Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

– Послушайте, Феликс, поймите меня – я устал от нее, я измучился за эти годы! Я страдал – ни один человек на свете, наверное, так не страдал, как я. Я не хочу больше ее видеть, и я не хочу… не хочу делить…

– Не хотите делить с ней любовь Инги, – понимающе и добродушно подхватил Гордеев, сощурив острые глазки, – да, я понимаю вас, Андрей Пантелеймонович. Конечно, если б она была вашей родной дочерью, вы чувствовали бы себя иначе. Что ж, возможно, в этом есть смысл, тем более, что девочка видела то, чего не должна была видеть. Раз подвернулась возможность избавиться от этой головной боли, то есть резон. Придумали вы все, конечно, гениально. Разве только… не думаю, что моим людям стоит сейчас ложиться спать, потому как уже без четверти три, а они плохо засыпают – работа такая. Пусть уж лучше займутся полезным делом – перебазируются поближе к вашей комнате.

Он отошел от окна и направился к выходу, но у самой двери повернулся к Кречетову.

– Побудь здесь еще немного, парень, а я сейчас вернусь.

Милиционер посмотрел ему вслед, перевел взгляд на Андрея Пантелеймоновича.

– Вы мне не доверяете, да? – спросил он.

– Что ты, Денис, мы тебе полностью доверяем, но тебе лучше пока побыть здесь – до трех. Ты ведь сказал, что они наметили это похищение на три?

– Да, – Кречетов опустил голову и застыл на стуле.

Они напряженно ждали, и Андрей Пантелеймонович время от времени поглядывал на часы. В десять минут четвертого дверь бесшумно отворилась, и Гордеев, торопливо войдя в комнату, направился к молодому милиционеру.

– Вот и все, парень, мы разобрались, ни о чем больше не тревожься.

– Все? Вы их задержали? – Денис взволнованно вскочил. – А я?

– С тобой полный порядок, держи свое оружие.

Левой рукой, одетой в черную перчатку, он протянул Кречетову его пистолет.

– Спасибо, – милиционер крепко сжал рукоятку, и в тот же момент прогремел выстрел.

Белый, как мел, Андрей Пантелеймонович вскрикнул и упал в кресло. Кровь и мозг, брызнувшие из головы Кречетова, испачкали ему лицо. Гордеев небрежно оглядел свой револьвер и кивком головы указал ворвавшимся в комнату оперативникам на упавший боком труп, в руке которого все еще был зажат пистолет:

– Чуть не удружил нам, сука – еще полсекунды, и он бы Андрею Пантелеймоновичу голову снес! И как только до своего пистолета ухитрился дотянуться, сволочь! Хорошо еще, я успел свою пушку достать. Да, есть еще реакция, – он сунул оружие в карман.

Воскобейников сидел, закрыв глаза, не слыша и не видя, как люди в штатском что-то обсуждали, наклоняясь над мертвым телом. Кто-то накапал в стакан валерьянки и влил ему в рот. Он покорно выпил, но продолжал сидеть, не открывая глаз, и время, как ему казалось, тянулось бесконечно.

– Андрей Пантелеймонович! – Гордеев тормошил его за плечо.

– Я… я не могу сейчас… ничего.

– Андрей Пантелеймонович, тут умуды, они хотят срочно с вами поговорить. Придите в себя, Андрей Пантелеймонович!

Он открыл глаза, и красный туман постепенно рассеялся. Перед ним стояла Дара и два умуда. Неожиданно в голову ворвался крик Феликса:

– Андрей Пантелеймонович! – Гордеев, пыхтя, подошел к креслу и буквально свалился на него, вытирая пот со лба. – Андрей Пантелеймонович, пока мы тут с этим гадом разбирались, они похитили… похитили… – казалось, он уже не мог говорить.

– Мы видели, – торопливо сказала Дара, – мы видели и пришли вам сказать. Мы сначала думали, что это ваши милиционеры, поэтому не остановили их. Они вынесли женщин из дома и сели на лошадей, а у реки их ждал вертолет.

Вскочив, Андрей Пантелеймонович бросился в комнату, где ночевали Настя и журналистка Чуева, за ним поспешил Гордеев. В комнате было пусто, в воздухе стоял легкий запах хлороформа, но следов борьбы было не видно.

– Их усыпили, – сквозь зубы процедил кандидат в депутаты, и руки его бессильно упали вдоль туловища. – Боже мой, Настя, доченька! Лучше бы тот человек застрелил меня. Боже! – внезапно лицо его мучительно исказилось. – Посмотрите, умоляю вас, может, он еще жив? Может, ему можно помочь?

– Ох, Андрей Пантелеймонович, придите в себя! – с досадой возразил Гордеев. – Этот парень хотел вас застрелить, а вы… Думайте лучше о Насте!

– Нет-нет, если можно, ради бога – у него ведь, кажется, маленький ребенок! А Настя… Настя, доченька! – крик вырвался словно из самого его сердца, и он закрыл лицо руками.

Умуды неподвижно стояли перед ним, и на лицах их было написано глубокое сострадание.

– Тот человек мертв, – сказала Дара. – Будь он жив, мы, конечно, помогли бы ему, но он мертв.

– Андрей Пантелеймонович, – в комнату вошел один из людей Гордеева и протянул Воскобейникову запечатанный и надписанный конверт, – это для вас, сейчас только нашли – прямо на крыльце лежало.

Медленно и растерянно, словно страшась обнаружить внутри нечто страшное, Андрей Пантелеймонович разорвал конверт и начал читать – про себя:

«Если не снимешь свою кандидатуру – убьем твоих телок».

Он скомкал лист, и лицо его свела судорога.

– Они требуют, чтобы я снял свою кандидатуру, – голос его звучал глухо, словно каждое слово приходилось выдавливать с большим трудом, – грозят… убить Настю и… журналистку.

– Тогда, конечно, вы должны сделать, как они требуют, – сочувственно вздохнув, сказала Дара, – мы понимаем, что вы не можете рисковать девушками, и никто от вас этого не потребует.

Воскобейников смутился – в его намерения совершенно не входило снимать свою кандидатуру с выборов – тем более из-за Насти. Однако не мог же он прямо так, с налету, сообщить об этом умудам.

– Да-да, – словно в забытье бормотал он, сжимая руками виски, – да, я так и сделаю, так и сделаю! Прости, Арсен, прости, что не сумел выполнить твое … Прости, Арсен, друг! – голова его печально поникла.

– Ни в коем случае, Андрей Пантелеймонович, – торопливо и резко произнес Гордеев, – ни в коем случае! Вы что, не знаете привычки этих похитителей? Когда их требования выполнены, они убивают заложников. Как только вы снимете свою кандидатуру с выборов, они тут же убьют девушек – ведь те видели их лица. Нет, мы должны тянуть время, вступить в переговоры и ни в коем случае не идти на уступки.

– Не знаю, не знаю, – шептал Андрей Пантелеймонович, со стоном раскачиваясь из стороны в сторону, – что делать, что делать! Инга, боже мой, что я ей скажу! Не говорите ей, не говорите, у нее больное сердце, – он с мольбой озирался на окружающих, словно ища поддержки, потом, словно потеряв почву под ногами, качнулся в сторону.

Оперативники переглянулись, а Гордеев заботливо поддержал кандидата и усадил на стул.

– Вам нужно отдохнуть, Андрей Пантелеймонович. Присядьте, я немедленно свяжусь со своими людьми в Умудске и в Москве, организую поиски. Главное сейчас, чтобы информация не просочилась в прессу. Но умоляю вас, ни в коем случае ни на что не соглашайтесь – иначе Настя погибнет, сразу говорю.

– Только не это! Нет! Друзья мои, – он повернулся к умудам и взглянул на них затравленными, дикими глазами, – простите меня, я еще сам не знаю, как поступлю! Простите, я так много обещал вам, а теперь… – он закрыл глаза и застонал.

– Мы постараемся сделать, что сможем, – мягко отвечала Дара, не став объяснять, что имеет в виду, – не надо так отчаиваться. Но если вам придется уступить этим людям, то вас все поймут и не осудят. А сейчас нам нужно идти.

Вежливо поклонившись, умуды вышли из комнаты, не произнеся больше ни слова. Гордеев, глядя им вслед, усмехнулся и отдал команду оперативникам, находившимся в комнате:

– Быстро, ребятки, свяжитесь с Умудском и запросите дополнительную информацию о Ермолаеве и его связях – нужно выяснить, в каком направлении он мог осесть. Будем думать и еще раз думать, – голос Феликса звучал нарочито бодро, но люди его, привыкшие все замечать, невольно переглянулись – нынче их начальник отдавал приказания в несколько иной манере, чем обычно.

– Что предпринять относительно вертолета? – спросил один из оперативников.

Спохватившись, Гордеев выпрямился, тон его стал сухим и резким:

– Свяжитесь с наземными службами, выясните, куда он взял курс.

Глава седьмая

За широким окном рыхлое перистое облако скользило по бирюзовому небу. Маргарита Чемия с трудом отвела от него глаза, заставив себя сосредоточиться на том, что говорил Эпштейн. Глядя на пятерых внимательно слушавших доклад людей, она пыталась угадать, кто из них действительно является специалистом и способен по-настоящему оценить полученные результаты. Из всех присутствующих ей знаком был лишь один человек – тот, чья власть незримо ощущалась даже теперь, когда все они сидели на равных за круглым столом. Тот, кого окружающие почтительно называли «шефом», никогда не упоминая его имени, а она мысленно звала «человеком в черных очках». Иногда у нее появлялось желание угадать цвет его глаз. Черный? Вполне возможно при его темных волосах и смуглой коже. Хотя даже очень смуглые брюнеты иногда имеют ярко-синие или светло-голубые глаза. Ясно одно – он явно находится не в ладах с Интерполом, раз так тщательно скрывает от всех свое лицо.

Александр Эпштейн закончил доклад, но никто не задавал вопросы – прерогатива спрашивать первым принадлежала шефу.

– Вы можете коротко сформулировать конкретные преимущества синтезированного препарата? – спросил он, наконец. – Из вашего доклада я понял только, что принципиальным отличием его от аналогов является мелкодисперсность при кристаллизации. Поясните подробней, пожалуйста, для меня, неспециалиста.

Александр кивнул.

– Если коротко, то в несколько раз снижается степень риска возникновения побочных эффектов при нейрохирургических операциях. Для больных, страдающих неизлечимыми тяжелыми формами шизофрении, психохирурги добиваются положительных сдвигов без серьезных изменений личности больного.

Шеф удовлетворенно кивнул, и для окружающих этот кивок явился знаком того, что им разрешено начать обсуждение.

Эпштейн обстоятельно и подробно отвечал на все интересовавшие слушателей вопросы, Маргарита, скучая, поглядывала в окно. Искала глазами перистое облако, но оно уже скрылось из виду, и небо отливало яркой и чистой бирюзой. Подождав, пока дискуссия окончится, она с легкой улыбкой взглянула на Александра.

– У меня тоже есть вопрос, если позволите. Господин Эпштейн, вы действительно внесли совершенно неоценимый вклад в науку, я думаю, этого никто не сможет отрицать. Ну и как вы себя чувствуете – ощущаете дыхание славы на своем лице?

Сказано это было шутливым тоном, неуместным, казалось бы, в столь серьезной обстановке, но очень доброжелательно. Однако именно этот вопрос почему-то вызвал сильную растерянность докладчика. Пробормотав что-то невнятное, Александр начал было складывать свои бумаги, но внезапно побледнел и, извинившись, торопливо направился к выходу.

Небрежно кивнув присутствующим, Маргарита поспешила следом. Один из сидевших за столом людей приподнялся, будто собираясь ее остановить, но шеф сделал знак, и все остались на своих местах, а ассистент начал спокойно собирать брошенные Эпштейном бумаги и дискеты.

Александр стоял в коридоре возле окна, и лицо его выражало сильное недовольство. Повернувшись к подошедшей Маргарите, он сердито заметил:

– Вы стали очень несерьезны в последнее время, Маргарита, и я не понимаю, к чему был этот вопрос.

– Простите, Саша, я действительно иногда не управляю собой. Не огорчайтесь, вы плохо выглядите, и вам, наверное, сейчас нужно немного отдохнуть.

Он устало провел рукой по лбу и вздохнул.

– Да, я так и не пришел в себя после гайморита. Надо же – такая ерунда, и так выводит из строя. Простите, Рита, я был, наверное, немного несдержан.

– Ничего страшного, отдохните. Скоро вы будете дома, с вашей женой и детьми, я думаю, что вам сейчас нужно, прежде всего, восстановить силы – вы же не хотите, чтобы они увидели вас больным. Гайморит препаршивая болезнь, мне не раз приходилось сталкиваться с осложнениями.

– Да, конечно, дома, – он слабо улыбнулся.

Маргарита повернулась к подошедшему ассистенту, который стоял с демонстрационными материалами в руках и почтительно ожидал конца непонятного ему разговора – они говорили по-русски, – и резко произнесла по-английски:

– Пожалуйста, проводите господина Эпштейна в его комнату и приготовьте ему кофе – он неважно себя чувствует, и доклад его утомил.

Когда она вернулась в конференц-зал, сидевшие за столом тихо переговаривались. Шеф вопросительно взглянул на нее.

– Мы вас ждем, Маргарита.

Она кивнула и прошла на место докладчика.

– Мне хочется осветить некоторые сугубо практические моменты применения препарата. Напомню, что математические, количественные приемы описания электроэнцефалограмм и составление топографических карт потенциальных полей мозга дают возможность извлечения новой, ранее скрытой информации.

– Одну минуту, Маргарита, – мягко прервал ее шеф, – прошу учесть, что не все здесь узкие специалисты.

Рита вставила диск в компьютер, и на широком демонстрационном экране возникли кривые электро– и эхоэнцефалограмм человеческого мозга. Тон, каким она ответила, был недопустимо вызывающим:

– Сожалею, но проще сказать невозможно. Однако я попробую наглядно продемонстрировать – наша аппаратура позволяет точно фиксировать малейшие изменения, происходящие в процессе функционирования мозга. Сейчас мозг находится в спокойном состоянии, прошу всех, кто хочет уследить за ходом моей мысли, внимательно следить за изменением картины на экране.

Она щелкнула мышкой, и интенсивность отдельных пиков резко возросла. Шеф, слегка уязвленный ее тоном, резко произнес:

– Да, картина изменилась, мы видим. Поясните.

– Здесь пациент сосредоточен на решении сложной задачи. Отдельные участки головного мозга возбуждены и активно работают. Задача психохирурга – зафиксировать мозг в конкретном возбужденном состоянии, и таким образом мы сможем моделировать дальнейшее поведение человека. Думаю, на подробностях операции можно не задерживаться, поскольку мне дали понять, что специалистов здесь нет.

В зале послышалось недовольное перешептывание – не будь здесь шефа, оно, возможно, переросло бы в гул возмущенных голосов. Человек в черных очках миролюбиво заметил:

– Все же, Маргарита, изложите нам, пожалуйста, принцип операции.

– Мы вводим пациенту препарат, который в узком кругу получил название ликворин. После этого создаем внешние условия, при которых мозг пациента приходит в нужное избирательно-активное состояние – опытный специалист проводит сеанс внушения. При этом локальные участки мозга – центры возникшего возбуждения – подвергаются облучению лазерным лучом. Ликворин кристаллизуется, образуя микроскопические кристаллы, и именно они не дают возбуждению угаснуть. Таким образом, мы искусственно создаем то, что в психиатрии называется «идея фикс».

– В чем преимущество препарата, который мы пока в узком кругу называем ликворином?

– В размерах кристаллитов, – она вывела на экран новую диаграмму, где прежние пики приобрели почти прямоугольную форму. – Здесь вы видите электро– и эхоэнцефалограммы пациента после психохирургической операции. Вы можете уловить разницу?

Уже не обращая внимания на ее тон, человек в черных очках напряженно подался вперед.

– Да, форма пиков существенно изменилась. Но каким образом это влияет на поведенческий вектор?

– Размеры кристаллитов ликворина настолько малы, что личность прооперированного практически не меняется, и в этом смысле замены ликворину нет. После операции наш пациент может жить среди родных и близких – они даже не заметят перемены. Но стоит ему получить толчок извне, как «идея фикс», на которую его закодировали, начинает работать. Человек забудет обо всем – о близких, о моральных устоях, о своей личной безопасности. Он добровольно и целенаправленно приложит все усилия, чтобы выполнить свое назначение – выступит с нужным заявлением, украдет, взорвет самолет, бросится в пропасть.

С минуту все молчали, потом шеф кивнул и оглядел окружающих, как бы приглашая задавать вопросы. Невысокий толстяк протер очки и снова нацепил их на нос.

– Скажите, – произнес он нерешительным тоном, как человек, боящийся нарваться на грубость, – чем ваш метод отличается от гипноза? Так сказать, от зомбирования.

Вопреки его опасениям Маргарита удовлетворенно кивнула – она ожидала подобного вопроса.

– Зомбированный пациент действует, как запрограммированный робот, его может остановить любое непредвиденное препятствие. Мой пациент – человек, он будет действовать с учетом ситуации. Зомби – машина в обличии человека. Наш пациент – личность, использующая всю свою квалификацию, весь свой природный потенциал для выполнения намеченной цели. Какие еще вопросы?

Наступило молчание, потом мужчина, сидящий рядом с шефом, сказал с неподдельным уважением в голосе:

– Это действительно работа, достойная восхищения, мадам. Вы сказали сейчас, что после операции личность практически не изменяется. Но какие-то изменения все же наблюдаются?

– Да, но это сможет заметить лишь опытный психоаналитик – и то, если он наблюдал этого человека ранее. От пациента, например, уже нельзя ждать прежнего, творческого подхода к работе. Несколько снижается коэффициент интеллекта, пациент перестает воспринимать юмористичность ситуации, болезненно относится к самым невинным шуткам. Вы сами могли сегодня в этом убедиться – доктор Эпштейн, который делал доклад до меня.

Про залу пронесся шепот, но лицо толстяка выразило искреннее недоумение.

– Доктор Эпштейн? Что вы хотите сказать, мадам?

Маргарита холодно взглянула на него и пожала плечами.

– Чему вы так удивляетесь, сэр? Месяц назад доктору Эпштейну была сделана операция с использованием трансназального доступа. Как видите, после этого он прекрасно провел доклад, ответив на все ваши вопросы. Однако он очень болезненно воспринял мой совершенно невинный шутливый вопрос – я задала его специально. Это тоже следствие операции – прежний доктор Эпштейн ответил бы веселой шуткой.

Толстяк проглотил слюну и судорожно вздохнул.

– Простите. Простите, я только хотел поинтересоваться: доктор Эпштейн… он добровольно согласился на операцию?

Маргарита не ответила. Пожав плечами, она взглянула на человека в черных очках. Тот поспешно поднялся и холодно произнес:

– Прошу вас, господа, мое время, к сожалению, подошло к концу. Благодарю вас, мадам, задержитесь на пару минут, я хотел бы сказать вам два слова. Присядьте, пожалуйста.

Маргарита спустилась с возвышения и села напротив него. Они смотрели друг на друга, не говоря ни слова – до тех пор, пока последний из слушателей не покинул зал. Тогда шеф сказал, глядя на нее из глубины своих черных очков:

– Я не знал, что Эпштейн был подвергнут операции, и вам никто не давал таких указаний. Почему? В любом случае, прежде, чем на это идти, вы должны были поставить меня в известность.

Лицо ее осталось холодным, ответ прозвучал почти равнодушно:

– Эпштейну обещали, что после окончания работы над препаратом ему разрешат вернуться к семье. Работа над препаратом была окончена. Эпштейн хочет домой и наотрез отказался продолжать сотрудничество. Но вы ведь с самого начала не собирались позволить ему вернуться к семье, сэр?

Его губы сжались в тонкую гневную полоску.

– Это уже не ваше дело, мадам, что я собирался сделать.

– Я не очень люблю, когда со мной разговаривают подобным образом, сэр, – дерзко ответила она, – и я прекрасно разбираюсь в том, что мое дело, а что нет.

– Что?! – ему удалось все же подавить свой гнев на эту столь нахальную, но столь нужную ему женщину и ответить с легкой иронией в голосе: – Я вам благодарен за эту нотацию, мадам, но будем считать, что этого разговора не было. Удачи вам, и поверьте, что я бесконечно ценю ваш талант.

Он поднялся, но Маргарита безо всякого стеснения его остановила:

– Еще минуту, сэр, я вас надолго не задержу.

Полоски бровей с неудовольствием поднялись над черными очками.

– Да, мадам?

– Доктор Эпштейн вряд ли может принести нам в дальнейшем какую-то пользу, я прошу вас отпустить его в Германию к семье – он нам не опасен, во время операции ему введена соответствующая программа.

– И что же это за программа? – брови чуть опустились, и в его голосе прозвучал невольный интерес.

– Доктор Эпштейн запрограммирован на сотрудничество с нами. Он не передаст полученных результатов по синтезу ликворина ни одной фирме, и никто не узнает, как и где он провел это время.

Шеф барабанил пальцами по столу, думая, что ответить.

– Вы в этом так уверены? – с сомнением спросил он, наконец.

– Да, и именно поэтому я вас об этом прошу.

Человек в черных очках поднялся и в задумчивости прошелся по кабинету. Когда он заговорил с Маргаритой, в его голосе невольно прозвучало восхищение.

– И как же вам удалось заставить его пойти на эту операцию?

Она объяснила будничным голосом, словно рассказывая о совершенно незначительном житейском событии:

– В его пищу было добавлен препарат, вызвавший сильные боли в области гайморовых полостей. Я предложила сделать прокол и провела одномоментную операцию. Эпштейн ничего не заподозрил – я никогда не знакомила его со своей работой и техникой операций, он занимался лишь синтезом ликворина.

Уголки его губ тронула усмешка.

– Н-да. Но вы понимаете, что может произойти, если вы ошибаетесь? Вы берете на себя такую ответственность? Эпштейн знаком со многими нюансами вашей работы.

– Если я ошибаюсь, то все годы моей работы потрачены впустую. Нет, не стоит бояться – Эпштейн не сможет и, главное, не захочет сделать что-либо, что может принести нам вред. Пожалуйста, оставьте его в живых.

Брови над очками сердито сдвинулись, и губы вновь сжались в полоску.

– Я ничего не боюсь, – высокомерно произнес он, – у меня гораздо больше средств и возможностей, чем вы себе представляете. Хорошо, чтобы показать вам, как я вас ценю, я выполню вашу просьбу – Эпштейна официально вернут русским. Живым.

– Благодарю, этого достаточно, – спокойно ответила Маргарита, – тогда у меня еще один вопрос: я слышала, что наша лаборатория может быть перенесена в другое место из-за каких-то формальностей. Это крайне нежелательно – в умудских пещерах находятся уникальные природные источники. Ванны, которые принимают пациенты после операций, в несколько раз сокращают время реабилитации.

– Нет-нет, – тон его вновь стал доброжелательным, – вы вообще не должны над этим ломать себе голову, мадам, уладить дела с умудскими властями – наши проблемы.

– Ваши проблемы могут серьезно помешать моей работе, сэр.

Шеф кивнул головой и нажал вделанную в стол красную кнопку, приказав в селектор:

– Эванс, зайдите ко мне.

На пороге возникла худощавая улыбающаяся блондинка неопределенного возраста.

– Слушаю, сэр.

– Мадам Чемия беспокоится и желает знать все нюансы умудского дела. Можете быть откровенны – мадам Чемия доказала нам свою лояльность, и ей можно полностью доверять.

Лицо Эванс мгновенно вытянулось, став предельно серьезным. Она повернулась к Маргарите и чуть склонила голову, как бы желая подчеркнуть свое уважение к собеседнице.

– Мадам, оснований для беспокойства нет никаких. Были некоторые осложнения, но мы их успешно преодолели.

– Я ненавижу политику, – раздраженно сказала Маргарита, – это мне мешает.

– Мы тоже глубоко аполитичны, мадам, наше дело – на высоком уровне и качественно выполнять заказы, за которые нам платят. Мы работаем в международном масштабе, но нам безразлично, кто заказывает – палестинцы, ирландцы или чеченцы.

– Когда я выбрала Сибирь, то рассчитывала, что никаких внешних помех для моей работы не будет – мне пришлось достаточно всего пережить за время своего пребывания в Баку. Политика мешает работе.

– Да, мадам, вы правы, поэтому, размещая свои базы, мы всегда учитываем экономическое и политическое положение в соответствующей стране. Еще десять лет назад мы рассматривали восточные районы СССР, как наиболее стабильные в этом отношении. Там, заручившись поддержкой местных властей и опираясь на своих людей в КГБ, можно было рассчитывать, что нас никто не побеспокоит. В Сибири в этом отношении было намного спокойней, например, чем в Штатах, где ФБР постоянно грызется с ЦРУ и сует нос в разные дырки, или в Европе, где богатые дамы со своей благотворительностью и охраной окружающей среды лезут туда, куда их никто не просит. Однако в последние годы в России стало хуже, чем в Африке с ее бесконечными военными переворотами – разгул дикого бизнеса, понимаете ли, никакого порядка.

– Я в курсе того, что творится в России, меня интересуют проблемы в Умудии. Вы можете объяснить, что за шум поднят вокруг источников?

– Видите ли, мадам, мы арендовали эту землю на десять лет, но десять лет прошло. Мы ищем возможности продлить договор аренды и дать вам спокойно работать.

– Вы называете это спокойно? – сердито возразила Маргарита. – На базу было совершено нападение, я слышала стрельбу.

Эванс всплеснула руками, и лицо ее изобразило ужас.

– Понимаю, мадам, понимаю! Это длинная история, если вы разрешите подробно объяснить, сэр, – она взглянула на шефа, и тот чуть наклонил голову, – видите ли, мадам, такое возможно только в России. Мы еще в девяносто четвертом приватизировали и выкупили все, что находится вокруг источников. Кроме земли – землю выкупить не смогли, потому что местная мафия и муниципалитет подняли шум, ссылаясь на закон. Что ж, мы всегда добросовестно выполняем законы страны, где находятся наши базы, – на этом зиждется наше спокойствие. Все эти годы мы, как честные предприниматели, аккуратно подавали декларацию и платили налоги. Сумма, смею сказать, была такова, что никто не мог иметь к нам никаких претензий. Но местные олигархи начали творить совершенно незаконные вещи. В один прекрасный день появляются какие-то люди и заявляют, что они новые владельцы нашего имущества и нашей компании. Будь наша охрана не столь надежна, эти люди заняли бы вашу лабораторию! Но больше этого не повторится, мы приняли меры, и вы можете работать, ни о чем не думая.

– Ни о чем не думая?! Да нам трижды отключали электричество – как раз тогда, когда я проводила сложнейшие операции. Конечно, у нас есть резервные источники питания, но все же это в высшей степени неприятно.

– Боже мой, какое варварство! – в голосе Эванс прозвучало такое возмущение, что шеф издал короткий смешок и сказал:

– Расскажите, Эванс, расскажите мадам Чемия, что мы сделали для сохранения ее спокойствия, и пусть она в полной мере оценит наше дружеское к ней отношение. Мне тоже интересно еще раз об этом послушать, хоть мое время и ограничено.

– Мадам, – начала Эванс, – мы даже хотели обратиться в арбитражный суд, но, естественно, нам не очень хотелось привлекать к себе внимание. К тому же адвокаты утверждали, что мы потеряем годы, а время нам всем дорого, вы понимаете. К счастью один умный русский из ФСБ научил нас, что делать. Мы отправили в налоговую инспекцию фиктивный протокол собрания учредителей с решением об избрании нового генерального директора. Этот «директор» тут же продал фирму другому юридическому лицу, которое сразу же перепродало ее нам. В течение дня мы вновь оказались законными владельцами своей собственности, и обошлось это – вы не поверите! – всего в сто тысяч долларов.

– Совсем пустяк, – Маргарита потянулась и хрустнула пальцами, – однако завтра какой-нибудь местный олигарх проделает то же самое, и все начнется сначала.

– Нет, мадам, мы привлекли к сотрудничеству одного крупного швейцарского бизнесмена – бывшего россиянина. Он создает корпорацию, которая будет осуществлять контроль над умудским регионом, в нее вольются все крупные умудские компании. Наше акционерное общество тоже войдет в эту корпорацию, и будет связано со своими бывшими противниками системой участия – члены одной корпорации юридически не могут выступать друг против друга.

– Как сложно и научно! – Маргарита насмешливо приподняла брови. – А вы уверены, что ваша западная модель сработает в российском бардаке?

Для слова «бардак» она использовала английское «brothel», и Эванс, слегка смутившись, ответила:

– Мы постарались заручиться поддержкой политиков. Прежний депутат был для нас большой помехой. Сейчас в регионе проходят новые выборы. Человек, которому мы оказываем всяческую поддержку, рекомендован нам верными людьми из ФСБ и в настоящее время имеет самый высокий рейтинг.

– Вы говорите о Воскобейникове, – резко возразила Маргарита, – этот человек мне, как раз, совершенно несимпатичен. После выступлений его и этой деловой дамы, его племянницы, все начали твердить о строительстве какой-то клиники – именно на той территории, где находится моя лаборатория.

Эванс приятно улыбнулась.

– Пусть это не волнует вам, мадам, это входит в наши планы. Вы, мадам, ограждены нами от финансовых проблем, а нам приходится обо всем думать – ведь ваши исследования требуют больших затрат.

– Не понимаю, как это связано.

– Мы намерены привлечь крупный международный капитал. Тот самый кандидат в депутаты Воскобейников, который вам так не понравился, в действительности очень умный человек. Возможно, он сумеет заинтересовать крупных бизнесменов Европы и Америки и добиться инвестиций в ваши эксперименты.

Маргарита ошеломленно воззрилась на секретаршу шефа.

– Вы сошли с ума или это шутка? Неужели вы хотите привлечь международное внимание к моим экспериментам?

– Успокойтесь, мадам, официально инвестиции будут сделаны в строительство клиники. Это сделает возможной открытую транспортировку людей и оборудования – вы ведь понимаете, мадам, что нужно будет пресечь все разговоры и домыслы, когда ваша работа примет широкомасштабный характер.

– Широкомасштабный? – Маргарита вопросительно взглянула на шефа, и он кивнул, пояснив:

– Когда придет время претворять ваш эксперимент в жизнь – ведь именно это является нашей с вами общей целью мадам, не правда ли?

Маргарита лениво пожала плечами.

– Не знаю, у меня нет никаких целей, мне просто нравится работать.

Человек в черных очках терпеливо кивнул.

– Хорошо, будем считать так. Вас удовлетворили объяснения Эванс, мадам?

– Ну, поскольку других у вас нет, то да.

– Тогда вы свободны, Эванс, – он махнул рукой и, проводив взглядом спину секретарши, вновь повернулся к Маргарите. – У вас есть еще просьбы, мадам?

– Я хотела бы получить отпуск. Мне необходимо какое-то время побыть в Москве с сестрой – мы много лет не виделись, а теперь мне сообщили, что у нее проблемы со здоровьем. Потом… потом, если все будет хорошо, то я хочу немного покататься по миру, попутешествовать.

Шеф тонко улыбнулся, как улыбается человек, желающий сделать приятное, и чуть склонил голову.

– Желаю вашей сестре скорейшего выздоровления, мадам. Когда вы собираетесь в Москву?