Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Глава одиннадцатая

С утра Илларионов съездил в центр города и зашел в новый девятиэтажный дом, где получили квартиры Туримов, Дара и еще несколько переселившихся в Умудск жителей пещер. Никого из них дома не оказалось, а соседка Дары объяснила, что вечером все умуды куда-то уехали – она видела отъезжавшую от подъезда машину Туримова, в которой сидели человек пять.

– Наверное, за товаром отправились, – предположила она. – Туристы навалили, все расхватали – керамику, сувениры, ткани. Из супермаркета недавно директор приезжал, аж на коленях просил: спрос, мол, большой, везите.

Походив по городу и удивляясь обилию туристов, профессор постоял у витрин магазинов – там были выставлены сувениры ручной работы, якутские и эвенкские национальные костюмы, обувь, но покупателей почти не было. Молодая продавщица, указала на хорошенькие меховые сапожки и затрещала:

– Нет, вы посмотрите, какая прелесть, вам для жены не нужно? Или себе вон те, со шнурками купите. Знакомые из Москвы приезжали, так говорят: «У нас бы эти унты в момент расхватали, такой дефицит!».

– Так почему же вы их в Москву не везете?

– Так это же не серийное производство – они по ГОСТу не идут, и сертификата на них нет. Мы их, как сувениры продаем, но в носке очень прочные, удобные. Не хотите? Эвенкская национальная одежда, из оленьего меха.

Илларионов вежливо отказался, и она горестно вздохнула:

– Конечно, в пещерах мех совершенно особым способом обрабатывают, поэтому на их работы такой спрос. Только ведь и эти неплохие – теплые, красивые, работа ручная, недорого, почему не берете? Тоже ждете, пока умуды свой товар привезут?

– Да нет, – осторожно ответил профессор, – просто… видите ли, сейчас ведь лето, поэтому, наверное, сапоги не берут.

– Да что вы, причем тут лето, сапоги всегда летом покупают.

– Я как-то не знал, – честно признался Илларионов, – мне жена всю одежду покупает, у меня нет времени по магазинам ходить.

– Эх вы, мужчины! Если вас не раскачать, то в мороз босыми побежите! Земля-то с какой скоростью вертится, вы не замечали?

– Это точно, ни на что времени не хватает.

– Так что берите – сегодня лето, завтра зима.

– Нет, спасибо. А когда Туримов со своими ребятами приедет, товар привезет, не знаете?

– День, два – не знаю. Может, три. Обещали – не знаю. Да что вы маяться будете, ждать их – зайдите в соседний отдел, там все, что душеньке угодно, продается. Тут иностранец какой-то тоже давеча ждал, ждал, а потом плюнул и такого деревянного болвана отхватил – душа радуется глядючи! Может, посмотрите, выберете что-нибудь друзьям в подарок?

– Нет-нет, мне ничего не нужно, я умудов совсем по другому делу ищу, – профессор поспешил распрощаться со словоохотливой продавщицей и отправился домой.

Оставалось только ждать. Поскольку молодого француза решительно взял под свою опеку Иван Козак, Илларионов решил посвятить все остающееся до приезда Туримова и Дары время работе над новой книгой. В этот день Кристоф вернулся поздно вечером – в полном восторге от полученных впечатлений, но совершенно измученный. Неутомимый Козак успел побывать с ним в лечебнице, свозить на одно из оленеводческих стойбищ, а потом привез гостя к себе домой, чтобы, как он выразился, продемонстрировать все великолепие национальной якутской кухни.

– Неподражаемо! – сказал молодой француз, развалившись в старом кресле. – Оздоровление на уровне мировых стандартов. Я давно не испытывал такого блаженства, а председатель ваш удивительно милый человек и, кстати, талантливый кулинар. Вы знаете, что он лично придумывает рецепты приготовления оленьего мяса?

– Не знал за Иваном таких талантов, – засмеялся Илларионов. – Знаю, что он страстный охотник, и в их доме оленина не переводится, это правда, но чтобы он сам готовил…

– О, нет, готовит его жена, и дочка помогает, но они сказали, что Иван сам изобретает рецепты. Я пригласил их всех во Францию, чтобы познакомить с моей бабушкой, как вы думаете?

– Неплохо, пусть съездят, – одобрил Илларионов, – а я хочу вас огорчить: никого из умудов в городе нет, так что с поездкой в пещеры придется обождать.

– Почему, разве мы не можем поехать вдвоем? – удивился Кристоф.

Профессор улыбнулся и покачал головой.

– Вы не знаете, что говорите. Я больше двадцати лет бываю в умудских пещерах, но всегда хожу туда в сопровождении кого-нибудь из умудов, и каждый раз они ведут меня разными дорогами, всегда через другой вход.

– О, какая конспирация! Но ведь всегда можно проследить, отметить место. Неужели вы не пробовали?

Илларионов отрицательно покачал головой.

– Помню, что раньше, грешным делом, я пытался делать какие-то зарубки, метки, но все оказывалось бесполезно – даже вернувшись точно на то же место, вход в пещеру самому найти невозможно. Умуды сами очень дружелюбно предупреждали, что не стоит этого делать. Поэтому придется подождать, ничего не поделаешь.

Кристоф пожал плечами и, удобно расположившись в кресле, вытянул ноги. Глаза у него были совсем сонные.

– Простите, я выпил немного водки – ваш друг сам делает очень вкусную водку. Так вы говорите, что нужно подождать? Что ж, я думаю, так и придется сделать. Да, Иван завтра летит на охотничью стоянку – куда-то на север. Он звал меня с собой – у него в вертолете есть одно место.

– Тем лучше, посмотрите на тайгу и тундру с высоты птичьего полета, а через день-два кто-нибудь из умудов приедет в город, я уверен, потому что их тут уже ждут и дождаться не могут. Вы будете ужинать?

Кристоф не ответил. Взглянув на него, Илларионов увидел, что молодой француз крепко спит – усталость и водка Ивана Козака сделали свое дело. Выключив свет в комнате, профессор достал необходимые для работы бумаги и вышел в коридор. В музее было тихо – старенькая техничка закончила уборку после дневного наплыва посетителей и уже собрала свою сумку, чтобы идти домой.

– Спокойной ночи, Наталья Михайловна.

– Спокойной ночи, Арсен, спокойной ночи. Я тут чайник согрела – чайку попей, если будешь работать ночью. Не стесняйся!

Ее шаркающие шаги затихли за дверью. Профессор улыбнулся – Наталья Михайловна работала здесь еще в те годы, когда в здании помещалась больница. Приехав в село Умудское на практику со своим научным руководителем профессором Игнатьевым, аспирант Илларионов как-то раз зашел к доктору Варваре Степановне Малининой за книгой. Варвара Степановна в это время пила чай вместе с другим доктором и уборщицей Натальей Михайловной – это был весь персонал больницы. Застенчивого юношу усадили за стол чуть ли не силой, и с тех пор Наталья Михайловна, едва увидев Илларионова, непременно предлагала не стесняться и выпить чаю.

Заперев все двери и опустив решетки на окнах, профессор сел работать. В музее царила тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов-ходиков на стене. Легкое движение воздуха, которое Илларионов сначала принял за сквозняк, заставило его оторваться от статьи и поднять голову – прямо перед ним стояла женщина. Сложив бумаги, он поднялся и сделал шаг ей навстречу.

– Дара?

– Здравствуй, Арсен, – склонив вбок голову, она смотрела на него печально и серьезно, – не ждал меня?

– Что-то случилось? Почему ты решила прийти потайным ходом – вы же пользуетесь им только в крайнем случае?

– Для чего ты привез сюда француза? Ему нечего тут делать.

– Но почему? – Илларионов с недоумением посмотрел на умудку. – Он ученый, ему нужно подтвердить кое-какие свои теории, и поэтому…

– Поэтому ты нарушаешь наше соглашение и хочешь привести его в пещеры, – в ее голосе звучала укоризна, и профессор смутился.

– Дара, – сказал он, пытаясь говорить, как можно более убедительно, – разреши мне попробовать объяснить тебе. Видишь ли, очень давно на земле существовала одна великая культура – далеко, совершенно на другом материке. От них осталось много памятников и других вещей – Кристоф, как раз, все это изучает. Он прочитал мои работы об умудах, посмотрел на вещицы, которые вы привозили в город, и заинтересовался – ему показалось во всем этом много общего с тем, что он нашел в Южной Америке. Видишь ли, якуты начали заселять этот край только в десятом веке, хотя первый человек появился тут еще в каменном веке. Скорей всего, умуды – самые древние жители Сибири. Понимаешь, мы пытаемся, как можно больше об этом узнать – такая информация поможет лучше понять историю человечества в целом. Разве тебе не интересно, как и откуда появились твой народ, мой народ?

– Что такого об истории человечества сможет узнать твой друг, если попадет в пещеры? – возразила она. – Ты был в пещерах, рассказал ему все, что мы тебе показали – зачем ему туда идти?

– Он археолог, – объяснил профессор, – он хочет провести раскопки в пещерах и около них – возможно, он найдет что-то такое, о чем даже вы не знаете. Там, под землей, можно найти предметы, которые расскажут очень много полезного.

Неожиданно Дара засмеялась – весело и звонко.

– Мы знаем все, что находится в наших пещерах и под ними. Поверь, нам известно наше прошлое и даже будущее – твоему другу не стоит терять время.

– Хорошо, тебе известно, а ему нет, – Илларионов начинал сердиться, – почему ты считаешь, что только твой народ имеет право на знание? Почему вы не поделитесь своими знаниями с учеными?

– Зачем? – она усмехнулась и пожала плечами. – Разве ученые уже все знают, и им больше нечего изучать, кроме моего народа? Мы много лет одиноко жили в тайге и никому не навязывали своего общества. Когда здесь появились люди из большого мира, мы старались им помочь, чем могли, но тайны наши пусть останутся с нами. Твоему другу лучше немедленно уехать отсюда. Немедленно!

Илларионов подошел к ней и взял за руку.

– Но почему, Дара, почему? Может быть, твоему народу что-то угрожает? Почему мой друг должен немедленно уехать, чего ты боишься?

Дара посмотрела на него с изумлением.

– Боюсь? Я ничего не боюсь, Арсен, это твоему другу угрожает опасность, – она положила руку ему на плечо и заглянула в глаза. – Арсен, увези его завтра утром, увези сразу же, как он проснется.

– Ты испугала меня, Дара, – профессор прошелся по комнате и опустился на стул, проведя тыльной стороной ладони по лбу. – Ты задала мне загадку, и не хочешь ничего объяснить.

– Не все можно объяснить, – голос женщины звучал печально. – Иногда нужно просто поверить другу. Мы ведь друзья, Арсен? Разве я обманывала тебя когда-нибудь? Ты сказал: пусть твой народ поделится знанием с моим народом. Я говорю: твоему французскому другу нужно уехать. Я делюсь с тобой знанием, чтобы уменьшить боль, которая тебя ждет впереди.

Лицо профессора стало озабоченным, и он, вскочив, забегал по комнате.

– Хорошо, хорошо, пусть я тебе поверил, пусть тебе известно, что Кристофу грозит опасность, но ведь сколько раз мы говорили с тобой, и ты утверждала, что будущее каждого человека предопределено, и ничего нельзя изменить. Почему же ты меня предупреждаешь? Ведь его все равно настигнет судьба?

– От того, что суждено, он не уйдет, – грустно согласилась она, – но пока его время не пришло, он случайно задел колесо беды и еще может сделать шаг назад. Больше мне нечего сказать тебе, Арсен, делай, как знаешь.

Повернувшись, она вышла в коридор и прошла в комнату, где в кресле крепко спал Кристоф. На столе лежал его бумажник. Дара, вытащив фотографию, долго и пристально ее рассматривала.

– Ты разбудишь его, – шепотом сказал вошедший следом за ней Илларионов.

– Нет, он спит крепко, и видит во сне свою судьбу, но придет ли она к нему, зависит сейчас только от тебя, – она покачала головой и, положив фотографию обратно, пошла к двери. – Открой мне, Арсен.

После ее ухода профессор долго сидел, глядя на своего гостя, а когда за окном забрезжил рассвет, решительно поднялся и с шумом вытащил из-под кровати сумку Кристофа. Тот недоуменно поднял голову, оглядев комнату сонными глазами.

– Что, уже утро? А мне казалось… – он снова закрыл глаза и улыбнулся, ускользающему из памяти видению.

– Утро, – грубо ответил Илларионов, стоя перед ним с сумкой в руках. – Сейчас прямо утром вы и уедете.

– Что? – молодой человек окончательно пришел в себя и встряхнул головой. – Куда я уеду? Ах, да – Иван же обещал…

– Нет, не с Иваном – вы уедете немедленно, уедете из Умудска. Через час отправится автобус, и вы успеете на двенадцатичасовой поезд до Иркутска. Я провожу вас до станции.

– Не понял, – Кристоф, передернув плечами, поднялся на ноги и холодно посмотрел на профессора. – Вы меня выгоняете, Арсен? Я вас чем-то обидел?

Илларионов развел руками, но ничего не успел сказать, потому что за окном раздался шум колес подъехавшей машины, и в комнату ввалился Иван Козак.

– С добрым утречком вас, хозяева дорогие! Готов, едем? – он весело повернулся к Кристофу и подмигнул ему. – Смотрю уже на ногах – молодец! Чай пил? А то у меня в машине и покрепче кой-чего имеется, – он снова подмигнул.

– Кристоф не полетит с тобой, Иван, ему нужно срочно уехать, – ответил Илларионов и быстро взглянул на молчавшего француза. – У него неприятности, я сейчас отвезу его на станцию.

Кристоф хотел, было возразить, но передумал и кивнул головой.

– Да, я… как это… сожалею и очень… как это… благодарю.

– Вот как! – круглое лицо Козака выразило огорчение. – Как же так, а я уже летчику сказал, что ты полетишь, сынишка со мной просился, а я его не взял – места, говорю, нет. Ладно, а помочь-то нельзя? Что за неприятности такие?

– Спасибо, нет, это, … как это… семья.

– У Кристофа возникли семейные проблемы, ему нужно лететь в Москву ближайшим рейсом, – невыразительно объяснил Илларионов.

Козак быстро взглянул на него, и во взгляде его мелькнула тень сомнения, но он не стал больше настаивать – лишь пожал плечами и протянул руку.

– Жаль, жаль, что ж, ладно. Ну, раз так, то идите с Арсеном на автобус, а то пропустите поезд до Иркутска. Увидите, как полечу над вами – помашете ручкой.

Иван Козак был действительно огорчен – ему очень понравился молодой француз, и жаль было, что не придется им вместе полетать над тайгой, посмотреть на безбрежное зеленое море. От досады он отругал шофера, давшего громкий гудок под окном, а, залезая в вертолет, накричал на летчика.

– Что это у тебя тут сумок понаставлено? Опять посылки передаешь? Мой вертолет тебе что, посылочное отделение?

– Так, Иван Васильевич, – оправдывался круглолицый черноглазый паренек, всего полгода летавший с Козаком на вертолете, – Татьяна же, секретарша ваша, для брата передала – что ж, не брать было?

– Ладно, полетели, уже и без того время зря потеряли.

Вертолет взлетел, и Козак, у которого вконец испортилось настроение, увидел внизу под собой двигавшийся в сторону станции автобус. Илларионов, выглянув из окна автобуса, наблюдал за быстро набиравшей высоту железной птицей с пропеллером вместо крыльев.

– Иван полетел, – сказал он сидевшему рядом с ним Кристофу, но тот, не ответив, хмуро отвернулся.

Профессор понимал, что гость недоумевает и обижен, но что было сделать? Объяснить? Но как объяснить то, чего сам не понимаешь? Внешне поведение Илларионова казалось грубым и нелепым – он сам это признавал. Действительно, пригласить человека, наговорить ему с три короба, наобещать чудес из сказки, а потом вдруг заявить: «Собирайтесь, вам пора домой».

Страшный взрыв прервал его мысли. Автобус сильно тряхнуло. Водитель, выглянув в окно, по-заячьи взвизгнул и резко затормозил – сверху прямо на него стремительно падал огромный огненный шар. Пассажиры в ужасе закричали, но крик их был заглушен вторым взрывом – горящий вертолет Ивана Козака, ткнулся в землю менее, чем в пятистах метрах от автобуса.

Выскочившие наружу люди неподвижно стояли, глядя на черный дым, постепенно расползавшийся и закрывавший небо. Взрывной волной в автобусе вышибло все стекла, шофер и несколько пассажиров были ранены осколками, но в эту минуту никто не думал о полученных царапинах. Илларионов сделал шаг в сторону горящего вертолета и протянул вперед обе руки.

– Иван! – крикнул он жалобным детским голосом. – Как же это, Иван!

Один из стоявших рядом пассажиров горько покачал головой.

– В прошлом году над Маркокой тоже вертолет взорвался – мотор был неисправен. Говорили же Козаку, что нельзя уже на этой посудине летать, барахлит машина – не слушал. Эх, Иван!

Он медленно стянул с головы кепку. Кристоф резко схватил профессора за руку, лицо его было мертвенно бледным.

– Почему? Почему?! – он тряс руку Илларионова и сам не знал, какой ответ хочет от него получить. – Ведь я должен был…

Внезапно до него дошло, и он, почувствовав накатившую дурноту, опустился прямо на землю. Илларионов рыдал, закрыв лицо руками, а рядом с ним метались и что-то кричали люди. Несколько женщин стенали во весь голос, и от их причитаний казалось, что над всем миром повис горький жалобный стон. Ветер неожиданно подул в их сторону, и черный дым начал быстро затягивать небо, заслоняя солнце. Тьма наступала на мир.

Глава двенадцатая

В конце августа восемьдесят девятого в Москву хлынул поток беженцев из Закавказья. Люди метались между правительственными учреждениями, писали письма и, выстаивали в очередях, чтобы записаться на прием – к Генеральному секретарю, Председателю Совета министров или, на худой конец, Генеральному прокурору. Пострадавшим казалось, что стоит «наверху» узнать о творящихся безобразиях, как им немедленно вернут все потерянное.

Письма потерпевших советских граждан добросовестно визировали, жалобы принимали к рассмотрению – больше им, собственно, ничем помочь не могли. Были среди приехавших и более дальновидные, кто сразу понял, что ушедшее не вернуть и нужно начинать новую жизнь. Такие устраивали себе столичную прописку с помощью фиктивных браков или осаждали американское посольство, желая уехать под защиту Статуи Свободы. При этом всех приехавших в столицу объединяло одно: им нужно было хотя бы на время найти себе место для проживания.

Однако москвичи посматривали на незваных гостей с неприязнью и в своих объявлениях о сдаче квартиры в аренду добавляли «только русским». Им непонятны были события, происходившие на окраинах страны, тревожило, что при нарастающем дефиците продуктов приезд большого количества людей еще больше ухудшит ситуацию, а пуще всего переживали очередники на жилье – пошел слух, что предназначенные им квартиры отдадут беженцам.

Как ни странно, но Антон Муромцев, живущий в Москве, обо всем этом даже не подозревал, потому что не очень хорошо понимал суть национальных конфликтов, а в проблемах Нагорного Карабаха вообще не разбирался. Когда недавно обретенная им сестра Катя Баженова позвонила ему из Ленинграда и попросила помочь найти квартиру для знакомой девочки из Баку, он не сомневался, что выполнит ее просьбу очень быстро – у многих его знакомых были пустующие квартиры. Однако в конце августа люди стремятся по возможности улизнуть за город, чтобы насладиться последним летним теплом, поэтому Антону удалось дозвониться только до одного из бывших сокурсников – тот жил у жены, временами сдавая свою квартиру. Однако приятель лишь огорченно вздохнул:

– Муромцев, ну что тебе было вечера позвонить – я сегодня утром только с людьми договорился, сдал на весь год.

После этого Антон позвонил одной из своих приятельниц – замужней даме, которая боялась приезжать к нему домой, и из-за этого они встречались в пустовавшей квартире ее матери, а сама мать жила где-то за границей со своим новым мужем. Дама, услышав его голос, обрадовалась, но, узнав, что послужило причиной звонка, сразу поскучнела.

– Я бы с радостью, но к нам столько родни понаехало – квартира занята. Если хочешь, я могу прийти к тебе – мужа сейчас нет в городе, – в голосе ее появились вкрадчивые нотки.

– Я тебе позже перезвоню, – ответил он и повесил трубку.

Последней, кто ему отказал, была постоянная пациентка, жена дипломата – очень интересная дама лет тридцати пяти, панически боявшаяся заболеть раком, и поэтому во время пребывания в Москве регулярно заходившая обследоваться.

В самый первый свой визит она так трогательно и обстоятельно рассказала Антону о своих страхах и о муже, который никогда ей не сочувствует, была столь элегантна и женственна, что он счел своим долгом ее утешить. Процесс утешения произошел на ее квартире на Проспекте Мира – дама объяснила тогда, что они с мужем имеют другую квартиру в Измайлово, а здесь не живут из-за плохой экологии.

Вспомнив об этой даме и ее квартире, Антон собрался было ей звонить, но она сама явилась на очередное обследование, явно рассчитывая, что после этого Муромцев отправится с ней на очередной сеанс утешения. Каких-либо других планов на вечер у него не было, поэтому он с удовольствием посетил квартиру на проспекте Мира и лично удостоверился, что она свободна. Однако, едва он в игривой форме рассказал о возникшей у него проблеме, как дама горестно заахала:

– Золотой мой, я бы рада, но ведь мое слово в нашей семье абсолютно ничего не значит – все решает муж, а он ужасный человек, ужасный!

– Но, может, ты все же поговоришь с ним? Вы же скоро уедете, почему бы не сдать квартиру – все сдают. И надежней – кто-то охраняет.

– Да-да, я понимаю, если б он тоже так разумно рассуждал, как ты, но … ты ведь говорил, что эта девочка из Баку? Нет, ты знаешь, черным мы никогда не станем сдавать – это опасно. Ты уж извини. Иди сюда, давай мы с тобой лучше о наших делах поговорим, – она расслаблено закрыла глаза и протянула к нему обе руки.

Бредя утром по Проспекту Мира от своей томной подруги, Антон испытывал сильнейшую досаду – неужели ему так и не удастся выполнить просьбу своей сестренки? Конечно, можно было позвонить в Ленинград и сказать, что ничего не получилось, но он уже потратил столько времени на все эти звонки, разговоры и уговоры, что его просто заело Вспоминая шуструю, всегда немного лохматую Катю с ее кинокамерами и фотоаппаратами, он улыбнулся и неожиданно ему пришла в голову мысль обратитьсяк Воскобейниковым.

Настя, открывшая дверь, повисла у него на шее, расцеловала в обе щеки и с интересом повела носом.

– Ой, Антоша, ты что, женскими духами душишься? У мамы такие были, но они ей не нравятся, она Марианне Валерьевне их подарила.

Марианна Валерьевна была гувернанткой Насти, разговаривавшая с ней только по-английски, за что девочка втайне жалела ее и считала немного недоразвитой.

Воскобейниковы еще не позавтракали, и Антона немедленно усадили за стол, чему он был весьма рад – элегантная дама никогда не кормила его завтраком после ночи любви, потому что считала приготовление пищи слишком грубым вмешательством в окружающую их отношения романтическую ауру. Андрей Пантелеймонович в эту субботу был дома, и, когда Антон рассказал о своей проблеме, только вздохнул:

– Не знаю даже, что тебе можно посоветовать, мальчик. Сейчас в Москве такой наплыв беженцев – ты не представляешь, сколько это нам прибавило работы. Я мог бы устроить твою знакомую в общежитие, но абсолютно все занято. Девушка-то взрослая, сколько ей лет?

– Кажется, она оканчивает школу – у них Баку какие-то волнения, поэтому у нее проблемы со школой. Мне, во всяком случае, так объяснили, я сам эту девочку никогда не видел. Это меня, – он на мгновение запнулся, – внучка Евгения Семеновича очень просила.

– Да, сложная ситуация, – Андрей Пантелеймонович, помешивая ложкой в стакане, взялся за газету и на время отключился от окружающего мира.

Инга поднялась из-за стола и вытерла салфеткой губы.

– Вы завтракайте, а я позвоню одной своей знакомой, мы на шейпинг вместе ходим. Вчера она говорила, что хочет сдать квартиру – они едут на три года в Швецию. Настенька, ты пока положи Антону вишневого варенья, только не испачкай его, – она ушла в соседнюю комнату, а Настя положила Антону варенья и уселась напротив него, подперев кулачками щеки.

– А как ее зовут? – спросила она.

– Кого? Ах, эту девочку. Не знаю даже, Настюха, честное слово.

– И она хочет одна жить, без мамы?

Андрей Пантелеймонович отложил газету и сердито взглянул на дочь.

– Настя, дай Антону спокойно поесть и налей ему еще чаю – не видишь, что у него чашка пустая? Пирога ему еще положи.

– Я тоже в этом году в школу иду, мне мама уже все приготовила, – сказала Настя, положив Антону пирога.

– Тебе же только шесть, – удивился он, – тебя не хотели в этом году отдавать.

– Мама не хотела, но я ее в последний момент уговорила, – девочка небрежно пожала плечами. – А что, я же читаю, задачи решаю, и английский знаю. Мама велела папе, он позвонил, и меня записали в первый класс.

– Избаловала тебя мама – дальше некуда, – недовольно буркнул Андрей Пантелеймонович.

– Прямо-таки в первый класс? – подначил Антон. – Такую малявку?

– Нет, я высокая и очень развита для своих лет. И потом…

Она не договорила, потому что вернулась оживленная получасовым разговором с подругой Инга и весело заявила:

– Все, договорилась! Только с Нового Года, не раньше – они в конце декабря уезжают. А до тех пор не знаю даже.

– А я знаю! – весело объявила Настя. – Она будет жить у Ильи! Тогда она даже сможет ходить со мной в одну школу.

– С ума сошла девчонка, – рассердился Андрей Пантелеймонович и, отложив газету, поднялся из-за стола. – Ты бы лучше пошла, если хочешь в школу идти, занялась своей одеждой.

Он потрепал девочку по коротко стриженной голове, а жену ласково обнял за плечи и поцеловал в голову, на минуту зарывшись лицом в ее темные волосы.

– Нет, а почему, папа? – не успокаивалась Настя, и в голосе ее звенела обида. – Почему? Мы же с мамой у них были – там шесть комнат, две кухни, две ванные с туалетом, а родители Лили сейчас уехали. Она сама сказала, что в некоторые комнаты даже не заходит. Они и не заметят, если там кто-то поживет, и Илья согласится, я знаю.

Воскобейников усмехнулся.

– Да, конечно, Лилиана спит и видит, как к ней эта ваша девочка поселится. Ладно, ребятки, мне нужно поработать немного, а вы отдохните, поболтайте без меня.

– Подожди, дядя Андрей, – негромко сказал Муромцев, – в предложении Насти есть рациональное зерно, нужно попробовать.

– Перестань, Антон, – испуганно отмахнулась Инга, – ты что, скандала хочешь?

– А я попробую, – Настя отважно вскинула голову и поднялась. – Антон, давай мы с тобой съездим и поговорим. Папа, ты нам дашь свою машину? Ты ведь не едешь на работу.

Воскобейников некоторое время изумленно смотрел на нее, потом вскинул брови и весело расхохотался.

– Ладно, съездите – потом расскажете, что у вас получилось, а мы повеселимся.

– Андрюша, что ты, она же убьет и Настю, и Антона! Наговорит гадостей, – на лице Инги был написан неподдельный ужас. – У них же медовый месяц!

– Не убьет, – весело ответил Антон, испытывающий нечто вроде восторга от предстоящего мероприятия, и легонько обнял Настю за плечи. – Думаю, что с нами двумя она не справится. Одевайся, Настасья, поехали.