнему занимает, просто…. На меня навалилась какая-то апатия, ни о чем не могу сейчас думать.

Утром следующего дня Кристоф был в Иркутске. Он собирался вылететь в Москву вечерним рейсом, но когда его вместе с другими пассажирами вели на посадку, ему вдруг стало нехорошо – с взлетной полосы с ревом взлетел Ту-154, и у молодого француза перед глазами неожиданно пошли круги. Ему казалось, будто он видит что-то красное – то ли кровь, то ли пламя. Стюардесса заботливо посмотрела на побелевшего пассажира и дотронулась рукой до его плеча:

– Простите, вам нехорошо?

– Да, – ответил он, открыв глаза и глядя в безмятежно синее небо, – да. Я…как это… не мог лететь. Плохо.

Испуганная девушка проводила заболевшего иностранного пассажира обратно в здание аэровокзала, где он немедленно сдал авиабилет в кассу. В тот же день Кристоф выехал в Москву поездом, сообщив предварительно Кате телеграммой, что будет в Ленинграде через десять дней.

Глава четырнадцатая

Медовый месяц Лилианы Шумиловых протекал совсем не так, как ей хотелось бы. Она мечтала о горячем солнце Египта и о пляжах Средиземноморья, но понимала, что заикаться об этом бессмысленно – в лучшем случае Илья предложит ей поехать туда одной. Поэтому Лиле пришлось примириться с ситуацией и делать то, что в данном случае было самым разумным – стараться не раздражать мужа.

Перед отъездом Филев созвонился со своими людьми в министерстве и сказал дочери:

– Скоро твоему мужу позвонят и предложат работу по теме диссертации. Он непременно согласится – у них в институте, как я понял, перспектив особых нет. Конечно, ему не следует знать, что это делается с моей легкой руки – иначе заартачится, начнет выпячивать свое «я». Пусть займется делом, тогда он успокоится, а ты старайся, чтобы твой муж был всем доволен, не показывай своего характера.

Лиля горько вздохнула и покачала головой.

– Какой там характер, папа! Когда дело касается Ильи, у меня нет никакого характера – я землю лизать готова.

Не удержавшись, Филев процедил сквозь зубы:

– Ох уж этот твой Илья! Чувтствую, он мне еще попортит немало крови.

– Я его люблю, папа, мне не жить без него. И не начинай опять, пожалуйста!

Филев увидел в ее глазах уже знакомое ему выражение, которое он про себя называл «безумным», и вздохнул.

– Все, молчу, молчу, не волнуйся, родная. Скажи лучше, как твоя работа?

Когда дочь получила диплом инженера, Филев, как она просила, устроил ее в проектную организацию, имевшую общие договорные работы с НИИ, где Илья делал диссертацию. Режим дня у Лили был совершенно свободным, в принципе она могла вообще не ходить на работу, но ей нравилось заниматься делом – повсюду ездить, вести переговоры с людьми и добиваться своего, когда кто-то противился. Директор института, поначалу полагавший, что взял на работу эдакую «папенькину дочку», был приятно удивлен ее умом и напористостью – Лилиане Филевой не раз удавалось заключать с зарубежными заказчиками контракты на условиях столь выгодных, что на это никто даже и не надеялся. Однако в последние месяцы ее интерес к работе угас, энергия полностью иссякла, и на вопрос отца она равнодушно ответила:

– У меня сейчас отпуск, а дальше… не знаю даже. Мне все равно.

Внимательно поглядев на дочь, Филев вздохнул и поднялся.

– Ладно, чем мог, тем помог, а дальше все в твоих руках. Повторяю, если хочешь стабильности в семье, ублажай мужа в каждой мелочи, не раздражай своими претензиями, внимай каждому его слову. Главное, чтобы он привык к тебе и к дому, поверь своему старому отцу: привычка порою оказывается сильнее всех прочих чувств.

Лиля последовала совету отца – спокойно и приветливо встречала приходившего с работы мужа, с готовностью неслась выполнять малейшее его желание и не задавала лишних вопросов. Если же он сам начинал ей что-то рассказывать, она немедленно оставляла все дела, и обращалась в слух. В конце концов, Илья, поначалу относившийся к супружеской жизни с Лилей, как к неприятной временной обязанности, почувствовал себя довольно комфортно. Физическую близость с Лилей он никогда не считал неприятной, а та девушка, с которой у него были, казалось, серьезные отношения…. Да бог с ней – ничего конкретного он ей не обещал, разговора о будущем у них не было, и, узнав о его предстоящей женитьбе, она немного взгрустнула, но особо горько рыдать не стала.

Однако, если молодой мужчина не охвачен безумной страстью к жене, то ему необходимо дружеское общение с кем-то еще, кроме нее, а к величайшей досаде Ильи все его приятели и знакомые, не желая мешать молодым в медовый месяц, куда-то тактично испарились. Поэтому он был несказанно рад, когда однажды, возвращаясь из института, встретил у подъезда выходивших из машины Антона Муромцева и Настю.

– Мы к вам, Илюша, по важному делу, – сказала девочка и решительно задрала кверху носик.

– А без дела нельзя? – с улыбкой упрекнул он, пожимая Антону руку. – Заходите, ребята, если б вы знали, как я вам рад! Подождите, я открою этот чертов кодовый замок – он сосредоточенно набрал шифр на замке двери подъезда – повесили его тут, не знаю для чего.

Настя сразу поскакала нажимать кнопки лифтов, а Антон, вошедший следом за ней, вздохнул:

– Ты не обрадуешься, когда узнаешь, зачем мы явились, а твоя жена погонит нас из квартиры грязной шваброй, предупреждаю заранее. Но это целиком идея твоей замечательной сестренки, поэтому мы с ней договорились, что она все и расскажет.

Увидев Антона, Лиля всего лишь на мгновение вздрогнула, но тут же расцвела улыбкой:

– Антон, Настя, какая радость!

– Лиля, чай и угощение гостям, – велел Илья тоном турецкого султана, и она немедленно помчалась на кухню исполнять приказ своего повелителя.

Улыбка не сползла с лица Лили и тогда, когда они все четверо уже сидели за столом, а Настя, немного волнуясь, сбивчиво объясняла причину визита. Иногда она оглядывалась на Антона, и тот слегка кивал, словно подтверждая ее слова. Тень скользнула по лицу Лили, но тут же исчезла, и вновь она была сама любезность.

– Понимаешь, Настенька, – тон ее был таким, каким взрослые объясняют детям их ошибки, – у людей часто бывают проблемы с жилплощадью, но они сами должны их решать. Это наш с Ильей дом, и нам было бы неприятно видеть у себя постороннего человека. Тем более, что мы только что поженились, – улыбка Лили стала еще нежней и ласковей, а взгляд ее, устремленный на мужа, засиял, – когда ты сама выйдешь замуж, то поймешь.

– Но ведь у вас шесть комнат, две кухни, две ванные и два туалета, – возразила девочка, – здесь есть второй выход – через веранду. Вы можете вообще ее не видеть – пусть поживет в маленькой комнате возле веранды, а в январе мама для нее насчет квартиры договорилась.

Все же нотка раздражения в голосе Лили проскочила:

– Она что, ваша близкая знакомая или родственница? Тогда пусть у вас и живет.

– У нас только три комнаты, – терпеливо объяснила Настя, – в одной папин кабинет, к нему часто приезжают по делам. Когда мы получим квартиру, у нас тоже кто-нибудь остановится. А девочка эта никакая не знакомая и не родственница – просто девочка. Она будет со мной в мою школу ходить.

Спохватившись, Лиля подавила охватившее ее бешенство и с искренним огорчением вздохнула:

– Нет, Настенька, боюсь, ничего не получитсяю У Илюши сейчас очень насыщенная новая работа, ему вечером требуется полный покой и посторонний человек будет сильно мешать. Но, если ты так волнуешься об этой девочке, мы с Ильей попробуем тоже поискать ей квартиру. Да, Илья? – она нежно посмотрела на мужа, но тот неожиданно улыбнулся – весело и очень приветливо.

– Нет, почему же – если из-за меня, то не волнуйся, мне эта девочка мешать не будет. Пусть она и вправду поживет здесь, кому от этого будет вред?

– Илья, что говоришь, в моем доме?! – этот возглас вырвался у нее невольно, но Илья сразу же поджал губы.

– Ах, в твоем доме – тогда, конечно! Я полагал, что это наш дом, но… Да, ребята, – поднявшись, он посмотрел на Антона с Настей, и лицо его вновь стало дружески веселым, – вы, кажется на машине? Поехали тогда ко мне домой, там и договорим – что-нибудь придумаем.

Взгляд Ильи скользнул мимо жены – будто ее тут вовсе и не было. Лиля схватила его за руку.

– Илья, Илюшенька, бог с тобой, я же не то хотела сказать, совсем не то!

Он спокойно высвободил руку, но тогда она вцепилась в рукав его рубашки. Антон Муромцев поднялся и положил руку Насте на плечо.

– Спасибо за угощение, ребята, нам с Настасьей пора, вы уж тут без нас. Не нужно так волноваться, Лиля, ты должна быть спокойной и радостной, чтобы ребенок Ильи, – взгляд его чуть прищуренных глаз скользнул по ее лицу, – появился на свет здоровым и крепким. Правильно я говорю? Пошли, Настюха.

Было в его интонации нечто такое, от чего Лиля вздрогнула, но ни Илья, ни Настя этого не уловили. Настя тоже поднялась и пожала плечами.

– Ладно, Лиля, не волнуйся, правда. Пошли, Антоша.

– Я с вами, – Илья высвободил, наконец, свой рукав из цепких пальцев жены. – Пойду развеюсь немного.

– Подождите, – Лиля сама не узнала своего голоса. – Подождите, ну что вы прямо так сразу все – я же еще ничего такого не сказала. Ну, пусть она тут живет, эта ваша девочка, раз Илья не возражает. Я из-за него думала, чтобы ему не было неудобно – он ведь хозяин в доме. Но если он не против… Когда она должна приехать? Я в любой момент скажу домработнице, она все ей приготовит.

Илья с Антоном переглянулись, а довольная Настя деловито кивнула:

– Ладно. Тогда скажи, Антоша, чтобы девочка поскорее приезжала, уже в школу скоро.

Лицо Лили ничем не выразило обуревавших ее чувств, голос прозвучал приветливо:

– Конечно, Настенька, если уж приезжать, то поскорее, нечего тянуть.

Как же она в тот момент ненавидела эту девчонку, дочь Ильи и мерзкой ленинградской шлюшки! Дочь, о которой они не подозревали, но которая была вечной угрозой ее, Лилианы Шумиловой, благополучию.

В тот же вечер Антон позвонил в Ленинград Кате и сообщил, что выполнил смог наконец выполнить ее просьбу. Она обрадовалась:

– Ой, Антончик, спасибо! Ты мой самый дорогой настоящий братик, и я тебя целую в нос. Только ты сам ее встреть, ладно? Чтобы мне не приезжать в Москву – ко мне тут на днях родственник-француз из Сибири приезжает.

– Родственник-француз из Сибири? – изумился Антон. – Ничего себе сочетание! Ладно, встречу твою протеже и доставлю по назначению.

На Курском вокзале Карину встречали Антон, Настя и молодые супруги Шумиловы. Выйдя из вагона с сумкой через плечо и чемоданом, девушка растерянно озиралась и искала взглядом обещавшего встретить ее мужчину. Она была близка к тому чтобы разрыдаться – впервые совершенно одна в чужом месте, да еще всю дорогу рассказы соседей по купе, уезжавших из Баку армян, о творящихся ужасах. Неожиданно чуть ли не в нос ей ткнули большим букетом цветов, и голубоглазая девочка с коротко подстриженными, но уже отрастающими волосами важно спросила:

– Ты Карина, да? А мы за тобой приехали. Возьми, это тебе цветы, а сумки Антоше и Илье отдай. Пошли. Да не бойся ты – это мой брат Илья, а это Антоша. Они хорошие, вот увидишь.

Мужчины улыбнувшись такой рекомендации, шутливо отсалютовали.

– Привет!

Они мигом освободили Карину от ручной клади, и Лиля приветливо протянула гостье руку.

– Очень рада тебя видеть, Карина.

– Здравствуйте, – опустив глаза, прошептала Карина.

Вся процессия двинулась на вокзальную площадь, Настя, крепко держа Карину за руку, шла рядом и весело говорила:

– А мы с мамой пирожков напекли – чтобы тебе с дороги. Ты не очень голодная? А то хочешь, прямо в машине достану и поешь?

– Нет, спасибо, – Карина поспешно начала доставать спрятанный во внутреннем кармане жакета кошелек. – Я… вот деньги на такси.

– Какое такси, – оглянулся на нее шагавший впереди Антон, – мы тут все буржуи, на своих тачках ездим. Кроме меня, конечно. Вы, мадемуазель, какие машины предпочитаете – импортные или отечественные? А то нас тут на выбор – две ждут.

Девочка растерялась, не зная, что делать с кошельком, и не понимая, подшучивают над ней или говорят серьезно. Ее опять же выручила голубоглазая девчурка.

– Нет, нас правда две машины ждут, потому что мама не пускает, чтобы я с Лилей и Ильей на ихней ездила – она меня только дяде Пете доверяет. А учебники у тебя есть, или ты новые будешь получать? Папа уже договорился, что ты будешь ходить в мою школу. У нас хорошая школа – там математика сильная. Только я сама еще в первом классе, там такие легкие задачки – обхохочешься!

Карина, заранее свыкшаяся с мыслью, что теперь ей придется все делать и решать самой, растерянно молчала – она не ожидала столь торжественной встречи и столь решительной опеки. Мать велела взять с вокзала такси, сразу же по приезде зайти в магазин – купить поесть – и дала все необходимые документы, чтобы на следующий же день сдать их в ближайшую районную школу. Однако тут, видно, за нее уже все продумали и решили. Немного успокоилась, девушка с облегчением вздохнула и погладила по голове решительную малышку.

– Тебя как зовут? – спросила она с мягким южным акцентом и впервые со дня отъезда из родного дома улыбнулась.