Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Глава седьмая

Возбужденная Лиля чуть ли не ежедневно обсуждала с будущей свекровью проект предстоящей свадьбы. Вернее, она говорила, а восхищенная Виктория слушала, закатывала глаза от восторга и вставляла реплики типа:

– Ах, как мило, как романтично!

Лиля постоянно дополняла свой проект новыми деталями и вновь начинала пересказывать все с самого начала:

– Смотри, мама, – говорила она, в преддверии скорого родства перейдя с Викторией на «ты», – в одиннадцать торжественная регистрация, потом едем домой передохнуть и переодеться – я не хочу сидеть за столом в том платье, в котором буду регистрироваться. Часов в восемь гости собираются у нас, и все вместе отправляемся за город – мы с Ильей поедем в машине с кольцами и с музыкой, а остальные за нами. Самые близкие гости сядут в легковушки, для остальных закажем автобус. Папа договорится, чтобы впереди нас до самого Подольска ехала машина с мигалками – чтобы не задерживаться на светофорах. Усадьбу Ивановское к нашему приезду уже подготовят полностью – уберут все их дурацкие экспонаты, украсят залы, натрут полы. Ах, мама, там изумительный паркет и настоящий старинный рояль. Я хочу пригласить тапера и небольшой оркестр, чтобы была живая музыка – никаких магнитофонов! Если не будет дождя, можно будет танцевать на открытом воздухе, я хочу, чтобы ровно в полночь начался бал-маскарад – как в старину.

– Так не успеем до полуночи, Лилечка, – робко возразила Виктория, – в восемь только соберемся, пока до Подольска доедем, пока посидим. Не будешь же ты людей из-за стола поднимать.

– Мама, ну что ты говоришь, – нетерпеливо отмахнулась Лиля, – там много залов, пусть кто хочет, сидит и дальше за столом, а для других начнем маскарад. Себе я сошью платье цыганки, а у Ильи будет костюм испанского короля. Здорово, да?

– Да, очень тонко, – согласилась Виктория, – а когда вы отправитесь в Швейцарию?

– Утром после бала гости опять рассядутся по машинам, и мы все вместе поедем на вокзал. Папа закажет отдельное купе для них с мамой и отдельное для нас с Ильей – в вагоне международного класса. На вокзале нас будут провожать с цветами.

– Не лучше ли было бы тебе отдохнуть дня два дома? Ты ведь в таком положении.

– Я смогу отдохнуть во время бала – там куча комнат, это ведь бывший особняк Бахрушиных. Но ехать нужно сразу – у высшей аристократии положено было отправляться в свадебное путешествие сразу же после венчания.

– Кажется, это когда не справляли свадьбу, – неуверенно заметила Виктория, – они могли потратить деньги или на свадьбу, или на путешествие.

– Ах, мама, не все ли равно!

Однако мечтам Лили не суждено было сбыться, потому что Илья, случайно услышавший обо всех этих праздничных приготовлениях, вышел из себя:

– Это что за выдумки? Никаких свадеб, никаких маскарадов – распишемся в районном ЗАГСе и пойдем домой.

– Что ты, Илюша, как можно – такое событие! – испугалась его мать. – Все всегда торжественно отмечают.

– А у меня нет денег на свадьбу, я только что защитил диссертацию и гол, как сокол. Так что, никаких торжеств и никаких поездок в Швейцарию. Если вам очень неймется, то накроем дома стол и поедим пельменей.

– Что ты, Илюша, никто не просит у тебя денег, папа… – начала, было, Лиля, но Илья стукнул кулаком по столу.

– У твоего папы свои дела, у меня свои. Не нравится – ищи другого мужа. Будет, как я сказал: распишемся и станем жить, как прежде.

– Как прежде? – Лиля широко открыла глаза и протяжно всхлипнула. – А ребенок?

Она кротко и беспомощно смотрела на него полным горечи взглядом. Илья смутился и постарался замять свою грубость.

– Ну… я имею в виду, что в нашей жизни мало, что изменится – ты же и без того все время проводишь у нас в доме. Конечно, я позабочусь о тебе и о ребенке.

Виктория, предполагавшая, что молодые после свадьбы выберут своей резиденцией Швейцарию, растерялась и забеспокоилась.

– Илья, сынок, так ты хочешь жить здесь, у нас? Может, раз вы не едете, лучше у Лили? У вас ведь будет свое хозяйство, и потом… у них квартира в три раза больше нашей. Лиля, твои родители не станут возражать?

– Нет, конечно, – ответила Лиля, но в голосе ее слышалось недовольство. – Правда, мне хотелось бы быть рядом с тобой, мама. Мне в вашем доме так хорошо!

«Еще чего, – подумала она, – жить в нашей квартире, чтобы Илья в любой момент мог удрать от меня в родительское гнездышко! Нет уж, лучше здесь. Конура, конечно, зато отсюда ему бежать будет некуда».

Илья, похоже, прочитал ее мысли, потому что неожиданно резко возразил:

– Нет уж, жить здесь мы не будем – мои папа с мамой тоже имеют право на спокойную жизнь. Или квартиру снимем, или у тебя, выбирай.

– Конечно, любимый, конечно, – заторопилась Лиля, – давай у меня.

Обрадованная Виктория поспешно сказала:

– С ребенком я вам всегда помогу, не волнуйся.

– Я думаю, когда родится ребенок, мы уже уедем, – нежно прощебетала Лиля, – папа считает, что Илья с его талантом сможет работать в любом уголке земного шара, – она попыталась обнять своего суженого за шею, но он ловко увернулся:

– Ты, конечно, можешь ехать к папе, но мне и здесь хорошо.

И мысленно добавил:

«Мне хорошо там, где тебя нет».

Под конец Илья все же смягчился и согласился после регистрации посидеть в ресторане с родственниками и друзьями.

– Закажем три столика, – заявил он таким тоном, что никто не посмел возразить, – за одним мы со свидетелями, за другим родители, за третьим Воскобейниковы. Если кому-то потребуется потанцевать, то в ресторане вечером всегда играет музыка.

Бурно возмущалась одна лишь Настя – ведь ей обещали бал, где можно будет плясать в маскарадном костюме и показать всем свою роскошную прическу.

– Тогда я постригусь, – сердито сказала она матери, – зачем мне длинные волосы?

Не успела Инга опомниться, как ее дочь ушла в другую комнату и обкорнала себя большими ножницами для кройки тканей. Пришлось срочно вести ее в парикмахерскую, но там, выравнивая то, что осталось, постригли ее так коротко, что в ресторане официант спросил у Инги:

– Ваш мальчик что будет пить – сок или лимонад?

Настя, сделав вид, что обиделась, горько заплакала, и Инга повела ее умываться, оставив мужа сидеть в одиночестве. Андрей Пантелеймонович какое-то время задумчиво наблюдал за новобрачными, сидевшими за одним столом со свидетелями – худым и сильно сутулившимся однокурсником Ильи и прыщеватой подружкой Лилианы.

«Непонятно, почему Антон не захотел прийти – Илья говорил, что даже звал его в свидетели, но он наотрез отказался. Мой племянник счастливым не выглядит, но моя сестрица нынче на седьмом небе – как же, они с мужем за одним столом с Филевыми!»

Посмотрев в сторону «родительского» стола, за которым Виктория что-то оживленно обсуждала с Валентиной Филевой, Андрей Пантелеймонович встретился взглядом с Филевым. Неожиданно тот поднялся и направился к его столу.

– Разрешите с вами посидеть, Андрей Пантелеймонович?

– Отчего же нет, Александр Иннокентьевич? – улыбнулся Воскобейников.

Со дня их последней встречи Филев сильно изменился, но изменения эти были скорее внутренними, чем внешними – исчезла нервозность движений, разгладились складки у губ, и весь облик его теперь излучал уверенность. Официально считалось, что он, уйдя в отставку с поста министра, занимает должность торгового представителя при советском консульстве в Швейцарии. Ходили слухи о его бизнесе, счетах в швейцарских банках и огромных средствах, которые он пускает в оборот заграницей, но Андрея Пантелеймоновича это не интересовали – он больше не работал в ревизионной комиссии, занимавшейся должностными преступлениями, и сама комиссия прекратила свое существование шесть лет назад. Наблюдая за Лилей, одиноко притулившейся рядом с подругой-свидетельницей – Илья и его приятель ушли потанцевать с девушками с соседнего стола, – Филев сказал:

– У моей дочери были грандиозные планы относительно этой свадьбы, и я собирался помочь ей в их осуществлении. Однако ваш племянник от всего отказался, все напрочь перечеркнул. Не захотел даже обычного свадебного банкета – у нас дома или в хорошем банкетном зале. И вот мы все сидим в этом второсортном ресторанчике за тремя не очень чистыми столиками, а моя дочь, которая ждет ребенка, наблюдает, как ее муж танцует с первой попавшейся незнакомой девицей. Нет, я не хочу никого упрекать – я все знаю. Знаю или догадываюсь – разницы нет. Скажите только, какая судьба, по вашему мнению, ожидает этот брак и мою дочь?

– Этот брак, как вы понимаете, состоялся по инициативе Лилианы, – осторожно заметил Воскобейников, – я говорил с ней, говорил с моим племянником, мы обсудили несколько возможных вариантов выхода из сложившейся ситуации, но… – он беспомощно развел руками. – Видите ли, ваша дочь не захотела понять, что ребенок иногда может стабилизировать неустойчивые отношения, но создать и скрепить то, чего нет, ребенок не может.

– Да, я понимаю, – согласился его собеседник, – только поймите и вы меня: я отец и хочу счастья своей дочери. Вы сказали хорошее слово – стабилизировать. Хорошо, пусть не ребенок – пусть что-то другое может заинтересовать вашего племянника и стабилизировать на какое-то время их брак. Возможно, получив то, что она хотела, Лиля через некоторое время успокоится и сама поймет, что совершила ошибку. Но это время, понимаете? Чем можно заинтересовать Илью, чтобы он какое-то время, как бы это сказать… был хорошим мужем?

– Вы хотите его заинтересовать материально? – усмехнувшись, высоко поднял бровь Воскобейников.

– Упаси бог, я понимаю, что деньги в России сейчас не особо ценятся – на них просто нечего купить. Нет, речь не о том – кроме денег у молодых людей есть и другие устремления. Кто-то рвется к славе, кому-то нужна власть – у меня большие возможности, я много могу сделать для мужа моей дочери. Поэтому я и спрашиваю вас: чего бы ему хотелось?

– Пожалуй, он, как человек, увлеченный наукой, больше всего ценит свободу, – задумчиво проговорил Андрей Пантелеймонович, – свободу заниматься тем, чем он хочет и когда хочет. Мне кажется, что если он будет с утра до вечера занят интересным делом, то на семейные споры у него не останется ни сил, ни времени. Однако, он вряд ли согласится воспользоваться вашей протекцией – он самолюбив.

– Что ж, мы сделаем все тихо и незаметно – у меня есть хороший мальчик Миша Потанин, который устроит лично для него что-то вроде фирмы.

– Боюсь, это поможет ненадолго – год, два, три, а потом, семья их все равно рухнет.

– Пусть они проживут вместе хоть какое-то время – потом все начнет меняться, и люди станут другими. Через два-три года, думаю, рухнет и развалится вся страна.

– И как вы пришли к таким прогнозам? – улыбнулся Воскобейников.

– О, да уже сейчас никто ничем не управляет, люди живут чисто по инерции – разве вы не видите? Когда я смотрю на все эти выступления депутатов на съездах, у меня такое чувство, что я на юмористическом конкурсе – каждый старается быть интересней и остроумней другого, а конструктивных предложений в итоге никаких. Даже Сахаров, которого почитают, чуть ли не святым, ничего конкретного не предлагает. Зациклился: отменить шестую статью. Ну, отменили, а дальше что?

– Ругать правительство и терпеть преследования гораздо легче, чем в реальности управлять государством, – вздохнул Андрей Пантелеймонович. – Сейчас все рвутся в депутаты – и диссиденты, и уголовники, откуда им знать азбуку управления? Пока, однако, у нас есть партия.

– Вот именно – пока, – улыбнулся Филев. – Посмотрите, что творится на национальных окраинах – идут погромы, люди митингуют, выходят из партии, и Горбачев с ЦК уже ничего не могут сделать.

– И что же ожидает нас, коммунистов, по вашему мнению?

– Что? Да ничего особенного – выйдем из партии, когда она развалится, и разбредемся, кто куда. В страну придет западный бизнес, и люди начнут ценить деньги.

– Но крупный бизнес предполагает наличие крупной частной собственности.

– Не волнуйтесь, Андрей Пантелеймонович, – весело воскликнул Филев и выразительно потер ладони одну о другую, – страна у нас богатая, собственности на всех хватит. Кто поумней – возьмет себе побольше, кто поглупей – поменьше, а дурак останется ни с чем.

– И к какой же категории вы относите меня?

– Вы умный человек, Андрей Пантелеймонович, мне пришлось в этом убедиться шесть лет назад, но бизнес – не ваша стихия. Ваша стихия – государственный аппарат, и я постараюсь оказать вам поддержку в том мире, который возникнет на руинах великой империи. Впрочем, если вас привлекает западная культура…

– Нет-нет, я никогда не смог бы там жить – мне для дыхания нужно что-то такое, что я могу получить только в России.

– А я вот с удовольствием вживаюсь в их жизнь, в их психологию, в их устремления, так сказать. Может быть, когда ваш племянник оценит то, что я смогу ему дать, он иначе будет относиться к моей дочери, Андрей Пантелеймонович.

– Вы сами сказали, что для этого должно пройти определенное время, Александр Иннокентьевич.

– Да, но я хочу, чтобы все это время вы были на стороне моей дочери.

Филев посмотрел на своего собеседника – во взгляде его читались просьба и ожидание. Воскобейников, усмехнувшись, протянул руку.

– Договорились, на данном этапе мы – союзники, а там будет видно.

«Да, мне придется быть на ее стороне, но не потому что ты мне обещаешь золотые горы в неопределенном будущем, а потому что она владеет моей тайной».

Эта мысль, впрочем, никак не отразилась на его лице, и посетители ресторана увидели лишь, как двое элегантно одетых мужчин завершили свою беседу крепким рукопожатием.

Помахав возвращавшимся Инге с Настей, Андрей Пантелеймонович поднялся и подошел к Илье, который собирался, было, пригласить на танец новую партнершу. Шепнув племяннику несколько слов, он взял его за талию и, подведя к молодой жене, усадил рядом с ней за стол.

Глава восьмая

В начале августа Антон Муромцев зашел к Евгению Семеновичу подписать заявление на отпуск и, отведя глаза в сторону, спросил:

– Евгений Семенович, когда же профессор придет обследоваться на нашей новой аппаратуре? Через две недели мне в отпуск, я его уже целый месяц жду.

– Не знаю, Антоша, не знаю. Сам в смятении – сдаю, вот, дела Колпину, а сердце кровью обливается.

– Все-таки, вы решились уйти на пенсию, – грустно заметил Антон.

– А что делать – надо молодым и энергичным дорогу освобождать. Я уж и сам чувствую, что стар стал. И сын тоже тревожит – кашляет все время, курит. Зову обследоваться – отмахивается. Из дому только в воскресенье и выходит – я его отвожу на главпочтамт звонить по межгороду. Он от меня говорить не хочет – все мои деньги бережет или еще почему-то.

– Он все еще в отпуске? Не собирается ехать домой? – вопрос прозвучал вежливо, но равнодушно, и старик вздохнул.

– Нет, Антоша, он сейчас не работает – у них в институте крупные неприятности.

Неожиданно, сам не зная для чего, Евгений Семенович передал Антону все, что говорил ему сын. Он был доволен, когда в глазах внука промелькнул живой интерес, но сразу же спохватился:

– Только ты ведь понимаешь, Антоша, я это никому из посторонних не рассказываю, поэтому ты уж, пожалуйста…

– Конечно, Евгений Семенович, конечно. Хорошо, давайте так сделаем: в воскресенье, когда отвезете…вашего сына на главпочтампт, потом притворитесь, что вам вдруг срочно понадобилось заехать в роддом – что-то взять, например. Я тоже приеду, а там будет видно, посмотрим.

– Ох, Антоша, учишь ты, меня, старика, на старости лет обманом заниматься. Ладно, давай. Хотя актер из меня, правду сказать, всегда был никудышный – даже жене не мог толком соврать, когда с приятелями загуливал.

Тем не менее, в воскресенье все прошло гладко. Антон зашел в кабинет главврача как раз в тот момент, когда Евгений Семенович усиленно рылся в шкафу, а приехавший с отцом профессор Баженов со скучающим видом перелистывал страницы какого-то медицинского журнала.

– Максим Евгеньевич, пока Евгений Семенович тут разбирается с бумагами, не хотели бы вы осмотреть наш диагностический центр и сравнить с вашим? Мне интересно было бы услышать ваше мнение, – глаза Антона смотрели весело и наивно.

– Конечно, Максимушка, – радостно закивал головой старик, – иди, посмотри, а то мне еще тут копаться и копаться, не найду я никак эти документы, – он усердно запыхтел и вывалил на стол целую кипу бумаг.

– Ты в другой день их не мог поискать, папа? – раздраженно начал профессор, отбрасывая журнал, но Антон мягко подхватил его под руку.

– Пойдемте, пойдемте, Максим Евгеньевич, ну, что вы? Я как раз давно мечтал с вами пообщаться, это, можно сказать, подарок судьбы, что вы сегодня заехали с Евгением Семеновичем.

Было в его движениях что-то столь располагающее, что Баженов не мог сопротивляться, и только усмехнулся, идя следом за молодым человеком.

– Ну-ну, давайте пообщаемся, если вам так хочется. Насколько я понимаю, вы выполняете заказ моих дорогих родственников – они мне все уши прожужжали заботами о моем здоровье.

– А если бы и так, то неужели вам трудно выполнить их просьбу? Но я действительно хотел бы с вами проконсультироваться, – войдя в кабинет, Антон улыбнулся и включил сканнер и монитор. – Посмотрите, разве не красавчик-прибор?

– Неплохо, неплохо, – Баженов прошелся по комнате и огляделся. – У вас тут большие возможности, почему вы ограничиваете свою деятельность акушерством и гинекологией? Ведь вы можете проводить полную внутреннюю диагностику широкого профиля – для терапевтов, хирургов, гастроэнтерологов.

– Мы только осваиваемся – второй год работаем. Я как раз и хотел просить вас принять участие в широкопрофильном диагностическом обследовании.

– В качестве подопытного кролика? – профессор усмехнулся и присел на диванчик, буравя Антона глазами. – Кстати, Антон, вы очень напоминаете мне вашу маму – она была такой же мягкой и также решительно умела настоять на своем. Я знал ее – очень и очень давно, – он вдруг задумался, не заметив, как окаменело лицо юноши. – Да, это было в шестьдесят втором, осенью. Мы были еще так молоды оба! Боже, как же я был молод – тридцать три, возраст Христа! Сколько вам сейчас лет, Антон?

– Двадцать шесть, – ответил Муромцев и сразу же смутился, но профессор не собирался считать, он был все еще занят воспоминаниями о прошлом.

– Двадцать шесть, – сказал он, покачав головой и вздохнув, – совсем мальчик. А я в этом возрасте развелся со своей первой женой, и жизнь казалась мне конченой.

– Но почему же тогда разошлись? – не удержался от вопроса Антон.

– Ах, дорогой мой, это сложный вопрос – спросите что-то полегче. Я любил ее страстно, у нас была дочка, но, к несчастью, я был паршивым бабником. Дважды она меня прощала, а в третий раз подала на развод. Я обливал слезами ее ноги, но она не простила – любила меня, но была очень принципиальной. Никогда не женитесь на принципиальной женщине, молодой человек!

– Я вообще никогда не женюсь, – засмеялся Антон, – хотя сейчас принципиальных женщин уже не осталось. А ваша вторая жена тоже была принципиальной?

– Тата? Нет, она была очень домашней и нежной, но очень экономной. Когда родилась наша дочка Наташа, ей стало казаться, что я слишком много денег отдаю старшей дочке. Возможно, тут была доля истины – ведь из моей зарплаты и так вычитали алименты, а я еще старался делать подарки, покупать Ирочке разные там велосипеды, игрушки, книжки. Конечно, второй семье из-за этого чего-то не хватало. Теперь-то я Тату понимаю, но тогда все эти разговоры страшно раздражали. В конце концов, я решил, что лучше платить алименты двум детям, но оставаться при этом свободным.

– Что ж, в итоге у вас много детей, это тоже неплохо.

– В конечном итоге я доволен – у меня с ними никогда не было особых проблем. Наверное, потому что я им все разрешал и не вмешивался в их дела. Матери им порою запретят что-то, так они ко мне скачут: папа, а можно? Знают, что я все разрешу, – он засмеялся и махнул рукой, – только мне за это часто от папы и бывших жен сильно доставалось. А вам как, молодой человек, родители запрещали пользоваться маленькими радостями жизни?

– У нас с мамой все всегда решалось мирным путем, – улыбнулся Антон.

– А ваш отец – он проявлял строгость?

– У меня нет отца, – в глазах молодого человека на миг мелькнула недобрая усмешка, и в голосе прозвучала нотка вызова, – но я никогда не замечал его отсутствия, потому что мама всегда давала мне столько всего, что никакой отец не смог бы … Однако, раз вы пришли сюда помочь мне расширить профиль моей работы, то давайте начнем. Не хотите для начала снять рубашку?

– И, однако, вы берете быка за рога, – профессор был смущен своим неловким высказыванием и в нерешительности покрутил пуговицу на рубашке. – Так вы, так-таки решили использовать меня в роли жертвенного агнца?

– Так-таки и решил, – невозмутимо подтвердил Антон и крикнул дежурной медсестре, – Зоя, принесите чистое полотенце и пеленку.

– Ну-ну, – ворчал Баженов, раздеваясь, – захомутали, затянули сюда бедного старика и радуетесь. Стыдно, молодой человек, стыдно!

– Еще как! Повесьте одежду на вешалку – видите, у нас тут все приспособлено, чтобы ничего не помялось.

– Антон Максимович, вам трех пеленок хватит? – спросила Зоя, внося ворох белья.

– Конечно, Зоинька, спасибо. Расстелите здесь и накиньте на диван.

Девушка вышла, а Баженов застыл с рубашкой в руках, что-то подсчитывая в уме.

– Вы в каком году родились, Антон? – резко спросил он, и Антон, подняв голову, посмотрел ему в глаза.

– В шестьдесят третьем. А теперь ложитесь вот сюда и не разговаривайте.

Максим Евгеньевич внимательно следил за лицом Антона, пока тот смотрел на экран монитора и, отметив мелькнувшее на нем неуловимое выражение, усмехнулся:

– Что – то самое?

– Что вы имеете ввиду, профессор? – молодой врач спокойно поднял голову.

– Не нужно, молодой человек, тут достаточно было бы просто сделать снимок у обычного рентгенолога.

– Почему это вы так решили, Максим Евгеньевич? Я не нахожу…

– Бросьте, бросьте – не забывайте, что мой стаж хирурга длиннее всей вашей жизни. Кстати, у нас в институте имелась аналогичная аппаратура, так что я при желании мог бы сделать там все необходимые обследования, – он опять криво усмехнулся и поднялся, потянувшись за своей рубашкой. – Остановите-ка изображение, я хочу сам посмотреть. Да не бойтесь вы, я уже давно все понял.

Нерешительно взглянув на Баженова, Антон снова вывел на экран изображение и слегка отодвинулся, уступив профессору место.

– Ага, вот оно, – профессор внимательно рассматривал пятно, охватившее область средостения. – Посмотрите, именно там, где я и думал. Ну-с, мой молодой коллега, хочу проверить вашу общеобразовательную подготовку: сколько вы мне отводите?

– Я…

– Ладно, ладно, будем считать, что еще месяцев семь. Давайте договоримся, что все это время ваш диагноз будет нашим маленьким секретом. Понимаете, для отца в его восемьдесят лет лишние полгода спокойной жизни тоже очень много значат.

– Но почему же вы…

– Раньше не обратился? Ну, во-первых, рак средостения практически не поддается лечению, а операция, – он махнул рукой, – в то время, когда операция еще могла помочь, я был занят другим. А знаете, – он заправил рубашку в брюки и застегнул ремень, – мы говорим, что рак незаразен. Возможно, мои слова покажутся вам антинаучными, но я знал очень много супружеских пар, где муж и жена оба болели раком. Моя последняя жена тоже умерла от рака, вы знаете? У нее был рак печени.

– Я советовал бы вам проконсультироваться с онкологом, не вижу причин так отчаиваться, – Антон сам чувствовал, что голос его звучит фальшиво.

– Я не отчаиваюсь, – Баженов поднял на него удивленные глаза, – я совершенно не отчаиваюсь, молодой человек, наоборот – это для меня выход.

– Да вы с ума сошли, какой выход, о чем вы говорите?! Облучение продлевает людям жизнь на годы.

– Смерть настигнет каждого – рано или поздно – не нужно ее бояться. Я потерял самое главное в жизни – мою работу, мою цель, мои чаяния. А существование инвалида не по мне – чем скорее, тем лучше. Давайте жить сегодняшним днем, дорогой мой Антон… Максимович. Сегодня мы все пока на ногах, все радуемся солнцу и друг другу, а что будет потом – зачем об этом думать?

– Нет! Я скажу Евгению Семеновичу, и он вас заставит, – Антон выкрикнул это неожиданно детским отчаянным голосом, в котором зазвенели слезы.

Баженов крепко стиснул руками его плечи и прижал к себе.

– Ну, тихо, тихо! – одной рукой он приподнял подбородок юноши и заглянул ему в глаза. – Не нужно так, ладно? И давай мы об этом на сегодня забудем. У нас сейчас демократия, свобода, и каждый сам решает, когда ему жить, а когда умереть. Договорились? Папе – ни слова.

Когда они вернулись в кабинет главврача, Евгений Семенович продолжал копаться в бумагах и укладывать их по полкам. Он протянул Антону потрепанную историю болезни, которую извлек из кипы пыльных папок.

– Вот, Антоша, это то, про что я тебе давеча говорил – одна их карт Инги Воскобейниковой. Там еще две есть в архиве, а эту я затребовал, когда должна была родиться Настя – для сравнения с показаниями текущей беременности. Потом уже Настя родилась, все было хорошо, я и забыл про эту карту и забыл. Но ты, если будет интересно, подумай, проанализируй. А если нет, то сдай в архив, а то я сейчас половину бумаг буду выкидывать – расчищаю кабинет для нового главврача. Ну, что там твои приборы Максимушке показали?

– Показали, что мне нужно меньше курить и больше гулять, папа, – сказал профессор, беря его под руку, – все, как ты и говорил. Давай, выбрасывай в мусор эту труху, и поехали домой.

– Что ж, поехали, – старик ничего больше не спросил, лишь захлопнул ящик и повернулся к двери. – Давай, Антоша, выходи, я запру кабинет.

С тяжелым сердцем Антон Муромцев ехал домой. Пытался прогнать охватившую тоску, но у него ничего не получалось.

«Почему я должен переживать – ведь это совершенно чужой мне человек, так? Столько лет мы с ним не подозревали о нашем родстве, и совершенно были не нужны друг другу. Наверняка у него была легкая связь с моей матерью – он сам признался, что большой бабник. Мама восприняла это серьезно, но ничего ему не сообщила – значит, считала, что он на ней в любом случае не женится. А почему – ведь он тогда уже разошелся со второй женой и еще не был женат на матери Кати? Наверное, он считал ее ниже себя – как же, профессор! Хотя он тогда еще не был профессором, наверное. Так почему, почему?!»

Войдя в квартиру, он повалился лицом на диван и горько заплакал – так горько, как плакал только после гибели матери. В подбородок неожиданно уперлось что-то жесткое – рука его автоматически продолжала прижимать к груди потрепанную карту, которую дал главврач. Сунув ее в тумбочку, юноша лег на спину и, подложив руку под голову, задумчиво уставился в потолок.

Автомобиль Евгения Семеновича, выбравшись, наконец, из жуткой пробки, подъехал к дому. Старик всю дорогу молчал. Ни внук, ни сын ничего конкретного не сказали ему о результатах обследования, но выражения лица Антона было достаточно – главврач слишком долго жил на этом свете и слишком много больных повидал в своей жизни, чтобы не суметь без слов догадаться о неладном. Он покосился на задумчиво смотревшего в окно профессора, и тот, почувствовав на себе взгляд отца, повернулся:

– Ты знал, что Антон – мой сын?

– Да, но… – старик смутился, – видишь ли… А как ты узнал?

– Посчитал – я пока еще не разучился. Потом, у него отчество – Максимович.

– Когда он родился – это был шестьдесят третий – детям еще ставили прочерк в метрике. Потом, когда разрешили записывать отца со слов матери, Людмила переделала свидетельство о рождении.

– Ты должен был мне сообщить! Почему ты мне ничего не сообщил? Я бабник, да, но своего ребенка…

– Видишь ли, когда Антошке был годик, Люда встретила Воскобейникова – помнишь его? Они десять лет фактически были мужем и женой. Он занимался мальчиком, и я думал… Потом, конечно, когда он женился на Инге…

– Бросил, Люду, да? Да что говорить – я сам ее бросил. Но ведь я не знал о ребенке.

– Ладно, сынок, это все в прошлом. Сейчас ты с ним говорил об этом?

– Нет, зачем – я не знал его все эти годы, а теперь, когда…

Он хотел сказать: «Когда мне так мало осталось», но не сказал. Старик тоже ни о чем не стал спрашивать.

– Смотри – Катька, – воскликнул он, указывая на подбежавшую к машине девушку. – Утром, наверное, приехала, чертовка, а нам даже не позвонила. Катя, ты что, на улице нас ждала?

– Нет, деда, ты же мне ключи сделал, забыл? Папа, ты что такой серьезный, – она торопливо чмокнула отца и деда, – пойдемте скорее, знаете, кто нас ждет? Никогда не догадаетесь – мамин французский родственник Кристоф.

– Что за родственник? – Евгений Семенович пожал плечами и, заперев машину, пошел к лифту следом за сыном и внучкой.

Ожидавший их в квартире Кристоф оказался довольно интересным молодым человеком лет тридцати. Он плохо говорил по-русски, но почти все понимал, поэтому Катя тараторила за двоих.

– Помнишь, папа, мама получила письмо из Франции? Ты тогда не разрешил нам ответить, потому что тебе с твоей секретной работой нельзя было переписываться с иностранцами, помнишь? Я недавно убирала и в маминых вещах нашла это письмо. Ну и ответила – ты ведь больше не работаешь в секретном институте, да? Я даже фотографии послала, только потом с дедушкиным юбилеем у меня все из головы вылетело. А позавчера вдруг телеграмма пришла, что Кристоф в Москву приезжает. Он внук маминой двоюродной сестры Клотильды, и наш с Юлеком племянник. Смешно, да? Ему уже тридцать лет, а мне только двадцать. Это все его бабушка в письме написала – она русский знает, а я тоже немного теперь французский выучила.

– Вы у нас остановитесь, Кристоф? – вежливо поинтересовался Евгений Семенович.

– Я, как это, работать. Завтра ехать. Сейчас в отель.

– Он приехал по работе, он археолог и хочет изучать какой-то народ в Сибири, – снова затараторила Катя, – мне Клотильда все это в письме написала. Завтра он улетает в Иркутск, а когда будет возвращаться, то заедет к нам в Ленинград, чтобы с Юлеком познакомиться. Клотильда составляет фамильное древо, ты представляешь?

– В прежние времена многие составляли фамильное дерево, – заметил Евгений Семенович. – Я сейчас буду на пенсии и сам этим займусь, очень неплохая мысль.

– Клотильда, это, будет писать. Она рада. Вы поехать Франция? – оживленно повернулся Кристоф к старику.

– Не знаю, голубчик, это уж, как получится. В восемьдесят лет ехать куда-то, с места срываться не так уж легко.

– Клотильда восемьдесят два и едет. Едет Италия, Греция, Египет – любит ехать.