Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

– Их девочка Надин ровесница моей дочки. Приглашают нас летом во Францию – Кристоф ведь друг моего свекра, он вам о нем не рассказывал?

– Что-то припоминаю, – Катя оторвала взгляд от снимков и со вздохом положила их на стол, – они, кажется, оба изучают древние культуры?

– Да-да, инков, умудов – это такой народ в Сибири. Знаете, мой свекор – удивительный человек, какой-то кладезь мудрости. Иногда он читает лекции для молодежи – так, в культурно-просветительском плане. Если хотите, можете прийти и послушать. Я сейчас как раз распространяю билеты на очередной цикл лекций и могу, если хотите…

Ката вежливо отказалась.

– Спасибо, я, честно говоря, не особо интересуюсь древней историей, меня больше привлекают кино, изобразительное искусство, графика, иконопись – я ведь оканчивала институт киноискусства.

Лада вздохнула.

– Мой муж тоже увлечен иконописью. Сейчас занимается реставрацией старинных икон в Чехии, до этого ездил в Польшу. Совсем его не вижу.

Лицо ее затуманилось грустью, и Катя поняла, что в отношениях Лады Илларионовой с мужем не все ладно. Она поторопилась сменить тему.

– А у вас одна дочка?

– Что вы, у меня их трое, еще два мальчика постарше. В детях вся моя жизнь, – лицо гостьи вновь оживилось, но все же Катя уловила в ее голосе нотки горечи и мягко сказала:

– Вы счастливица, Лада. Слушайте, чай вы после шести, как я поняла, не пьете, а как насчет чего-нибудь покрепче? Обмыть наше знакомство. У меня тут с докризисных времен хороший коньячок остался, «Курвуазье» Подарок, я его сама еще не пробовала.

– «Курвуазье»? Обожаю. Ладно, давайте. Я правда, за рулем, но пару-другую глотков можно, у меня хорошая реакция.

Катя убрала бумаги, принесла купленную утром банку сардин, нарезала хлеба. Вытащив из буфета коньяк и две маленькие рюмочки из старинного бабушкиного сервиза, наполнила их доверху.

– За знакомство.

Рюмочки хрустально звякнули.

– Прекрасный коньяк, – Лада даже зажмурилась от удовольствия.

– Еще по одной? – предложила Катя. – Наверное, можно, рюмки крохотные, всего ничего. Дедушка говорил, из таких в царское время пили дамы.

Она плеснула еще коньяку. Лада предложила:

– Давай на «ты»

Выпили рюмочке на брудершафт, Катя пододвинула к гостье банку сардин и хлеб.

– Закусывай. Не бойся, не растолстеешь.

– Ты соблазнительница, – Лада засмеялась и, положив на ломоть хлеба рыбину, аккуратно надкусила, – но «Курвуазье» отличный. И легкий, совсем не чувствуется.

– Тогда, может, еще по одной – за твоих чудесных детишек?

– Они у меня и вправду чудесные, грех за них не выпить, давай.

Настроение у обеих поднялось.

– Жаль, у меня плеер не работает, сейчас под настроение музыку бы послушать, – мечтательно заметила Катя.

– Включи телевизор, после новостей «Семнадцать мгновений», предпоследняя серия, там музыка хорошая.

Когда Катя включила телевизор, заканчивался обзор новостей. Диктор сообщил о найденном утром в парке теле неизвестного мужчины, погибшего предположительно в результате наезда транспортного средства, потом перешел к новостям спорта и погоде. Наконец, после рекламы, продолжили показ бессмертного сериала. К этому времени коньяк, казавшийся столь безобидно легким, начал действовать. Катя, раньше Лады ощутившая, что хмелеет, потерла лоб.

– Ой, меня начинает развозить. Слушай, как ты поедешь? Я тебя не отпущу, останешься у меня.

– Да ерунда, я ничего не чувствую. Ладно, еще по рюмочке и поеду. Давай, за твоего друга.

– У меня нет друга.

– Как это нет? – удивилась Лада, до которой «Курвуазье» тоже начал добираться. – У такой красавицы и нет друга?

– Лада, ты совсем пьяная, звони домой, что не приедешь.

– Не волнуйся, я в порядке, – Лада, потянулась за сардинкой, но уронила ее с вилки на стол, – ой, извини.

– Ничего, я уберу, возьми другую.

Как раз в это время на экране телевизора Шелленберг сообщил Штирлицу о своих хитроумных планах, и раскрасневшуюся Ладу это почему-то безумно развеселило. Глядя на хохочущую гостью, Катя твердо решила ни в коем случае ее нынче не отпускать. Раз так, то можно было вновь наполнить рюмки, и она предложила поднять бокалы за культурно-просветительскую деятельность Лады. Та в свою очередь предложила тост за процветание Катиного бизнеса, а потом в порыве откровенности, вызванной «Курвуазье», поделилась своими печалями – рассказала о болезни Маришки, пережитых ночных кошмарах и трудных отношениях с мужем.

– Ты говоришь: звони домой. А мне некому звонить – мужа нет. Дети уже неделю на даче со свекровью, я прихожу домой, и мне страшно переступить через порог. Выпьем, Катюша, за то, чтобы тебе никогда в жизни такого не испытать.

– Перестань, они же не навек уехали, когда возвращаются?

– Сегодня после обеда свекор должен был за ними поехать, я с ним вчера вечером говорила по телефону, он тоже один истосковался. Маришка-то сейчас у дедушки с бабушкой живет, свекровь за ней смотрит – в садик после болезни боимся отдавать.

– А мальчики?

– Нет, мальчики со мной.

– Выпьем за твою Маришку, чтобы не болела, – сказала Катя, наполняя рюмки.

Выпили за Маришку, потом в отдельности за каждого из сыновей Лады и не заметили, как серия «Семнадцати мгновений» закончилась, отзвучали последние звуки известной всей стране песни, и ее сменила бравурная мелодия рекламы средства от тараканов. Коньяка оставалось на донышке.

– Нужно выпить за Кристофа, Катюша, твой кузен – чудо.

– Он и вправду прекрасный человек, – подтвердила Катя, разливая остатки коньяка, и хрустально звякнула своей рюмкой о рюмку Лады, – за Кристофа.

– За Кристофа, – Лада на миг зажмурилась и, вытянув губы трубочкой, сладко причмокнула, – господи, как же он мне понравился!

– Осторожно, Лада, – засмеялась Катя, – Кристоф женат.

– Женат! – проворчала Лада. – Я тебе честно скажу, Катюша, она не заслуживает такого мужа. Вот моего взять – ни в жизнь не стал бы вокруг меня суетиться, как Кристоф. Только у меня начались кошмары, и он все – тю-тю! А Кристоф с женой вместе каждый раз заново все переживает, но у нее даже мысли нет хотя бы ради него обратиться к психотерапевту. И ведь живут во Франции, где все это развито, там каждый второй к психологу или психотерапевту бегает.

Катя понятия не имела о кошмарах Ольги, и где-то на задворках сознания мелькнуло, что неловко так вот, по пьяной лавочке, обсуждать семейные дела кузена и подруги.

– Кошмары, наверное, не всегда излечимы, – осторожно заметила она.

– Брось, она не первая такая. Я, когда ходила к своему «психу» – так мы, пациенты, его называли, – с одной женщиной познакомилась. Тоже у нее где-то в шесть месяцев выкидыш был, ребенок даже живой родился, хотя потом умер. Горько, конечно, больно, нервный срыв, бессонница и все такое, но врач помог. Хороший мужик, полгода назад в Израиль уехал.

– Я не знала, что Кристоф и Ольга потеряли ребенка, – огорчилась Катя.

– Да Кристоф, бедняжка, тут вообще ни с какого боку! – Лада всплеснула руками с такой страстью, словно защищала кумира, которого пытались ниспровергнуть. – Ей тогда было лет пятнадцать. Случился выкидыш на седьмом месяце, а теперь по ночам постоянно снится, что девочка жива и ее зовет. Жутко, конечно, но ведь можно вылечиться, разве я не верно говорю?

Ошеломленная Катя не могла понять, отчего у нее вдруг застучали зубы.

– К-к-конечно, – растерянно пролепетала она.

– И потом, может, грех такое сказать, – Лада пьяно и истово перекрестилась, – но, наверное, для нее это было лучше. Что бы она стала делать с ребенком в пятнадцать лет? А теперь она живет во Франции, у нее чудесный муж, прекрасные дети. Ой, Катюша, извини, мне в туалет, где у тебя?

Катя показала ей, где туалет, и пока Лада делала свои дела, попыталась осмыслить услашанное. Голова у нее все сильней кружилась – действие коньяка, поначалу казавшегося легким и безобидным, постепенно набирало силу. Лада, выходя из туалета, запнулась о порожек и упала, удачно приземлившись на четвереньки.

– Лада! – испуганная Катя бросилась ее поднимать и чуть сама не свалилась.

Лада хохотала.

– Ну, мы с тобой и обмыли знакомство! Теперь сто лет будем дружить. Ладно, я и вправду у тебя останусь, давай, позвоню свекру, чтобы сегодня мальчиков домой не привозил, пусть у них остаются. Где у тебя телефон?

Катя, боявшаяся, что гостья вновь грохнется, усадила ее на диван и принесла телефон.

– Звони, я пока приберусь, – она унесла на кухню хлеб и недоеденные сардины и, вернувшись, начала чистить место на столе, куда упала сардинка. Лада в это время все тыкала и тыкала пальцами в клавиши телефонной трубки, недовольно хмуря брови.

– Не отвечает. Неужели еще не приехали? Почти десять. И мобильник у свекра не отвечает.

– Позвони на дачу, – посоветовала Катя, – может, они еще на день решили остаться. Или свекрови на мобильник.

– Ой, нет, Мария Борисовна по голосу сразу поймет, что я пьяная, лучше до Арсена Михайловича дозвонюсь. Катюша, не возражаешь, если я пока чуток прилягу? Голова кругом идет.

Она сунула под голову декоративную подушечку и, скинув тапочки, растянулась на диване. Катя сновала с тряпкой между комнатой и кухней, терла стол, нюхала, приблизив к нему нос – не осталось ли запаха от сардины – и размышляла так напряженно, как позволял ударивший в голову «Курвуазье»

«Значит, Оля все эти годы считала свою дочь мертвой. И вовсе не с ее согласия Воскобейников забрал девочку. Каким-то образом он подменил Настей мертворожденную дочь Инги, и никто об этом не знал, кроме…. Людмила Муромцева должна была знать, не могла не знать. Но ее давно нет в живых»

Мысли Кати путались, она застыла, сжимая в руке тряпку, но громкий стук вывел ее из оцепенения – Лада уснула, и телефонная трубка, вывалившись у нее из руки, упала на пол. Вздохнув, Катя подняла телефон и унесла в прихожую, но не поставила на полочку у зеркала, а застыла, уставившись на свое отражение – взъерошенную, хмельную девицу со сползшими на кончик носа очками. Потом она решительно тряхнула головой и набрала номер Антона Муромцева.

– Антоша, приезжай.

– Что стряслось, Катюша?

Он не на шутку встревожился – просто так сестра не стала бы его звать в одиннадцатом часу вечера.

– Поскорей, Антоша, очень нужно.

Присев на старую табуретку и прислонившись к косяку двери, Катя пыталась подавить мелкую дрожь и заставить себя думать не о Воскобейникове и Ольге, а о чем-то другом – о том, например, что надо бы выключить телевизор и разбудить Ладу, которая так и не дозвонилась до своего свекра. Однако ничего этого она не сделала, потому что вдруг не стало сил подняться с табуретки.

Антон, от самого метро мчался проходными дворами, а потом еще бежал вверх по лестнице, поскольку лифт оказался сломан. Дверь он открыл своим ключом, которым обычно не пользовался, вихрем ворвался в прихожую и, увидев бессильно обмякшую на табуретке Катю, похолодел.

– Катюша, что с тобой, тебе плохо?

– Антоша, – она поднялась и покачнулась.

Антон торопливо шагнул к ней и почувствовал запах перегара.

– Ты что, пьяная?

Разбуженная голосами в прихожей и слегка протрезвевшая, Лада, подняв голову, удивленно прислушалась.

– Антоша, – плача говорила Катя, – это неправда, все неправда! Ты говорил: кому от этого будет плохо? Оле плохо! Она не отдавала ребенка, ее обманули. Уже пятнадцать лет она думает, что ее дочь мертва, не знает покоя, ее мучают кошмары. Мы должны открыть ей правду.

Ошеломленная Лада прикусила губу, чтобы не ахнуть, и затаила дыхание.

– Что за чушь ты несешь, – резко ответил собеседник Кати, – сколько ты выпила? Тебе все это поведал джинн из бутылки? Ты сто лет не видела ни Кристофа, ни Ольги.

– Сегодня мне все рассказала… одна знакомая Кристофа. Они не знают, Кристоф с Олей. Они оба страдают. Надо сообщить им, что Настя жива.

– Разве твою Ольгу насильно повели на аборт? Она хотела избавиться от ребенка, и она от него избавилась. Теперь у нее семья, муж, дети, чего ей не хватает? Почему из-за ее кошмаров нужно разрушать семью других людей? А что будет с Настей, легко ли в пятнадцать лет обрести новую мать? И неизвестно, как у них сложатся отношения с Ольгой. Оставь эмоции и не вмешивайся не в свое дело!

Тон его был так резок, что у Катя от обиды вылетел из головы весь хмель.

– Хорошо, – холодно сказала она, – оставим эмоции. С точки зрения закона это не эмоции, а преступление! Никто не имеет права отнять ребенка у матери. Кроме того, это подло. Одного только не понимаю – твоя мама… ведь она не могла не знать, она принимала роды у Инги и делала аборт Оле. Значит, это с ее согласия? Неужели она до такой степени его любила?

– Не трогай мою маму! – закричал Антон. – Если она сочла нужным это сделать, то значит так надо.

Под Ладой в гостиной неожиданно скрипнул диван.

– Тише! – покосившись на дверь, испугалась Катя.

– У тебя там кто-то есть?

Он стремительно шагнул в комнату, Лада в ужасе подскочила и села, спустив ноги с дивана.

– Здравствуйте, – еле слышно прошептала она.

– Добрый вечер, – Антон вежливо поклонился, не спуская с нее пристального взгляда.

– Это моя подруга, – испуганно бормотала стоявшая за его спиной Катя, – познакомься. Она сегодня у меня осталась ночевать, а ты кричишь.

Взяв себя в руки, Лада с достоинством протянула Антону руку.

– Лада Илларионова.

– Антон Муромцев. Извините, что помешали вам спать.

Он почувствовал исходивший от Лады, как и от Кати, запах спиртного и понимающе усмехнулся. Однако она уже смотрела не на Антона, а на телевизор – вернее, на появившийся на экране портрет пожилого мужчины. Глаза ее расширились от удивления и ужаса.

– Арсен Михайлович!

Катя и Антон, невольно проследив за ее взглядом, тоже обернулись и прислушались к словам диктора:

– … личность мужчины, сбитого машиной в парке сегодня утром, установлена, это депутат Арсен Михайлович Илларионов. Жена погибшего сообщила следствию, что он каждое утро совершал пробежку в парке возле дома. Сбивший его автомобиль, как оказалось, был угнан два дня назад и числится в розыске. Следствию предстоит выяснить, было ли это заранее спланированное преступление или несчастный случай….

Глава девятая

Лицо Марии Борисовны Илларионовой, стоявшей у изголовья гроба, поразило Кристофа своим спокойствием. Временами она наклонялась к мужу, что-то озабоченно поправляя и касаясь лбом его лба. Лицо Арсена Михайловича было наполовину спрятано под цветами, на приоткрытой его части можно было заметить следы грима. Лада, к которой тихо приблизился Кристоф, не поворачивая головы в его сторону, негромко спросила:

– Вы только что приехали?

– Рейс задержали, я только что с самолета – боялся даже, что не успею. Позвольте выразить вам мои соболезнования, – он кивнул головой в сторону вдовы, – как она?

– Еще не осознала, – Лада вытерла глаза, – говорит о нем, как о живом. Мой муж хотел кремацию, но Мария Борисовна – ни в какую. Так тяжело! Она была с детьми на даче, когда это случилось, весь день его ждала, а он уже…. Бегал утром без документов, без мобильника, пока установили личность, пока ей сообщили. Господи!

Она в первый раз за все время повернула к Кристофу измученное заплаканное лицо, и сердце у него заныло от боли. Он сжал ее локоть и отвел к открытому окну. Свежий ветерок и шум с улицы, казалось, отделили их от толпившихся возле гроба людей. Выражение лица Лады поразило Кристофа выражением безысходности.

– Не нужно, Лада, не нужно. Как ваши дети?

– Мы пока отправили их к друзьям – в Подмосковье. Я не хотела, чтобы они видели, понимаете? Лицо жутко изуродовано. Мы сначала думали хоронить в закрытом гробу, но Мария Борисовна не захотела. Потребовала надеть парадный костюм, туфли долго выбирала. Сердце разрывалось смотреть, – Лада всхлипнула и вытерла глаза, – говорит: он эти туфли не любит, они в подъеме жмут. Невозможно смотреть, у меня все из рук валится. Муж, вот, мой молодец, держится.

Лицо ее стало по-женски беспомощным. Кристоф проследил за взглядом молодой женщины и увидел сына Илларионова, которого еле узнал – в последний раз они встречались лет десять назад. Тот, впрочем, выглядел довольно бодро и, поймав взгляд француза, тут же направился к ним с Ладой.

– Кристоф? Боже, сколько мы не виделись, и вот как пришлось свидеться! А ведь папа еще так недавно говорил мне о вас.

– Я был сам не свой, когда узнал, – Кристоф крепко сжал протянутую руку, – мне не верится, что все это могло произойти с Арсеном.

– Да-да, вот так вот. Я тоже не верил, что папы когда-нибудь не станет, и, тем более, не думал, что он уйдет так рано. Но ведь нашелся такой негодяй!

– Разве это был не несчастный случай? – лицо Кристофа выразило недоумение. Молодой Илларионов махнул рукой.

– Это уж пусть органы правопорядка выясняют, на то мы им налоги и платим. Извините, – он повернулся к жене, – Лада, я прошу, милая моя, ты вечером не займешься ли размещением гостей? – и снова посмотрел на Кристофа. – Вы где остановились, Кристоф?

– Не волнуйтесь, я остановлюсь в отеле, – поспешно ответил тот.

– Что ж, если вам так удобней. У нас оказалось неожиданно много родственников, папа ведь родом из Тбилиси, у нас по бабушке грузинские корни. Я даже, честно говоря, не знал, что у нас столько родни. Лада, ты не в курсе, кто эта дама, что подошла сейчас к гробу?

Лада равнодушно скользнула взглядом в сторону высокой женщины в черном, которая стояла в тот момент рядом с Марией Борисовной, и тут же опять опустила глаза, слабо покачав головой.

– Нет, впервые вижу.

Женщина выпрямилась, и Кристоф на мгновение ясно увидел впалые щеки, высокие скулы и черные глаза. Дара! Их взгляды встретились, и женщина поспешно отступила, скрывшись за спинами людей. Француз, извинившись, отошел от супругов и направился туда, где в последний раз мелькнул черный платок, однако поиски его оказались безрезультатны – Дара словно провалилась сквозь землю. Возвращаясь к окну, где все еще стояли Илларионовы, Кристоф услышал, как муж Лады говорил:

– Дядю Георгия с семьей отвези после поминок к нам и устрой, будь так добра. Я уже так закрутился, что сил никаких нет, а ведь завтра мне нужно уезжать.

– А ты? – тихо спросила она, не глядя на него, – ты… не будешь сегодня ночевать дома? Тебя ведь не было два месяца.

– Милая, ну будь умницей, я же не могу сегодня оставить маму, ты понимаешь, – он наклонился к ней и легонько коснулся губами ее виска, – потом, тут тоже гости, а мама… Это она сейчас держится, а я не знаю, что с ней будет после похорон и поминок. Нет, я сегодня должен быть с ней.

– А… тебе обязательно ехать завтра?

– У меня ведь контракт, Лада, не будь ребенком, – он говорил с ней вкрадчиво, как с маленькой, но, повернувшись и увидев подошедшего Кристофа, немедленно изменил тон на скорбно-официальный и любезно сказал ему: – Надеюсь, вы после похорон останетесь с нами помянуть отца по русскому обычаю.

Лада, глядя вслед отошедшему мужу, негромко произнесла с тем выражением отчаяния и безнадежности, которое Кристоф увидел на ее лице в первую минуту встречи:

– Все, это конец, он уйдет от меня. Пока жив был Арсен Михайлович, он не посмел бы – он боялся отца. Арсен Михайлович не позволил бы ему оставить меня и детей.

Лицо ее выразило горькую обиду, а возле губ четко выступила злая складка.

– Но… Лада, дорогая, – Кристоф так растерялся, что не мог найти слов. Он взял ее за руку, желая утешить. Лада, однако, уже сожалела о внезапном порыве откровенности. Она высвободила руку и холодно поджала губы.

– Подойдите к Марии Борисовне, Кристоф, сейчас прощание закончится.

Он кивнул головой и направился к стоявшей у изголовья гроба женщине. Неожиданно прямо перед ним возникла спина высокого, подтянутого человека с пышными пепельными волосами – тот склонился над гробом, потом выпрямился и что-то сказал Марии Борисовне, крепко сжав ее руку. Лицо вдовы дрогнуло и исказилось. Потянувшись к высокому человеку, она обняла его, беспомощно уткнувшись лицом в его плечо. Кристоф, остановившийся неподалеку от них, слышал ее растерянный надтреснутый голос:

– Андрей Пантелеймонович, Андрюша, как же это? Я ничего не понимаю, не могу понять, как же это – Арсен-то наш.… Как же мне теперь без него?

– Мария Борисовна, хорошая моя, не надо! Надо жить – чтобы ни случилось. Арсен остался жить в вашем сыне, в ваших внуках, и даже в каждом из нас есть его частица – такие люди не исчезают бесследно.

Он еще что-то говорил – совсем тихо – и когда отошел, Кристофа поразило выражение его тонкого лица – оно было невыразимо прекрасно, но не столько тонкостью черт, сколько чистотой взгляда и льющимся откуда-то изнутри бесконечным благородством.

Увидев перед собой Кристофа, Мария Борисовна ахнула и, обхватив его голову, крепко поцеловала в лоб.

– Ты приехал!

– Как я мог не приехать, Мари, – он не успел сдержаться – к горлу подкатили рыдания. Мария Борисовна по-матерински перекрестила его и провела рукой по щеке.

– Ш-ш-ш, не надо, милый мой, не надо! Я же вот держусь. Попрощайся лучше с нашим Арсеном, – она бережно отвела от лица покойного закрывавшие его цветы, и Кристоф, поцеловав ледяной лоб, невольно заметил краем глазом страшно изуродованную, смятую часть черепа, которую невозможно было скрыть никаким гримом.

Потом было кладбище, отчаянный крик Марии Борисовны, которая вдруг осознала, что муж уходит от нее навсегда, и упала на гроб, вцепившись в него обеими руками. Ее бережно подняли сын и все тот же человек с пепельными волосами, который что-то ласково сказал ей, погладив по голове. Она постепенно обмякла, перестала вырываться. Гроб заколотили, опустили в могилу, и сын Илларионова бросил в черную яму горсть земли.

Кристоф все это время стоял неподвижно, не в силах пошевельнуться. Неожиданно на его плечо легла мягкая ладонь. Обернувшись, он увидел Ладу и крепко стиснул ее руку.

Во время поминок они сидели рядом, но почти не разговаривали. Лада не пила, лишь касалась губами плескавшейся в ее бокале красной жидкости.

– Вы пейте, пейте, Кристоф, – со слабой улыбкой сказала она, увидев, что он сделал глоток и тоже поставил свой бокал на стол, – не смотрите на меня, я за рулем. На поминках у нас положено много пить – заливать боль. Вино отличное, родственники из Грузии привезли.

Человек с пепельными волосами поднялся и произнес короткую, но берущую за душу речь. У Кристофа защемило сердце. Он вытер набегавшие на глаза слезы и опустошил свой бокал, но вино, и впрямь превосходное, не уменьшило боль. Неожиданно трое родственников негромко затянули грузинскую песню. Взгляд Кристофа упал на Марию Борисовну – она сидела, глядя перед собой, и тихо покачивалась из стороны в сторону. Прислушавшись, он удивленно сказал Ладе:

– Какая изумительная мелодия! У вас всегда поют на поминках?

Она тяжело вздохнула.

– Каждого поминают по-своему. Арсен Михайлович очень тонко чувствовал восточную музыку, он рассказывал, когда умер Сталин, по радио всю ночь передавали дивные грузинские песни. Арсен Михайлович тогда был еще почти мальчиком, он сидел и плакал – не из-за Иосифа Виссарионовича, а потому что музыка разрывала ему сердце.

– Про это он никогда со мной не говорил.

– Это было его сокровенное, он и мне-то рассказал случайно. Знаете, ведь мой муж давно начал шастать налево, я еще вторым сыном была беременна, а он то к одной, то к другой бегал. Лет пять назад у нас уже почти дошло до развода, а Арсен Михайлович в один прекрасный день вдруг собрал нас всех скопом – мужа моего, меня, мальчиков, Марию Борисовну – и чуть ли не насильно потащил в Тбилиси. Я в то время была в жутком состоянии и совсем не хотела ехать, а Арсен Михайлович много шутил, рассказывал – тогда он про ночь смерти Сталина и рассказал. А потом… потом мы съездили к другим его родственникам – в Телави. Если б вы знали, как там изумительно! Резали барашка, делали шашлык, пели песни, пили вино – чудесно! А у нас с мужем… У нас как будто бы второй медовый месяц начался. После этой поездки и родилась Маришка. Арсен Михайлович даже иногда шутил – называл ее маленькой грузиночкой. А после болезни Маришки опять все началось. И теперь уже… – внезапно у нее перехватило горло, и она поднялась, судорожно тряхнув головой, – мне пора, нужно квартиру к приему родственников подготовить. Вы останетесь здесь или поедете со мной? Если хотите, я довезу вас до вашего отеля.

Кристоф растерялся, не зная, удобно ли будет сейчас уйти, но неожиданно почувствовал себя лишним рядом с этими печально поющими людьми.

– Буду благодарен, Лада.

– Куда ехать? – спросила она, включая зажигание.

– Я… – он растерялся, вспомнив, что не забронировал себе место в отеле, – отвезите меня в ближайший отель, мне все равно. Когда Мари мне позвонила и сказала, у меня была только одна мысль: моя виза в Россию еще действительна, я должен мчаться в аэропорт и попытаться попасть на ближайший рейс. Обо всем остальном как-то….

Лада всплеснула руками:

– Ах, боже мой, сейчас ведь уже поздно, почему же вы раньше не сказали! Я отвезу вас к нам, у нас квартира большая, вы абсолютно никого не стесните.

– Нет-нет, Лада, я понимаю, что вам сейчас нужно заниматься родственниками…

Она махнула рукой:

– Да они еще полночи будут петь. Поехали, я вас устрою, все приготовлю и вернусь за ними.

В квартире Лады на Кристофа нахлынуло ощущение пустоты и одиночества. Лада, очевидно, почувствовала то же самое. Она показала ему, где туалет и ванная, потом привела в небольшую комнату. У одной стены стоял диван, у другой, напротив дивана, двуярусная подростковая кровать.

– Это наша детская, сейчас постелю вам на диване, – она достала из шифоньера белье и собралась стелить, но вдруг закрыла лицо руками и, упав на диван, горько зарыдала. Кристоф присел рядом и обнял ее за плечи.

– Лада, Лада, что вы, успокойтесь!

– Все кончено, все! Он больше не вернется ко мне, он не уходил только из-за отца, а теперь… Теперь он даже ночевать здесь не хочет – чтобы не быть со мной. Перед Новым годом приезжал на два дня – привез друзей и всю ночь с ними просидел за картами.

– Лада, вы устали, у вас есть какие-нибудь капли – успокаивающие?

Он хотел встать, но она судорожно стиснула его руку.

– Не нужно мне никаких капель. Скажите, Кристоф, я что, такая уродина? Нет, я знаю, что я родила троих детей, у меня уже не та фигура, что раньше, морщины возле глаз, но неужели ко мне даже противно притронуться? Другие женщины скандалят, устраивают мужьям сцены ревности, а я… я всегда ему все позволяла, на все закрывала глаза – а ведь у нас трое детей, я могла бы потребовать… Я всегда делала вид, что ничего не замечаю, так почему он даже притвориться не хочет? Скажите, Кристоф, неужели я такая отвратительная, неприятная?

Кристоф ласково погладил ее по голове.

– Что вы, Лада, дорогая, вы – само очарование. Я не знаю, почему ваш муж так себя ведет – трудно влезть в чужую душу. Возможно, у него проблемы интимного характера.

– Я тоже так думала, – всхлипнула она, – но мне сказал один из его друзей, что у него сейчас бурный роман с одной аспиранткой. Знаете, мне тоже предлагали поступить в аспирантуру, но из-за детей я не решилась. Поэтому так больно.

– Вы чудесная женщина, Лада, вы молоды, не стоит отчаиваться.

– Кристоф, – она внезапно прижала его руки к своей груди и, откинувшись назад, потянула его на себя, – Кристоф, не уходи, я одна сойду с ума.

Лицо его зарылось в светлые волосы, ее широко раскрытые глаза были совсем рядом. Не делая попытки высвободиться, он только шептал:

– Нет, Лада, не надо, успокойся!

– Надо! – она покрыла лицо Кристофа судорожными, короткими поцелуями и опустила руку, нащупывая молнию и застежку на его джинсах. – Не оставляй меня, Кристоф, я умру от тоски, я уже почти сошла с ума.

Ему передалось ее состояние. Не сопротивляясь больше, он помог Ладе расстегнуть джинсы и овладел ее – мягко и нежно. Она крепко вцепилась в его плечи, но очень скоро со стоном обмякла и лежала, расслабившись и полузакрыв глаза. Кристоф осторожно пошевелился, намереваясь встать, но Лада внезапно открыла глаза и вцепилась в него острыми ногтями.

– Не уходи! Не бросай меня!

– Но… Лада, я ведь не могу тут находиться постоянно, это неудобно – к тебе сейчас должны приехать родственники. Твой муж может приехать.

– Плевать я на него хотела, пусть приезжает! Он сам меня бросил, и я буду делать, что хочу! Даже очень хорошо, если он узнает, я сама ему скажу!

Кристоф отвел ее руки, поднялся и оправил свою одежду.

– Извини, Лада, я думаю, мне лучше уйти.

– Ты действительно хочешь уйти? После того, что сейчас между нами было?

– Что ты имеешь в виду? – удивился он. – Секс? Я только хотел, чтобы тебе стало немного лучше.

Она вскочила с дивана и встала между ним и дверью.

– Не выпущу!

Пожав плечами, Кристоф устало опустился на стул.

– Хорошо, Лада, я посижу и подожду, пока ты дашь мне пройти. Лучше всего тебе сейчас прилечь – ты устала, у тебя не в порядке нервы. У меня тоже сегодня был тяжелый день, я тоже немного не в себе.

Лада отошла к окну и прижалась лбом к стеклу.

– Хорошо, иди. Но только это не нервы, – не оборачиваясь, глухо сказала она, – с самого начала, когда я только в первый раз тебя увидела…..

Кристоф растерянно уставился ей в спину. Она все также стояла у окна с безнадежно опущенными плечами.

– До свидания, Лада, – смущенно потоптавшись, проговорил он, не зная, что еще можно сказать, – желаю, чтобы все у тебя было хорошо.

Больше всего ему хотелось поскорей оставить эту квартиру и эту женщину. Внезапно Ладу охватило горькое отчаяние, резко повернувшись, она крикнула в спину уже открывшему дверь Кристофу:

– Кристоф, подожди, не уходи! Мне нужно тебе кое-что рассказать – это о ребенке твоей жены. Я недавно узнала, что девочка действительно жива!

– Что ты сказала?! – он стремительно бросился к ней.

– Я узнала в тот день, когда погиб Арсен Михайлович, – рассказывала Лада, припоминая подслушанный ею разговор между Катей и Антоном Муромцевым, – она сейчас живет и воспитывается в чужой семье.

– Кто эти люди?

– Не знаю. Но твоя кузина Катя Баженова знает.

– Можно мне от тебя позвонить Кате?

Лада нерешительно взглянула на часы.

– Конечно, только ведь уже второй час ночи. Может, лучше утром?

– Нет, прямо сейчас! Я возьму такси и поеду к ней – пусть все мне расскажет! Немедленно! – он нервно вскочил и заходил по комнате.

– Ладно, звони, хотя…. По телефону ведь ты с ней об этом говорить не будешь, может, вообще не звонить? Прямо поедем, я тебя сама отвезу. Ну, спит, ну, разбудим, не выгонит же она нас. Катя славная.

Однако Катя не спала – накануне вечером они с Антоном проводили в ее квартире генеральную уборку. Хотя перед приходом Лады она и привела кое-как в порядок квартиру, но оказалось, что за шкафами на кухне, на антресолях и в местах общего пользования развелось бесчисленное множество пауков, которых ее близорукие глаза при уборке не заметили. Ковры в комнате тоже следовало основательно почистить, поэтому работа затянулась. Антон очистил от пауков углы и прочие потаенные места, отчего его голова и лицо оказались облепленными паутиной. Катя пылесосила ковры, но работу не закончила, потому что соседи снизу начали отчаянно стучать по трубе – время было за полночь, и гудение пылесоса мешало им спать. Решив перенести «шумные» дела на следующий день, Катя стащила с себя грязный халат и, пока Антон принимал душ, отправилась на кухню делать бутерброды. Услышав звонок в дверь, она привычно дернулась, но тут же вспомнила, что все долги уплачены, и, хотя время было явно неподходящим для визитов, бодро направилась в прихожую и попыталась разглядеть посетителя в дверной глазок.