Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

– Так это у вас во Франции, голубчик, а у нас в восемьдесят лет только по больницам ездят. Мне недавно вообще хотели запретить за руль машины садиться – старый, говорят.

– Ты, папа, расскажешь ужасов нашему гостю, – улыбнулся Максим Евгеньевич, – дочка, угости гостя чем-нибудь. Ну-ка, папа, что у нас в холодильнике есть?

Кристоф посмотрел на часы и поднялся.

– Спасибо, я завтра ехать и нужно отель. Я рад видеться, – он пожал руки хозяевам, но уже у двери вдруг вспомнил – достал фотографию и спросил у провожавшей его Кати: – Это кто есть девушка? Ты рядом. Это не Юлий жена? Я не узнал.

Катя внимательно взглянула на снимок, где рядом с ней стояла заинтересовавшая Кристофа девушка.

– Нет, это наша соседка – моя подруга детства Оля. Мама на этой фотографии очень хорошо получилась, поэтому я ее вам и послала. А что, понравилась? – она подмигнула и вернула ему фото. – Держи, это я для Клотильды пересняла, у меня другая такая есть. А с Ольгой познакомлю, если приедешь в Ленинград. Познакомить?

– Ну… я не знать, – Кристоф неожиданно для самого себя смутился. – Можно?

– Можно, можно, – Катя встала на цыпочки и на прощание чмокнула новоявленного родственника в щеку, – только приезжай обязательно.

Проводив молодого человека, она вернулась в комнату, где отец и дед обсуждали неожиданный визит. Вытащив из кармана джинсов письмо, она помахала им в воздухе и весело сказала:

– Клотильда пишет, что Кристоф недавно развелся. Как вы думаете, может быть, мне его охмурить? В конце концов, я ему всего лишь двоюродная тетя. Да, папа, – она повернулась к отцу, – совсем забыла, звонила Ритка Чемия – из Баку.

– Да? Как она, на работу устроилась? – оживился профессор.

– Где-то в районной поликлинике работает. Участковым терапевтом.

– Прекрасно – это с ее-то квалификацией психохирурга!

– Она сказала, что хочет сестренку отправить в Москву – у них опять там в Баку какие-то волнения, а девочке школу в этом году заканчивать. Дед, – она повернулась к Евгению Семеновичу, – ты не знаешь, у тебя никто из знакомых комнату не сдает?

– Да, папа, если можно, помоги этой девочке, – попросил профессор. – У меня в Москве, к сожалению, никаких связей не осталось.

– Ох, не знаю даже. Спрошу – кто-то, может, подскажет. Девочке-то сколько лет? Она одна будет жить?

– Шестнадцать-семнадцать, наверное, раз она школу должна кончать. Ты спроси, ладно? И я тоже поспрашиваю. Ой, сейчас только вспомнила, что с утра ничего не ела, можно мне тартин-де-фромаж? Знаете, что такое тартин де фромаж по-французски? Ладно, я пошла депутатов смотреть.

Схватив приготовленный дедом бутерброд с сыром, Катя уселась в кресло и включила телевизор.

Глава девятая

Сибирь поразила Кристофа своим небом, едва он, спустившись по трапу самолета, закинул назад голову и взглянул ввысь. Огромная сверкающая голубизна заставила сощуриться и вытянуть из кармана рубашки темные очки.

– Ярко у вас, – сказал он встречавшему его Илларионову. – Знаете, куда бы я ни приезжал, первым делом смотрю на небо. В Андах, в Египте – везде оно совершенно разное. У вас оно царственно-величественное.

– Приятно слышать, – улыбнулся Арсен Михайлович, пожимая руку молодому французу. – Тем не менее, ночью под этим небом достаточно прохладно, а поскольку мест в местном отеле нет, то вам придется разделить ночлег со мной.

Уже смеркалось, когда грузовик, на котором Илларионов ездил встречать Кристофа, остановился у двухэтажного кирпичного здания, на котором красовалась вывеска:

УМУДСКИЙ ГОРОДСКОЙ МУЗЕЙ НАРОДНОГО ТВОРЧЕСТВА

– Будем жить при музее, – с улыбкой сказал профессор своему изумленно оглядывавшемуся вокруг гостю, – днем здесь шумно – выставки, ярмарки-продажи, экскурсии, но в мою комнату вход с другой стороны, так что нас никто беспокоить не будет. Воды горячей, конечно, нет, но ее и отеле, кажется, сейчас нет.

В уютной комнате, куда Арсен Михайлович привел Кристофа, возле окна стояли две аккуратно застеленные кровати с железными спинками, небольшой книжный шкаф и громоздкий, грубо сколоченный шифоньер с висячим замком на одной из дверных створок. Профессор распахнул перед французом другую створку.

– Сюда можете повесить одежду – это моя половина, – а там, где заперто, хозяйка сложила вещи и оставила.

– Так это не ваша комната?

– Как вам сказать – вроде, как моя, но и не моя. Вы есть хотите? Сейчас мы чаю с вареньем попьем и все вам расскажу, если хотите.

Пока хозяин доставал варенье и кипятил воду в электрическом чайнике, Кристоф прошелся по комнате и остановился возле стоявших на книжной полке маленьких статуэток, вылепленных из глины.

– О, посмотрите на эту статуэтку – художественный стиль, весьма сходный с тем, который представлен каменной скульптурой Тиауанако. Это умудские поделки?

– Да, они резко отличаются по стилю от якутских и эвенкских.

Илларионов улыбнулся, заметив, как загорелись глаза его гостя. Кристоф взял фигурку, изображавшую девушку-птицу, широко развернувшую крылья.

– Я встречал такие изображения у индейцев, они хранили и передавали их из поколения в поколение. Говорят, что подобные вещицы вызывают вещие сны.

Кристоф осторожно поставил тонкую фигурку на столик и восторженно улыбнулся.

– Мне кажется, – покачал головой Илларионов, расставляя на столе чашки, – вы уже заранее настроили себя на то, что должны найти сходство между умудской и инкской культурами. Работы действительно тонкие, но подобный стиль присущ также некоторым алтайским народам. Если хотите, мы завтра вечером, когда посетители разойдутся, поработаем в музее, вы познакомитесь с экспонатами. Я вот отсюда, – он указал на небольшую дверь напротив входа, – прямо прохожу в музей и сижу вечерами, работаю.

– И никто вам не запрещает? – удивился молодой человек.

– Да кто же запретит, – пожал плечами Илларионов, – я тут свой человек, летом иногда сам экскурсии провожу. Попробуйте варенья из северной ягоды морошки. Это, конечно, не пирог вашей бабушки, но мне нравится.

– Мне тоже, – засмеялся Кристоф, кладя в рот ложечку густого желе. – Однако вы обещали рассказать, как вы попали в эту комнату, и где ее хозяйка.

– Да, правда. Так вот, нужно вам знать, что это самое старое здание в Умудске. Когда-то в тридцатые годы здесь была дикая тайга, куда боялись заходить самые отважные охотники. Километров в двустах южнее находился тракт, по которому гнали в ссылку политических заключенных. Однажды несколько отчаянных парней решили совершить побег – они понимали, что на лесоповале, где им предстоит работать, шансов выжить очень мало. Их было пятнадцать человек – они сумели разоружить конвой и скрыться в тайге. Оказавшись в тайге на свободе, беглецы заспорили, в какую сторону направиться, и разделились. Семь человек пошли на юг, но за ними послали погоню, и через неделю все до единого были схвачены. Пятеро отправились на восток, но их выдали местные жители, к которым они обратились за помощью. Однако трое приняли безумное, как казалось их товарищам, решение – идти на север. Только они сумели сохранить добытую свободу и добраться до этого места. Один из них был ученый биолог – бывший профессор Московского университета Михаил Терентьевич Вишневский. Ему было лет пятьдесят, он был высок и обладал невероятной силой, которая не раз впоследствии сослужила им службу. Двое других были совсем молоды – инженер-строитель Василий Козак и исключенный из института за политический анекдот студент-историк Володя Игнатьев. Этот студент впоследствии стал крупным ученым Владимиром Петровичем Игнатьевым – моим научным руководителем. Он написал книгу, но, к сожалению, она при Хрущеве была издана малым тиражом, а в брежневское время вообще запрещена цензурой.

Илларионов поднялся, достал с полки книгу в мягком сером переплете и протянул гостю. Тот с сожалением покрутил ее в руках и вернул.

– Жаль, что я недостаточно хорошо читаю по-русски. Хотя бабушка и учила меня кириллице, но я всегда путаюсь в окончаниях. Со слуха мне понимать гораздо легче.

– Тогда, когда вы отдохнете, мы сядем как-нибудь вечером – я вам почитаю некоторые отрывки и переведу на английский, если что-то будет неясно.

– О, я ничуть не устал, – с энтузиазмом воскликнул француз, – у нас в Париже сейчас еще разгар дня, но, конечно, если вы сами…

Илларионов улыбнулся, похлопав себя по карманам, достал очки в металлической оправе и раскрыл серую книгу.

«…Мы долго плутали, заметая следы, но за нами никто не гнался. Кому из охранников могло прийти в голову, что мы совершим такую безумную вещь – пойдем на север. Май стоял теплый, но дождливый, и наши ноги вязли в грязи и глине, однако Михаил Терентьевич говорил, что нужно идти, не останавливаясь…

… Питались ягодами, грибами и кореньями – Михаил Терентьевич прекрасно разбирается в растениях и уже несколько раз отбирал у нас с Васей аппетитные поганки. Мечтали о мясе, но поймать голыми руками птицу или зайца нечего и думать. Василий попробовал сделать лук и стрелы, но никак не мог найти подходящей тетивы. Насколько первобытные люди были лучше приспособлены к жизни, чем мы!..

… Наконец-то Вася подстрелил кулика! Он упал в болото, а я полез его доставать и провалился по пояс – вот когда мне вспомнились рассказы о трясинах, которые безвозвратно затягивали свои жертвы! Василий и Михаил Терентьевич долго меня вытаскивали, а болото жадно чавкало и пузырилось за спиной. Кулика я все же вытащил, и он показался нам самой чудесной едой на свете – после месяца ягод и кореньев! В болоте, к сожалению, промокли мои спички, но погода стояла жаркая, и часть из них после просушки оказалась все же пригодной к употреблению…

… Встретили медведя! Я никогда не видел такого гигантского зверя – хорошо, что он был сыт и не обратил на нас внимания. Михаил Терентьевич сказал, что мы отошли достаточно далеко и можем сделать привал на несколько дней, чтобы разведать, где находимся. Ведь два месяца мы непрерывно шли на север, одежда наша была разодрана, а обувь истрепалась. Дни еще стоят жаркие, но ночью пробирает холод, от которого не спасает даже костер, нас заедает мошкара…

… Дни все короче и прохладнее. Несмотря на все наши поиски, мы так и не встретили ни одного охотника. Михаил Терентьевич сказал, что нам придется готовиться к охоте на медведя. Он больше ничего не сказал, но по его лицу мы поняли, что это наш последний шанс выжить. Теперь нужно думать, как сделать рогатину …

…Начались холода, и ночами мы почти не спим. Дует жуткий ветер. Мы нашли огромную старую сосну, с большим дуплом, в котором разожгли костер, и грелись возле него всю ночь, прячась от ветра. Под утро раздался страшный треск, и совсем рядом с нами рухнуло, не выдержав напора ветра, старое дерево. На рассвете Михаил Терентьевич взглянул на него и сказал: «Вот нам и рогатина, только поработать придется, ребятки». Весь следующий день мы обрывали и обламывали ветки и сучья – в основном голыми руками, потому что жалели свой единственный нож. К вечеру была готова большая рогатка – наподобие вилки с тремя зубцами. Размеры, правда, у этой вилочки были – будь здоров!..

… Целую неделю выслеживали медведя и, наконец, напали на след. Когда я увидел на земле отпечатки его лап, у меня мороз прошел по коже, да и Василий поежился. Если б мы еще не оголодали так сильно за четыре месяца блужданий! Михаил Терентьевич молчал, но я понял, что его тоже мучают тревожные мысли. Он сказал, что нужно еще выяснить, один ли медведь ходит по тайге, или с ним вся его семья – медведица с медвежатами. В это время года они уже большие, и родители часто оставляют их одних, уходя на охоту. С целой медвежьей семьей нам, конечно, не справиться, но с одним Топтыгиным еще можно попробовать…

… Он угрожающе заревел и встал на задние лапы. Мы двинулись ему навстречу, держа наперевес рогатину – первым Михаил Терентьевич, потом я, а сзади дышал мне в затылок Васька. Тяжелое дерево – одному мне было бы его в жизни не поднять. Невольно вспомнились детские сказки о русских богатырях. Какие теперь из нас, полуголодных и замерзших, были богатыри – еле на ногах держались. Однако двигались дружно и рогатину раскачивали в такт – Михаил Терентьевич заставил несколько раз прорепетировать заранее. В тот момент, когда медведь бросился на нас, мы выставили вперед рогатину и дружно навалились на нее, прижав зверя к земле. Он яростно рвался, и в какой-то момент мне стало страшно – захотелось все бросить и бежать. Однако я видел, как у Михаила Терентьевича напряглись мышцы на шее и руках, и тоже изо всех сил стал толкать вперед наше деревянное оружие.

Зверь страшно взревел, и я закричал тоже, и страх прошел – лишь остался дикий восторг и яростное желание победить. Плохо помню, как все было, но когда я пришел в себя, медведь лежал на земле, и из горла его лилась кровь, а взгляд удивленных влажных глаз постепенно затухал. Михаил Терентьевич выронил ненужный уже ствол дерева и нагнулся вперед со странной гримасой на лице. «Цапнул-таки он меня», сказал он глухо и осел на землю, держась за живот…

… Перевязать Михаила Терентьевича было нечем, и не в чем было вскипятить воду, чтобы промыть рану. Поэтому мы по его указанию просто стянули ему живот лоскутами, чтобы остановить кровотечение. Потом он сел, прислонившись к дереву, а мы занялись разделкой туши медведя – работа достаточно трудная, если учесть, что в нашем распоряжении был всего лишь небольшой складной нож….

… Ноги и руки наши были обернуты кусками медвежьей шкуры, которая уже через день начала пованивать – ее ведь не просушивали и не дубили. На плечи тоже накинули куски меха, и только это спасло нас от внезапного похолодания. Мы с Василием тащили куски медвежатины, а Михаил Терентьевич шел очень медленно из-за мучившей его раны, которая сильно воспалилась. На третий день он сел и вытер пот с посеревшего лица. «Вот что, ребята, дальше я идти не смогу»…

… Мы уложили нашего биолога на носилки из веток и несли его, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. Неожиданно повалил снег, да такой сильный, что при каждом шаге мы проваливались, чуть ли не по пояс. Носилки нести стало невозможно, и мы сделали из них что-то вроде саней, которые один тащил, а другой толкал. У нас еще оставалась надежда выйти к человеческому жилью – стоянке якутских охотников или к домику егеря…

… Дальше идти было бесполезно – людей поблизости не было, это стало уже понятно, а двигаться наугад неизвестно куда не имело смысла. От погони мы давно оторвались, и теперь нужно было подумать лишь о том, как выжить – хотя бы нам с Василием, потому что Михаилу Терентьевичу становилось все хуже и хуже. Я смотрел на его неподвижное лицо и удивлялся, что не испытываю никаких чувств – ни грусти, ни жалости. Неужели тайга сделала меня таким равнодушным?…

…Следовало выкопать в снегу землянку, чтобы укрыться от ветра и попробовать там перезимовать. Нам попался огромный сугроб, наметенный во время последнего снегопада, и мы решили «выдолбить» его изнутри и выложить ветками и хвоей. Работа оказалась нелегкой – мы сильно ослабли, и от холода кружилась голова…

… Во время работы мне почему-то все время вспоминался знаменитый «Ледяной дом» Лажечникова. Мороз крепчал, и воздух обжигал легкие. Михаил Терентьевич лежал неподвижно. Мы накрыли его медвежьей шкурой, и иногда подходили посмотреть – дышит ли. Потом опять начинали копать…

…Василий стал выкладывать дно нашего снежного дома сухими ветками и неожиданно исчез. Вместо толстого слоя снега, на котором он только что стоял, зияла черная дыра. Я услышал его глухой крик – словно откуда-то из подземелья, – и осторожно подполз к краю отверстия. В лицо мне ударил неожиданно теплый воздух…

…В пещере было тепло и сухо. Я приложил руку к стене – она показалась мне даже горячей. Мы с трудом спустили вниз Михаила Терентьевича и уложили прямо на теплое дно, а потом сами свалились, почти потеряв сознание. Наверное, я сразу заснул, потому что мне приснился наш дом в Белозерском – пение птиц и журчание весенних ручейков. Разбудил меня голос Михаила Терентьевича – он поднял голову, и серое лицо его немного порозовело. «Вода», сказал он и уронил голову. Я прислушался – вода журчала где-то рядом. Вася лежал, не шевелясь и закрыв глаза. Поднявшись, я пошел на звук льющейся воды и увидел проход в соседнюю пещеру.

Здесь было неожиданно светло, и прямо из стены била струя горячей воды, наполняя несколько больших углублений, а затем уходя под землю…

…Мы принимаем ванны – настоящие горячие ванны! Михаила Терентьевича уложили в самую большую выемку, наполненную теплой водой, и он пролежал там почти полдня. Рана у него выглядела неважно – кажется, начиналась гангрена…

… Неожиданно Михаил Терентьевич поднял голову и попросил есть. Из той медвежатины, что у нас оставалась, мы сварили суп. Ожидали, что получится исключительная гадость, потому что у нас не было соли, но вода в пещере имела какой-то своеобразный вкус, и похлебка вышла неплохая…

… Михаил Терентьевич почти совсем пришел в себя. Удивительно, но рана, казавшаяся такой ужасной, затянулась, воспаление прошло, и признаки гангрены исчезли – даже жар спал. Он с интересом осмотрел вторую пещеру – ту, где находился горячий источник. Его удивило, что тут так светло – вначале мы думали, что это дневной свет проникает сквозь щели, но светло-то было круглые сутки! Кроме того, хотя вентиляция в пещерах была хорошая, но воздух шел не сверху, так что никаких щелей в потолке явно не было. Следовательно, стены светились сами по себе. Михаил Терентьевич сказал, что это, возможно, флюоресцируют какие-нибудь микроорганизмы…

…Мы расположились в первой пещере, а во вторую ходили за горячей водой и мыться. Одежду выстирали и высушили на теплых камнях, но медвежьи шкуры оставили на морозе у входа в пещеру – больно уж сильно они воняли. Медвежатины, принесенной с собой, у нас оставалось совсем мало, и нужно было постараться найти пищу в пещерах или выйти наружу, чтобы попробовать поохотиться…

…Как только Михаил Терентьевич встал на ноги, мы решили совершить экспедицию в пещеры. Они тянулись одна за другой, ходы нигде не разветвлялись, так что опасности заблудиться не было. В некоторых из них было также светло, как и во второй пещере, а в пятой по счету мы обнаружили сразу несколько горячих источников, вода из которых стекала в огромное углубление, напоминавшее широкое подземное озеро. Неожиданно что-то пронеслось над нами, задев мое лицо – так, что я даже вскрикнул от неожиданности. Подняв голову, мы посмотрели вверх и увидели раскачивающиеся темные клубки. Михаил Терентьевич вдруг весело рассмеялся и потер руки. «Вот вам и еда – мясо летучих мышей прекрасный источник белка и витаминов…»

Илларионов закрыл книгу и отложил ее в сторону.

– Вот так они и выжили – провели зиму в пещерах, питаясь мясом летучих мышей.

– А когда они встретили умудов? – спросил Кристоф, с жадным интересом слушавший хозяина.

– В этих пещерах умуды не жили – во всяком случае, вначале беглецы никого не встретили. До потепления они оставались в пещерах – бродили, исходили их вдоль и поперек и даже составили карту. Послушайте, как автор описывает первую встречу беглецов с умудами.

«…В тот день Василий пошел поохотиться, а мы с Михаилом Терентьевичем решили устроить коммунистический субботник – расчистить вход в пещеру и сделать лестницу, чтобы не прыгать каждый раз с двухметровой высоты. В одной из отдаленных пещер было много крупных белых камней, которые вполне сошли бы за ступени. Я как раз, отдуваясь, подтаскивал очередной булыжник, когда почувствовал на себе чей-то взгляд и, выпрямившись, увидел троих людей. Михаил Терентьевич начал, было, что-то говорить, но, увидев мое лицо, тоже повернулся и замер.

Гости смотрели на нас с недоумением и немного настороженно – очевидно, наши небритые лица и рваная одежда не вызывали у них особого доверия. Михаил Терентьевич шагнул вперед и сказал «здравствуйте», протянув руку, но никто из пришельцев ему не ответил и не сделал ответного жеста. Я украдкой разглядывал незнакомцев – внешне они совсем не походили ни на якутов, ни на эвенков. Разрез темных глаз и строение лица были вполне европейскими, но круглые скулы над сильно впалыми щеками придавали их облику нечто восточное. Нас они, очевидно, совершенно не поняли, и, повернувшись друг к другу, какое-то время переговаривались отрывистыми гортанно звучащими словами, которые не могли принадлежать ни одному из тунгусо-манджурских или тюркских языков, на которых, как известно, разговаривают эвенки и якуты. На них была одежда из довольно тонкой ткани – позже мы узнали, что они изготавливают ее из коры деревьев, которую обрабатывают им одним известным способом. Наконец один из них выступил вперед и протянул нам обе руки…

…Удивительно, но уже через две недели они вполне понимали нас и неплохо произносили русские слова, используя их именно в том смысле, в каком было нужно. Другое дело мы – гортанные звуки незнакомого языка были почти неразличимы для нашего уха, а повторить их представлялось совершенно невозможным. Понятно было, что пещеру они называют «уму», а себя «умуд», потому что живут в пещерах. Их пещеры немного восточней наших и гораздо обширней. Умуды принесли нам одежду и сушеного мяса. Мы пытались выяснить, есть ли у них радио, по которому можно было бы послушать новости, но они не поняли и только развели руками…

… Мы решили построить себе дом – большого прочного камня предостаточно. Умуды уже прекрасно говорили по-русски и взялись помогать. Мы попытались выяснить, далеко ли до ближайшей охотничьей стоянки или якутского поселения, но никакого вразумительного ответа не получили – похоже, что мы единственные люди из внешнего мира, которых они вообще встречали. Как так могло получиться – никому не известный народ на вполне обжитом людьми материке?…

… Дом готов – под руководством Василия, который оказался опытным печником, мы соорудили огромную русскую печь. Умуды помогли сделать оконные рамы и вставить в них большие куски слюды – она не так прозрачна, как стекло, но пропускает свет. Иногда нам начинает казаться, что мы в раю – дом, печь, глиняная посуда, в которой мы теперь можем варить пищу, чистая одежда, а в пещере всегда ждет горячая банька, где можно попариться. Никогда прежде я не чувствовал себя так хорошо физически…

…Умуды снабдили нас теплой зимней одеждой – сшитыми из беличьих шкурок тулупами и меховыми унтами. Теперь нам зима не страшна!..

… Мы подобрали раненного якутского охотника – впервые за семь лет нам пришлось встретить человека из внешнего мира. Он плохо говорил по-русски, но от него мы узнали, что в Европе идет война. Немцы были под самой Москвой, но теперь наши гонят их обратно. А мы тут сидели и ничего не знали! Как там мои – возможно наш дом сожгли, как и многие другие! У Васи отец и мать в Ленинграде, а у Михаила Терентьевича дочь в Москве. Он, правда, никогда о ней не говорит – после его ареста, она заявила, что отрекается от отца врага народа…

… До нас добралась якутская охотничья артель. Похоже, они собираются осесть здесь надолго. Дело в том, что из-за строительства железной дороги и вырубки лесов дикие звери стали уходить из населенных людьми мест, а вслед за ними двинулись и охотники. Председатель якутской охотничьей артели оказался хорошим человеком – поговорив с нами, он предложил вписать нас в состав артели под вымышленными именами. Возможно, это диктовалось также и корыстными соображениями – мужчин-охотников не хватало, а план по добыче меха был большой. Теперь мы, став по документам якутами, можем работать и зарабатывать деньги…

… У нас в поселке живут уже тридцать семей, и мы официально считаемся населенным пунктом. Сюда даже прислали врача, потому что жители любого населенного пункта в нашей стране имеют право на медицинскую помощь. Это женщина, сосланная на поселение после того, как отбыла восемь лет в лагерях, и первый русский человек, которого мы встретили. Мы единогласно решили уступить ей наш дом – это самое теплое помещение в поселке, и здесь она может принимать больных…

… Вечерами Варвара Степановна подолгу рассказывает нам о себе и о внешнем мире – о блокаде Ленинграда, о расстрелянном муже, родителях и маленькой дочке. Если бы мы могли сейчас побывать в этом мире!..

… Варя сказала, что больные якуты почти не заходят к ней – только, если нужно выписать какую-нибудь справку о болезни. Они предпочитают лечиться у умудов. Умудские женщины, оказывается, превосходные лекарки и повитухи – раны, которые они лечат, заживают очень быстро, а у рожениц и новорожденных никогда не бывает осложнений или занесенной инфекции. Я думаю, что это связано с водой из источника – умудки всегда обмывают ею новорожденных или глубокие раны, полученные охотниками и лесорубами в результате несчастного случая. Мы рассказали Варе про случай с Михаилом Терентьевичем. Кажется, она тоже начинает верить в чудесную силу местной воды…

…Пару дней назад Варя рассказала мне о странном случае: ночью ей приснилось, что Василий идет у нее под окном с якутской девушкой Машей, и они обсуждают новый кинофильм, который уже три дня крутили в поселке. На следующий день она действительно увидела Ваську с Машей – они стояли у нее под окном и говорили совершенно то же самое, что она слышала во сне. Сама Варя была убежденной атеисткой и ни в какие чудеса никогда не верила, но такое предвидение – с опозданием на один день – бывало у нее, оказывается, уже несколько раз с тех пор, как она поселилась в нашем доме. Главное-то, что предвидела она не какое-нибудь великое событие, а самый обычный завтрашний день. Ни с кем из нас троих такого никогда не случалось…

… Когда я рассказал моей знакомой умудке Даре о странных снах Вари, она только улыбнулась и покачала головой. «Тут случается много странного, но не нужно пытаться все объяснить», сказала она. «Почему же, человеку свойственно стремиться познать этот мир», возразил я. Она только тихо вздохнула: «Ко всему нужно быть готовым – знание, для которого не созрел, может погубить»…

…Сегодня объявили по радио, что умер Сталин. Мы собрались у Вари – Михаил Терентьевич, Вася со своей женой Машей и маленьким сыном Ваней. У нас у всех в голове была только одна мысль: что будет с нами дальше?…

… Я уезжаю, и Михаил Терентьевич тоже – нам прислали извещение о реабилитации. Варя и Василий с женой уезжать не хотят – им страшно вернуться в большой мир. Я хочу окончить институт и заняться изучением жизни народов Сибири. Прощай, Умудия – страна повелителей пещер…»

Илларионов взглянул на гостя – тот сидел, задумчиво подперев голову рукой, потом снова взял статуэтку и покрутил ее в руках.

– Индейцы, с которыми я разговаривал, тоже упоминали о странных снах, – медленно произнес француз. – Особенно те, в чьих домах стояли подобные вещицы. Я сразу заметил сходство – обратите внимание на пластическую моделировку и разработку силуэта. Однако что же стало с тем домом и женщиной врачом?

– В доме сначала была больница, но теперь в городе новая больница, большой роддом, а здание старой отдали под музей. Вот в нем мы сейчас и находимся. Как раз в этой комнате жила Варвара Степановна. В конце шестидесятых она уехала в Ленинград к дочери, но тут остались почти все ее вещи, – Илларионов повел рукой вокруг себя. – Здесь моего и нет ничего, она мне просто разрешила пожить и пользоваться, чем нужно. Честно говоря, ее тут лет двадцать уже не было, и я как-то потерял с ней всякую связь.

– Как интересно, – оживился Кристоф, – выходит, это здание строили умуды! А что стало с пещерой, где жили те трое?

– Теперь там местные власти построили здравницу и просто так туда не пускают – только по путевкам. Доктора приспособились – чуть что, так посылают больных в пещеры. Там сидят физиотерапевты и всем подряд назначают ванны и поют минеральной водой. Как ни странно, но большинству это помогает – я сам полгода в Москве мучился бронхитом, а тут за два дня вылечился. В некоторых пещерах поставлены койки – люди на них просто отдыхают и дышат пещерным воздухом. Я сам убедился, что сутки в пещере напрочь излечивают от бессонницы и депрессии. Многие якуты приводят детей, которые плохо учатся в школе и часто болеют – тоже, говорят, помогает.

– Туда проникает естественный свет?

– Нет, абсолютно не проникает. В некоторые пещеры проведено электричество, а в других светятся сами стены, как я читал вам. Похоже на флюоресценцию, но никакой вредной радиации нет, я проверял. Свет яркий, можно свободно читать и писать. Старики, у которых начинает развиваться катаракта, посидев в таких пещерах, начинают лучше видеть.

– А эти пещеры соединяются с теми, в которых живут сами умуды?

– Если и соединяются, то никто об этом не знает – во всяком случае, в умудские пещеры я езжу совсем другим путем. Так с чего вы хотите начать знакомство с умудами – поедете в лечебницу?

– Да, мне очень интересно посмотреть на ваше подземное озеро. Меня туда пустят?

– Я переговорю с Козаком, он дает разрешение на посещение пещер иностранцами. Кажется, они продают какие-то путевки.

– О, я с удовольствием все оплачу. Насчет раскопок я тоже должен разговаривать с этим… как его…

– Козак. Иван Козак – тот самый Ваня, сын Василия и якутки Маши, о котором я вам читал в книге. Председатель городского Совета и он же первый секретарь горкома партии. Мы знакомы уже больше двадцати лет и большие друзья, между прочим. Однако насчет раскопок вблизи умудских пещер, думаю, лучше прежде поговорить с самими умудами – без их разрешения даже сам Козак ничего не решит. Там, где начинается жилище умудов, его власть кончается. Ладно, завтра поедем к нему и посмотрим, что можно сделать.

Иван Козак оказался невысоким, но очень плотным человеком лет сорока с хитрым скользящим мимо собеседника взглядом и широкой дружелюбной улыбкой. Он долго пожимал и тряс руку Кристофа, а когда Илларионов, исполнявший роль переводчика, объяснил, что гость хочет побывать в лечебнице, воскликнул:

– О чем речь, о чем речь! Я, кстати, тоже туда собираюсь – спина побаливает. Переведи гостю, Арсен, переведи ему, что я бывший охотник, и десять медведей лично завалил. Меня они тоже в свое время немного помяли. Меня умудка, помню, лечила и водой из источника этого раны промывала.

– Да он все понимает, у него бабушка русская. Только говорить еще не научился, – засмеялся Илларионов и, немного замявшись, смущенно спросил. – Кстати, Ваня, ты это… сколько оплачивать нужно?

Он проклинал себя за нелепую, как он считал «интеллигентскую», привычку смущаться, когда речь шла о материальной стороне дела. Козак знал эту его черту и, мысленно подсмеиваясь, великодушно отмахнулся.