Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

– Бог с тобой, Арсен, с твоего друга – какие деньги?! Это я с посторонних беру, потому что, – он повернулся к гостю, – лечебницу мы на свои деньги содержим. Сюда ведь со всего района люди едут и детей везут, а государство нам копейки отпускает. Сколько раз пробовал, в Москву даже ездил, говорю: тут можно такой курорт устроить, что со всего миру повалит народ – только средства выделите. Нет, никому даже дела нет. А ведь не всякий охотник или оленевод сможет ребенка на Черное море послать, так ведь? – его широкое лицо выразило глубокое сожаление и ожидание того, что гость должен непременно посочувствовать.

– Мне нет проблемы – я платить, – заметил Кристоф по-русски.

– Кристоф хочет сказать, что он достаточно богат и может заплатить любую цену, – объяснил Илларионов Козаку, но тот только отмахнулся.

– Подожди, Арсен, что сразу о деньгах, да о деньгах. Смотрю, вы русский вполне нормально понимаете, – повернулся он к молодому французу. – Я вас сам в нашу здравницу свожу, давно там не был – недосуг, дела заели. Мы потом сами без Арсена поговорим, да все обсудим. Арсен, ты рассказал ему, как у нас люди говорить учатся? Недельку в пещерах провел – и по-русски, и по-якутски заговорил.

Илларионов облегченно вздохнул – пусть Кристоф сам обсуждает с Козаком все денежные вопросы.

– Мне надо раскопки, интересно, – сказал молодой француз председателю и повернулся к профессору за помощью. – Я иметь документ и иметь право, – он достал свои дипломы.

– Кристоф археолог, у него степень, доктора философии и магистра археологии, – пояснил Илларионов. – Он имеет право вести раскопки и берет на себя ответственность за сохранность найденных исторических памятников.

– И-эх! – махнул рукой Козак, – какие тут у нас памятники! Тут еще лет сто назад тайга была непролазная, нога человека не ступала. Потом уже, когда тайгу вырубать начали, сюда якуты стали переселяться, за ними ссыльные потянулись. Нет тут памятников, мил человек, и не было.

– Умуды здесь жить пещеры. Я хотеть делать разведка, – улыбнулся Кристоф, – потом смотреть.

– Да что тут у них разведаешь – только душу всю измордуют, как меня самого измордовали, – председатель возмущенно встряхнул руками. – Я тут прежде весь измотался к ним ходить и упрашивать: регистрируйте вы своих детей, посылайте в школу, сообщайте, когда кто помирает, кто женится! Мне ведь сведения а район подавать, с меня спрос. А то, что получается: народ вроде как есть, люди живые существуют, а сколько их – никто не ведает и не знает. Приеду к ним – ни людей, ни пещер, один ветер свищет. Бился, бился – плюнул. Придут в город, попросят – выпишу им паспорт, и пусть живут. Народ они мирный, тихий, вреда никому не делают. Только узнать у них вы ничего не узнаете и не разведаете.

– Кристоф говорит только о предварительной археологической разведке, – объяснил Илларионов. – Это фотографирование, инструментальная разведка, распознавание различных видов грунта, регистрация и составление археологических карт.

Козак пожал плечами – желание француза казалось ему абсолютно лишенным смысла, но его практический ум уже начал искать возможных выгод.

– Оглядитесь хоть сначала, лечебницу нашу посетите, – сказал он, пожав плечами, – а накопать-то нетрудно, накопать успеете. Завтра у меня утро более или менее свободно, так я могу сам с вами туда сходить – спина побаливает. А Арсен пусть пока насчет этих копаний ваших с Туримовым поговорит и с Дарой – это умуды, которые у нас в городе живут.

– Договорились, – улыбнулся Илларионов, – вы завтра отдохнете, осмотритесь, а я действительно, пожалуй, зайду к Даре и Туримову потолковать. Решат они, что можно вам будет порыться возле их пещер – тогда и станем дальше говорить, так Ваня?

– Да милости просим, милости просим! – воскликнул Козак и даже подскочил на своем стуле. – Только я сомневаюсь, что они разрешат – кроме Арсена они вообще никого в свои пещеры не впускают, совсем дикий народ! А не разрешат – копайте тут у нас, тут тоже пещеры есть. Заключим с вами договор об аренде земли, предоставим участок – и копайте себе на здоровье! Друзей привозите отдохнуть, мы приличным людям всегда рады. Воздух тут свежий, ванны, процедуры – все имеется в лучшем виде! Таня! – крикнул он секретарше. – Распорядись, чтобы нам с господином французом завтра с утра процедурную подготовили в пещере.

– Иван Васильевич, – сказала Таня, появившись в дверях, – к вам опять человек из фирмы насчет перестройки. Что сказать?

– Да гони ты его в шею, надоел он мне! Скажи, что занят, не могу принять, иди, иди, скажи, – Козак с досадой повернулся к Илларионову. – Представь, Арсен, ходит тут все этот представитель от какой-то иностранной фирмы, проекты мне разные предлагает – здравницу, видите ли, предлагает перестроить, чтобы открыть большой санаторий. На акционерных началах!

– Но что тут плохого? – удивился Илларионов, – ты же сам в Москву ездил, хотел тут санаторий открыть, но средств не дали.

– Ездить-то ездил, но тут дело тонкое. Если сейчас перестройкой заняться по их проекту, то нужно на неопределенное время все закрывать, а куда я людей дену? Потом, сейчас у меня оленеводы, лесорубы – все бесплатно лечатся. Даже когда из другого города приедут – наш врач если направление выпишет, то мы тоже лечим. Только иностранцы у нас платят, а на своих, советских, профсоюз деньги дает, и этого пока хватает. А теперь представь, что отгрохают санаторий – фирма эта иностранная будет свои деньги вкладывать, а чем потом отдавать? Мне из бюджета ничего не выделяют. Если санаторий на платную основу перевести, то кто за людей платить будет? Получится, что детишки без лагеря останутся, оленеводы без ванн, а тут только одни миллионеры и иностранцы будут париться, а акционеры – деньги собирать. Заместитель мой, Петров, проходу мне не дает: «Соглашайся, Иван Васильевич, соглашайся!». Так я что, не понимаю что ли, что его они этими акциями купили и с головой перекупили? Мне тоже – пай предлагают, хоть сейчас вперед заплатить готовы. Только нет, шалишь – Козак людей и совесть продавать не станет, не для того мне партбилет дан.

– Эх, Ваня, – засмеялся Илларионов, – живешь ты по старинке! Телевизор, видно, редко смотришь, депутатов не слушаешь – сейчас вся страна перестраивается, частную собственность вводят.

– Акции – хорошо, почему плохо? – с недоумением спросил Кристоф. – У нас все акции, я тоже акции иметь.

– Так то у вас! – махнул рукой Козак. – У вас народ богатый, а у нас – голытьба кругом. Ладно, чего это я вас своими делами занимаю – завтра, стало быть, утром встречаемся.

Козак вышел в приемную проводить гостей, и тут к нему подскочил оживленный молодой человек в темных очках.

– Здравствуйте, Иван Васильевич, когда вы сможете уделить мне время для делового разговора?

– Сегодня я весь день занят, – хмуро отвечал Козак и попытался повернуться к посетителю спиной, но тот ловко обогнул председателя и снова оказался с ним лицом к лицу.

– А завтра, Иван Васильевич?

– У меня прием на два месяца вперед расписан, – в голосе Козака слышалось раздражение. – Завтра, например, я с дорогим гостем, – он указал на Кристофа, – в лечебницу еду с самого утра. Так что, дорогой, товарищ, или господин – как вас там – не думаю, что нам с вами в ближайшее время придется встретиться. Если что срочное, то обратитесь к моему заместителю.

Проводив Илларионова с Кристофом до двери, Козак вернулся в приемную, и тут снова лицом к лицу столкнулся с вновь изогнувшимся угрем улыбающимся назойливым посетителем.

– Но, Иван Васильевич, есть вопросы, которые только вы можете решить, они не в компетенции вашего заместителя.

– И, слава богу! – крикнул Козак и, войдя в свой кабинет, захлопнул дверь перед носом улыбчивого мужчины. – Слава богу! – он сердито плюхнулся на свой стул и начал перебирать бумаги, чтобы успокоиться.

Оставшийся в приемной молодой человек огорченно покачал головой и вздохнул, глядя на закрывшуюся перед ним дверь.

– Жаль, ах, как жаль – хотели ведь по-хорошему. Ладно, Танечка, до свидания, примите от меня этот маленький презент, – он положил перед секретаршей небольшую коробочку и быстро исчез.

– Что вы, что вы, – начала, было, девушка, но, развернув пакетик, замолчала – на столе лежала коробка с безумно дорогими французскими духами.

Глава десятая

Весна восемьдесят девятого года в Баку была довольно мирной. После прошлогоднего ноябрьского обострения национальных страстей, завершившегося вводом войск, жизнь более или менее нормализовалась. Люди привыкли к постоянным митингам в центре города и к отдельным случаям нападения на армян на окраинах.

Руководство Азербайджана и первый секретарь компартии республики Везиров официально уверяли, что в городе царят спокойствие и согласие. Руководители предприятий и учреждений, еще недавно с угрозами выгонявшие с работы армян, теперь клялись им в вечной дружбе, признавали свои ошибки и просили всех уехавших вернуться в свои дома и на рабочие, места, гарантируя им полную безопасность.

Несмотря на призывы и обращения, напечатанные на страницах республиканских и центральных газет, люди не спешили ехать обратно, и в городе ощущался резкий недостаток квалифицированных кадров. Поэтому Маргарита Чемия без особых проблем устроилась работать в первую городскую поликлинику. Ей было безразлично, чем заниматься – не все ли равно, если нет возможности делать то, что почти семь лет казалось смыслом жизни. Профессор Баженов просил надеяться, ждать и терпеть – что ж, она послушно ждала и терпела, но уже ни на что не надеялась. Институт разогнали, тему закрыли, даже комнату в общежитии у нее отобрали, и вот Маргарита Чемия, которую коллеги считали восходящей звездой психохирургии, вернулась в свой родной город и работает простым участковым врачом.

За окном все время выкрики, демонстрации, по поликлинике ходят активисты, называющие себя Народным фронтом Азербайджана и постоянно врываются в кабинет – то пытаются агитировать, то собирают деньги для азербайджанских беженцев, то просто хотят поговорить и пригласить на митинг. У всех на уме одна политика – у коллег, пациентов, родных. Ее уже тошнило от одного упоминания о Нагорном Карабахе, митингах и национальном вопросе.

– Господи, как вы все время тут так живете, – как-то раз раздраженно сказала она родителям за обедом, – образованные люди, а постоянно о какой-то ерунде говорите.

Подруга матери, Карина, проводившая теперь в их доме почти все время, вкрадчиво заметила:

– Рита, солнышко, меня вчера Мара встретила и говорит: «Почему Риточка никуда погулять не пойдет? У меня Сережа тоже все один и один».

Мара была соседкой Карины по дому, а Сережа – тридцатилетним сыном этой соседки. От большой застенчивости он никак не мог обзавестись подружкой, и, едва Маргарита приехала в Баку, Карина воспылала желанием выдать ее за Сережу.

– Тетя Карина, мне этот ваш Сережа, как собаке пятая нога нужен. В ближайшие сто лет я замуж не собираюсь.

Карина покачала головой и пошла на кухню. Вернувшись с кастрюлей, полной исходившей паром долмы, она продолжила свои увещевания:

– Как же так, Риточка, надо, надо! Институт закончила, умная девочка – теперь свою семью нужно заводить. А за тобой следом Кариночку отдадим – вон, за ней уже сейчас ребята ходят, – она ласково погладила свою тезку по пышным волосам и начала накладывать в тарелки долму.

Маргарита тоже посмотрела на сестренку и только сейчас заметила, как та выросла и похорошела. У Кариночки были правильные, тонкие черты лица, огромные темно-карие – почти черные – глаза с длинными изогнутыми ресницами и стройная точеная фигурка. О том, что она еще школьница, напоминали лишь красиво очерченные детски-пухлые губки и заплетенные в длинные косы густые волосы.

– Я же еще школу не кончила, тетя Карина, – весело возразила девочка, и покосилась на Риту, – а потом в институт поеду поступать, как Ритка, так что ты мне пока женихов не ищи, ладно? Я тоже замуж не собираюсь, – она шутливо потерлась кончиком носа о плечо матери.

– Говори, говори, – засмеялся отец, – а забыла, сколько нам с матерью твоих кавалеров гонять приходится? Карина, – повернулся он к подруге жены, – а помнишь, как она в шесть лет за твоего Славика собиралась замуж?

Та улыбнулась.

– Были бы твои дочки постарше, Жорик, я бы своих сыновей точно на них женила. Нина, помнишь, как мы в детстве договаривались, что, когда у нас будут дети, мы их поженим?

– Карина, ты мне про своих детей не говори, я на них сердита, – отозвалась мать Маргариты. – Сами черт знает куда с семьями укатили, а тебя тут одну бросили все их барахло и квартиру сторожить.

– Вай, Нина, зачем говоришь, как они могли остаться – с работы гонят, им семьи кормить надо, детям в школу ходить. Я уже пенсионерка, старая, меня кто тронет?

– Ты сейчас не работаешь, тетя Карина? – удивилась Маргарита, потому что энергичная и бойкая Карина уж никак не походила на старушку-пенсионерку.

– С февраля на пенсию ушла – как пятьдесят пять исполнилось, так сразу. Поехала к Робику, посмотрела, как они там устроились, и вернулась – квартиру сторожить. Столько вещей нажили за всю жизнь – что, все этим чушкам оставлять? Они только рады будут, их Народный фронт все время говорит: пусть армяне оставляют все, что имеют, и уезжают. Родители мои сколько нам оставили, мы с моим Суреном покойным сами сколько заработали, и все им оставить?

– Ты, Риточка, не видела, что у нас осенью делалось, – вздохнула Нина, разливая компот. – Помнишь Софью Арташесовну, которая у тебя и у Кариночки в школе математику вела? Так ее свои же товарищи – учителя азербайджанцы – чуть не убили. С работы прибежала в разорванном платье. Потом, когда танки в город ввели, все опять хорошие стали, ходили прощения просить – назад на работу приглашали. Только она говорит: «Все, больше я в школу ни ногой». Теперь у Карины в одиннадцатом классе вообще математику вести некому. Прислали из района какую-то, так она два плюс два сложить не может. Как ребенок в институт должен поступать?

Маргарита шумно отодвинула тарелку и поднялась. Ей было досадно – опять политика, опять этот национальный вопрос, поесть спокойно не дадут.

– Пусть сидит с книгами и занимается, я звонила знакомым – может, они смогут найти квартиру в Москве, чтобы она там окончила школу, – сказала она и, уже выходя из столовой, слышала, как отец говорил:

– Это они пока такие – тихие и мирные, а как войска выведут, так опять обнаглеют.

«Как только люди могут заниматься такой ерундой! Дебилизм полный!»

Было очень жарко, и, включив кондиционер, Маргарита легла у себя в комнате подремать. В течение нескольких месяцев ее мучила бессонница, онаотгоняла в сторону мысли о самоубийстве и с трудом сдерживалась, чтобы не нагрубить приходившим на прием пациентам. Облегчение пришло совершенно неожиданно и совсем не с той стороны, откуда она ждала.

Заведующий терапевтическим отделением, толстый лысеющий Аслан Мамедович Мамедов, давно уже слащаво поглядывал на Маргариту, а его лоснящееся лицо при виде нее выражало блаженную истому. Однажды вечером, когда у доктора Чемия закончился прием, он зашел к ней в кабинет с какой-то медицинской картой.

– Вот, Маргарита Георгиевна, – сказал он, грустно поводя носом, – смотрите, некоторые люди вообще считают, что работать не надо. Больной был на приеме – ни записи, ни отметки.

Маргарита мельком взглянула на карту – этого больного она вообще никогда не видела, стало быть, речь Мамедова относилась не к ней. Видно, он просто зашел, в поисках сочувствия, но она устала, изнывала от духоты и была совсем не расположена вести душещипательные беседы.

– Да, бывает. Ладно, Аслан Мамедович, если у вас ко мне вопросов больше нет, то я пойду, – она повернулась к столу взять сумочку и не заметила, как он, быстро закрыв дверь на задвижку, оказался вплотную возле нее. Лоснящееся лицо плотоядно улыбалось, горячие руки легли на бедра и стали задирать юбку, одновременно стараясь завалить ее на стол. От удивления девушка опешила, но тут же пришла в себя и попыталась его оттолкнуть.

– А ну как уберите руки, я устала и тороплюсь.

– А может, мы вместе отдохнем? – он горячо дышал ей в лицо. – Хочешь, в мой кабинет пойдем – у меня кондиционер, вино есть.

Почувствовав его руку у себя между ног, Маргарита оглянулась и, схватив стоявшую на столе стеклянную вазочку для карандашей, изо всех сил стукнула его по лбу. Ахнув, толстяк схватился за голову – кровь из рассеченной брови заливала глаза.

Отскочив, чтобы не испачкаться, девушка брезгливо сморщилась и, подняв упавшую сумку, начала колотить несчастного по лысеющему черепу, приговаривая:

– В другой раз не лезь, не распускай руки, кобель недорезанный!

Наконец он опомнился и взвыл от боли:

– Ах ты…!

После этого Маргарите вдруг стало легко и весело – словно голова заведующего вобрала в себя все ее нерное напряжение. Обойдя Мамедова, она отодвинула задвижку и вышла, весело и по-мальчишески насвистывая какую-то песенку. На следующий день Аслан Мамедович ходил с большим пластырем на лице и на Маргариту даже не смотрел. Отомстить он ей все же отомстил – стал проводить утренние пятиминутки на азербайджанском языке. Маргарита понимала лишь в общих чертах, не все, и в первый же день сказала:

– Я не понимаю.

– Надо изучить язык страны, в которой вы живете, – он старался глядеть мимо нее, но нос его обиженно подрагивал. – Как вы можете лечить азербайджанцев, если не знаете наш язык?

Маргарита пожала плечами и стала приносить с собой какую-нибудь книгу – читать по утрам во время пятиминуток. Заведующий поглядывал на нее, скрипел зубам, но ничего не говорил. Отец, которому она с большим юмором рассказала о происшедшем инциденте, встревожился.

– Осторожнее с ним, Риточка. Войска выведут – он вспомнит, что у тебя мама армянка.

– Ладно тебе, папа, что он может сделать?

Обстановка в городе ухудшилась сразу. В конце августа Рита с Кариной возвращались из кино и увидели, как толпа азербайджанок, избивает ногами старика-армянина, повалив его на землю. Каждая женщина старалась ударить острием каблука и попасть в лицо или в живот, а мужчина даже не кричал – только пытался защитить руками глаза. Карина отчаянно закричала, и на ее крик из подъезда выскочил их сосед азербайджанец Мустафа. Он разогнал озверевших женщин, вместе с Кариной и Маргаритой поднял старика на ноги и повел к себе домой.

Его жена Мая принесла воду, пузырек с йодом, и они с Ритой и Кариной принялись промывать раны.

– Надо бы в больницу – швы наложить, а то шрам останется, – Рита разглядывала рваную рану под глазом.

– Армянина они сейчас в больнице и не примут, – вздохнул Мустафа. – Перевяжи, как можешь, Рита, ты же врач. Я тебе сейчас еще бинт и пластырь принесу. А ты, отец, почему не уезжаешь? – повернулся он к старику. – Ждешь, что тебя камнем по башке стукнут? По улице один разгуливаешь.

Старик вдруг заплакал, мешая Маргарите обрабатывать рану.

– Здесь жена похоронена, куда я от нее поеду? Сегодня годовщина, на кладбище ходил – каждый год в этот день хожу. Всю жизнь здесь прожил, проработал, куда на старости лет теперь уезжать? Я что, вам кому-то плохое сделал?

– Причем мне, мне тоже несладко – сам азербайджанец, жена армянка, четырех детей вырастили, куда нам теперь ехать? Двадцать лет с женой прожил, теперь ее из дома выгнать должен?

– Вы молодые, – вздохнул старик и охнул, когда Карина прижгла ему йодом большую ссадину на руке.

– Терпи, отец, терпи, до утра у нас останешься – жена тебе на диване постелет. Утром домой тебя провожу – сейчас в городе неизвестно что творится.

Когда девушки рассказали дома о происшедшем, Георгий Чемия покачал головой:

– У меня сегодня в трамвае паспорт потребовали. Когда увидели, что грузин, извинились даже, а армянин напротив меня сидел – вытащили из вагона, стали бить. Не знаю, куда Горбачев смотрит, чего ждет.

– Ждет, пока всех армян перережут, – вздохнула Нина. – Я сейчас у знакомых была, к ним из Народного фронта приходили – уезжайте, говорят, пока не убили.

Неожиданно Карина заплакала.

– Я не хочу идти в школу, – говорила она, – уже почти никого из старых учителей не осталось, все наши ребята уезжают.

Маргарита молча поднялась и, уйдя в свою комнату, начала звонить Кате в Ленинград. Нельзя сказать, чтобы между ней и младшей дочерью Баженова были особо дружеские отношения, но профессор, который привык взваливать на младшую дочь все бытовые трудности, велел ей помочь Маргарите, если той что-нибудь понадобится. Катя всегда добросовестно выполняла распоряжения отца и теперь чувствовала себя неловко из-за того, что так и не смогла найти Карине комнату.

– Знаешь, Рита, мне пока не удалось, я говорила со знакомыми в Москве, но пока ничего нет.

– Я не хочу тебя затруднять, Катя, если нет, то нет. Я думала, что у Максима Евгеньевича есть связи в Москве. Я не стала бы просить, но у нас тут действительно очень сложное положение.

– Слушай, Ритка, ты не волнуйся, я обязательно что-нибудь сделаю – увидишь. Неделя, и я тебе звоню, ладненько?

Переговорив с Маргаритой, Катя немного подумала, потом хлопнула себя по лбу и начала набирать номер телефона Антона Муромцева.