Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

– У нас все тут плутают в первый раз, ничего страшного, – Андрей Пантелеймонович пожал руку Кристофу и повел гостей наверх по лестнице в свой кабинет, – что предпочитаете – чай или кофе?

– Нет-нет, спасибо, – Лада присела на диван, разглаживая помявшуюся в машине юбку и жалея о том, что не надела брюки, – сначала я хотела бы… мы хотели бы поговорить по делу.

– Воля гостя – закон для хозяина, – Воскобейников шутливо развел руками и присел в мягкое кресло-качалку. – Я вас слушаю очень внимательно, дорогая Лада.

Она заранее отрепетировала свою речь, но теперь, глядя на вальяжно расположившегося в кресле элегантного человека с тонким и умным лицом, неожиданно смутилась.

– Говорят, вы будете баллотироваться депутатом от Умудии? – брякнула она неожиданно для самой себя.

Воскобейников насторожился, но внешне никак этого не показал и только развел руками:

– Милая моя, не знаю, кто вам это сказал, у меня были совершенно другие планы. Конечно, если речь пойдет о том, чтобы продолжить то, что начал Арсен Михайлович, то я обязан буду эти планы изменить. В конце концов, это просто мой долг перед его памятью. Но вы ведь не это со мной собирались обсуждать – еще слишком рано, боль утраты еще так свежа.

– Нет-нет, конечно! Видите ли, я уже говорила, что… Кристоф – француз, но у него жена русская. Ее зовут Ольгой.

– Я много слышал о господине Лаверне от нашего дорогого и незабвенного Арсена Михайловича, – мягко заметил Воскобейников, – и если я чем-то могу помочь, то располагайте мною.

Он взглянул на Кристофа, и тот, вздохнув, кивнул.

– Речь идет о моей жене. Видите ли, она много лет страдает, и вся наша семья страдает вместе с ней. Только поэтому я сейчас решился обратиться к вам.

Воскобейников учтиво ждал, что гость скажет дальше, но француз вдруг замолчал, увидев на столе фотографию счастливо улыбавшейся красивой женщины, на коленях которой сидела белокурая девчушка с серьезным лицом.

«Это его семья – его жена и дочь. Зачем я вообще приехал сюда? Я не должен был этого делать!»

Андрей Пантелеймонович благожелательно смотрел на Кристофа. На лице его появилось выражение искреннего сочувствия.

– Если я в силах вам чем-то помочь, то прошу вас располагать мною в полной мере.

«Антон Муромцев был прав, у меня нет права разрушать эту любящую семью. Пусть даже Воскобейников когда-то и совершил преступление, но кто я такой, чтобы судить? Чтобы причинить боль, ввергнуть невинных людей в отчаяние? Даже ради Ольги я не смогу этого сделать».

Кристоф провел рукой по лбу, взглянул на сидевшего перед ним человека и поднялся.

– Благодарю вас, – медленно произнес он, – я понял, что только зря отниму у вас время и.… Благодарю, господин Воскобейников, вы не сможете мне помочь.

– Нет! – Лада возмущенно сверкнула глазами и, потянув его за рукав, заставила опуститься обратно. – Ты что, хочешь вот так взять и уйти? Андрей Пантелеймонович! – она повернулась к Воскобейникову, не обращая внимания на растерянную попытку Кристофа ее остановить. – Много лет назад у жены господина Лаверне незаконно забрали дочь. Недавно мы узнали, что именно вы удочерили эту девочку – это совершенно точно установлено и подтверждено анализами крови, так что не имеет смысла отрицать этот факт! – подбородок ее победно задрался кверху.

– Лада, подожди! – Кристоф повернулся к побледневшему Воскобейникову, который бессильно откинулся назад. – Простите, ради бога, господин Воскобейников, я меньше всего хотел причинить вам боль, но… Многие женщины относятся к этому легко, однако моя жена всю жизнь тяжело переживала, что в юности ей пришлось сделать аборт. Разумеется, она не подозревает, что девочка осталась жива, я сам сейчас совершенно случайно узнал об этом. То, что ей постоянно мерещится плач ребенка, мы всегда считали результатом нервного заболевания, и вдруг я узнаю… Поймите мое состояние, господин Воскобейников, прошу вас! Я тоже люблю свою жену, как и вы.

Лицо Андрея Пантелеймоновича было совершенно белым, и Кристоф испугался, что у этого немолодого, в общем-то, мужчины может случиться сердечный приступ. Лада стиснула руки, немного смущенная тем эффектом, который произвели ее слова.

«Кто мог?! Это Ревекка, больше некому! – думал Андрей Пантелеймонович. – И отрицать бесполезно – анализ крови»

Он поднес руку к горлу и сжал воротник – словно то была петля, охватившая его шею и не дававшая дышать.

– Вы… вы… послушайте, – голос его звучал хрипло, мысли метались, но инстинкт подсказывал, что спасение в том, чтобы собраться с силами, говорить и убеждать, – вы пришли бросить мне обвинение, – он повернул к Кристофу страдающее лицо, – вы пришли сказать, что ваша жена страдает из-за меня. Что ж, я принимаю это обвинение. Но выслушайте и вы меня. Что я мог поделать? Девочка – совсем юная – попросила меня помочь ей избавиться от ребенка, решив, что совершила страшную ошибку. Что я должен был сделать? Отказать ей? Она могла бы отправиться к какому-нибудь шарлатану, и он искалечил бы ее на всю жизнь. Я счел себя обязанным помочь – тем более, что отцом ребенка был мой родной племянник.

– Ваш племянник?! – ахнула Лада.

– А вы не знали? – в его словах звучала горечь. – Да, конечно, госпожа Сигалевич могла этого и не знать. Видите, для меня не секрет, кто вам все это сообщил. Да, отцом ребенка был мой племянник Илья. Когда девочка родилась живой, я решил, что не имею права бросить ее – ведь это была моя плоть и кровь, – он немного пришел в себя.

Лада пропустила мимо ушей упоминание о госпоже Сигалевич.

– Вы обязаны были сообщить матери, – буркнула она, продолжая за руку удерживать Кристофа – страдающее выражение лица француза подсказывало ей, что он готов махнуть на все рукой и сбежать отсюда подальше.

– Да, – вздохнул Воскобейников, – обязан, моя вина. Но с другой стороны, учтите, что она сама была еще подростком, она этого ребенка не хотела, ей не по силам было его поднять, и она это прекрасно понимала. Все, что я хотел – дать новорожденной малышке полноценную семью.

Лада сощурилась, с усмешкой и вызовом посмотрев ему в глаза. Она не могла себе объяснить, почему не испытывает жалости к этому человеку – такому милому и приятному во всех отношениях, оказавшемуся в столь трагической ситуации.

– Да? Но вы не сказали еще кое-что: у вашей жены были неудачные роды – примерно на том же сроке беременности, на котором делала аборт Ольга. Ваша жена тоже участвовала в краже девочки?

Воскобейников поднялся и медленно прошелся вдоль кабинета.

«Возможно, Ревекка не сообщила им всего – об Инге».

Ему стало чуточку легче.

– Если хотите знать, то это случай, – глухо проговорил он, остановившись прямо перед сидевшими на диване гостями, – это был жестокий и непредвиденный случай, никто не собирался красть девочку. Более того, врачи были почти уверены, что она не выживет. Моя жена ничего не знает, я обманул ее, выдав девочку за нашу дочь, чтобы как-то потянуть время. Я не мог сразу ей сообщить, что наша дочь умерла, она…. Видите ли, это был у нее не первый выкидыш, в предыдущий раз она пыталась покончить с собой, и я боялся….

– Боже! – Кристоф в ужасе стиснул руку Лады.

– Возможно, она сделает это теперь. Если узнает, что Настя – не ее ребенок, – с каким-то отрешенным спокойствием в голосе произнес Андрей Пантелеймонович и печально посмотрел на Кристофа, – а вы уверены, что ваша жена излечится, если обретет эту девочку? У вас есть еще дети?

– Да, двое, – растерянно ответил тот, страдая.

– А у моей жены больше никого нет. И не будет. В Насте вся ее жизнь. Конечно, вы можете требовать, можете настаивать, но дело даже не в этом. Естественно, что вы любите вашу жену, я люблю свою жену, но сейчас главное не это, главное – девочка, Настя. Теперь у нее есть семья, любящие мать и отец, которые в ней души не чают, она счастлива. Будет ли она счастлива, когда все рухнет? Это главное.

Он долго и внимательно смотрел на Кристофа своими лучистыми глазами, потом обратил взгляд к Ладе и, казалось, заглянул ей в душу. Ее силы и уверенность рушились в споре с этим человеком.

– Может быть… может быть, не сообщать им? Я имею в виду вашу жену и… девочку. Может быть, сказать только Оле? – она не знала, куда деться от ласкового сияния голубых глаз Андрея Пантелеймоновича, сама на себя злилась, но воля ее постепенно таяла. – Что если она приедет и просто тайком посмотрит на Настю?

Воскобейников печально покачал головой и вздохнул.

– Не знаю, не знаю. Может быть, мы не будем спешить и все обдумаем? Тут нужно время, чтобы до конца осознать ситуацию и не совершить непоправимой ошибки. Как вы считаете? – повернулся он опять к Кристофу. – Что если мы все спокойно разложим по полочкам, взвесим все «за» и «против», а потом встретимся через пару дней и придем к окончательному решению?

Кристофу согласился, что собеседник его прав.

– Хорошо, – он опустил глаза и тяжело вздохнул, – когда вам удобно встретиться? Я собирался сегодня вернуться в Париж, но теперь, наверное, задержусь до воскресенья.

– Тогда, скажем, в субботу вечером. Меня пару-другую дней не будет в Москве, а в субботу утром я вернусь, и мы созвонимся. Думаю, что до тех пор лучше никому ничего об этом не говорить.

Он опять пристально взглянул на француза, и тот кивнул головой.

– Погодите, а Ольга? Ведь она в любом случае должна узнать, – начала было Лада, но тут же осеклась под неодобрительным взглядом Кристофа.

– Конечно, пока мы не придем к соглашению, я ничего не стану сообщать жене, – сухо сказал он, – и хотя Лада любезно согласилась мне помочь, но, в конце концов, это касается только моей семьи.

– Да, конечно, – она неловко опустила голову.

Воскобейников проводил их до двери, и Кристоф, пожимая на прощание его руку, отвернулся, чтобы не видеть полный боли взгляд голубых глаз.

– Что ты думаешь? – спросила Лада, когда Кристоф открыл перед ней дверь подъезда.

– Думаю, я все решил, но в любом случае подождем до субботы.

Они почти столкнулись с удивительной красоты женщиной и высокой девочкой лет пятнадцати. На мгновение Кристоф застыл – осанкой и выражением лица девочка напомнила ему Олю. Инга с Настей с интересом взглянули на них и скрылись за тяжелой дверью.

– Это она, – тихо сказала Лада, уже сидя в машине.

– Да, – так же тихо ответил он. – Знаешь, мне очень плохо от всего этого. Думаю, в субботу приеду и скажу Воскобейникову, что надо все забыть, и пусть остается, как есть, а пока.… Давай мы пока не будем об этом говорить.

Лада уже избавилась от того смущения, которое испытала в присутствии Андрея Пантелеймоновича, и обрела прежнюю решительность.

– Постарайся не поддаться этому человеку, Кристоф. Еще Арсен Михайлович говорил, что Воскобейников оказывает сильное влияние на всех, с кем общается. До субботы ты придешь в себя и тогда, возможно, изменишь решение. Думаю, что когда мы приедем в следующий раз…

– Прости, Лада, – холодно прервал ее Лаверне, – но в следующий раз я предпочел бы поговорить с этим человеком один на один.

Она обиженно посмотрела на него и поджала губы.

– Как хочешь, я свое дело сделала, моя совесть чиста. В субботу заеду за тобой в отель и отвезу к нему, а дальше действуй самостоятельно.

Она втайне надеялась, что Кристоф предложит ей встретиться еще до визита к Воскобейникову, но он этого не сделал и лишь вежливо поблагодарил:

– Я благодарен тебе, но мог бы поехать на такси…

– Нет-нет, там такая запутанная дорога – такси будет до бесконечности кружить, а я уже помню, как ехать.

Настойчивая услужливость Лады тяготила Кристофа, но по мягкости характера он не решился отказаться и обидеть ее.

– Хорошо, спасибо, но я хочу в эти дни побродить по городу, так что в субботу ты меня где-нибудь у метро … как это…под-хватишь – если тебя это не затруднит. Я позвоню, и мы уточним время.

– Что ж, если ты так хочешь, я тебя встречу у метро «Ботанический сад», это к ним ближе всего, – тихо вздохнув, она включила зажигание, и машина тронулась с места.

Настя с любопытством наблюдала из окна за неподвижно стоявшей машиной, в которую сели встретившиеся им с матерью в подъезде незнакомцы.

«Почему они так долго стоят? Наверное, что-то обсуждают – вряд ли им пришло в голову заняться любовью среди бела дня прямо под окнами жилого дома. Что можно так долго обсуждать? Этот мужчина похож на иностранца – он что-то говорил ей про субботу, когда мы столкнулись, и с таким акцентом! Интересно, к кому они приезжали в нашем подъезде? А вдруг к папе – по какому-нибудь делу?».

Наконец, машина отъехала, и девочка, вспомнив, что ей нужно готовиться к сочинению, отправилась в кабинет отца, где находилась их домашняя библиотека.

– Папа, – спросила она неподвижно стоявшего лицом к окну Воскобейникова, – сейчас нам с мамой встретились в подъезде какие-то люди – они не к тебе приходили? Мужчина, кажется, иностранец.

Андрей Пантелеймонович обернулся, и лицо его неожиданно исказилось от бешенства.

– Убирайся! – сказал он тихим свистящим шепотом. – Как ты смеешь входить, не постучав? Пошла вон, дрянь такая, и чтоб я тебя больше не видел!

– Папа! – девочка шарахнулась назад, широко открыв глаза и чуть не упав, потом повернулась и кинулась к себе.

Через час встревоженная Инга зашла к мужу.

– Андрюша, ты что-нибудь сказал Насте? Она заперлась в своей комнате, не хочет ужинать и, кажется, плачет.

– Не волнуйся, родная, – Андрей Пантелеймонович шагнул к ней, протянув руки, – самое главное – не волнуйся. У Настеньки сейчас переходный возраст, и ее реакции на происходящее могут быть непредсказуемы. Не будем вмешиваться в ее дела – пусть выплачется и успокоится. Главное, чтобы ты была спокойна – ведь ребенку всегда передается состояние матери. Не волнуйся, не думай ни о чем, и девочка быстро успокоится. Иди ко мне, родная, мне тоже иногда нужна твоя ласка, не только Насте.

– Мне кажется, ты меня к ней ревнуешь, – кокетливо засмеялась Инга. – Нет, Андрюша?

Ничего не ответив, он крепко обнял Ингу, прижав к себе прелестную головку, и тихо шептал нежные слова, дотрагиваясь сухими губами до темных, пахнувших душистым шампунем пушистых волос.

Настя в это время лежала в своей комнате на диване, уткнувшись носом в подушку, и горько плакала.

«За что, а? Что я такого сделала? Если папа не закрылся в кабинете с гостями, то туда кто хочет, тот и заходит – там ведь общие книги. Почему он так на меня накричал? Антон всегда говорит, что папа такой умный, справедливый, добрый. А я что, такая плохая?»

Шмыгнув носом в последний раз, Настя включила компьютер и, подождав, пока он загрузится, вошла в Интернет. Это был мир, где она царила полновластно и бесконтрольно – отец ее делами не интересовался, а мать искренне полагала, что компьютер и Интернет (она не очень хорошо понимала разницу между двумя этими словами) существуют исключительно для того, чтобы дочь скачивала конспекты по истории или литературе. И пока Настя, закрывшись у себя в комнате, лазила по порносайтам, ее мать ходила по дому на цыпочках, а позвонившим приятельницам с гордостью сообщала:

– Настенька с компьютером уроки делает. У них ведь не так, как в наше время, их теперь по-новому учат.

Благоговение Инги перед компьютером можно было понять, поскольку она лишь недавно и с большим трудом запомнила, какую кнопку на мобильном телефоне следует нажать, чтобы ответить на вызов. Андрея Пантелеймоновича это умиляло, а Настю слегка раздражало, но в общем-то она относилась к «тупости» матери снисходительно – мобильные телефоны и домашние компьютеры в России были тогда доступны немногим, и большинство учителей в школе тоже относились к ним с опаской.

Лазить по порносайтам Настя начала тогда, когда ее школьная подруга Лиза Трухина авторитетно заявила:

– Тебя заедают твои комплексы. Ничего, как только начнешь заниматься сексом, мир для тебя изменится, и ты станешь естественней. Когда вы с Гошкой наконец переспите? Он тебе для начала самое то.

С Гошей они дружили уже почти год, танцевали вместе на школьных дискотеках и тех вечеринках, куда мать считала возможным ее отпустить, но Насте не нравилось, когда он пытался увлечь ее в темный угол, чтобы поцеловать или потискать. Однако Лиза говорила, что в этом самый кайф, и Настя начала подробно изучала порно видео, ощущая при этом захватывающее чувство и странную тяжесть внизу живота. Но хотелось ли ей самой сделать ЭТО с Гошей? Как говорила та же Лиза, пока не попробуешь, не узнаешь, однако пока его прикосновения никакого кайфа у нее не вызывали.

В последнее время Настя нашла себе новое развлечение сексуального плана – начала писать эротические письма незнакомым мужчинам. А что, это же здорово – пиши, что хочешь, тебя не видят, и ты не видишь. И она изощрялась, восторгаясь тем, какой развратной себя ощущала. Это оказалось даже увлекательней, чем порно – там все выделывают чужие дяди и тети, а тут придумываешь свое! И не обязательно было писать про голый секс, иногда Насте хотелось вставить что-нибудь из эротической лирики, и она вставляла – хозяин-барин, что нравится, то и пишу. Многие респонденты после этого в своих ответах матерились, с такими Настя переписку обрывала, потому что мата не любила. Были такие, кто предлагал встретиться, и Настя всегда назначала им встречу у банкомата в вестибюле метро «Октябрьская» кольцевой линии.

Тому у нее были особые причины. Год назад их класс был на выставке в городской детской библиотеке на «Октябрьской». Мать, конечно, не позволила ей ехать со всеми на метро, поэтому дядя Петя повез их на машине – Инга решила проводить дочь. Настя из-за этого чувствовала себя хуже некуда. Ко всему прочему они опоздали, почти час простояв в пробке, и Настя, разозлившись на мать, идти на выставку вообще отказалась. Инга поначалу расстроилась, потом воспряла духом.

– Хорошо, Настенька, не ходи, раз не хочешь. Тогда, раз уж мы приехали на Ленинский, давай, в магазины заглянем.

Наличных у Инги с собой было немного, она купила Насте кофточку, а на кружевной пеньюар для себя не хватило. Тогда они перешли на противоположную сторону Ленинского проспекта, чтобы в вестибюле метро снять деньги в банкомате, и там к ужасу Насти столкнулись с ее одноклассниками, возвращавшимися с выставки. Сопровождавший их молодой учитель истории вежливо поздоровался с Иногой, окинув ее восхищенным взглядом, мальчики учтиво раскланялись, и все было бы ничего, но тут Лиза ангельским голоском примерной девочки спросила:

– Тетя Инга, почему вы Настю не привели сегодня на выставку? Там было много полезного для детей ее возраста.

Вовек не забыть Насте испытанного ею тогда чувства унижения! В тот день она отказалась обедать и ужинать. В конце концов, Инга сдалась и обещала отпускать ее с классом на экскурсии. После того случая, всякий раз назначая респонденту встречу у банкомата на «Октябрьской» – встречу, на которую ее, естественно, никто бы никогда не пустил! – Настя почему-то на миг ощущала на своем лице дыхание свободы. Вот и теперь, открыв письмо, автор которого в цветистых выражениях просил о свидании, она коротко ответила:

«Хорошо, встретимся. В субботу в семь вечера на Октябрьской-кольцевой у входа, где банкомат. Если не приду, то знай, что меня уже нет в живых»

Следовало, конечно, ей тоже как-то расцветить послание – например, описанием секса на банкомате в вестибюле метро, – однако на душе было тошно, и дурачиться не хотелось. Отправив письмо, Настя в последний раз шмыгнула носом и, достав из школьной сумки потрепанную хрестоматию, села писать сочинение.

В доме стояла тишина – домашняя работница уже ушла, а Инга дремала в своей спальне в объятиях мужа, который после только что удовлетворенного порыва страсти испытывал приятную усталость. В свои почти шесть десятков лет он был еще довольно крепким мужчиной и гордился тем, что жена его не имеет оснований жаловаться на разницу в их возрасте. Наконец, окончательно восстановив силы, Андрей Пантелеймонович приподнялся на локте, с нежностью посмотрел на прекрасное лицо уснувшей Инги и начал бесшумно одеваться. Выйдя из спальни, он вернулся в свой кабинет, запер дверь и, вытащив мобильный телефон, набрал нужный номер.

– Лиля? Мне надо с тобой поговорить, закончи пока на сегодня все дела.

Глава преуспевающей компании, одна из богатейших женщин страны и блестящая бизнесвумен Лилиана Шумилова вряд ли позволила бы кому-то другому столь фамильярное обращение. Конечно, Воскобейников – близкий родственник, и их многое связывает, но все же… Она немного помедлила, однако не решилась быть с ним невежливой, хотя и ответила немного недовольно:

– Дядя Андрей, я сейчас занята – проверяю документацию, у меня днем ни минуты времени. Почему…

– Это срочно, – прервал ее он, – Виктория тоже будет присутствовать, я сейчас пошлю шофера за ней на дачу, так что через час у меня.

Лиля действительно проверяла документацию – на полдень следующего дня у нее было назначено совещание со строителями. Следовало обговорить сроки окончательного ввода клиники в эксплуатацию и согласовать действия с городскими службами по технике безопасности и санэпидстанцией. Она уже настроилась на напряженную работу, и меньше всего ей сейчас хотелось видеться со свекровью.

После выхода на пенсию все интересы Виктории сосредоточились вокруг двух упитанных псов, ради которых она почти все время проводила за городом. Лиля, подумав об этом, язвительно фыркнула, но, тем не менее, в голосе Воскобейникова звучало нечто, ее встревожившее, и это нечто несомненно было связано с Ильей – что еще могло заставить его вызвать с дачи Викторию, которая ни о чем, кроме собачонок, не могла думать.

– Хорошо, я буду, – сдержанно ответила она.

Встретившись через час с небольшим в кабинете Андрея Пантелеймоновича, обе дамы Шумиловы поздоровались друг с другом весьма сдержанно. Они не виделись с Нового года – этот семейный праздник по сложившейся традиции обе встречали у Воскобейниковых. На лицах свекрови и невестки читалось явное желание подчеркнуть, что им абсолютно не о чем говорить друг с другом. Тем не менее, рассказ Воскобейникова о недавних гостях заставил обеих тревожно переглянуться.

– Откуда им стало известно? Они сказали? – быстро спросила Лиля.

– Нет, но у меня есть примерные догадки.

– Конечно, раз анализ крови, то это твоя проклятая еврейка, – с досадой заметила Виктория, сердито поглаживая себя по расплывшемуся за последние годы животу, – я тебя, Андрюша, еще в молодости предупреждала, что они тихо-тихо, но всегда норовят навредить.

Она тут же опасливо поглядела на брата, ожидая, что тот, как обычно, огрызнется и скажет ей какую-нибудь резкость, но Андрей Пантелеймонович со вздохом кивнул:

– Да, я тоже сразу понял, что это она. Упомянул, как бы невзначай, ее имя, а они даже и не стали отрицать.

– Еврейка? – насторожилась Лиля. – Вы мне никогда ничего о ней не рассказывали. Что за еврейка, что ей известно?

– Ревекка – моя знакомая по институту, – устало объяснил Андрей Пантелеймонович, откидываясь назад в кресле и проводя рукой по лбу, – очень… гм… близкая в прошлом знакомая, – он сделал многозначительное выражение. – Однажды я сделал глупость – попросил ее обследовать Ингу. Она, видишь ли, специалист по генетике и наследственным факторам, влияющим на невынашивание беременности. Поэтому, когда эти люди сказали об анализах крови… Да еще тут этот старый дурак Баженов, который любил лезть не в свои дела.

– Причем тут анализы, причем тут Баженов? Дядя Андрей, вы объясните мне толком?

Воскобейников вздохнул – он не любил выдавать лишнюю информацию даже сообщникам, но выхода не было.

– У Насти и Инги группы крови не совпадают, – неохотно объяснил он, – у Насти – первая, у Инги – четвертая. Генетически Настя не может быть дочерью Инги. Я это знал и уничтожил все медицинские карты, которые были в роддоме, так что с этой стороны опасности нет. Дома я старался никогда вопрос о группах крови не поднимать. Но Ревекка по просьбе Баженова сразу же после рождения Насти приезжала в роддом и наверняка сделала анализы – я видел ее в роддоме в тот день. Я даже подозреваю, что так и было, что она в курсе, но… Я всегда был уверен в ее тактичности и порядочности.

– Зря, очевидно, – Лиля пожала плечами, – но откуда она могла узнать про Ольгу?

– Вот этого не могу сказать. Возможно, случайно получила информацию у патологоанатома и сделала свои выводы. Помню, что Баженов однажды дал распоряжение во всех случаях прерывания беременности на больших сроках проводить осмотр погибшего плода. Обычно мы не так тщательно выполняли это распоряжение, но… Вы же помните, какое было время, все всего боялись – это было при Андропове. Я ведь… я отправил нашу с Ингой девочку – голос его вдруг дрогнул, – короче, отправил ее в морг, как ребенка Ольги. Чтобы аборт выглядел как естественный выкидыш.

Лицо его исказилось болезненной гримасой, и у Виктории глаза наполнились слезами, как всегда, когда она чувствовала боль, испытываемую братом.

– Андрюшенька, бедный мой, сколько же ты пережил из-за всего этого! И это все никак не кончится, не кончится и не кончится! Почему эти злые люди преследуют тебя, не дают тебе покоя, а? Ты подарил Насте семью – что эта девчонка делала бы с ребенком? Да она сто раз должна сказать спасибо! А Инга твоя – она ведь молиться на тебя должна за все, что ты ей дал, а ты…

– Хватит, развесила свой язык! – рявкнул на сестру Воскобейников. – К чему ты тут сейчас сидишь и чепуху мелешь? Лучше думай, что делать! И ты подумай, – он повернулся к Лиле.

Она насмешливо сузила глаза.

– Конечно, подумать нужно, дядя Андрей, но я-то почему должна думать? Вы ведь не сделали абсолютно ничего, чтобы повлиять на вашего племянника и сохранить мою семью.

Перед Воскобейниковым, которому было отлично известно о связи Ильи с Кариной, она не считала нужным притворяться, что в семье у нее мир и порядок. Он пристально взглянул на нее и покачал головой:

– Ты в курсе, что Карина ждет ребенка?

Лиля вздрогнула, опустила глаза и кивнула. Андрей Пантелеймонович какое-то время с напускным сочувствием смотрел на нее и втайне отмечал, как постепенно меняется ее лицо. Внезапно, потеряв контроль над собой, она пронзительно взвизгнула:

– Нет! Нет, я не дам ему от меня уйти, не дам – лучше умру! Или убью ее!

В одну минуту от блестящей бизнесвумен не осталось и следа – перед Воскобейниковым сидела обезумевшая, забывшая обо всем на свете, брызгающая слюной женщина.

– От того, что ты ее убьешь, Илья с тобой жить не станет, – веско и спокойно заметил он и, поднявшись, прошелся по кабинету.

– Я не отдам его, не отдам, – забывшись, в отчаянии твердила она, – он мой! Мой!

Остановившись перед Лилей, Андрей Пантелеймонович ласково погладил ее по голове и успокаивающе, как ребенку, заметил:

– Лучше приди в себя и подумай, что делать, ты же у нас умная. Главное, не дать Илье повода, не дать ему ничего заподозрить, понимаешь, девочка? – голос его стал вкрадчивым. – Сейчас он бегает – то к тебе, то к ней – но жена есть жена, и у вас, тем более, тоже есть ребенок. Пока вы состоите в браке, он всегда будет бегать, но будет возвращаться. Если же он с тобой разведется, и зарегистрируется с ней, то тут уж тебе ничего не поможет, – он с беспомощным видом выразительно развел руками. – Понимаешь, детка, это психология мужчин – в нас подсознательно заложено уважение к законному браку.

Пока Андрей Пантелеймонович говорил, Виктория, убаюканная его плавной речью и завораживающими интонациями голоса, начала клевать носом – было довольно поздно, а у себя на даче она в такое время уже спала. Рот ее приоткрылся, из груди вырвался звук, напоминавший похрапывание. Кашлянув, брат бросил в ее сторону косой взгляд. Виктория тут же встрепенулась и, прочно сомкнув челюсти, приняла важный вид.

Лиля внимательно слушала Воскобейникова, задумчиво глядя на свои холеные руки.

– Хорошо, – холодно сказала она, наконец, не поднимая глаз, – я постараюсь что-то сделать. Но это большая сумма, расходы мы будем нести пополам.

– Расходы? – Виктория удивленно подняла голову. – Ты хочешь заплатить этому французу, чтобы он отступился? Ты думаешь, он согласится? Ведь Андрей сказал, что он очень богат.

Лиля, не отвечая ей, пристально смотрела на Андрея Пантелеймоновича. Слегка приподняв бровь, он спросил:

– Сколько? Учти, что я не занимаюсь коммерцией, как ты, я политик, и мои возможности ограничены.

– Я в курсе того, каковы ваши возможности, дядя Андрей, – небрежно бросила Лиля, вытягивая перед собой руку и с удовлетворением оглядывая длинные, покрытые темно-красным лаком ногти. – Мне известно, за сколько и кому вы продавали информацию о состоянии дел в некоторых финансовых пирамидах. Не говоря уж о таких мелочах, как покупка лично вами акций МММ и продажа их в нужный момент – как раз за день до того, как среди акционеров началась паника. Вы знали совершенно точно, когда придет конец «Тибету», и кажется даже, вы и Пугачева с Киркоровым были последними, кто выцарапал свои деньги у «Властелины».

Виктория мгновенно взъярилась, и лицо ее вспыхнуло от возмущения.

– Мой брат – честнейший человек, как ты смеешь говорить, что он торговал информацией, что он использовал свое политическое влияние!

– Ой, мама, не надо кричать, – поморщилась Лиля, – нас сейчас никто не слышит, зачем валять ваньку? Дядя Андрей нормальный человек, не надо из него делать идиота с крылышками.

– Хватит! – оборвал их спор Воскобейников. – Хорошо, я заплачу, а что ты сделаешь и как, меня не касается. Сколько тебе нужно, Лиля?

– Мне? Лично мне ничего не нужно, а сколько понадобится – это я вам сообщу позже. Кстати, как насчет вашей бывшей подруги еврейки Ревекки?

Андрей Пантелеймонович вздрогнул и сделал рукой торопливо-отрицательное движение.

– Нет-нет, думаю, что главную опасность представляет француз – он лично заинтересован в этом деле, поскольку оно касается его жены. А Ревекка… гм… Ревекка в России не живет, она с семьей несколько лет назад уехала в Израиль. Вряд ли с этой стороны возникнет опасность – скорей всего тут произошло какое-то несчастное стечение обстоятельств, я даже не стал уточнять, как француз от нее узнал.

– Дело ваше. У нее есть семья?

– Ее муж вместе с ней работал в Израильской медицинской ассоциации в Тель-Авиве. Он умер несколько лет назад. Ее дочь училась в США и вышла там замуж, а сын женился на немке и живет в Германии – работает в какой-то фармацевтической кампании и преподает в университете. Но какое это имеет значение?

Лиля хрустнула пальцами и лениво потянулась.

– Да просто так, – она насмешливо прищурилась, – бывшие подруги, не обзаведшиеся семьями, часто бывают опасны. Что ж, пусть ваша Ревекка занимается своими детьми и внуками. Между прочим, как ее фамилия?