Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Глава девятая

Сфера деятельности Андрея Пантелеймоновича в горкоме партии была достаточно широка – внешняя политика, внутренняя политика, обзор вновь издающейся идеологической и экономической литературы. Сам лично он каждым вопросом, естественно, не занимался, но сумел подобрать штат толковых сотрудников – они штудировали специальную литературу и составляли краткие обзоры, насыщенные информацией, а задачей Воскобейникова было довести эту информацию до парторгов и идеологов нижестоящих партийных организаций. Его обаяние располагало к нему окружающих и внушало доверие, он умел убеждать людей в том, во что не верил, и растолковывать им то, чего сам не понимал. Даже недруги Андрея Пантелеймоновича отдавали должное его умению работать, и – редкий случай! – никто из коллег не рвался занять его должность. Поэтому он не испытывал никакой тревоги, в тот день, когда первый секретарь горкома Гришин пригласил его к себе в кабинет.

Кроме Гришина там находились двое. Один из них – мужчина средних лет с восточной внешностью – представился как Ният Ахматович Курбанов. Имя-отчество второго – плотного человека лет тридцати – Воскобейников не разобрал, а запомнил лишь фамилию – Гордеев.

– Андрей Пантелеймонович, – сказал Гришин после того, как Воскобейников сел, – вкратце дело обстоит так: по инициативе ЦК создается ревизионная комиссия. Нас просили рекомендовать кого-нибудь для участия в ее работе, и московский комитет партии остановился на вашей кандидатуре.

Воскобейников молчал – в конце концов, его пока ни о чем не спрашивали, а только ставили в известность. Гришин взглянул на Курбанова, и тот наклонил голову.

– Андрей Пантелеймонович, – легкий южный акцент придавал звучанию голоса Курбанова какую-то особую задушевность, – предложение это, конечно, совершенно неожиданно для вас. Скажите откровенно, есть ли что-то, что вас смущает или заставляет предполагать, что вы не справитесь с данной работой? Есть ли у вас какие-нибудь вопросы к нам? Мы ведь понимаем, что на такую работу нельзя ставить человека без полного его внутреннего согласия.

Воскобейников спокойно встретил испытующий взгляд черных глаз.

– Опыта подобной работы у меня нет, – медленно произнес он, – и, буду совершенно честен, нет ни должной эрудиции, ни необходимых навыков. Хотя, думаю, вам это известно. Поэтому сразу такой вопрос: почему именно я?

– Это правильный вопрос, – Курбанов одобрительно кивнул головой, – и я вам дам на него полный и исчерпывающий ответ, – он опять наклонил голову, словно старался рассмотреть Воскобейникова во всех ракурсах. – Дело в том, что в ЦК из различных медицинских учреждений поступило много сигналов о злоупотреблениях и преступной халатности на местах. Вы – человек с медицинским образованием, хороший специалист и, даже перейдя на партийную работу, не оставляете клиническую медицину. Кто лучше вас разберется в делах ваших коллег? Это первое. Второе: вы умеете входить в контакт с людьми и обладаете большим тактом, а это немаловажно при работе в ревизионной комиссии. И, наконец, последнее, о чем я должен сказать с некоторой горечью: к сожалению, сейчас очень мало таких принципиальных и порядочных людей, как вы. Нам известно, например, что вы без всякой корысти для себя не раз помогали с жилищными проблемами вашим коллегам и даже совершенно посторонним людям, ветеранам труда и войны, но никогда не злоупотребляли своим положением в личных интересах. Что же касается вашей неопытности, то это не беда – у нас есть специалисты, которые вас всегда проконсультируют. Так как, Андрей Пантелеймонович, согласны?

Последний вопрос Курбанов задал тоном, исключающим отрицательный ответ, поэтому Воскобейникову лишь оставалось кивнуть головой.

– Как территориально расположены контролируемые объекты? – спросил он.

– По всей стране, – последовал лаконичный ответ, – но вы будете пока заниматься центральными областями – Московская, Тульская, Калужская. Мы предполагаем проводить проверки территориально, вне зависимости от ведомственной принадлежности объекта. С подробностями ознакомитесь, когда уже приступите к работе, а пока я хочу представить вам вашего ближайшего помощника – это Феликс Эрнестович Гордеев.

Воскобейников вышел из кабинета Гришина с ощущением, что его очень хорошо стукнули по голове. Он достаточно долго проработал в медицинском учреждении, знал всю специфику работы и понимал, что работа в комиссии дает ему прекрасный шанс приобрести недоброжелателей на всей территории СССР. Этого Андрей Пантелеймонович совершенно не хотел, так как был от природы человеком миролюбивым и неконфликтным. С другой стороны, во время работы он сам окажется под постоянным контролем, так что уклониться куда-либо в сторону будет опасно.

Размышляя над сложившейся ситуацией, он поехал к Инге. Сама она уже не нуждалась в медицинской помощи, но не хотела выписываться, чтобы постоянно находиться рядом с девочкой. Андрей Пантелеймонович с грустью подумал, что при постоянной нехватке мест в роддоме его жена занимает отдельный маленький бокс, и в свете нынешних веяний это, пожалуй, можно будет отнести к злоупотреблениям. Ну и пусть – когда дело касалось Инги, все остальное его мало волновало.

Не застав жену в палате, он пошел в детское отделение – Инга проводила там почти все время, сцеживая молоко для кормления ребенка или рассматривая спящую девочку сквозь стеклянную стену палаты. Малышку кормили сначала через вставленный в носик катетер, потом из специальной бутылочки. На этот раз, войдя в отделение, Андрей Пантелеймонович был потрясен – отделенная от него стеклянной стеной, Инга сидела, приложив девочку к груди. Одну ногу она поставила на скамеечку и еще неумело поддерживала малышку тонкими руками. Надев халат и марлевую повязку, он тихо приоткрыл дверь и вошел в палату, приблизив губы к ее уху, шепнул:

– Привет.

– Она уже сосать учится, – Инга подняла голову, и из-под марлевой повязки на него глянули огромные черные глаза, полные невероятного счастья. – Евгений Семенович советовал ее иногда к груди прикладывать. Он говорит, когда ребенок чувствует мать, то лучше растет и развивается. Правда, она сразу устает и засыпает, поэтому ее потом все равно из бутылки докармливают. Представляешь, Андрюшенька, у нее вес уже кило восемьсот! Ее уже можно без инкубатора держать, а когда два пятьсот будет, то нас с ней могут и выписать. Представляешь? Смотри, она опять сосать начала!

Воскобейников отошел в сторону, чтобы не мешать жене, и она сразу же совершенно забыла о нем, полностью поглощенная ребенком. Когда малышку унесли, Инга сняла повязку и нежно улыбнулась.

– Знаешь, Андрей, доктор говорит, что теперь она уже точно будет жить. Представляешь, она так выросла, и у нее даже волосики появились – серьезно! И бровки теперь заметны. Знаешь, Анна Игоревна говорит, что она на тебя похожа, и мне тоже так кажется.

– Это хорошо, что на меня – значит, моя дочь, нет сомнений, – неловко пошутил Андрей Пантелеймонович, но Инга даже не заметила неловкости этой шутки.

– Мне жалко, знаешь, что Людмила уехала. Когда она приедет? Почему она вдруг так сразу уехала – даже не зашла ко мне попрощаться? Мне нужно обязательно ее поблагодарить – я знаю, что Люда помогла тебе принимать роды. Анна Игоревна говорит, что вы вместе спасли нашу девочку, но если б не она…

Воскобейников, чувствуя, что внутри у него все похолодело, все же сумел равнодушно сказать:

– Людмила отдыхает у друзей, у нее же отпуск. Они ее ждали, поэтому она торопилась.

– Скажи, чтобы сразу же пришла, как приедет. Ты не представляешь, как мне хочется ее увидеть!

– Обязательно, родная, – Андрей Пантелеймонович поцеловал жену и поднялся. – Я пойду, детка, тебе теперь, я думаю, и без меня нескучно. Знаешь, я в ближайшее время буду очень занят на работе, так что приучайся проводить время самостоятельно. Выйди в садик, погуляй.

– Что ты, я теперь все время с нашей девочкой! Надо молоко сцеживать, к груди ее иногда прикладывать, следить за своим питанием. Да, я хотела сказать, Андрюша: я придумала ей имя, но пока тебе не скажу – пусть ей исполнится месяц, хорошо? Ты не сердишься, что я сама придумала имя?

– Конечно, нет, детка, все, что ты делаешь, наполняет меня счастьем. Если ты не грустишь, конечно. Проводи меня немного до калитки – прямо так, в халатике. Сейчас тепло, погода хорошая.

Пока он сидел у Инги, над Москвой пронеслась гроза, и вечерний воздух был наполнен пьянящей летней свежестью. Приказав Петру остановить машину недалеко от своего дома, Воскобейников вышел из нее, присел на скамейку и прикрыл ладонью глаза, пытаясь собраться с мыслями. Впервые в жизни он, как ни старался, не мог найти выхода из тупика, в который забрел по воле нелепой случайности. Ситуация сложилась критическая – объявить правду Инге теперь немыслимо, а Людмила, знающая об истинном положении вещей, должна вернуться через несколько дней. Узнав обо всем, она наверняка сразу свяжется с Ольгой – ленинградский адрес девушки записан в медицинской карте. Потому что сокрытие ребенка – уголовное дело, и Людмила на это не пойдет даже ради «своего Андрея», которого безгранично любит. Хорошо бы им вместе с Викторией еще раз все обсудить и обдумать – может быть, найдется какой-то выход, хотя это и маловероятно.

– Поезжай к Виктории Пантелеймоновне, Петр, – сказал он, повернувшись к ожидавшему его шоферу, – скажи, что мне очень срочно нужно с ней поговорить и привези ко мне. А я до дома сам пешком дойду.

К большому неудовольствию Андрея Пантелеймоновича вместе с Викторией приехала Лиля. Открыв дверь, Андрей Пантелеймонович смерил ее ледяным взглядом.

– Разве я тебя приглашал? Будь добра, забеги в другое время, сейчас мне нужно поговорить с сестрой.

– Но, Андрюша, – робко заметила Виктория, – Лилечка очень беспокоится…

– Я очень беспокоюсь, – подтвердила Лиля, – вы всех нас обманули, дядя Андрей.

– Что?!

Воспользовавшись его растерянностью, Лиля проскользнула в гостиную и, бесцеремонно хлопнувшись в любимое кресло Инги, достала пилочку для ногтей. Виктория, войдя следом, устроилась на диване, а Андрей Пантелеймонович слегка помедлил, испытывая сильное желание взять наглую девчонку за шиворот и спустить с лестницы, но потом тоже сел.

– У меня сейчас нет времени, – холодно сказал он Лиле, начавшей подпиливать сломавшийся ноготь, – ты долго собираешься здесь находиться?

– Вы нас обманули, – оглядывая свою руку, повторила она, – и очень сильно. Вы обещали нам всем, что эта девчонка скоро умрет, а она живет и толстеет. Неужели вы думаете, что вам удастся выдать ее за свою дочь, дядя Андрей?

Воскобейников побагровел.

– Какой я тебе дядя? Мы, кажется, ни в каких родственных отношениях не состоим, а мой племянник тебе предложения еще не делал.

– Еще нет, – она спокойно кивнула и спрятала пилочку, еще раз оглядев напоследок руку. – Но скоро сделает. И я не хочу, чтобы этому что-нибудь помешало. Скоро вернется Людмила Муромцева, а ей известно, что ваш ребенок умер. И что эта девчонка родилась живой. Она что, сразу не сообразит? А ее сын дружит с Ильей.

Воскобейников дернулся, как от удара, – юная нахалка словно повторила его мысли. Виктория вопросительно посмотрела на брата:

– Андрюша, ведь ты же можешь попросить Люду, чтобы она никому не говорила, правда? Эта Ольга уехала, про ребенка ей неизвестно, зачем Люде все это ворошить?

Андрей Пантелеймонович молчал, и лицо его было мрачнее тучи.

– Видите? – повернувшись к Виктории, с исказившимся лицом закричала Лиля. – Ваш брат молчит!

– Андрей, почему ты молчишь, – взмолилась Виктория, – скажи что-нибудь!

– Что я могу сказать, – лицо его теперь казалось совершенно измученным, – я не знаю, как поступит Люда в этой ситуации. Может, свяжется с Ольгой, может, расскажет все старику Баженову. Через неделю у нее кончается отпуск, и она вернется, я с ней связывался по телефону. Не знаю, что тут можно сделать.

На некоторое время воцарилось молчание, которое нарушила Лиля:

– Вам нужно немедленно избавиться от девчонки!

– Как? – с досадой пожал плечами Андрей Пантелеймонович. – Хорошо, я признаюсь, что это не мой ребенок, что произошла ошибка. Меня поймут, думаю, – он со стоном схватился руками за голову и начал раскачиваться из стороны в сторону. – Бедная Инга, бедная моя Инга! Она всего лишь несколько дней была счастлива. Боже мой! Боже мой!

Лиля в бешенстве вскочила на ноги и встала над ним, уперев руки в бока.

– Да вы что с ума сошли? Кому признаться, в чем признаться? – зашипела она. – Не признаваться нужно, а просто убрать эту девчонку! Вы же сами врач, что вы – ничего сделать не можете?

Андрей Пантелеймонович был настолько ошеломлен, что отчаяние его на какой-то момент отошло на второй план.

– Ты что, меня убийцей считаешь? – рявкнул он и с угрожающим видом поднялся, но в тот же миг вновь рухнул в кресло, потому что колени его вдруг затряслись, а все тело охватила невероятная слабость.

Встревоженная Виктория сердито посмотрела на подбоченившуюся Лилю.

– Ты понимаешь, что говоришь? Андрей коммунист, ответственный работник.

– А присваивать чужого ребенка коммунисту можно, да? – Лиля ехидно прищурилась.

Андрей Пантелеймонович сумел взять себя в руки.

– Если ты знаешь о совершенном мною преступлении, – ровным голосом произнес он, буравя ее насмешливым взглядом, – то пойди и заяви. Ну? Вперед!

Шмыгнув носом и поджав губы, Лиля отвела глаза и вновь опустилась в кресло.

– Знаете же, что не пойду, – буркнула она, – ни вам, ни мне не нужно, чтобы все раскрылось. Но что вы тогда предлагаете?

– Предлагаю тебе пойти домой и дать мне отдохнуть.

Презрительно выпятив подбородок, Лиля поднялась.

– Ну и отдыхайте, сколько вам влезет!

Развернувшись на своих высоких каблуках, она выбежала из квартиры и громко хлопнула дверью.

Еще до их свадьбы Виктор Малеев велел Тамаре оставить работу на фирме «Заря». Она обрадовалась – уборка чужих квартир не доставляла ей особого удовольствии.

– Конечно, я теперь с московской пропиской могу и на фабрику устроиться, и секретарем куда-нибудь – я ведь грамотная и печатать могу. У нас на селе меня даже просили бумаги помочь напечатать, когда у председателя машинистка болела.

– Думать забудь, – коротко отрезал Виктор. – Домом будешь заниматься, дел тебе на весь день хватит.

Тамара никогда не спрашивала, сколько он получает, и не очень хорошо представляла себе, как они станут вести хозяйство – полагала, что муж будет выдавать ей понемногу с получки, а потом требовать отчета. Ей очень хотелось иметь «свои», лично ею заработанные, чтобы иногда покупать себе что-то из одежды, но она послушалась и об устройстве на работу больше не заговаривала.

Однако все вышло иначе. В первую же после их свадьбы получку Виктор положил перед ней деньги.

– Себе я уже взял, сколько надо, а это вам с матерью на хозяйство.

Пораженная Тамара, уставившись на новенькие двадцатипятирублевки, испуганно пролепетала:

– Это же на месяц много, Витя. Тут ведь сколько, двести?

– Двести пятьдесят. Ничего, останется – возьмешь себе, купишь что-нибудь. Только на тряпки не трать, на это я отдельно в кассе взаимопомощи взял, в выходные пойдем обновки тебе покупать.

– Да в магазинах ничего хорошего сейчас нет, Витенька, – робко заметила его мать Нина Ивановна, – нужно у спекулянтов импортное покупать.

– Я в комиссионке договорился. Томкин размер им примерно сказал, мне обещали оставить – там мужик один из Италии все время привозит.

Тамара была ошеломлена и тронута заботой Виктора – прежде дома ей разрешали брать в сельпо только самую дешевую одежду, потому что стоимость вещей вычиталась из заработанных трудодней. Две девушки из их села ездили отовариваться в Сызрань и потом перепродавали купленные вещи односельчанам – подороже, естественно. Когда они возвращались, деревенские девчонки и молодухи в течение одного двух дней все расхватывали, иногда даже не успев померить – чтобы кто-то другой не перехватил. Как-то раз одной из девчонок платье не подошло, и она прибежала предложить Тамаре: «Возьми, Томка! Твой размер и к глазам идет – загляденье!». Платье, действительно, Тамаре очень шло, но отец взглянул и лишь ухмыльнулся:

– Нам не надобно – и без того хороша. Это пусть наряжаются, кто мордовороты, а Томка у меня и в старом жениха найдет.

Испытанное в тот момент чувство обиды так и не изгладилось из души Тамары. Работая в Москве, она, конечно, приобрела себе кое-что, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что они с мужем купили в комиссионке рядом с Казанским вокзалом – пальто, три пары туфель, два платья, костюм, сапоги демисезонные и зимние, два изящных домашних халатика. Во время примерки у нее голова пошла кругом, и начали дрожать руки. Муж велел ей остаться в новом, а старое платье, потертое пальтишко и войлочные сапоги оставить там же, в комиссионном магазине.

– Ничего, сами выкинут, мы у них тут нынче полмагазина раскупили.

Улыбающаяся продавщица упаковала и передала Виктору остальные покупки. Тамара думала, что теперь они уже поедут домой, но Виктор повел ее в отдел мехов.

– Шубу тебе к зиме нужно – тут из Греции один мужик товар привез.

– Витенька, да мы не донесем все до дому, – взмолилась она.

– На это такси есть, не переживай. И белья себе купишь, держи деньги – я в тот отдел заходить не буду.

Дома Виктор оглядел преобразившуюся жену, и глаза его вспыхнули. Он взял ее за плечи и слегка крутанул на месте – сначала влево, потом вправо.

– У, красавица ты моя – лучше всех! Смотри, Лешка, какую я себе жену отхватил, – повернулся он к сыну, который тоже зашел посмотреть на новые наряды мачехи.

– Ты очень красивая, – сказал мальчик, восхищенно дотрагиваясь до блестящей пуговицы на рукаве ее костюма, – даже красивее, чем мама у Темки Зайцева из нашей группы. Ты придешь за мной в детский сад? Я тогда всем скажу, что ты – моя мама. А то они все думают, что у меня нет мамы.

– Не нужно, – нахмурился отец, – в сад за тобой я сам буду приходить, нечего Тамаре там делать – она для твоей матери слишком молода.

Алеша не понял слов отца.

– Тогда на фигурное катание можно? – он вновь потрогал пуговицы мачехи. – Я покажу ребятам, какие у нее пуговицы – как золотой лед.

– Витя, правда, почему мне не пойти, если он так хочет? – робко спросила Тамара.

– Не надо, я своего сына сам отведу, куда надо, – резко ответил Виктор. – Его мать умерла, и он должен это помнить. Ничего страшного – я ему и за отца, и за мать, – он присел на корточки и взял мальчика за подбородок. – Это – Тамара, понял? Она моя жена, но она тебе не мать, а мачеха, а родитель у тебя я один, понял?

– Жалко, – вздохнул Алеша и снова с интересом потрогал блестящую пуговицу. – Тогда купи мне ролики.

– Так зима же скоро, – удивился Виктор, – тебе коньки, наверное, лучше.

– Нет, коньки неинтересно – в них ничего нет, одни железки. А ролики я открою и посмотрю внутри, как они крутятся.

Через месяц после свадьбы Тамаре позвонила подруга и позвала в кино на вечерний сеанс. Когда Виктор, придя с работы, увидел, что жена приоделась и разглядывает себя в зеркале, он сердито сдвинул брови.

– Ты куда это собралась?

– Меня девочки в кино позвали, Витя, я сейчас вас с Лешей ужином покормлю и на восьмичасовой сеанс побегу.

– Иди уж, я сама их накормлю – только разогреть ведь, – улыбаясь, сказала свекровь.

Виктор слегка прищурился и оглядел жену.

– Никаких кино, ясно? Раздевайся и ступай на кухню.

– Но, Витя, – она растерянно посмотрела на него и опустила руки, в которых держала новенькую сумочку из крокодиловой кожи, – меня же ждут. Девочки уже билеты купили.

– Ничего, подождут, – отрезал он, – и больше никуда не смей без меня ходить, поняла? Хочешь в кино – я сам с тобой в субботу схожу.

– Что ты, сынок, – обеспокоено вмешалась Нина Ивановна, – она же молодая, не может целыми днями без людей в четырех стенах сидеть и одной стиркой заниматься.

– Все, я сказал! – он рубанул по воздуху рукой. – Сняла пальто и пошла на кухню!

– Не надо, мама, – тихо сказала Тамара попытавшейся возразить свекрови, – как Витя говорит, пусть так и будет. У нас на селе принято, чтобы жена мужа слушала.

Она надела халат и пошла готовить ужин. Виктор ничего больше не сказал, но на следующий день купил и принес в подарок жене золотое кольцо с бриллиантом.

– Примерь, на твой размер брал.

Кольцо подошло, но Тамара почему-то не испытала радости.

На заводе Виктор неплохо зарабатывал. Перейдя на другую работу, он стал получать еще больше, но теперь часто нервничал, и у него опять временами дергалась щека. Один раз он сорвался из-за пустяка и с размаху дал жене пощечину.

– Сколько раз говорил не вынимать у меня ничего из рубашки!

– Так в стирку же, Витя, – Тамара проглотила слезы и прижала руку к горевшей щеке, – я все сложила, положила, вон, на шкаф. Сейчас тебе принесу, подожди.

Она принесла аккуратно сложенные в бумажник записки, фотографии и немного заржавевший ключ. Муж небрежно сунул все это в карман чистой рубашки и, даже не взглянув на нее, бросил:

– Ладно, иди.

Тамара вышла на кухню и задумалась. У них в семье отец часто замахивался на мать, а брат поколачивал свою жену. На следующий день после драки сноха буквально летала по дому и, отчаянно фальшивя, напевала песни из репертуара Людмилы Зыкиной, а Тамаре, как-то раз выразившей ей сочувствие по поводу фингала под глазом, ухмыльнувшись, сказала:

– Замуж выйдешь – поймешь. Мужики, они, такие – им в себе силу надо почуять. Днем крепче бьет – ночью крепче любит.

Тогда Тамара не приняла слова невестки всерьез, но теперь, вспомнив тот давний разговор, решила, что не хочет такого – не нужно ей любви, если муж будет бить ее по лицу. Ночью она отодвинулась на край кровати и получше подоткнула под себя одеяло. Виктор протянул было руку ее обнять, но не получил ответной ласки. Он провел ладонью по сжавшемуся в комок телу жены, потом по ее мокрой от слез щеке.

– Ну, чего ты? Обиделась? Ладно, спи, не буду тебя трогать.

С тех пор Виктор никогда не поднимал на нее руку, но однажды обругал нехорошим словом. Тамара вспыхнула, и, выпрямившись во весь рост, очень тихо сказала:

– Еще раз назовешь меня так – оставлю тебе все твои шубы с золотом и уйду, в чем пришла. Я к тебе чистая в постель легла, и таких слов не заслуживаю.

Это была правда: в день смерти Брежнева он убедился, что жена не знала прежде других мужчин. Примерно тогда же она зачала от него ребенка и теперь стояла, гордо откинув голову назад и положив руку на выпиравший живот. Виктор криво усмехнулся, щека его дернулась.

– Какая гордая, скажите, пожалуйста! Да кто ты такая есть?

– Жена я твоя, вот кто, чем же мне еще гордиться? На селе у нас хвалили – сноровистая была. Теперь, вот, целые дни дома. Нарядов и украшений ты мне надарил, а мне и показать-то их некому – подруг не осталось. Гостей никогда не бывает, никто и не похвалит, что готовлю вкусно. Одна гордость, что жена я верная и честная, матерью скоро стану, и эту свою гордость я тебе на поруганье не отдам!

Светлые волосы Тамары лежали вокруг головы, как корона, руки продолжали тихо поглаживать живот, а лицо в этот момент показалось Виктору невероятно, умопомрачительно красивым. Тревога, постоянно грызущая его душу, вдруг сменилась покоем, он встал и, обняв ее, целомудренно коснулся губами высокого лба.

– Прости меня, не сердись, ты – хорошая. Ты очень хорошая, и мне с тобой хорошо.

Других слов, чтобы выразить свои чувства к жене Виктор не нашел. Когда-то, будучи еще десятиклассником, он знал их очень много и часто говорил Анне, но Анны уже не было на этом свете.

В следующую субботу, когда Тамара со свекровью возились на кухне, а Алеша в столовой разбирал на части заводную игрушку, Виктор пришел домой очень довольный и весело хлопнул в ладоши.

– А ну, все дела закончили и быстро спустились вниз, посмотреть, что стоит во дворе!

У его домашних даже язык отнялся, когда они увидели у подъезда темно-синюю красавицу волгу. Виктор любовно погладил руками гладкий корпус.

– Пап, это твоя? – спросил первым пришедший в себя Алеша.

– Чья же еще, сынок! Считай, что я ее Тамаре на день рождения подарил.

– Что ты, Витя, – смутилась она, – у меня день рождения в сентябре, и я же водить не умею.

– Выучишься, не страшно. Родишь, вон, Лешке брата или сестру, а потом стану тебя учить вождению. Права получишь и будешь нас катать по всему городу, а пока я сам вас покатаю.

– Как же ты, сынок, купил и нам ничего не сказал, – ахала Нина Ивановна, сидевшие у подъезда на лавочке соседки потрясенно качали головами.

– У меня зять уже два года на очереди стоит, чтобы машину купить, – заметила Ида Львовна и недовольно поджала губы.

– Видно, заслуг нет, а Витя у нас в Афганистане воевал, ему без очереди положено, – тут же встряла Евдокия Николаевна и ехидно глянула на Иду Львовну, с которой у нее в последний год сильно испортились отношения.

– Пап, а ты мне на день рождения тоже машину подари, – попросил Алеша, с завистью глядя на мачеху.

– Подарю, но маленькую, – засмеялся Виктор. – Для детей.

– Ладно, а эту я пока разбирать буду, а когда братик родится, то снова соберу. Сейчас ведь Тамара все равно за руль не сможет сесть, – он выразительно посмотрел на округлый живот Тамары, и она покраснела, а женщины засмеялись.

Обратив внимание на изменения в фигуре мачехи и узнав, что у него скоро будет брат или сестра, Алеша стал обращаться с Тамарой покровительственно-бережно.

– Дай, я тебе помогу, – важно говорил он, когда видел, что она хочет поднять что-то тяжелое или залезть на стул, чтобы вытереть пыль со шкафа.

Виктор покупал сыну много книг, но никогда не разбирался, что, собственно, покупает – были бы картинки. В четыре с половиной года мальчик уже неплохо читал, но не всегда понимал смысл прочитанного и постоянно просил старших объяснить неясное. Нина Ивановна быстро уставала от его вопросов, поэтому, если отца не было дома, Алеша шел к Тамаре.

– Циклоп – это что такое? – спросил он, прочитав греческие сказки.

Тамара, чистившая картошку на кухне, напрягла память.

– Это ветер такой, кажется, ураган.

– Нет, ветер – это циклон, а что такое циклоп?

После этого случая Тамара попросила Виктора купить энциклопедию. Он хмыкнул, пожал плечами, потому что выполнить просьбу жены из-за книжного дефицита было не так-то просто, но потом ему все же удалось достать в букинистическом магазине несколько томов Большой Советской Энциклопедии. Алеша с жадностью на них набросился.

– Папа, – сказал он, потрясенный достижением человеческой мысли, – ты знаешь, оказывается, все на свете слова можно расположить по буквам, написать, что каждое из них значит, а потом каждый может найти и прочитать все, что ему нужно!

– Ладно, сынок, ты учись только, а я тебе весь дом книгами забью.

Виктор Малеев с нежной гордостью посмотрел на своего умного сынишку.