Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Глава двенадцатая

В пятницу вечером Инга поцеловала на ночь дочь и, выключив свет, вышла из Настиной спальни.

– У моей Настеньки, – рассказывала она приятельницам, – уже условный рефлекс выработался: стоит мне поцеловать ее на ночь и выключить свет, как она мгновенно засыпает.

Подождав, пока стихнет звук шагов матери, приглушенных мягкой ковровой дорожкой, Настя включила настольную лампу и вытащила из тумбочки одну из двух купленных ею нынче книг – Инга внезапно решила к лету приодеться сама и приодеть дочь, поэтому шофер дядя Петя в срочном порядке повез их по магазинам, а в большом недавно открывшемся в универмаге был также книжный отдел.

Книга Карнеги «Как перестать волноваться и начать жить» прельстила Настю названием. Она давно размышляла о том, почему некоторые, как Лиза Трухина, например, не задумываясь, делают и говорят, что хотят, задирают окружающих, и все их обожают, даже стараются им подражать. А вот она, Настя Воскобейникова, постоянно переживает из-за того, кто ей что скажет, волнуется, не выглядит ли она дурой, теряется и часто не может ответить, когда ей скажут гадость, – ну, за исключением тех случаев, когда ее доведут до ручки, и она, как тогда с Лизой, кинется в драку. Из-за этого другие относятся к ней, как к идиотке. Под «другими» чрезмерно мнительная Настя имела в виду своих одноклассников – ту часть человечества, с которой ей больше всего приходилось общаться.

«Я начну жить по-человечески, когда перестану из-за всего психовать, – думала она, придвигая к себе лампу и разворачивая книгу так, чтобы лучше падал свет, – может, сейчас прочту и прямо уже завтра начну новую жизнь»

Поджав под себя ноги, Настя сидела на кровати и читала. Книга ей нравилась, потому что здесь почти не было непонятных терминов и приводилось много примеров из жизни. В процессе чтения она находила для себя много полезного. Например, если боишься, что тебя отругают – папа, например, – считай, что уже отругали. Ну и что, не убили же! А если за каждым твоим шагом следит мама, если тебя отпускают только на школьные дискотеки и те дни рождения, которые проходят в присутствии взрослых, то всегда можно найти человека, которому еще хуже.

Кому, например? Может, Лере Легостаевой, которая уже три года ходит в одной и той же потертой куртке, потому что у ее матери нет денег на новую? Зато у Лерки прекрасный голос, она даже ездила петь на каком-то городском конкурсе. Или Пете Соколову, который элементарную задачу не в состоянии решить, а сидит в их математическом классе «по блату», из-за того, что у него отец большая шишка? Ну и что, зато Петька душа всех вечеринок и плевать ему по большому счету на математику. Нет, как ни крути, а более несчастного человека, чем Настя Воскобейникова, в десятом математическом не было, и способ Карнеги тут оказался неприменим.

Огорченная этим Настя сунула Карнеги в тумбочку и открыла вторую из купленных в универмаге книг – «Легенды о Сафо»

 
…Мой истомленный страстью вид…
Я бездыханна… и, немея,
В глазах, я чую, меркнет свет…
Гляжу, не видя… сил уж нет…
И жду в беспамятстве… и знаю —
Вот, вот умру… вот умираю
 

«Говорили, она была лесбиянкой, – сонно подумала Настя, – но как она могла быть лесбиянкой, если любила Алкея? Хотя… кто его знает»

С этой мыслью она уснула, и книга о Сафо, выскользнув из ее рук, упала на пол. Свет лампы теперь бил Насте прямо в лицо, и она видела во сне знаменитую древнегреческую поэтессу. У Сафо были огромные черные глаза, пылавшие над острыми скулами и впалыми щеками, она протягивала к Насте руки и говорила:

– Не верь всему, что обо мне пишут. Я любила Алкея, любила свою дочь Клеиду и много работала. Я воспевала красоту и мудрость таких же, как я, женщин, но не все люди понимали мои стихи или просто не хотели понять. Не верь сплетням обо мне и о прекрасном юноше Фаоне. Фаон был женихом Клеиды, и никогда я не бросалась из-за него в море с Левкадской скалы – меня убил мой муж Керикалас, который завидовал моей славе.

– Зачем же ты вышла за него замуж? – удивилась Настя.

В огромных черных глазах Сафо мелькнула печаль.

– Я хотела остаться девственной, но отец велел мне стать женой Керикаласа. Я повиновалась и поначалу была счастлива. Брак дал мне дочь Клеиду. Но потом, когда мое изображение выбили на монетах, муж меня возненавидел. Он не смог вынести того, что люди не замечали его рядом со мной, его это изводило и мучило днем и ночью.

– Тебе не было его жаль?

– Мне было его жаль. Но нельзя приносить свою жизнь в жертву жалости. Он хотел запретить мне писать стихи, но я ответила: нет. Я умела сказать «да» и умела сказать «нет», когда это было нужно. Ты тоже должна этому научиться. И тогда я подарю тебе стихи, которые написала о своей свадьбе:

 
Радуйся, о невеста! Радуйся много, жених почтенный!
С чем тебя, о жених дорогой я сравнила?
Со стройной веткой тебя я сравнила!
Невинность моя, невинность моя,
Куда же от меня ты уходишь?
Теперь никогда, теперь никогда
К тебе не вернусь я обратно!
 

Стараясь отвернуть голову от бьющего в глаза света, Настя повторяла во сне запомнившиеся ей строки, пока трескучий звон не заглушил слова прекрасной гречанки. Сонно приподняв голову и жмурясь, Настя автоматически хлопнула ладонью по красной перламутровой макушке будильника и начала торопливо одеваться.

В субботу занятия у них начинались позже обычного, но она не выспалась и весь первый урок на контрольной по алгебре клевала носом. Гоша, сидевший рядом с Настей, положил под партой руку ей на колено. Это заставило ее встрепенуться, она испуганно покосилась на математичку.

– С ума сошел? Ирина увидит!

– Подумаешь!

Холодный взгляд математички скользнул по Гоше и остановился на Насте.

– Воскобейникова за разговоры на контрольной на балл снижается оценка, – поджав губы, она поставила в журнале жирную точку.

Лиза Трухина тотчас же возразила:

– Это несправедливо, Ирина Владиславовна, за поведение оценки не снижают.

– Трухина, ты можешь обратиться на меня с жалобой в ООН.

– Ирина Владиславовна, это я разговаривал, мне снижайте, – сказал Гоша.

– Советую не отвлекаться, – не отреагировав на его слова, каменным голосом произнесла математичка, – сразу после звонка соберу работы и на втором уроке дописывать не дам.

У них в этот день было две математики, но сразу же после звонка Ирина Владиславовна собрала работы и вышла – директор школы просила ее на перемене зайти к ней в кабинет.

Как только за учительницей закрылась дверь, Петя Соколов заявил:

– Я считаю, что мы вообще должны поставить перед директором вопрос об Ирине. У нее комплекс старой девы, но мы-то, почему должны это терпеть? Воскобейникова, пиши на нее заявление, мы все свидетели, подпишем.

Настя растерялась от непривычных для нее дружелюбия и заботливости, звучавших в его голосе, и смущенно посмотрела на Гошу. Тот, поняв ее взгляд, отмахнулся от Пети:

– Ладно тебе, Сокол.

– Ничего не ладно, – взгляд Соколова был полон праведного негодования, – при таком отношении к ученикам разве можно дать нормальные знания? Пиши, Воскобейникова, не бойся.

– Брось, Соколов, уж среди своих-то о знаниях не рассуждай, – добродушно фыркнула любившая насмешничать Лиза, – сумел списать и ладно, а Настя как-нибудь без твоих советов проживет.

Скажи это кто-то другой, Соколов завелся бы, но на Лизу никто никогда не обижался, чтобы она ни говорила. Он махнул рукой.

– Ладно, как знаете.

Петя был общительным парнем, организатором всех классных мероприятий, и ребята относились к нему неплохо. При существующей системе взаимовыручки ему всегда удавалось списать контрольную работу, и учителя, не желая с ним связываться, обычно ставили «четыре» – будет потом бегать со своей тетрадью к директору и качать права, кричать, что ему несправедливо занизили оценку, а его папа, директор хлебозавода, начнет звонить в отдел образования, и хлопот не оберешься. Одна только математичка Ирина Владиславовна принципиально не желала натягивать Соколову «четверку» и поэтому теперь, сидя с опущенной головой в кабинете директора Софьи Петровны, выслушивала ее нотации.

– Я не математик, Ирина Владиславовна, но я же вижу – одна-две ошибки. Даже не ошибки, а помарки – вы просто галочки поставили. И вы ставите за работу «три».

– Вообще-то нужно было поставить «два», работа списана, – хмуро отвечала математичка, – но я ставлю «три», какие ко мне могут быть претензии?

– Вот вы говорите, что работа списана, – вступила в разговор классный руководитель Настиного класса Светлана Сергеевна, – а почему вы решили, на каком основании? И почему вы вообще решили, что Соколов списал, а не у него списали?

– Не делайте из меня дуру, Светлана Сергеевна, – раздраженно огрызнулась Ирина Владиславовна, – а то вы сами не знаете и не видите!

– Я вижу, что вы субъективно относитесь к детям, Ирина Владиславовна, вот, что я сейчас вижу, – лицо Светланы Сергеевны пошло пятнами, – вы недолюбливаете Соколова и задались целью поставить ему в четверти «три». Это, впрочем, не первый уже случай, вы и к некоторым другим детям также относитесь.

Она немного повысила голос, и от этого Ирина Владиславовна возмущенно вспыхнула. Она всего четыре года работала в школе и всегда прежде уважала Светлану Сергеевну, за плечами которой было двадцать лет педагогического стажа. Если б коллега просто тихо и по-товарищески попросила ее поставить Соколову «четыре», она, может, и пошла бы навстречу. Но так брать человека за горло, требовать, почти оскорблять…

– Математике может научиться не каждый, если вы взяли в математический класс детей, которые в принципе не могут освоить материал, то почему я должна им завышать оценки? – Ирина Владиславовна тоже слегка повысила голос.

Директор подняла руку:

– Тихо, тихо, товарищи, мы уже начинаем переходить грань дозволенного между коллегами. Вы, Ирина Владиславовна, в принципе неправы, вы пришли в школу учить, и вы должны прежде всего учить детей. Если у вас кто-то чего-то не понимает, то это только характеризует вас, как педагога. Вы же понимаете, что это математический класс, и дети прошли строгий отбор, прежде, чем поступить сюда.

– Это уж точно, – в голосе Ирины Владиславовны так явно прозвучала ирония, что директор Софья Петровна вспыхнула.

– Между прочим, на вас и другие дети жалуются, – строго и холодно сказала она.

– Можно конкретно? Кто еще жалуется?

– Этого я вам не скажу, я не хочу, чтобы вы и с другими детьми начали сводить счеты, – директор приосанилась, – хотя я не понимаю, почему вы так относитесь к Пете. Тем более, что его отец – наш спонсор. Вы не подумали, что вот этот ксерокс, на котором вы размножаете тесты, этот диван, на котором вы сидите, это зеркало, которое стоит в учительской, – все это подарок от хлебозавода.

Ирина Владиславовна опустила голову – ксерокс действительно был ей нужен для работы, а в большое трехстворчатое трюмо в учительской она смотрелась ежедневно по нескольку раз. Хотя бы потому, что дома у нее стояло только настольное зеркало, а на большое все не удавалось с зарплаты отложить деньги.

– Мы сегодня писали контрольную, посмотрите, Софья Петровна, – математичка вытащила из пачки тетрадь Соколова и протянула ее директору. – Я специально мельком просмотрела, здесь даже тройку ставить не за что. Это ведь математический класс, а он даже списать не может. Шестьдесят градусов, а он пишет шестьсот, где синус, где интеграл – это он уже не различит, это выше его понимания, ведь это десятый математический класс! Что, если приедут проверять, проведут срез знаний?

Софья Петровна и Светлана Сергеевна слушали ее со скучающими и снисходительными лицами.

– А вы ему объясните, вы его лишний раз к доске вызовите, – наставительно сказала директор, – в контрольной каждый может описаться, это ребенок, он волнуется.

– Как же, волнуется он! И не буду я перед ребятами позориться, у доски ему натягивать! Хотите – сами ему ставьте четверку.

– Хорошо, – каменным голосом произнесла Софья Петровна и поднялась, – сейчас у вас алгебра в десятом? Мы со Светланой Сергеевной подойдем и посидим у вас на уроке.

Когда директор в сопровождении классного руководителя вплыла в класс, ребята притихли. Ирина Владиславовна, не поднимая глаз, вызвала к доске Соколова и протянула ему учебник.

– У нас этот пример сегодня на контрольной был, в нашем варианте, – громко сказала Лиза Трухина – ее одну абсолютно не смущало присутствие директора.

– Трухина! – сурово оборвала ее Светлана Сергеевна. – Почему ты нарушаешь дисциплину? Ты не знаешь, что нужно сначала поднять руку, а потом говорить?

В левой части уравнения, написанного Соколовым на доске, стояла разность квадратов двух трехчленов, в правой – число. Петя вздохнул и начал возводить первый трехчлен в квадрат, запутался, посмотрел на учительницу:

– Ирина Владиславовна, я забыл формулу для возведения в квадрат, можно посмотреть таблицу? – развязно спросил он.

Ирина Владиславовна молчала. Директор мягко заметила:

– Пример довольно сложный, я думаю, что мальчику можно было бы воспользоваться таблицей.

– Всегда и везде все пользуются таблицами, – классный руководитель Светлана Сергеевна презрительно пожала плечами, – только в этом классе на уроке математики одним можно пользоваться, а другим нельзя.

Директор бросила в ее сторону неодобрительный взгляд – что бы то ни было, но в присутствии учеников педагогам не полагалось выяснять отношения. Тем не менее, она поддержала классную:

– Если не возражаете, Ирина Владиславовна, я прошу вас разрешить Пете воспользоваться табличным материалом.

Ирина Владиславовна дернула плечом, но продолжала молчать. Ребята притихли, в классе воцарилось напряженное молчание.

– Лох ты, Соколов, – громко и грустно сказала Лиза, – ты же писал этот пример в контрольной, вспомни!

– Трухина! – взвизгнула Светлана Сергеевна и повернулась к директору. – Вы видите, что происходит на этих уроках! Дисциплины – никакой, детям позволяется безнаказанно оскорблять друг друга, ребенку у доски дали довольно сложный пример, и учитель даже не старается объяснить, пальцем не пошевелит!

«Главное, не волноваться и подробно – для Светланы и директрисы. Разозлятся? Будем считать, что уже разозлились»

Ребята оторопели, когда Настя поднялась с места.

– Светлана Сергеевна, – вежливо и спокойно сказала она, – извините, но это очень простой пример, его можно устно решить. Тут не нужны никакие таблицы, тут разность квадратов. А квадрат минус б квадрат равно а минус б умножить на а плюс б. Слева разность трехчленов, умноженная на их сумму, это будет три икс квадрат минус пять икс, справа пятьдесят. Получим квадратное уравнение, его корни пять и минус двадцать шестых.

– Пойди к доске, Воскобейникова, напиши и подробно объясни Соколову, – сухо проговорила Ирина Владиславовна, стараясь унять дрожь в руках.

Соколов спокойно стоял рядом с Настей, пока она писала, а когда закончила, добродушно улыбнулся:

– Спасибо, Настя, я все понял. Можно мне садиться, Ирина Владиславовна?

– Садись, – холодно сказала она. – Ты, Воскобейникова, тоже садись.

– И сколько у меня теперь будет в году? – вежливо-наглым тоном поинтересовался Соколов, останавливаясь возле своей парты и чуть прищурив глаза.

Математичка не успела ответить – вмешалась директор:

– Я думаю, что Петя понял этот пример, и если ему что-то будет дальше непонятно, то он дополнительно позанимается с Ириной Владиславовной. Сейчас, думаю, ему можно поставить четверку, да, Ирина Владиславовна? Я сама поговорю с твоим папой насчет дополнительных занятий, Петя, думаю, он не будет возражать.

– Да поставьте ему четверку, Ирина Владиславовна, – ухмыльнулась Лиза.

– Поставьте, поставьте, Ирина Владиславовна! – закричали другие ребята. – Поставьте, мы вас поймем и не обидимся.

Математичка встретилась взглядом с Настей, и они несколько секунд смотрели друг другу в глаза. Потом она отвернулась и сдержанно произнесла:

– Садись, Соколов, в четверти у тебя три и в году тоже.

После уроков в класс прибежала староста Лена с листом бумаги.

– Ребята, Светлана Сергеевна просила быстро всем подписать и отдать – ей позарез.

Она сунула Лизе написанную мелким неразборчивым почерком бумагу.

Лиза, не читая, нацарапала свою подпись, и тут вдруг рядом с ней встала Настя, заглянула через ее плечо.

– Лизка, ты чего подписываешь-то?

– Да какая разница – классная просила.

Но Настя уже читала вслух:

«… В связи с тем, что Кирсанова Ирина Владиславовна не дает нам знаний, соответствующих уровню класса с углубленным изучением математики, травмирует нас на уроках не относящимися к предмету замечаниями, просим заменить учителя математики и передать наш класс более квалифицированному педагогу».

– Это что, а? – она схватила листок и потрясла им в воздухе. – Ты хоть смотри, что подписываешь!

Лиза растерянно захлопала глазами:

– Ничего себе! Ну, блин!

– Дай заявление, – возмутилась староста, пытаясь отнять у Насти бумагу, – ты не хочешь, так другие подпишут.

– Чего ты кричишь, Воскобейникова? – снисходительно удивился Соколов, вплотную подходя к ней. – Она тебе самой на контрольной ни за что балл снизила. Надо уметь отстаивать свои права, детка, – тон его стал вкрадчивым, он положил влажную ладонь ей на талию. Настя вспыхнула и откинула его руку.

– Потому что это подло, папа Карло, – сказала она, глядя ему в глаза, и разорвала заявление пополам.

– А вот этого не надо, – в голосе Соколова прозвучала скрытая угроза, но Гоша уже подошел и встал рядом с Настей.

– Все, Сокол.

– Пикей пришел! Как у тебя на личном фронте, Пикей? Скоро свадьба?

Прозвище Пикей Гоша получил, когда они изучали «Евгения Онегина». Светлана Сергеевна, которая вела у них литературу, стала сетовать на то, что у современных девушек нет идеалов:

– Помню, когда мы учились, – говорила она, – Татьяна была для нас примером верности и чистоты. Сейчас девочки стремятся к другому.

Лиза Трухина тогда поднялась и невинно сказала:

– Это вы зря, Светлана Сергеевна, у нас тоже есть идеалы. Вот идеал Насти, например, Дева Мария – Настя мечтает о непорочном зачатии.

Класс грохнул, Настя вспыхнула до синевы, а Гоша возмущенно сказал:

– Ты, Лизка, дура натуральная.

Никто из ребят, кроме него, не посмел бы этого сказать Лизе, но Гоше было глубоко плевать на ее грацию, ее обаяние и огромные черные глаза – он был предан Насте. Лиза не обиделась, а только фыркнула:

– А ты у нас – Бедный рыцарь, помнишь у Пушкина: «…и за матерью Христа он бесстыдно волочился»?

Светлана Сергеевна побагровела – Пушкин, конечно, был непререкаемым авторитетом, но «Бедного рыцаря» в их программе не было. Да и вообще, она считала, не все, что у Пушкина, можно читать детям. «Гаврилиаду», например, однозначно не стоит.

– Трухина, ты мешаешь вести урок!

Едва прозвенел звонок, и учительница выплыла из класса, Лиза заявила:

– По-английски «бедный рыцарь» будет «poor knight», первые буквы РК. Мы теперь тебя, Гоша, так тебя и будем звать «Пи Кей». Пикей.

Она грациозно наклонила головку и засмеялась. Класс моментально подхватил прозвище, и с легкой руки Лизы прозвище навсегда закрепилось за Гошей. Впрочем, на Лизу он не обижался, потому что у нее все получалось весело и мило, Соколов же сейчас говорил мрачно и злобно, поэтому Гоша нахохлился и подался вперед. Однако Лиза, увидев, что назревает конфликт, немедленно втиснулась между мальчиками.

– Ребята, все, брейк! Сокол, ты бы лучше занялся своими прямыми обязанностями, сегодня у Сергачева день рождения, а ты не чешешься!

Ей удалось остудить их пыл, противники разошлись с миром. Соколов, чьей обязанностью было собирать деньги и покупать подарки именинникам, махнул рукой.

– Все нормально, Лизок, презент куплен, сегодня в пять его предки отчалят, и хата у него свободна. В пять собираемся. Воскобейникова, ты придешь?

Вопрос был задан ерническим тоном и с явным намерением сконфузить Настю – все прекрасно знали, что на вечеринку «без родителей» мать ее не отпустит.

– Настя не пойдет, – торопливо, чтобы не муссировать тему, сказала Лиза, – ты лучше посчитай, сколько у нас минералки, сколько пива.

– Почему это, я пойду, – громко произнесла Настя и, достав из кармана деньги, протянула Пете Соколову, – возьми, моя доля.

Произошла крохотная заминка, во время которой Настя старалась сохранять независимый вид.

– А… тетя Инга тебя отпустит? – неловко спросила Лиза.

– Отпустит.

– Да? Ну и ладно. Гошка, слушай, твой дружок Ярцев опять на соревнования по кик-боксингу укатил? Так ты заскочи к нему домой, возьми диски.

– Ладно, возьму, – Гоша кивнул Лизе и, подойдя к Насте, встал позади нее почти вплотную, приблизив губы к ее уху, – точно придешь? Предки отпускают?

Его рука легла на ее талию, дыхание отдавало мятной жвачкой. Настя чуть отстранилась и пожала плечами.

– Без проблем.

Сказать «без проблем» было легко, но, вернувшись из школы, она уже жалела о своей внезапно накатившей лихости. Инга с растерянным видом сидела в кресле-качалке и полными слез глазами следила за прихорашивавшейся дочерью.

– Настенька, солнышко, ты убить меня хочешь? Идти неизвестно куда, я даже не позвонила родителям этого Сергачева, ничего не узнала.

– Что узнавать, мама, что узнавать? Я что, на дискатеки никогда не хожу?

– Там всегда учителя и родители дежурят, за вами присмотр. Если ты в гости к кому идешь, я с теми родителями заранее говорю. Ты же знаешь, как я всегда беспокоюсь!

– Не надо беспокоиться, мама, я иду на день рождения к однокласснику.

– Я понимаю, ты хочешь поздравить мальчика из класса. Может, мы с тобой вместе купим хороший дорогой подарок, заедем к нему домой и поздравим? Вроде и от меня тоже.

Настя вспылила, но постаралась говорить ровно.

– Мама, ты меня опозорить хочешь? Там ребята соберутся, а я с тобой приеду? И не надо мне твоего подарка, я уже купила все, что надо.

Инга всхлипнула.

– Детка моя любимая, неужели ты так меня стыдишься? И папы нет дома, когда только он приедет?

Словно в ответ на ее призыв, хлопнула входная дверь, и Инга, сразу повеселев, выбежала из комнаты Насти, торопясь навстречу пришедшему мужу. Вскоре в комнату вошел недовольно сдвинувший брови Андрей Пантелеймонович. Настя, примерно знавшая, что ее ждет, приняла невозмутимый вид.

– Анастасия! – сурово сказал отец. – Мне непонятно твое поведение, ты специально решила довести маму до слез? Или ты хочешь, чтобы у нее опять случился сердечный приступ? – тон его был ледяным, и Насте потребовалось собраться с силами, чтобы внутренне не сжаться в комок.

– Папа, я не хочу довести маму, я просто хочу пойти на день рождения к товарищу.

Голос ее звучал спокойно и доброжелательно, но у Андрея Пантелеймоновича он вызвал раздражение.

– О каких походах может идти речь, если мама из-за этого так расстраивается? Ты в состоянии соизмерить, понять, что в жизни действительно является важным? Неужели какие-то приятели для тебя дороже мамы?

Настя стояла перед ним – тоненькая, высокая, и очень похожая на него. Или на его сестру и ее сына? Он почувствовал боль в висках. Она внимательно всмотрелась в его осунувшееся лицо с подергивающейся щекой и ввалившимися глазами.

– Папа, что с тобой?

– Что? А то, что моя дочь ведет себя странно. Я даже представить себе не мог прежде, что ты станешь такой легкомысленной.

Настя чуть склонила голову вбок, не переставая вглядываться. Перед ней стоял пожилой, измученный человек, ее отец, она чувствовала, что он страдает, но не могла понять почему.

– Ты болен, папа? На тебе лица нет, что случилось?

– Что?! – Андрей Пантелеймонович осекся, и в глазах его мелькнуло странное затравленное выражение. Настя внезапно вспомнила – два дня назад, когда она зашла к нему в кабинет и спросила о повстречавшихся им с матерью мужчине и женщине, у него был такой же взгляд. И он так грубо накричал на нее, что она потом долго плакала.

– Папа, ведь те люди… они приезжали к тебе? Ты сам не свой, с того дня. Что они от тебя хотели?

– Что ты мелешь, что ты фантазируешь? – ему пришлось стиснуть кулаки, чтобы унять дрожь в пальцах. – Кто, какие люди?

– Папа, ты сам знаешь. Ты был тогда очень расстроен, и сейчас ты тоже сам не свой. Они что, тебе угрожали? Кто они?

Андрей Пантелеймонович рассмеялся – резко и неестественно.

– Не понимаю, что за глупости у тебя в голове! – в голосе его неожиданно появились визгливые нотки. – Кто мне может угрожать? Я всю жизнь был честным человеком, у меня нет в прошлом ничего такого, чем можно было бы меня шантажировать!

Настя с недоумением взглянула на отца.

– Что ты, папа, конечно! Я говорю угрожать, а не шантажировать. Ты ведь теперь баллотируешься вместо того депутата – Илларионова, – который погиб. Да? Я в какой-то газете читала, что это было убийство, а не несчастный случай.

Воскобейников сумел взять себя в руки.

– Не болтай ерунды, – сказал он строго, – ты знаешь, что вся моя работа, весь наш образ жизни требуют быть очень осторожными в наших высказываниях, и если ты, начитавшись детективов, начнешь рассказывать подобные вещи…

– Я ведь не такая глупая, как ты думаешь, – она мягко улыбнулась и заглянула ему в глаза, – если у тебя сложности, то позволь мне помочь. Я уже взрослая и очень тебя люблю. Бог с ним, с этим днем рождения, я никуда не пойду, если ты не хочешь. Они сегодня опять приедут?

– Кто? Да с чего ты это взяла?!

– Мне показалось, что мужчина вроде бы сказал про субботу, а сегодня суббота. И они оба на меня как-то странно смотрели.

Андрей Пантелеймонович смотрел на нее и думал:

«Мне велели назначить встречу на одиннадцать вечера. На сегодня. Больше я ничего не знаю и знать не хочу, а Настя… Лучше, если ее сегодня вечером не будет».

Неожиданно он улыбнулся – мягко и весело.

– Вот что, дорогая моя, я вижу, ты уже действительно взрослая и вполне можешь за себя постоять. Ладно, иди на свой день рождения, я думаю, что с тобой ничего страшного там не случится. Только возьми с собой сотовый телефон, чтобы мама в любую минуту могла с тобой связаться. Петр тебя отвезет и приедет за тобой… ну, где-то к одиннадцати в начале двенадцатого. Думаю, ничего страшного с тобой не случится.

Настя подозрительно взглянула на отца, но тот продолжал улыбаться, и разглядеть что-либо под маской его улыбки было сложно.

– Как хочешь, папа, если я тебе не нужна, – осторожно ответила она.

Несмотря на полученное разрешение, Настя испытывала странное чувство грусти и ощущение тревоги. Она повеселела только тогда, когда дядя Петя высадил ее у подъезда дома именинника, строго наказав:

– Что б без меня отсюда ни на шаг. Мне Телемоныч за тобой в двенадцатом часу велел подъехать, но я, может, чуток пораньше буду. И матери звони, чтоб не трепыхалась все время, нервы себе не портила. Ты-то не знаешь, а мы все видели, сколько она через тебя перестрадала.

Петр за прошедшие годы сильно постарел, потолстел и стал ворчлив. Настя никогда ему не возражала и не спорила с ним, потому что это было абсолютно бесполезно – он всегда твердил одно и тоже, не слушая и не воспринимая ее слов.

– Ладно, дядя Петя, – послушно сказала она, аккуратно придерживая дверцу, потому что он страшно нервничал, если кто-нибудь с размаху, хлопком, закрывал машину.

Из окна третьего этажа доносились звуки музыки, и Лиза, перегнувшись через подоконник, махала ей рукой:

– Настя! Топай быстрей! В лифт не садись! Дядя Петя, здравствуйте!

– Здравствуй, здравствуй, балаболка, – с деланной строгостью ответил шофер, питавший симпатию к черноглазой подружке Насти, и начал разворачивать машину.

Настя вошла в подъезд и столкнулась с запыхавшимся Гошей.

– А я тебе навстречу бегу, чтоб ты в лифт не вздумала сесть – сейчас только в нем Соколов на двадцать минут застрял. Мы аварийку хотели вызвать, но сегодня суббота, никто не работает. Лиза уже предлагала стол на лестничную площадку вытащить, чтоб Петьке одному в кабине не так тоскливо было сидеть.

Он притянул Настю к себе за талию и долго не выпускал, вдыхая аромат ее волос.

– Ну и что, вытащили? – с улыбкой спросила она, делая над собой усилие, чтобы не отстраниться и не обидеть его.

– Не успели – лифт вдруг взял и ни с того, ни сего заработал. А ты чего так поздно? Я уже боялся…

Внезапно остановившись, он притиснул Настю к стене и неожиданно с такой силой прижался губами к ее рту, что она чуть не задохнулась. В этот момент Лиза крикнула с верхней площадки:

– Ребята, вы там в лифте не застряли? Давайте за стол, у вас весь вечер впереди, еще успеете потрахаться, – ее смех рассыпался переливчитыми колокольчиками.

Гоша со вздохом оторвался от Насти и, обняв ее за плечи, повел наверх. К ним подлетела Лера Легостаева.

– Гошенька, потанцуем, ну немножечко! – она изо всех сил тянула его за собой.

Настя, почувствовав, как он напрягся, недоуменно пожала плечами.

– Правда, Гоша, потанцуй, иди.

Она подтолкнула его к Лере, чтобы сгладить неловкость, и осталась стоять у стены.

– В русском языке появился новый термин – «застрять в лифте», – сострил подошедший в обнимку со старостой Леной Соколов и посмотрел на припухшие губы Насти, – кстати, Воскобейникова, могу тебя порадовать, у тебя по контрольной трояк. Ирина после уроков в учительской проверяла работы, а я журнал относил и увидел.

– Почему? – расстроилась Настя.

– По кочану! Ты там лишнюю скобку поставила, а она еще тебе обещала на балл снизить, забыла? Так что зря ты ее защищаешь, она с прибабахом.

– Просто озабоченная, – весело прощебетала подошедшая Лиза, – тридцать лет, а еще нетраханная.

– Кто на нее польститься, – Соколов пожал плечами, – одевается, как бомжиха, и ей это нравится. Я бы лично сдох – такие шмотки носить.

Лиза не могла долго стоять на одном месте. Не слушая ворчания Пети, она побежала дальше, и последние слова он досказывал уже Насте и старосте Лене, которая в ответ добродушно махнула рукой.

– Ну, так купи ей платье от Версачи, она тебе пять сразу поставит.

– Ты дура что ли? – Петька покрутил пальцем у виска. – Да ей директор сама предлагала со мной позаниматься, не слышала? За деньги, за просто так что ли? Ей отец бы заплатил, она себе хоть сапоги бы приличные купила. С приветом, строит из себя.

– Нормально, дура, типа, – староста Лена тоже покрутила пальцем у виска, – да по ней сразу видно.

Лена в последнее время постоянно вертелась возле Соколова и соглашалась со всем, что он говорит. Настя хотела отойти от них подальше, но откуда-то из соседней комнаты выплыл с фотоаппаратом именинник Толик Сергачев.

– Настя, ты что делаешь, как у тебя дела? А то сейчас только твоя мама по стационарному звонила, интересовалась твоим самочувствием. Я дал ей честное мужское слово персонально о тебе позаботиться.

Настя побагровела до слез – да что ж это такое, в конце концов!