Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Рано утром Нина Ивановна вновь проснулась от звука тихо стукнувшей двери и прислушалась к шагам сына в прихожей. Она взглянула на часы и покачала головой:

«Светло уже совсем, а он все курит, бедный! Или он вообще сегодня спать не ложился? Пора вставать, завтрак готовить»

Хоронили Анну в закрытом гробу, потому что лицо ее было изувечено до неузнаваемости. Нина Ивановна на похоронах была и взяла на себя все хлопоты, связанные с поминками. Виктор дал денег, но сам идти не захотел и Алешу вести не разрешил. Заплаканная и расстроенная мать вернулась вечером, когда он уже уложил сына спать.

– Помянули Анну, пусть земля ей будет пухом. А ты, Витенька, нехорошо, что не пошел – хоть бы гроб помог нести. Какая ни есть, а была она тебе женою, из армии верно ждала, сына родила, а что плохого делала – так все смертью списалось. И неплохая она была, душевная, все водка проклятая виновата. Но ведь бывают же такие нелюди – сбил человека и скрылся, будь он проклят! Неужели не найдут, как ты думаешь? – она взглянула на сына и вдруг испугалась изменившемуся выражению его лица, – Витя! Витенька, ты что?

В груди у Нины Ивановны внезапно родилась боль, не дающая сделать вдох, она детски жалобно взглянула на сына и, застонав, тяжело осела на пол.

Спустя месяц в деревне Бутово обнаружили брошенную «Волгу», хозяин которой давно заявил об угоне. Экспертиза показала, что именно эта машина сбила Малееву. Следователь предполагал, что угонщик, совершив случайный наезд, потерял голову и со страху умчался подальше, а потом, бросив автомобиль, скрылся. Найти его так и не смогли.

После болезни Нине Ивановне нельзя было делать тяжелую работу по дому. Она попыталась как-то раз помыть окна, но после этого опять на неделю слегла. Соседка Евдокия Николаевна, придя ее навестить, укоризненно говорила:

– Ты бы, Ивановна, о внуке подумала, чем себя надрывать! Посмотри, эта инвалидка безногая из третьей квартиры, Чистякова, приглашает девочек с фирмы «Заря» – они ей и дом убирают, и в магазин сходят – что же поделаешь! И не так дорого, она говорит, а тебе вообще грех – Витька у тебя хорошо зарабатывает. Пригласи, посмотришь, как.

– Не хочется в дом чужого человека впускать, Николавна, я уж сама потихоньку.

– Брось, чего уж там – ну, постоишь рядом, пока она убирать будет, можно подумать у тебя тут горы золотые!

В конце концов, Нина Ивановна сдалась и пригласила девушку с фирмы. Молодая красивая блондинка Тамара оказалась шустрой и словоохотливой. Она сноровисто и быстро вымыла окна, почистила плиту в кухне и натерла полы, а Нине Ивановне, которая металась вслед за ней по квартире, снисходительно заметила:

– Да вы не мельтешите, прилягте. Я у вас тут не покраду ничего. Я только один раз в жизни крала, да и то свои, заработанные деньги.

– Зачем же тебе свои-то деньги красть нужно было? – изумилась Нина Ивановна. Она прилегла на старый диванчик, а Тамара быстро протирала стекла и говорила:

– Потому и украла! У нас в деревне жизнь, знаете какая? Днем навоз чистишь, вечером слушаешь, как батяня с братишкой ругаются. Самогонки хлебнут – и пошло у них друг друга хлестать. Весело, да?

– Ну… в семьях всякое бывает. Тебя-то ведь не обижали.

– Меня-то? – Тамара от возмущения чуть не вывалилась в окно. – Да меня чуть ли не каждый день все гоняли: иди, мол, замуж скорее, перестарок! И мамка, и жена братова – покоя не давали.

– Так ты же совсем молоденькая, – поразилась Нина Ивановна, – у тебя паспорт-то есть уже?

– Да мне двадцать уже! Я б и вышла – парней приличных нет! Как мамка лямку тянуть неохота – с утра до ночи в свинарнике да на огороде, а потом еще пьяного мужика ублажать. Нет, спасибочки! – ее белокурые волосы воинственно выбились из-под платка.

– А так что, лучше? – вздохнула Нина Ивановна. – По чужим людям ходить убирать.

– Я к работе привычная, мне в деревне неохота, а тут – Москва!

– Но все-таки, как же это ты свои деньги украла?

– Мне, сколько в совхозе ни работала, председатель денег никогда не давал – все батяне отдавал. Я с двенадцати лет работаю, а копейки своей не видела, правильно это? Вот прихожу однажды вечером, дома – никого, только батяня один за столом спит, и денег у него полный карман. Я сразу все деньги выгребла, паспорт свой схватила – и на шоссе! Мимо нас дорога на Сызрань идет, а по ней автобус ходит – раз в день. Только мне в тот час повезло – как раз автобус проходил. Поэтому я и решила, что судьба – доехала до Сызрани, а оттуда уж до Москвы на поезде.

– И не жалко родных-то было? – с укором спросила Нина Ивановна. – Без денег их оставила, и беспокоились о тебе, наверное.

– Чего им беспокоиться! Жалели – это верно. Что без работницы остались. А деньги – мои! Я сызмальства горбатилась!

– И совсем не скучаешь без них? Неужели навестить не хочешь мать-то?

– Чего уж, они уж без меня обвыкли, а мне и тут хорошо. Кино на каждом шагу, зарплату платят, и горячая вода есть.

– Но ты ведь совсем одна, не обижают?

– Кто не захочет, того не обидят. Конечно, есть у нас девочки, которым парни голову закрутили. Одна вот, Любка, родила даже. Он все ходил, ходил, а как узнал – сразу смылся. Мы к нему ходили, так мать его даже на порог нас не пустила. Хотели на работу сходить, чтобы комсомол с ним разобрался за аморалку, но Любка не пустила.

– Ей теперь квартиру должны дать – с ребенком-то, как мать-одиночка.

– Кто ж ей даст, это только в кино дают. Нам всем квартиры обещали, как на работу брали. Пять лет, мол, проработаете – получите. Некоторые верят. Только Любке никто ничего не даст, она в общежитии прячется.

– Почему прячется, от кого?

– От коменданта, от кого же еще – в общежитии ведь с ребенком не разрешают, так мы его прячем, когда комендант приходит. Из комнаты в комнату передаем.

– Да как же так, за ребенком ведь уход нужен! – ужаснулась Нина Ивановна. – Как можно – вдруг он заболеет.

– Не заболеет, он здоровенький. И у нас все девчонки уже его пеленать научилась.

– Да, видишь, как оно бывает! Ты-то сама не доверяй ребятам, в Москве они шустрые, языкастые – поверишь и сама так вот останешься.

– Не, – Тамара повернула к Нине Ивановне веселое задорное лицо, – я не останусь. У нас многие девчонки гуляют, потом аборт делают, но я ребятам воли не даю. Я чего хочу – за московского парня замуж выйти, лимита мне не нужна. Ко мне тут двое московских приходят, но я их к себе не подпускаю – подпустишь, так они свое получат, и след простыл. Нет, я замуж хочу!

Она закончила работу, прибрала, сложив мусор в пакет, и переоделась, аккуратно свернув рабочий халатик.

– Попей чаю хоть, потом пойдешь, – предложила Нина Ивановна.

– Нет, спасибочки, мне еще в двух квартирах убираться. Вы мне должны пять сорок за все. Вы одна живете?

– Нет, с сыном и внуком.

– Тогда пять сорок. Мы только одиноким пенсионерам скидки делаем.

– Да я не на пенсии еще, болею просто – сердце, давление.

– Трава есть хорошая от сердца, у нас на селе все ею лечатся – забыла название.

В прихожей хлопнула дверь – вернулся с работы Виктор и привел из садика сынишку. Он с недоумением окинул взглядом выходившую из комнаты девушку.

– Здоровьица вам, – вежливо приветствовала его Тамара и кокетливо улыбнулась.

В следующий раз, когда она пришла убрать, Виктор был дома. Вышел покурить на лестницу и, когда девушка уходила, окликнул ее:

– Подожди! Куда ты торопишься?

Тамара оглянулась – он стоял на верхней ступеньке с улыбкой, напоминавшей кривую усмешку.

– Мне некогда прохлаждаться, меня работа ждет, – наставительным тоном сказала она, но Виктор, спустившись на один пролет, взял ее за локоть.

– Работа подождет, хочешь, я заплачу за потраченное время? Сходим куда-нибудь?

– Нет уж, спасибочки, я занятая.

– А где ты живешь, можно в гости зайти?

– Гостей не прогоняем. Чаем напою, о жизни поговорю, а в остальном – зря только время потратите.

– Да ты строгая, смотри какая! Ладно, хоть чаем напои.

Когда Виктор, выкурив сигарету, вернулся домой, мать с изумлением заметила, что впервые за много месяцев он улыбается.

Узнав, где находится общежитие Тамары, он стал приходить к ней в гости, но дальше чаю и разговоров их отношения не пошли. Девушка была с ним совершенно откровенна и прямо говорила:

– Так я с тобой не лягу, а хочешь – женись. Женой буду верной, о доме позабочусь, а за сына не тревожься – я не злая.

Нина Ивановна была рада – сын повеселел и стал почти таким, каким был до армии. Виктор хотел сыграть пышную свадьбу, но не повезло – накануне дня, на который было назначено бракосочетание, объявили о смерти Брежнева, и директор ресторана, где запланировано было отметить торжество, запретил проводить шумные мероприятия – вернул им даже уплаченные деньги. Поэтому из ЗАГСа поехали домой, и подружки из общежития помогли Тамаре накрыть стол.

Маленький Алеша сидел рядом с отцом, и в маленькую рюмочку ему налили лимонада. Когда он, утомившись от громких и непонятных ему тостов, задремал, Виктор взял его к себе на колени и бережно покачивал, изредка прижимаясь губами к влажному лобику. Кто-то из гостей крикнул, было «горько», но он только замахал руками, указав руками на спавшего сынишку.

– Тихо, потом, не видите – Лешка заснул, не испугать бы.

Глава четвертая

Вернувшись с Красной площади после похорон Брежнева, Инга Воскобейникова испытывала множество самых сложных чувств. Во-первых, гордость от того, что ее муж был удостоен чести присутствовать при столь важном для жизни страны событии. Во-вторых, удовлетворение – ее новое черное пальто, специально купленное два дня назад по такому случаю, изумительно ей шло, и несколько ответственных работников, в разное время оказавшись подле нее, шепотом восхитились ее несравненной красотой, отвлекшись от скорбных мыслей об усопшем. В-третьих, Инге было по-человечески жаль лежавшего в гробу пожилого, бровастого человека, и она даже всплакнула – горько и по-бабьи, чувствуя себя частью великой страны, – а по возвращении домой подробно описала пришедшей Виктории, как случайно упущенный рабочими гроб гулко стукнулся о землю. Та видела похороны по телевизору, но, все равно, внимала с жадным интересом, по десять раз выспрашивая подробности. Андрей Пантелеймонович, рассердившись на сестру, даже прикрикнул на нее:

– Можно подумать, что мы были в театре, а не на похоронах! Что ты одно и то же спрашиваешь?

– Ой, Андрюшенька, это же историческое событие! Мне хочется запомнить, чтобы потом рассказывать внукам.

– Да Илюшка у тебя еще не женился, а ты уже о внуках думаешь. Между прочим, Филев из министерства тоже был на Красной площади. Ты знаешь, что он без пяти минут министр? – тон Андрея Пантелеймоновича неожиданно стал серьезным: – У Ильи что-то серьезное с его дочкой? Я как-то видел его с этой девчушкой – такое впечатление, что она в него вцепилась, как паук в муху.

– Они в одной группе учатся, и Лиля от моего Илюшеньки без ума, ни на шаг не отходит! – взгляд Виктории преисполнился материнской гордостью за сына, сумевшего до такой степени вскружить голову дочери без пяти минут министра. – Представь себе, он ездил в Ленинград на ноябрьские праздники, а ее не предупредил – что тут было! Весь телефон нам оборвала: «Приехал? Не приехал? Звонил? Не звонил? Как ему позвонить в Ленинград? Когда приедет?» А я даже и не знала, у кого он в Ленинграде остановился, представляешь мое положение? Филев ведь курирует наш завод, – добавила она без всякого перехода, – Семену предстоит повышение – начальник отдела в этом году на пенсию выходит.

– Эта девочка тоже была на похоронах, – сказала Инга, – симпатичная и одевается хорошо. А Илье она что, не нравится?

– Нет, почему, – Виктория пожала плечами, – они встречаются, она у нас часто бывает. Воспитанная и очень, я бы сказала, энергичная. Мне кажется, они с Ильей составят неплохую пару. Андрей, – она повернулась к брату, – у нас Андропов теперь будет, это точно?

– Предположительно, – усмехнулся он, – а точно только господь бог может сказать.

– Люди говорят, Андропова нельзя, – простодушно заметила Инга, – потому что неприлично перед другими государствами, что он из КГБ.

– Не говори таких вещей, Инга, – рассердилась Виктория, – ты не думаешь, когда повторяешь чужие слова, а у Андрюши могут быть неприятности!

– Прекрати, Виктория, пусть Инга говорит, что захочет! – Андрей Пантелеймонович погладил жену по голове.

– Нет, Андрюша, неизвестно, что и как у нас теперь будет. Ты, кстати, как думаешь – Александр Иннокентьевич при Андропове не потеряет силу?

– Филев-то? – Воскобейников насмешливо приподнял бровь. – Да твой Александр Иннокентьевич Филев самого Андропова сметет, если тот ему поперек дороги станет! Не то сейчас время, и не тот это человек, которого можно так просто убрать. У него мощная поддержка в регионах и огромные связи. Не бойся, спокойно жени Илюшу на его дочке, и ждите внуков. Ладно, устал я, девочки, от сегодняшних исторических событий – пойду-ка в душ.

Он взял халат и закрылся в ванной, включив воду. Инга вдруг погрустнела, сидела печальная и какая-то потухшая. Виктория начала собираться домой – обычно эти сборы заключались в том, что она перерывала всю свою сумку в поисках ключей от квартиры и кошелька.

– Ладно, мне уже пора. Куда же ключи делись? Инга, ты почему такая вдруг грустная стала? Смотри, мой брат испугается – он не любит, когда ты грустишь.

Внезапно Инга решительно тряхнула головой:

– Вика, мне нужно с тобой поговорить, ты не очень торопишься? Мне при Андрее не хотелось.

– Конечно, говори, лапочка, – Виктория вновь расположилась в кресле, – в чем дело?

– Я ведь уже пять лет прохожу лечение, мне ведь сказали, что через после этого можно будет…

Виктория обмерла, почувствовав, что где-то внутри нее пробежали мурашки, но внешне ничем не выказала своего испуга.

– Ты о чем это? – спросила она с невинным видом, изобразив полное недоумение.

– Вика, ну, о ребенке же! У твоего Ильи – и то скоро дети будут, а мы… Ведь мне уже, наверное, можно, я уже сколько лечусь, каждую неделю на процедуры езжу.

– Это надо со специалистами говорить, Инга, так нельзя – с бухты-барахты. Андрей сейчас очень занят партийными делами, ты сама видишь, какое время.

– Ну и что там – время! Спираль вытащить – и все. У меня уже срок спираль менять, но я не хочу новую ставить – хочу родить ребенка.

– Да? А кто тебе ставил спираль? – Виктория говорила, чтобы потянуть время и поразмыслить о ситуации.

– В роддоме у Андрея. Он сейчас хоть и в партийном аппарате, но в роддоме у нас там все свои. Мне Люда Муромцева ставила.

– А, ну да, у нее руки хорошие. Нет, Инга, ты пока спираль не вынимай, надо еще проконсультироваться со специалистами, анализы всякие там сделать. Понимаешь, если еще мало времени прошло, и опять что-то не получится, то ведь опять придется ждать, срок выдерживать. Понимаешь? Согласна со мной?

– Да-а… ну… конечно. Наверное, ты и права.

Виктория перевела дыхание и, улыбнувшись, поднялась.

– Вот и хорошо, вот и договорились. Надо еще раз побеседовать с врачами, я недавно слышала об одном очень хорошем специалисте. Потом Андрей тебя к нему сводит, но пока ты его не беспокой – сейчас видишь, какое время. Ладно, пошла я, не буду ждать, пока Андрей из ванной выберется, поцелуй его за меня.

Чмокнув невестку в щеку и взглянув на часы, она заторопилась домой.

Телефон звонил и звонил, а у Надежды Семеновны Яховой не было сил двинуться с места. Наконец, сделав над собой усилие, она протянула руку к трубке и услышала голос Оли:

– Мам, я еще немного задержусь, ладно? Ты не волнуйся.

– Ты… ты, – Надежда сама удивилась, как хрипло, не повинуясь, звучал ее голос. Она приходила в себя постепенно, и одышка все еще мешала говорить, – ты знаешь который час?! Ты где?

– Ой! – испуганно ойкнула трубка – очевидно дочь взглянула на часы. – Мамочка, я, честное слово, не заметила! Я тут… с подругами…

– С подругами? С какими подругами? Я обзвонила всех твоих подруг, я обзвонила учителей, я звонила в милицию. Ты должна была быть дома в пять, а сейчас уже половина первого! Если хочешь меня убить, так зарежь сразу, зачем так мучить!

– Мам, ну не надо, я сейчас иду. Ну, чего ты, я же взрослая, – бормотал дрожащий голос Оли.

– Взрослая?! Тебе только четырнадцать! Домой, немедленно домой! – она бросила трубку.

Ольга расстроено посмотрела на замолчавший телефон и потянула к себе одежду.

– Мне надо идти, мама волнуется.

– Может быть, останешься еще немного? – Илья протянул руку и обнял ее за плечи. – Ты же позвонила, мама твоя знает, что ты жива и здорова. В конце концов, тебе уже восемнадцать, ты имеешь право на личную жизнь.

– Нет, нужно идти, – Ольга отвернулась, чтобы скрыть выступивший на лице румянец, и начала одеваться. Илья, вздохнув, последовал ее примеру.

– Я вызову такси, отвезу тебя, – сказал он, натягивая ботинки, – я ведь думал, что ты останешься до утра.

– Нет-нет, мне совсем близко, несколько остановок, я дойду пешком.

– Ладно, пошли.

Взявшись за руки, они шли по ночному Невскому к Московскому вокзалу. Падал первый ноябрьский снег и таял на земле, еще хранившей летнее тепло. Под ногами хлюпало полужидкое месиво, но воздух был чист и полон неповторимым запахом ленинградской осени.

– Я всегда был без ума от вашего города, – говорил Илья, обнимая плечи девушки и прижимая ее к себе. – Ты знаешь, наверное, только москвич может так безумно любить Ленинград. Он для нас воспоминание о чем-то несбыточном – том, чего мы, москвичи, навеки лишены. Здесь каждая пылинка, каждый камень – сказка. Я с шестнадцати лет вдруг сорвусь и приеду сюда на денек, чтобы просто побродить по улицам – ночь сюда, ночь обратно. Иногда даже к друзьям не захожу, хоть они обижаются.

– Что же ты тогда стоял на Литейном и спрашивал меня, как пройти к Гостиному Двору?

– Потому что, когда я тебя увидел, то забыл все на свете.

– Тогда поцелуй меня.

Губы Ольги тронула нежная улыбка, она остановилась и закинула назад голову. В свете фонаря ее лицо, окруженное падающими снежинками, казалось сказочно прекрасным. Илья остановился и поцеловал горячие губы, жар которых не мог остудить даже прохладный осенний воздух.

– Как жалко, что мы не смогли остаться вместе в эту ночь! Я целый месяц ждал нашей встречи, – в его голосе звучало искреннее сожаление.

– Я тоже ждала, – шепнула она ему в ухо, от ее горячего дыхания ему стало щекотно, и он рассмеялся:

– А помнишь, как я ловко выпросил у тебя номер твоего телефона?

– Ага, думаешь я тебе и вправду поверила? Заставил меня довести тебя до Гостиного Двора, каждые пять минут сворачивал куда-то не туда и кричал, что от рождения путаешь, где право, где лево. А потом еще: «Девушка, видите, как у меня плохо с чувством направления! У меня в этом городе ни одного знакомого, дайте, пожалуйста, ваш телефон на всякий случай – вдруг опять заблужусь! Вы меня хотя бы по телефону сориентируете!»

– Но ты же дала телефон. Накалякала какие-то иероглифы на грязной салфетке – я потом их под лупой разбирал.

– Да не верила я, что ты позвонишь, думала тебе просто времени девать некуда. Салфетка была такая грязная – я думала, ты ее сразу выкинешь.

– Ничего подобного! Знаешь, что я сделал? Расшифровал твои каракули, выучил номер наизусть, а потом эту салфетку съел!

Ольга испуганно всплеснула руками.

– Ой, Илюша, я же ею тушь вытирала с глаз! Ты не отравился?

– Наоборот, было очень вкусно! Я ел и думал о тебе – как ты будешь идти со мной рядом и показывать дорогу от Смольного до Пушкинской площади.

– Ага, чего захотел – пешком в такую даль тащиться. Посажу на троллейбус, и сам доедешь. У вас в Москве все такие зацикленные?

– Нет, это только я такой! Тихий, тихий, а потом, – он остановился и, повернув к себе Ольгу, вновь стал целовать. Она со вздохом высвободилась.

– Илюша, пойдем. Мама очень волнуется, у нее может от этого быть сердечный приступ. Ох, Илюша, мне так не хочется с тобой расставаться! – но она тут же сама остановилась и вновь подставила ему губы.

– А что у твоей мамы с сердцем? – спросил Илья, когда они, еще не до конца отдышавшись, двинулись дальше.

– Она уже очень давно болеет – после гибели брата, – Ольга погрустнела, – я ее и не помню здоровой, он погиб, когда я только родилась. У нас дома на стене его рисунки висят – он очень хорошо рисовал. Мамин портрет есть – она его у себя в комнате повесила. Она на нем такая молодая – будто летит куда-то.

Какое-то время они шли молча. Возле телефона-автомата Ольга остановилась и поискала в сумке две копейки.

– Подожди, я опять позвоню, скажу, что уже иду.

Пока она говорила с матерью, Илья стоял в стороне, машинально расковыривая носком ботинка обледенелый ком снега. Взглянув на расстроенное лицо вернувшейся девушки, он обнял ее за плечи.

– Ну, как, успокоила?

– Да, вроде голос у нее получше стал. Я раньше никогда так поздно не возвращалась.

– Никогда не задерживалась на вечеринке у подруги? – поразился Илья.

– Никогда. Я всегда звоню, потому что если задержусь, у нее может начаться приступ, – Ольга судорожно вздохнула. – Врачи говорят, сердечная недостаточность, какие-то спазмы. Все началось, когда погиб Мишка – тогда она чуть не умерла.

– Отчего он погиб, несчастный случай?

– В армии. Мы с мамой тогда жили в Сибири у бабушки – я там родилась. Они написали Мишке, что у него родилась сестренка, а в ответ им сообщили, что он погиб при исполнении. Мне было тогда только десять дней, мама еще не поправилась – она потеряла много крови, когда я родилась. Бабушка поехала на похороны и видела его – он был весь в кровоподтеках, глаз выбит. Один его товарищ по секрету шепнул ей, что Мишку до смерти забили старшие солдаты.

– Ужасно! Кого-нибудь наказали за это?

– Нет, кажется. Бабушка ходила, пыталась жаловаться, но никто не хотел ничего слушать. Она даже хотела написать в ЦК, но когда вернулась домой и обо всем рассказала, у мамы случился первый приступ. Конечно, уже не до того стало. Мама долго не вставала, она даже жить не хотела, говорила, что это все из-за нее.

– Но она-то тут при чем? Нет, нужно было, все-таки, разобраться с теми сволочами!

– Мама говорит, что Мишку не должны были брать в армию – он чем-то болел, – но она сама настояла. Думала, армия сделает из него настоящего мужчину.

– Какое страшное заблуждение! Понятно, что теперь ей тяжело.

– Она может часами сидеть неподвижно и ничего не говорить. Бабушка говорила, что ее в такие минуты не надо трогать.

– А бабушка твоя сейчас в Сибири?

– Нет, она приехала с нами в Ленинград. Мне тогда исполнился год, и маме нужно было выходить на работу. Когда мне было десять, бабушка умерла – от рака. Теперь мы совсем одни, и маме всегда мерещится, что со мной может случиться что-то ужасное.

– Одни? А твой отец?

– Он умер еще до моего рождения. Мы никогда о нем не говорим, хотя… один раз я убирала квартиру и видела свидетельство о его смерти. Когда я пыталась расспросить маму, она просто не стала разговаривать.

– О чем ты пыталась расспросить?

– Понимаешь… он умер за много лет, до моего рождения.

– А… ну… тогда, значит, твоим отцом он быть не мог. Что ж, так бывает, в этом нет ничего ужасного.

– Но он был мужем мамы и записан отцом в моих документах.

– Ну и что? Твоя мама так захотела, запись сделана с ее слов. Раньше детям ставили прочерк в графе «отец», но я читал, что, кажется, в шестьдесят пятом или шестьдесят шестом году, был принят новый закон. Ты не бери все это себе в голову – живи. У старших своя жизнь, у нас – своя.

– Я особо об этом не думаю, какая разница? Хорошо, конечно, что я родилась в шестьдесят восьмом, и у меня нет прочерка, но…

– Когда ты родилась?

– В шестьдесят восьмом… ой!

– Так, – зловеще сказал Илья, останавливаясь, – значит, ты наврала, что тебе восемнадцать? Сколько же тебе?

– Мне… мне на будущий год уже будет пятнадцать, Илюша, ты не сердись, я…

Илья отодвинул ее от себя и некоторое время разглядывал, качая головой.

– Паршивка! Ах, какая паршивка – провела меня ведь как! А рассуждает – совсем, как взрослая.

– Я же читаю – знаешь, сколько книг я перечитала! Ну и что, что четырнадцать – Джульетте тоже было только четырнадцать.

– Ага – Джульетте! Только я тебе не Ромео, мне совсем не хочется из-за тебя в тюрьму садиться.

– Почему это в тюрьму? – испугалась Ольга.

– Да потому, что я спал с тобой, ты, малявка! То-то я смотрю, что ты при твоем темпераменте еще была невинной! Вот влип, а? Ты хоть предохранялась, а?

– Чего?

– Понятно, еще одна проблема будет.

– Илюша, я никому не скажу, честное слово! – Ольга выглядела совершенно убитой. – Я как-то не подумала, я… Понимаешь, мне никто никогда так не нравился, как ты…

– Нашла себе мальчика! Бесстыжая девчонка, тебе мама не говорила, что нехорошо приставать на улицах к взрослым дядям?

– Я не приставала, – хмуро возразила она, – ты сам ко мне подошел. Но ты не виноват – я высокая, и многие думают, что я совсем взрослая. Ладно, я пошла. Ты не провожай дальше, а то еще кто-нибудь увидит, и будут у тебя неприятности!

– И еще какие неприятности! – хмыкнул Илья, твердо удержав ее за локоть и не дав ускорить шаг. – А ну не гони, я с тобой в ловитки играть не собираюсь – дойдем до твоего дома, тогда побежишь. Нимфетка чертова!

– Почему – нимфетка? Это что такое?

– Набокова надо было читать – «Лолиту». Еще говорит, что много читает.

Насупившись, девушка шла с ним рядом, хлюпая по грязи. Илья продолжал ругаться до самого ее дома и лишь возле подъезда немного смягчился.

– Ладно, не злись, я тоже хорош – не видел разве, что мордашка у тебя совсем детская.

– И совсем не детская! А я тебя больше видеть не хочу!

– Хорошо, – засмеялся Илья, – беги домой и скажи матери, чтобы выпорола тебя, как следует.

– Ладно, я передам ей твою просьбу.

Повернувшись к нему спиной, Ольга уныло поплелась вверх по лестнице.

– Оля! – окликнул ее Илья, и когда она повернулась к нему, сунул ей в руку вырванный из записной книжки лист. – Возьми, это мой московский телефон – если вдруг что-нибудь… ну, сама понимаешь… Тогда позвони, скажи, ладно? У меня есть знакомый врач – поможет в случае чего.

– А если тебя посадят в тюрьму за это? – в потухших было глазах девочки, что-то блеснуло.

– Что поделаешь – посадят, значит, буду сидеть, – усмехнулся он и легонько поцеловал ее в лоб. – Иди!

Ольга дотронулась рукой до его щеки, потом вдруг горячо обхватила за шею и прижалась всем телом.

– Илья, не сердись, я люблю тебя! Я по-настоящему тебя люблю!

Илья был тронут, и ему пришлось собрать все силы, чтобы не показать этого.

– Иди, детка, – сказал он, пытаясь придать голосу суровость. – Иди домой и не буди во мне зверя! Все! Дай поцелую – в щечку. Если что – звони, поняла?

Она кивнула и, обдав его счастливым взглядом голубых глаз, застучала каблучками вверх по лестнице.

Невысокий, плотный человек со стальными глазами рассматривал сидевшего перед ним Малеева.

– Вас зовут Виктор Малеев?

Виктор раздраженно пожал плечами.

– Мне передали ваше приглашение прийти, стало быть, вам мое имя известно. Только не сказали, кто меня приглашает – сказали, что для меня есть хорошая работа. Не пойму только, что за организация у вас такая – ни названия, ни вывески, – Виктор огляделся по сторонам, но на стенах не было никаких плакатов или портретов.

Человек утвердительно кивнул.

– Все правильно, а что до моего имени, то можете называть меня Феликсом Гордеевым. Я действительно пригласил вас сюда – поговорить относительно работы. Вы, кстати, вполне довольны жизнью? Зарплатой?

Вкрадчивые нотки его голоса вызвали у Виктора раздражение, и он ответил довольно резко:

– Это не ваше дело. Говорите, что вы хотели сказать, и если меня это заинтересует – продолжим, а если нет, то у меня времени нет.

– А вы решительны, – Гордеев удовлетворенно кивнул головой, – настойчивы, упорны, самолюбивы. Это подтверждает то, что мне о вас известно.

– И много вдруг вам стало про меня известно?

– Ну, почему же «вдруг»! Мне известно о вас давно и много – возможно, больше, чем кому-то еще. Больше, чем вашей матери или жене, например. Знать о людях – моя работа. Мне известно, что в Афганистане вы проявили себя смелым и инициативным бойцом. Вы единственный из отряда сумели отбиться и выжить, когда попали в засаду. Вернее, выжили двое – вы и ваш командир Гринько, но потом вы поспорили с ним и застрелили его, взвалив вину на «духов». Из-за чего вы поспорили Малеев?

Виктор насмешливо сверкнул глазами, но лицо его осталось непроницаемым.

– Вы же так хорошо все знаете, зачем меня спрашивать? – с иронией спросил он.

– Хороший ответ, – кивнул Гордеев, – мы предположили, что вы обвинили Гринько в том, что он по глупости и упрямству завел отряд в засаду, и из-за этого погиб ваш близкий друг Сергей Батищев.

– Что ж, Гринько был упрямым козлом и придурком, но вы ничего не докажете – это война.

– Ладно, а что вы скажете об афганской девушке, которую вы вместе с тем же Батищевым незадолго до того изнасиловали? Той, которую вы нашли в сожженной деревне?

– Это война, – Малеев пожал плечами, – у девчонки был нож, она пропорола мне плечо и чуть не выколола глаза, я был злой. Только не пугайте – если бы Андропов решил свернуть войну после смерти Брежнева, то он уже давно бы начал вывод войск, а при нынешней политике и нашей пропаганде никто не станет это дело вытаскивать.

– А вы умны, – одобрительно кивнул Гордеев, – умны и находчивы, и нервы у вас теперь стали крепче, чем после возвращения. Тогда ведь вы постоянно срывались, вас мучили кошмары, но вы сумели с ними справиться. Не запили, например, не стали бегать по врачам и приучаться к транквилизаторам или прочему зелью. Вы сильный человек, Малеев! Сильный и умный, такие люди – большая редкость. Поэтому мы и хотим предложить вам работу, в которой ваши качества будут в полной мере задействованы. Вознаграждение будет соответственным.

– Ясно. И что нужно будет делать?

– Я же сказал: использовать ваши природные качества. Буду говорить совершенно откровенно. Вы умны, ловки, стреляете как снайпер, виртуозно водите автомобиль. У вас остались связи, ваши друзья уважают вас и верят вам – вы можете организовать и возглавить группу.

– Нет, – Малеев поднялся, – я больше никуда не поеду, хватит! У меня семья, скоро родится второй ребенок, я не могу их оставить.

– Погодите, – Гордеев перегнулся через стол и ловко удержал Виктора за рукав, – сядьте, вы не поняли меня – я предлагаю вам использовать ваши природные возможности, но использовать их на месте, в Москве!

– Служить в милиции? Нет, меня от ментов ваших всегда воротило, честно говоря.

– В какой-то мере это и неплохо – к черту ментов! Нет, я предлагаю вам служить Родине совсем на другом фронте. Вы никогда не задумывались, что у страны есть враги здесь, внутри?