Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Глава семнадцатая

Кристоф Лаверне вернулся в Париж в середине сентября. Поначалу он собирался ехать поездом, но в последний момент все же решил лететь и оказался прав – время, проведенное в Ленинграде, благотворно сказалось на его нервах, и гул самолетов уже не вызывал мелькания перед глазами кроваво-красного тумана.

В течение двух дней после приезда ему пришлось заниматься накопившимися в его отсутствие делами, а на третий он махнул на все рукой и отправился в Гренобль к Клотильде, предварительно даже ей не позвонив, чем привел ее в несказанный восторг.

– О, дитя мое, это так романтично – приехать без звонка, как в добрые старые времена странствующих рыцарей! Но я предчувствовала твой приезд и только что испекла твой любимый пирог, – она внимательно посмотрела на внука и стала серьезной. – Ты грустный, тебя что-то беспокоит? Как твои раскопки?

Кристоф вздохнул и, поцеловав ее, удобно расположился в своем любимом кресле на веранде.

– Привез тебе материал для твоего древа, – он начал рассказывать ей о вновь обретенных русских родственниках, а потом вдруг не удержался и выложил все о событиях в Умудии, об Иване Козаке и своем невероятном спасении.

– Да, – сказала старушка, вздохнув и перекрестившись, – видно, судьба. Господи, как это все невероятно – я непременно расскажу об этом в своих мемуарах, – она пристально посмотрела на него и неожиданно спросила: – А как та девушка?

– Какая девушка? – изумился Кристоф.

– Помнишь, на фотографии, которую прислала Катя, была девушка, которую ты долго разглядывал? Ага, краснеешь! Думаешь, что твоя старая Клотильда ничего не замечает, да? Так тебе удалось с ней встретиться?

Они долго сидели на веранде – уже стало совсем темно, и Клотильда хотела позвать служанку зажечь свет, но Кристоф ее удержал.

– Не надо, пусть будет темно, мне так лучше говорится.

Она все время перебивала его рассказ вопросами, а когда он закончил, торжествующе сказала:

– Видишь, я говорила!

– Что ты говорила?

– Что твоя судьба в России. Тебе следует поскорей вернуться в Ленинград и выяснить с ней отношения.

– Клотильда, только, пожалуйста, не фантазируй! Мы виделись с этой девушкой всего только два раза – когда я в первый раз у них был и когда перед отъездом приехал прощаться.

– Ерунда, мой мальчик, ерунда! Она тебе нравится, и не возражай – я все вижу.

Ее настойчивость вызвала у Кристофа раздражение.

– Подождем – увидим, – с досадой пробурчал он, подумав про себя, что Клотильда уже в том возрасте, когда старики начинают играть в детские игры. – Этот разговор не имеет смысла.

Клотильда рассмеялась.

– Ничего подобного, это вы, молодые, любите ждать – вы думаете, что у вас впереди бесконечность, – а мы, старики, знаем, что нужно дорожить каждым мгновением. Она тебе понравилась, я вижу.

– Ну и что ты предлагаешь? Я даже не знаю, понравился ли ей я.

– Поезжай и выясни.

– Прямо сейчас? – съязвил Кристоф. – У меня, между прочим, через две недели начинаются лекции в университете, а издатель вовсю наседает с книгой.

– Перенеси лекции на следующий семестр, возьми у издателя тайм-аут и езжай в Ленинград, пока у тебя действует виза, послушай свою старую Клотильду.

Кристоф вздохнул – его бабуля жила в своем мире фантазий, и спорить с ней было бесполезно. Они поговорили еще немного, а потом Клотильда заявила, что ей пора ложиться, потому что утром нужно рано вставать – у нее договоренность с соседкой перед завтраком сыграть партию в настольный теннис.

– Если меня не будет, когда ты встанешь, Жанна приготовит тебе завтрак, – она поцеловала внука, пожелала ему спокойной ночи и ушла к себе.

Однако ночь у Кристофа выдалась беспокойной – уснуть ему так и не удалось. Рано утром, решив, что нет смысла и дальше ворочаться с боку на бок, он оделся, вышел в сад и увидел спускавшуюся с веранды Клотильду в спортивном костюме. Обняв старушку, Кристоф чмокнул ее в щеку, легонько крутанул в воздухе в полоборота и весело воскликнул:

– Ты сто раз права, тысячу раз права, я еду в Ленинград, а остальное подождет!

В Париже он попросил менеджера забронировать ему место в одном из ленинградских отелей – ему не хотелось останавливаться у Баженовых и объяснять им причину своего неожиданного возвращения, поскольку ему самому эта причина не до конца пока была ясна. И еще ему неловко было видеть свою родственницу Катю, которая так и не нашла «завалявшийся где-то» телефон своей подруги с фотографии. Хотя, когда Кристоф в разговоре с Ольгой и ее матерью упомянул о своем родстве с Баженовыми, обе обрадовались, и оказалось, что до недавнего времени, пока была жива мать Кати, их семьи постоянно встречались и перезванивались. Кристоф не первый день жил на свете, и до него быстро дошло, почему Катя не хочет дать ему телефон подруги – достаточно было тех восторженных взглядов, какие она на него постоянно кидала, и откровенного разочарования на ее лице в день его отъезда. Однако при всем этом Катя никогда не навязывалась, она была хорошая и добрая девочка, поэтому ему не хотелось лишний раз ее будоражить – пройдет пара месяцев, и от этой наивной влюбленности во французского кузена не останется и следа.

Рейс из Парижа задержали на три часа, и самолет до Ленинграда, на который Кристоф должен был пересесть во Франкфурте-на-Майне, улетел. Следующего рейса пришлось дожидаться почти шесть часов, и это нарушило первоначальный план молодого француза – он собирался зарегистрироваться в отеле, а оттуда отправиться к Оле, но самолет приземлился в Пулково около шести вечера, и Кристоф побоялся, что, если поедет в отель, то доберется до Яховых неприлично поздно. Он сам не понимал, почему ему нужно увидеть Олю так срочно, что нельзя подождать один день, но это было так. Поэтому, взяв в аэропорту такси, Кристоф велел водителю везти его на восьмую Советскую.

Дверь ему открыла Надежда, и лицо ее выразило изумление:

– Кристоф, разве вы не уехали?

– Уехал, приехал. Как это… хотеть видеть.

Лицо его залил яркий румянец, и взгляд Надежда неожиданно стал проницательным, а на лице ее мелькнуло странное выражение. Пристально глядя на него, она покачала головой и вздохнула.

– Заходите, только Оли еще нет – у нее сегодня родительское собрание в школе. Посидите пока на кухне, выпейте чаю, а я немного приберу в комнате.

– Я… это…нет чай. Встречать Оля на улице. Вы объяснить, куда идти школа?

Пока он ждал Ольгу, начал моросить мелкий осенний дождь. Выходившие из дверей школы люди, большей частью женщины, открывали над головой зонты, и Кристоф неожиданно испугался, что не сможет узнать Ольгу в толпе дам, укрывшихся под разноцветными куполами.

Она вышла из здания одной из последних и на крылечке еще долго говорила о чем-то со средних лет женщиной. Наконец они распрощались и Ольга, раскрыв зонт, двинулась в сторону Кристофа. Откинув капюшон, он шагнул ей навстречу.

– Здравствуйте, Оля.

Девушка вздрогнула, и в глазах ее мелькнуло недоумение.

– Кристоф? Разве вы не уехали?

– Приехал. Очшень хотеть вас видеть.

– Зачем? – она глядела в упор, и он вдруг смутился, почувствовав себя полным дураком. Разумеется, эта девушка даже не думала о нем. Скорей всего, у нее есть друг – она ведь взрослая и красивая девушка. Возможно даже, она с этим другом будет сегодня вечером обсуждать нелепое поведение неизвестно зачем возвратившегося француза. Тем не менее, он решил сразу броситься в омут:

– Вы мне нравиться, Оля.

Она судорожно вздохнула, словно всхлипнула.

– И вы… из-за этого вернулись?

– Обижать не хотеть вас. Спросить… как это… быть моя жена.

– Милый, хороший Кристоф, – голос ее дрогнул, – вы совсем намокли. Почему у вас нет зонта?

– Забыть, – равнодушно ответил он.

– Идите под мой, мы поместимся. Лучше сами его держите, вы выше.

Они шли под мелко моросящим дождем, и Ольга держала его под руку, а он, высоко подняв над их головами ее зонт, горячо говорил:

– Не спать ночь, днем думать… Всегда вы.

– Я не смогу стать вашей женой, но спасибо. Спасибо за ваше чувство, Кристоф.

– Вы мне говорить – только говорить! Я вам не нравиться? Как это… другой мужчина? Только знать – я уехать навсегда, не хочу… как это… мешать. Больше никогда не видеть – только знать.

– Нет, это не то, все не то, Кристоф! Я не смогу вам этого объяснить, это…слишком тяжело.

– Объяснить, пожалуйста, – тихо попросил он, – я все пойму.

– Дождь кончился, – сказала она, замедлив шаг, – давайте зонт, я закрою, вы устали его держать.

– Нет, не устали.

Кристоф произнес это так тихо и обреченно, что сердце у Ольги защемило. Сложив зонт, она повернулась к нему и ласково провела ладонью по влажному рукаву его куртки.

– Намокли. Хорошо, я объясню. У меня не все в порядке с головой. По ночам меня постоянно мучают кошмары и, наверное, я скоро сойду с ума. Такие люди, как я, не имеют права вступать в брак.

Он поднял голову и неожиданно улыбнулся.

– Оля, это проблем? Это не проблем. Ваш… как это… кошмар – наш кошмар. Мы вместе. Потом доктор помочь.

Неожиданно лицо девушки исказилось, и по лицу ее потекли слезы.

– Да вы что, не понимаете? Я… я дрянь, негодяйка, вот, кто я! – она так стиснула мокрый зонтик, словно собиралась его сломать.

Кристоф мягко, но настойчиво отобрал у Ольги зонт и только теперь заметил, что через плечо у нее висит объемистая сумка. Он снял ремень с ее плеча и покачал головой:

– Это… тяжесть.

– Там тетради, – всхлипнула она.

– Я носить. А вы сейчас мне…как это… рассказать. Все.

Свободной рукой Кристоф обнял ее за плечи, и Ольга, прижавшись лбом к его плечу, совсем по-детски сказала:

– Только, чтобы мама не знала.

– Я есть идиот? Мама никогда ничего не знать.

– Мне тогда было пятнадцать.

– Пятнадцать? Я немного забыл ваш счет. О, да, вспомнить, пятнадцать – хороший возраст.

– Я высокая, он думал, я взрослая. Говорил, что любит меня и хочет нашего ребенка. Я тоже хотела этого ребенка, безумно хотела! Срок уже был большой – шесть месяцев. Он привез меня к своим родителям и говорил, что мы пойдем покупать ребенку приданое. И что мы поженимся, когда мне будет шестнадцать. А потом оказалось, что он женат. Они с женой хотели забрать моего ребенка, когда он родится. И на меня нашло какое-то безумие, я была вне себя, разозлилась и… мне сделали аборт. Я была под наркозом, но все слышала – акушерка сказала: «она живая». Моя девочка родилась живой, я ее слышала – она пищала так тонко, так слабо! Она хотела жить, а я ее убила, я убийца! И с тех пор мне по ночам слышится ее писк. И эти слова – «она живая». Я схожу с ума, уже, наверное сошла!

Боль, звучавшая в ее голосе рвала на части душу Кристофа.

– Оля, – проговорил он, – я могу понимать. Больно, не забыть, да. Я прошу вас быть моя жена, мы будем вместе…как это…помнить. Все вместе – дом, память, небо, земля. Хотите… как это…луна?

Ольга чуть запрокинула голову, и лицо ее в свете уличного фонаря казалось бесконечно печальным.

– Я не хочу луну, – серьезно ответила она, – я хочу покоя. И детей.

– Для покой я делать все. Сколько вы хотеть детей? Один? Два? Десять? Сколько…как это… угодно.

Так говорил влюбленный Кристоф, забыв, что еще недавно приходил в ужас при одной лишь мысли о возможности обзавестись потомством. И Ольга, положив обе руки ему на плечи, все также серьезно ответила:

– Двух, наверное, будет достаточно. Хорошо, Кристоф, я выйду за вас замуж. За тебя.

Глава восемнадцатая

В середине декабря Антону Муромцеву позвонила Лилиана Филева и срывающимся голосом попросила:

– Антон, ты не мог бы сейчас приехать?

Часы-будильник на столе Антона показывали одиннадцать часов вечера, и он находился в обществе очаровательной блондинки Дианы, которая уже третий день наводила уют у него в квартире. В тот момент, когда раздался звонок, оба они блаженствовали, испытывая легкую усталость и сладостную истому, а впереди у них еще была ночь, полная столь же приятных ощущений. Естественно, что Антону нисколько не улыбалось срываться с места и мчаться на холод ради неожиданного каприза взбалмошной бабы.

– Сейчас?! Видишь ли…. сейчас это не совсем удобно. Завтра, ладно?

Неожиданно Лиля громко зарыдала в трубку.

– Мне плохо, Антон, мне очень плохо!

– Подожди, что значит плохо, позови Илью.

– Его нет! – она уже истерически кричала, и Антон представил, как ее голова с полузакрытыми глазами откинулась назад, а большой живот колышется при каждом новом вопле. Он поморщился.

– Перестань кричать, это вредно для ребенка. Замолчи, или я повешу трубку.

– Конечно, для ребенка! Наверное, вдруг вспомнил, что это твой ребенок и забеспокоился. Это из-за тебя мне плохо!

– Кончай пороть чушь, – Антон невольно оглянулся, – ты сама выбрала свою судьбу, и соображаешь, что будет, если тебя теперь услышат?

– Меня никто не услышит, я теперь одна, – ее голос все же стал тише, – одна по твоей милости! И мне очень плохо, я, наверное, так и умру тут вместе с ребенком.

– Подожди, почему ты не позвонишь своему врачу, если тебе плохо? Я ведь не твой врач – позвони и заплати ему, чтобы приехал, осмотрел тебя. Хочешь, я сам позвоню или вызову «Скорую»? И объясни толком, где Илья.

– Илья меня бросил, – горько ответила Лиля уже почти спокойным голосом. – Зачем мне теперь жить, зачем мне этот ребенок, зачем мне вообще все это, Антон? Ладно, прощай и не бери в голову – ты прав. Проиграла, так проиграла, и ты мне ничем не обязан. Считай, что это был последний взрыв отчаяния.

– Подожди, – Антон взглянул на часы, – сейчас приеду, жди меня и не делай никаких глупостей, – он повесил трубку и начал одеваться.

Диана закурила и посмотрела на него прозрачными глазами.

– Итак, мне одеваться и уходить на все четыре стороны?

Антон застегнул брюки и, подойдя к ней, поцеловал в губы долгим поцелуем.

– Подождешь меня? Понимаешь, проблемы. Это… гм… одна пациентка, ей нужна срочная помощь – она ждет ребенка, и я должен к ней съездить. Вернусь часика через два, не больше. Поспи пока, отдохни.

– Ладно, – Диана лениво потянулась и прищурилась. – А ребенок, часом, не твой, а?

Не ответив, Антон повернулся и торопливо вышел из комнаты, чтобы скрыть внезапно выступившую на лице краску. Улица встретила его мелким моросящим дождем, но ему не хотелось открывать зонт, и, натянув на голову капюшон куртки, он бегом добрался до метро за десять минут.

Через полчаса они с Лилей сидели в большой гостиной, и она, всхлипывая, говорила:

– Почему, что я плохого сделала? Хотели вы, чтобы я эту девку впустила в свой дом – ладно, пошла вам навстречу.

– Какую девку? – не понял Антон. Он внимательно разглядывал ее располневшее тело, покрытое пятнами отекшее лицо и опухшие ноги. – Ты скажи лучше, какой у тебя сейчас вес и какое давление. Где твоя медицинская карта?

– Не говори глупости, какая карта? Я плачу доктору, когда мне нужно, он приезжает и меня осматривает. Я тебе не о том сейчас говорю, я об этой твари, этой армянке, которую вы меня заставили поселить в моей квартире. Я приняла ее, как родную сестру, предоставила все удобства, а она…

Не договорив, Лиля горько заплакала. Антон встал, пошарил на полке, достав валерьянку, накапал ей и заставил выпить.

– Тихо, тихо успокойся. Не смей устраивать истерику – это вредно для ребенка.

– Какое тебе дело до ребенка?

– А почему ты решила именно меня выбрать в отцы своему ребенку?

Она откинулась на спинку стула и, оглядев его, пожала плечами.

– Кого же мне было выбрать – алкаша с улицы? Ты красивый, способный, здоровый – ты вполне меня устраивал.

– Ты – тварь, вот, что я тебе скажу, – ответил он, не повышая голоса.

– Антон, но тебе-то что – я ведь не заставляю тебя заботиться об этом ребенке или признавать его. Вернее, ее – мой врач уже проверил мне на ультразвуке.

Лицо Лилианы выражало столь искреннее недоумение, что Антон махнул рукой и отвернулся.

– С тобой бесполезно говорить, ты все равно не поймешь – не дано тебе понять нормальных людей. Хорошо, так что случилось с этой девочкой, чем она тебе не угодила?

– Мы делали для нее все – я приглашала ее к нашему столу ужинать, Илья помогал ей со школьными заданиями, и я не возражала, хотя она совершенно нагло себя вела. Смотрела на него такими сучьими глазами, что даже мне неловко становилось, представляешь? – в голосе Лили послышались нотки оскорбленной невинности, и Антон зло усмехнулся.

– Тебе, Лиля? Тебе становилось неловко? Это тебе-то?

Она сердито сверкнула на него глазами.

– А почему нет? Я ведь его жена, жду ребенка, почему он должен все вечера просиживать с этой маленькой шлюхой и решать ей задачи по математике и физике?

– Так ведь она еще девочка, школьница, – изумился Антон. – Ты с ума сошла, Лиля?

– Ага, у Ильи, знаешь ли, пристрастие к школьницам!

– Что-что? – не понял он.

Лиля спохватилась.

– Да ничего, я просто так. Мне кажется, что Илье всегда нравились молоденькие девочки.

Антон пожал плечами.

– На педофила твой муж вроде бы не похож. Ладно, дальше, что там произошло?

Лиля сделала обиженное лицо и скорбно опустила глаза.

– Она меня обворовала. У меня стали пропадать золотые вещи. Я сначала думала на домработницу, но ведь она так давно у нас, и никогда ничего…

– Ах, даже так! Ты определила методом исключения или сделала обыск?

Антон пристально посмотрел ей в лицо и усмехнулся, поняв, что попал в точку. Покраснев, Лиля сердито закричала:

– Ну и что? Не надо на меня так смотреть – она в моем доме, и я имела право посмотреть ее вещи! Я при ней смотрела – они с Ильей сидели, решали задачки, а я зашла и говорю прямо: так и так, я, мол, хочу проверить. Илья сразу начал шуметь, чуть ли не толкнул меня, когда я хотела взять ее сумку, представляешь? А эта нахалка еще сделала вид, что испугалась, схватила его за руку: что ты, Илья, не нужно, пусть, Лиля смотрит, сколько хочет, только пусть не нервничает. Я тряхнула ее сумку, а оттуда все и посыпалось – она среди трусов и лифчиков кольца посовала, думала, что там никто не найдет.

– Да, это серьезно, – задумчиво проговорил Антон. – И как же она объяснила?

– Не стала она ничего объяснять – уложила сумку и сказала, что уходит. А Илья на меня посмотрел и говорит: «Я тоже ухожу, не жди меня, Лиля, я сюда больше не вернусь». Я опомниться не успела, как он собрал свои вещи, и они вдвоем ушли. Я сутки ждала, не спала всю ночь, а сегодня позвонила Виктории, но она говорит, что Илья только на полчаса заглянул, взял какие-то вещи и ушел. Ей он ничего не сказал. Не знаю теперь, что мне делать, – она опять разрыдалась, – найди его, Антон, пожалуйста, умоляю тебя! Пусть они оба вернутся, пусть забирают все золото, мне ничего не нужно!

Она плакала, опустив голову и уткнувшись лицом в ладони. Антон порылся на полке и отыскал тонометр.

– Давай-ка руку.

Лиля покорно протянула руку. Антон измерил ей давление и покачал головой.

– Собирайся и побыстрее.

– Чего?

– Я сейчас позвоню, и из роддома пришлют машину – прямо сейчас поедешь в больницу.

– Ты ненормальный! – она вскочила и топнула ногой. – Я никуда не поеду, я буду ждать Илью!

– И побыстрей, иначе погубишь себя и ребенка. Какие вещи ты возьмешь?

Антон позвонил в роддом, потом открыл шифоньер, вытащил сумку и быстро кинул в нее первые попавшиеся вещи. Через двадцать минут он и жалобно всхлипывающая Лиля садились в подъехавшую машину.

– Куда, Антон Максимович, – гулким басом спросил шофер, – в патологию или в родильное?

– В патологию, Иван Иванович, – он вытащил из кармана десятку, сунул водителю, и тот, просияв, нажал на педали.

К вечеру следующего дня, когда Лиля крепко спала в отделении патологии беременности, устав от повышенного внимания врачей и медсестер, Антон и ее лечащий врач внимательно просмотрели результаты диагностического обследования и анализов.

– Давление пока снизили, состояние плода тоже удовлетворительное, – задумчиво говорил врач, – хотя белок в моче, конечно, высокий. Опасности пока нет, но пусть Колпин сам решает, что делать. Как ты думаешь, Антон?

– Пусть, – пожав плечами ответил тот, – главное сейчас – нормализовать давление.

– В принципе, тридцать три недели, можно кесарить, если начнет опять подниматься. Знакомая твоя, что ли?

– Знакомая, – буркнул Антон и отправился домой.

Открывая входную дверь, он услышал веселый смех, а, войдя в комнату оторопел – Диана по-хозяйски хлопотала вокруг накрытого стола, за которым сидели Илья с Кариной, и весело щебетала, раскладывая по тарелкам свежеприготовленный омлет с ветчиной. Она повернула к Антону сияющее лицо:

– Антон, к нам гости.

Он усмехнулся ее попытке объединить два их «я» в одно «мы» и, ласково улыбнувшись, дипломатично сказал:

– Спасибо, Динуля, ты все сделала очень мило, но теперь мне нужно поговорить с ребятами, ты не обидишься?

Погрустнев, Диана кивнула и, подставив ему губы для поцелуя, пошла к двери. Проводив ее, Антон вернулся к Илье и Карине. С уходом веселой и ничего не подозревающей Дианы в комнате воцарилась гнетущая тишина.

– Еще раз привет, ребята, – он устало плюхнулся на диван. – Короче, можете мне ничего не говорить, я в курсе.

– Это вам Лиля рассказала? – с вызовом спросила Карина, исподлобья взглянув на него сердитыми темными глазами. – Так вы тоже считаете, что я воровка, которой место в тюрьме, а не в честной квартире?

– Да перестань ты… – сердито начал, было, Илья, но Антон прервал его, устало махнув рукой:

– Да ничего я не считаю, я всю ночь провозился с вашими делами и, честно говоря, смертельно хочу спать, а мне через три часа уходить на дежурство в роддом. Вы, кстати, где провели эти прекрасные два дня?

Илья промолчал, а Карина тихо сказала:

– На вокзале. Илья сходил домой и принес мне, что подстелить. Я на двух стульях спала, а он в кресле. Утром я пошла в школу, а он на работу. Потом мы опять там встретились, и я делала уроки. Он не хотел меня оставлять, потому что там какие-то пьяные ходили. А сегодня ночью нас милиционер выгнал.

– Правильно сделал, – одобрительно кивнул Антон, – на вокзалах и без вас тесно. Ладно, я смотрю, ты тоже устала. Короче, мне сейчас на сутки на дежурство идти, так что можешь здесь хозяйничать. Отдохни, поспи, пошуруй в холодильнике, а мы с Илюшкой мужественно уходим.

– Мне утром в школу нужно – к половине девятого. У нас по алгебре контрольная за полгода.

– Прогуляй – куда тебе после двух бессонных ночей писать алгебру.

– Я готовилась, мы с Ильей уравнения решали, нам нельзя пропускать контрольную, что вы! Это же математика!

Она посмотрела на Антона исподлобья полным возмущения взглядом прекрасных темных глаз. Он усмехнулся и развел руками.

– Что ж, хвалю за усердие. Сам я в школе больше химией увлекался. Итак, вот ключи, можешь идти к половине девятого в школу, но не забудь запереть дверь.

– А вы не боитесь, что я что-нибудь у вас тут украду? – девочка сердито вскинула голову.

Антон беспечно махнул рукой.

– Если честно, то у меня тут абсолютно нечего красть. Запереть прошу единственно потому, что тут соседский пес бегает – один раз заскочил, зараза, и нагадил. Заводят животных, понимаете, а следить не хотят. Мальчишке лень пса выгуливать, так он его утром на лестницу выпускает и в школу уходит. Ладно, Илюха, пошли, а то я сейчас буду этого гада вспоминать и начну матом ругаться.

Карина слабо улыбнулась и повертела в руках ключи.

– Ладно, не волнуйтесь, я хорошо запру.

Оказавшись на улице, Антон крепко взял за локоть Илью, собиравшегося направиться к автобусной остановке, потянул в сторону.

– Прогуляемся до метро пешочком. Итак, я сегодня ночью срочно госпитализировал твою Лилиану – высокое давление. Анализы тоже отвратительные. В районную женскую консультацию она, как я понял, не обращалась – нашла какого-то частного эскулапа, который приезжал к ней, когда ей самой этого хотелось. О чем вы вообще думали?

Илья остановился, расстроено поглядев на Муромцева. Тусклый свет фонаря лениво пробивался сквозь непрерывно сыпавшуюся с неба снежную крупу, сменившую вчерашний мелкий дождь. В этом свете лицо Ильи Шумилова, прикрытое до бровей капюшоном куртки, казалось измученным и постаревшим.

– Ну и как она теперь? – спросил он ничего не выражающим голосом.

– Сейчас, вроде, давление мы сбили, но если состояние ухудшится, то Колпин будет настаивать на кесаревом сечении и, думаю, будет прав. Тебе стоит подойти к лечащему врачу твоей жены и поговорить.

Илья равнодушно пожал плечами.

– О чем говорить? Пусть врачи делают, как считают нужным, мне все равно.

– Я не пойму что-то – тебе все равно, что будет с ней и с ребенком?

– Нет, конечно, я искренне желаю им всего наилучшего. Если честно, я просто хочу уйти подальше от этой женщины и никогда о ней больше не слышать.

Он надвинул капюшон так, что лица его почти не стало видно, и замолчал. Антон осторожно сказал:

– Ты прости, старик, я никогда в такие дела не вмешиваюсь, но, поскольку именно я втянул вас всех в историю с девочкой Кариной, то… Это из-за нее, что ли?

– Как тебе сказать, – вздохнул Илья, – просто, все к одному.

– А тебе не кажется… Видишь ли, я ведь сам никогда не видел прежде эту девочку – знакомые просили устроить. Может, Лиля права, и она….

Он смущенно запнулся, но Илья даже не обиделся.

– Совершенно исключено, – ответил он твердо и спокойно, – Карина не могла взять все это золотое дерьмо. Тут ясно, как божий день – Лилька подложила.

– Да… но… видишь ли, она ведь беременна, у них бывают странности. Кажется, она приревновала тебя к Карине – так я понял из ее слов, во всяком случае.

– Ты зря за нее заступаешься, – раздраженно возразил Илья, – ее странности начались не сегодня, ты сам это прекрасно знаешь. Только на этот раз, ее поведение вдруг навело меня на кое-какие мысли.

– Понятно. Ладно, дело твое. Кстати, а что там Лиля твердила про твою любовь к школьницам? Ты, часом, не страдаешь педофилией?

Веселая шутка Антона неожиданно привела Илью в бешенство, он сдернул с головы капюшон с такой силой, словно хотел его оторвать.

– Так вот, что тебе наговорила эта стерва! Ладно, я расскажу, если хочешь. Слушай, – не обращая внимания на мокрый снег, падавший на его пышные волосы, он рассказывал о своих отношениях с Ольгой, и голос его дрожал от боли и от ярости: – Знаешь, я тогда словно обезумел, у меня была одна мысль – вернуть родителям то, что они из-за меня потеряли. Я грузил по ночам вагоны, помогал ремонтировать квартиры, меня все жалели, уговаривали отдохнуть, а я был, как ненормальный.

– Надень капюшон, у тебя вся голова мокрая, – сочувственно заметил Антон.

Илья провел рукой по волосам, стряхивая налипший снег, но капюшон надевать не стал.

– Ты дальше слушай, – сказал он. – Нынче в сентябре я забежал домой, когда не было родителей, и полез в письменный стол – я тогда устраивался на эту свою новую работу, и мне срочно нужен был военный билет. Папа держит мои документы у себя в столе – знает, что я всегда все теряю. И не позволяет мне там шуровать – чтобы я не наводил беспорядок, – сам мне всегда все дает, и ключ у него на связке с ключами от квартиры. Ну, а тут мне срочно, я плюнул и открыл ножиком.

– Проникновение со взломом, – вставил Антон.

– Знаешь, что я нашел, когда рылся? Не угадаешь – мамину сберкнижку, которую я прежде никогда не видел. Мне ведь тогда, в восемьдесят третьем, показали пустую сберкнижку отца, с которой было снято пять тысяч, и сказали, что мы остались без денег. А с маминой сберкнижки в тот год никто никаких денег не снимал – наоборот, именно тогда доложили пять тысяч. Понимаешь? А ведь родители говорили, и дядя Андрей говорил…

– Погоди, ты, наверное, что-то перепутал, – в голосе Антона звучало сомнение, – уж дядя Андрей-то никак не мог тебя обмануть.

Он тут же спохватился, сообразив, что это прозвучало, как выражение недоверия к искренности Шумиловых старших, но Илья не обратил внимания на его бестактность.

– Если честно, то и я так подумал, но теперь, после этой выходки Лильки… У меня, знаешь, возникло вдруг сильное подозрение, что тогда тоже были ее штучки.

– Думаешь, она всех наколола – и твоих родителей, и дядю Андрея? Но как?

– Да не знаю я ничего, не знаю! Не знаю даже, действительно ли Оля сделала аборт. Может, они ее достали, и она просто уехала. А что, если где-то по земле ходит мой ребенок, и не знает, что я его отец. Оля очень хотела ребенка, по-настоящему, хотя сама была малышкой – даже моложе этой девочки Карины. Можно ведь почувствовать, когда человек врет, а когда говорит от души, разве нет? Ничего больше не знаю и не верю больше Лильке ни на грош – не верю даже, что ее ребенок от меня.

Занятый своими мыслями, Илья не заметил багрового румянца, выступившего на щеках собеседника. К счастью, они уже подошли к метро, и в толпе снующих взад и вперед людей их разговор сам собой прекратился. Антон, испытывая огромное облегчение от того, что его приятель не успел развить скользкую тему своего отцовства, и уже хотел попрощаться, но Илья неожиданно остановился.

– Подожди, – нервно вертя пуговицу на кармане своей куртки, проговорил он, – я давно хотел тебя спросить – может, ты что-то знаешь.

– Я?! Откуда я могу знать? – пролепетал Антон, чувствуя, что у него пересохло в горле, а по спине побежали струйки пота, и, чтобы скрыть смущение ляпнул первое, что пришло на ум: – Жарко очень.

– Жарко? Не знаю. Я вот что хотел спросить – дядя Андрей говорил, что это твоя мама делала Оле аборт. Он даже сам посоветовал ее обо всем расспросить – твою маму, в смысле. Я хотел, но…. – он смутился, искоса взглянув на внезапно окаменевшее лицо Антона. – Ты прости, что я об этом говорю, но уже прошло столько лет. Это случилось как раз перед тем… Короче, я не успел. Поэтому, я и хотел спросить – она тебе ничего не говорила? В смысле, про Олю.

Он замолчал, умоляюще глядя на Муромцева. Антон провел по лбу тыльной стороной ладони и вздохнул.

– Нет, Илюша, я не помню, хотя… Нет, ничего.

– Что ты хотел сказать? Ты же хотел что-то сказать?

– Понимаешь, мама всегда все очень аккуратно записывала и оформляла медицинские карты таким женщинам. Я попробую заказать в архиве, только напиши мне сейчас точные параметры твоей Оли – год рождения, адрес, фамилия и прочее. Когда, примерно, все это было?

– В июле восемьдесят третьего – как раз тогда родилась Настя.

Сунув в карман накарябанную Ильей записку, Антон заторопился на дежурство – разговор с Ильей задержал его, и он, доехав до нужной станции, почти бегом добрался до роддома. Ночь в отделении прошла спокойно, и он выспался в ординаторской на диване, до обеда ему пришлось повертеться, как белке в колесе, но после трех удалось улучить минутку и забежать в архив, который еще с тех времен, когда роддом возглавлял Евгений Семенович, содержался в идеальном порядке.

Медицинская карта Ольги Яховой была на месте – в свое время Андрей Пантелеймонович не счел необходимым уничтожать карту, и по прошествии времени ее отправили в архив. Антон обратил внимание на дату – семнадцатое июля восемьдесят третьего года. Семнадцатого июля родилась Настя, и именно его мать, Людмила Муромцева, принимала роды – об этом без конца говорили в семье Воскобейниковых. В тот же день мать уехала – значит, Ольга Яхова была последней, кому она делала аборт.