Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Глава десятая

Количество писем, направленных из ЦК в Ревизионную комиссию, достигло нескольких тысяч. Почти две тысячи из них касались работы медицинских учреждений и были переданы для рассмотрения группе Воскобейникова. Андрей Пантелеймонович из чисто человеческого любопытства выборочно просмотрел некоторые, вызвал Феликса Гордеева и, пожав плечами, доверительно ему сказал:

– Я, действительно, человек тут совершенно новый. Большинство сигналов, как я уже сразу могу судить, связано с фактами взяточничества, обмана, воровства и преступной халатности. Что в этой связи ожидается, скажем, от меня, от вас или от любого другого члена комиссии?

– Прежде всего, я думаю, что мы должны объективно рассмотреть каждый сигнал и получить общую картину для представления в ЦК. При этом мы должны постараться сразу же отреагировать на наиболее важные сигналы, – он смотрел на Воскобейникова честным и кристально чистым взглядом.

– Голубчик вы мой, для того, чтобы получить общую картину, не нужно разбираться со всей этой тягомотиной – на Руси воры и взяточники не перевелись со времен Петра. Что же вы думаете, что наша комиссия изменит общую картину? – усмехнулся Андрей Пантелеймонович.

– Вы смелый человек, раз решаетесь высказать подобную точку зрения, – в голосе Феликса появились интимные интонации, и взгляд его стал еще более кристально чистым.

– Ерунда, при чем тут смелость – просто мне нечего бояться. Снимут и отправят работать обратно в роддом? Так я сейчас только рад буду вернуться к работе по специальности. Однако, давайте с чего-то начинать. Необходимо систематизировать всю эту писанину. Для этого я привлекаю группу, которая займется исключительно «литературной» работой – обзор, резюме, выделение ключевых слов, составление картотеки. Мой опыт показывает, что такой подход является наиболее рациональным и экономит время.

– Да, я слышал много положительных отзывов о ваших методах, – уважительно заметил Феликс, а про себя усмехнулся – тот, кто велел ему добиться назначения Воскобейникова в ревизионную комиссию, описал Андрея Пантелеймоновича, как недалекого болтуна, обеспокоенного исключительно семейными проблемами.

Через три дня Андрей Пантелеймонович ознакомился с результатами работы «литературной» группы и собрал небольшое совещание.

– По предварительным данным всю переданную нам корреспонденцию можно тематически разделить. Предлагаю каждому из вас курировать определенную тему, я буду постоянно координировать и корректировать все действия. Есть вопросы?

– Андрей, Пантелеймонович, есть рекомендации ЦК вести работу по территориальному принципу, – осторожно заметил кто-то.

– ЦК дает общие рекомендации, в каждом конкретном случае следует искать оптимальный вариант. Итак, через три дня жду от каждого из руководителей направлений доклада о результатах работы.

Феликс Гордеев вздохнул и подумал:

«Неужели Воскобейников глуп до такой степени? Сказать вслух, что его не устраивают рекомендации ЦК! Этот человек даже не понимает, что людям неловко его слушать»

Лицо Феликса из открытого и дружелюбного неожиданно стало холодным и замкнутым, он поднялся и вышел из кабинета одним из первых. Андрей Пантелеймонович посмотрел ему вслед и усмехнулся – он не был глуп, как полагал Гордеев, и знал, что идет ва-банк. Если «наверху» его не одобрят, то вернуться на работу в горком партии вряд ли придется – ему останется только до конца жизни тянуть лямку скромного врача-акушера в родном роддоме. С другой стороны, если Андропов таков, каким кажется, то инициативу он поддержит.

К вечеру позвонил Курбанов и спросил о том, как подвигается работа.

– Слышал, слышал о твоей реорганизации и хвалю за смелость, – голос Нията Ахматовича звучал вполне дружелюбно, и Воскобейников понял, что «наверху» одобрили. – У нас к тебе одна просьба: возьми под свой личный контроль сигналы по аппаратуре ТК. И смелее – ЦК тебя поддержит.

Андрей Пантелеймонович понял: и на этот раз интуиция его не подвела.

В начале августа Малеев отправил мать в санаторий для сердечников – у нее опять обострилось заболевание. Алеша в детский сад не ходил, потому что у них в группе был карантин – кто-то из детей заболел ветрянкой. Днем они проводили время вдвоем с Тамарой, которая вот-вот должна была родить и уже с трудом спускалась по лестнице, чтобы погулять во дворе. Один раз она, присев на лавку возле подъезда, вдруг испуганно схватилась за живот.

– Ой, Лешенька, мне что-то больно!

– У тебя, наверное, роды начинаются, – со знающим видом ответил Алеша, уже давно проштудировавший соответствующий раздел в энциклопедии, и побежал вызывать «Скорую».

Когда Малеев около полуночи вернулся домой, в квартире никого не было, а дверь оказалась открыта. Он прошелся по комнатам, присел на диван, чувствуя, как душу постепенно наполняет леденящий ужас, и срывающимся голосом позвал:

– Лешка! Тома! Вы где?

Неужели… неужели кто-то все-таки добрался до него? Ему ведь говорили, что он лишь исполнитель, который выполняет приказы других, и никто никогда не узнает его имени, а теперь… Он стиснул руками голову, пытаясь вернуть себе ясность мысли.

Может быть, его решили подставить? Или хотят шантажировать? Но кто? Добрались до самого дорогого, что у него было – до сына и жены. Что ж, он сумеет рассчитаться со всеми, ему теперь терять нечего – только прожитые двадцать три года пустой и никому не нужной жизни.

Виктор резко поднялся и подошел к столу, который всегда был заперт, и который никто из домашних кроме него не смог бы открыть. Он достал из кармана рубашки бумажник, вытащил ключ, дважды повернул его в замке и осторожно потянул на себя массивный ящик. Внутри лежал пистолет, и взяв его в руку, Малеев неожиданно ощутил прилив бешенной ярости, которую не испытывал уже много лет – с тех пор, как моджахеды казнили его лучшего друга Сережу Батищева. Что ж, он еще посмотрит, кто кого!

… Они знали, что Виктор спрятался где-то среди камней и ждали, что он не выдержит – выдаст себя. Голос Сережки надрывал душу.

– Витька, умоляю, застрели меня! Застрели! Витька, друг! Я не могу больше!

Они хладнокровно жгли зажигалками его тело, выкололи глаза, потом со смехом сорвали одежду и стали резать половые органы. Виктор находился почти рядом, он видел и слышал все до мельчайших подробностей, рука сжимала пистолет.

Нужно было пальнуть в Сережку, а потом выскочить и отбиваться, пока не пристрелят – Виктор в совершенстве владел приемами рукопашного боя, и был уверен, что живым его не возьмут. Но в этом случае придется отдать им Гринько живым – в стволе оставался лишь один патрон. Он взглянул на потерявшего сознание Гринько – тот лежал, запрокинув назад голову, и на груди его расплывалось красное пятно. Нет, отдавать командира моджахедам нельзя.

– Витька! – голос Сережи в последний раз резанул по сердцу и, внезапно захлебнувшись, смолк. Один из моджахедов разочарованно плюнул и выстрелил в голову потерявшему сознание парню. Потом они ушли, оставив на песке то, что еще час назад было никогда неунывающим балагуром и сочинителем «соленых» частушек Сережей Батищевым, а Виктор, дождавшись темноты, пополз в сторону, волоча за собой тело раненного командира Гринько. Он не надеялся добраться до своих, но упрямо полз и полз, подчиняясь инстинкту самосохранения. Полз, потому что где-то в ином мире его ждали сын Алешка и жена Анна.

К своим они выбрались случайно – их подобрали разведчики. Высокий худой полковник с коричневой от загара кожей и сединой на висках выслушал рапорт Виктора и с сердцем сплюнул.

– Мудак он, ваш Гринько! Мы его здесь ждали, а он в ущелье поперся. Нас подставил и ребят только зря положил! – он добавил длинное двухэтажное ругательство.

– Разрешите идти, товарищ полковник? – спросил Виктор, чувствуя, что внутри у него вдруг все оборвалось – так это из-за Гринько! И он, Виктор Малеев, из последних сил тащил на себе эту сволочь!

Полковник взглянул на его почерневшее, измученное лицо и вздохнул:

– Считай, что сегодня твой день, солдат.

Гринько, лежавший на носилках, уже пришел в себя и протянул Виктору руку.

– С меня причитается, Малеев.

Тот не пошевелился, и рука командира бессильно упала вниз. Санитары подняли носилки и понесли к машине, а Виктор стоял, глядя вслед и сжимая кулаки. Он вдруг вспомнил, как накануне утром наивный, но вездесущий Санька Мухин принес неизвестно где услышанную новость:

– Пацаны, говорят, нам год за четыре будут считать!

– Где это ты слышал? – хмыкнул вечный скептик Алик Балаян. – Сорока принесла?

– Слышал, ребята говорили. Все годы, говорят, за четыре теперь будут. Слышь, пацаны?

– Это какие же годы, – сурово допытывался Алик, – всю жизнь, что ли, на четыре умножить? А ты точно услышал, что четыре – может быть, десять? Или сто?

– А может и так, не знаю, – наивный Санька растерянно выпучил глаза и задумался. – В ближайшем будущем, говорят, но точно не знаю.

– Ладно тебе, Балаян, – заметил Валя Ратнев, – кончай Муху дурить.

– Нет, ребята, тут точно узнать надо, – рисуясь, балагурил Алик, любивший поиздеваться над наивным Мухиным, – глядишь, мы так все в долгожители попадем! Что ж это такое делается – встал утром, пописать еще не успел, а тебе уже в паспорте год жизни накинули!

Ребята загоготали, а Сережка Батищев тут же достал гитару и выдал свой очередной экспромт:

«На этой чертовой войне нам год в ближайшем будущем за сто зачтется.

Солдат мальчишкой в армию уйдет и долгожителем домой вернется!

Как старец будет с костылем гулять, бессонницею по ночам страдать

И чтоб жену в постели удержать всю ночь ей станет байки толковать»

Уже осела пыль, оставленная санитарной машиной, которая увезла Гринько, а Виктор все стоял и вспоминал то утро, глуповатого Мухина, ехидного Балаяна и забавную песенку Сережки о долгожителях. Губы его кривила горькая усмешка – никому из этих ребят стать долгожителем уже не грозило…

Внезапно зазвонил телефон, но Малеев не стал сразу брать трубку – возможно за ним следили и уже знают, что он дома. Скорей всего, хотят поставить свои условия, и надо хорошенько обдумать, что им ответить. Телефон замолчал, потом вновь начал звонить. Его рука стиснула трубку и медленно поднесла к уху. На другом конце провода раздался грохот, потом что-то стукнуло и засопело.

– Я слушаю, – ледяным тоном произнес Виктор. – Ваши условия?

– Папа, – солидно сказал хорошо знакомый детский голос, – это я тут в автомате звоню, а из-под меня ящик упал – я его поставил, чтобы до телефона достать, а он упал. Все в порядке, папа, у нас родилась девочка. Три двести, длина пятьдесят два. Я с Тамарой в роддом поехал – не мог же я ее одну отпустить. Я им уже сказал, что все про роды в энциклопедии прочитал, а они меня к Тамаре все равно не пустили, и я ушел. Мне одна старушка конфету дала – шоколадную. А потом я две копейки нашел, чтобы тебе позвонить. А почему ты молчишь, папа? Я тут возле роддома на скамейке, приезжай, забери меня, а то я не знаю, как отсюда домой ехать.

Родители Лили вернулись с Кавказа в середине августа. Александр Иннокентьевич собирался потом еще на две недели отправить жену с дочерью в Югославию и был изумлен, когда Лилиана за ужином безо всяких объяснений заявила, что никуда не собирается ехать.

– Не хочу – и все! У вас свои планы, а у меня свои. Почему мама одна не может поехать? – выскочив из столовой, она убежала в свою комнату.

– На Кавказ с нами она ехать отказалась – ладно, практика и так далее. Но в Югославию мы же давно собирались, сколько разговоров было, – расстроено сказала мать. – Ты не можешь мне сказать, Сашенька, что с ней творится?

– Я поговорю, – Филев вытер губы салфеткой и поднялся из-за стола. – Сейчас разберемся, что есть что, и кто есть кто.

Лиля лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Присев рядом, отец ласково провел рукой по ее волнистым, как у матери, волосам.

– Ну-ну, малыш, давай, как на духу. Это из-за твоего…гм… молодого человека? Мне, честно говоря, никогда не нравились ваши отношения. Он, как бы это лучше сказать, тебе не пара.

Лиля оттолкнула руку отца и, сев на кровати, уставилась на него злым взглядом.

– Какое твое дело, папа?! Я сама могу разобраться со своей жизнью, не надо в нее лезть! Илья, если хочешь знать, лучше вас всех вместе взятых!

– Я же не говорю, что он плох, – вздохнул Александр Иннокентьевич. – Он очень красивый и неглупый юноша, насколько внешне можно судить, но… Понимаешь, детка, я же все вижу – у него нет к тебе тех чувств, которые…

– Откуда ты знаешь про его чувства, а? Ты что, шпионов к нам подсылаешь? Он меня любит!

– Мне в моем возрасте, детка, достаточно было раз увидеть вас вместе. Он тебя не любит, это и без шпионов понятно.

Лиля всхлипнула и прижалась лбом к плечу отца.

– Папа, я не могу без него! Ну и что, что не любит? Я буду ему хорошей женой, я буду его любить, и он это поймет! Он полюбит меня!

Отстранив дочь, Филев заглянул ей в глаза.

– Погоди, Лиля, он что, просил тебя за него выйти?

– Нет, но попросит! Он поймет, что без меня ему нельзя, я его заставлю понять! Папа, я умру без него!

– Девочка моя, – осторожно начал отец, – может быть… может быть, это из-за того, что он… как бы это сказать… твой первый мужчина? Тогда…

– Не говори ерунду, папа, конечно же нет – у меня было достаточно возможностей для сравнения. Нет, папа, это не то. Илья – мой рок, мое безумие, я сама не знаю, что это такое. Ты не сможешь ничего изменить – это не от меня зависит. Поэтому не говори мне больше ничего.

– Хорошо, дочка, я понял, – Филев встал и прошелся по комнате. – Я могу тебе чем-то помочь?

– Ты, правда, хочешь помочь, папа?

– Я же сказал. Если я не могу ничего изменить в глупой головке своей дочери, то хочу ей хотя бы помочь.

– Папочка, дорогой! – она вскочила и бросилась ему на шею. – Ты знаешь, что ты самый хороший папа на свете? Да, ты можешь мне помочь – и очень-очень сильно!

– Хорошо, что я должен сделать?

– Понимаешь, Илья познакомился с одной девушкой – так, ничего серьезного. Он привел ее к себе домой, а она обокрала его родителей. Теперь он, чтобы вернуть им деньги, работает по ночам – разгружает вагоны – и очень сильно устает. Его родители никак не могут уговорить его бросить эту работу. Может быть, ты найдешь ему что-нибудь полегче? Для виду хотя бы.

Уже две недели подряд Илья Шумилов каждую ночь с одиннадцати вечера до шести утра разгружал вагоны. Тяжелая физическая работа была для него непривычной и сильно изматывала, но он поставил себе целью до начала учебного года вернуть родителям хотя бы часть денег, утраченных, как сказали мать с дядей, по его вине. Отец, видя его осунувшееся лицо, впервые в жизни упрекнул жену:

– Для чего вы с Андреем такое затеяли, не пойму? Меня услали, врать заставили, теперь парень себя убивает. Надорвется, покалечится, этого ты хотела? Да лучше б он сто раз с той девочкой был, чем трупом лежать!

Виктория переживала не меньше него и однажды, когда сын, несмотря на ее уговоры, вечером, как всегда, натянул свою робу и ушел, она в слезах позвонила брату:

– Не могу больше, Андрюша! Я, наверное, завтра все ему расскажу.

– И чего добьешься? – устало спросил Андрей Пантелеймонович, у которого и без того забот было выше крыши. – Он этого нам в жизни не простит, сразу же помчится в Питер к своей Оле. Отчего нет – она же, оказывается, не шантажистка, не воровка, и у них любовь. Она ему, конечно, все расскажет, после этого он вообще видеть тебя не захочет и домой наверняка не вернется. Бросит институт, устроится на работу, а через год Оле исполнится шестнадцать, с разрешения матери можно и брак зарегистрировать.

– Но что делать, Андрюша? – плакала в трубку Виктория. – Что делать? Посоветуй.

– Эта девица, которую ты себе в невестки прочишь, у вас часто бывает?

– Лилечка? Почти каждый день. Но к Илюше не заходит – он, как вернется утром, так запирается у себя и спит. Выйдет, поест немного и снова запрется. И так до вечера, пока на работу не уйдет. Лилечка со мной – в гостиной сидит или на кухне. Илья с ней даже не разговаривает – только кивнет, если случайно выйдет и ее увидит. Он вообще ни с кем не разговаривает, даже телевизор не смотрит, на себя стал непохож – переживает сильно, стыдно ему.

– Ничего, стыд – не дым, глаза не выест. Я вот, что думаю: нужно найти Илье какую-нибудь хорошо оплачиваемую работу полегче.

– Да где же такую найдешь?

– Я имею в виду фиктивную. Платить будешь, естественно, ты сама, но так, чтобы он не догадался. Мне сейчас этим заниматься абсолютно недосуг, Семена тоже не вмешивай – он хитрит плохо, Илюха сразу допрет, что к чему. Сообразите вдвоем с Лилей, раз она твоего сына так обожает.,

На следующий день Лиля явилась после обеда, и Виктория, уведя ее на кухню, шепотом передала совет брата. Лиля поначалу пришла в замешательство.

– Даже не представляю, как это сделать, тетя Вика. Ладно, я подумаю.

– Нужно быстрее, а то Илюша себя вообще изведет.

Лицо Лили исказилось, она шмыгнула носом, и по щекам ее потекли слезы.

– Вы думаете, я сама не переживаю? Уже вообще ничего в жизни не хочу. Ни есть, ни спать не могу, я же больше жизни люблю Илюшу, тетя Вика.

Во время разговора с отцом мысль попросить его о помощи пришла Лиле в голову совершенно внезапно. Александр Иннокентьевич от ее просьбы поначалу даже немного опешил.

– Надо сообразить, детка, что тут можно сделать, я за одну минуту не могу ничего решить, – сказал он и, не скрывая своего недовольства, добавил: – Твой Илья еще и бабник, оказывается.

– Все, папа все! Я прошу тебя только найти ему работу – для виду, понимаешь? Денег не нужно – я заплачу свои, с моей сберкнижки. Только чтобы он ничего не узнал.

– То есть, как это? Ты решила купить его что ли? Неужели моя дочь такая уж совсем никудышная, что ей приходится покупать себе мужа?

– Папа, ты опять? Ты понимаешь, что я его люблю? Что мне ничего больше в жизни, кроме него не нужно? Мне плевать – бабник он или нет, плохой он или хороший, богатый или бедный! Я люблю его, понимаешь?

Только теперь Александр Иннокентьевич заметил, как изменилась дочь – бледная, щеки ввалились, глаза лихорадочно блестят. Вся она казалась сплошным комком нервов, и от выражения ее лица ему на миг даже стало страшно.

– Хорошо, скажи сама, чего бы ты для него хотела? – осторожно спросил он, думая, что неплохо бы показать Лилю невропатологу – пусть выпишет ей что-нибудь успокоительное.

– Например, – она немного успокоилась, – ты скажешь своему Феликсу, чтобы нашел квартиру, которую нужно отремонтировать. Пусть там еще какой-нибудь рабочий работает, а Илья будет ему как будто помогать. За две недели они все отремонтируют, и он получит пятьсот рублей – я сниму с книжки, а Феликс передаст ему.

– Ты знаешь, что мы с Феликсом уже вместе не работаем, – холодно возразил Филев и, подойдя к стене, включил на полную мощность радио. Лиля поняла – она поднялась с места и вплотную подошла к отцу, приблизив свои губы к его уху.

– Тогда устрой мне с ним встречу, папа, я сама обо всем договорюсь, – прошептала она отцу. – Лучше него никто ничего устроить не сможет. Завтра, хорошо?

Больше пятнадцати лет Феликс Гордеев работал под началом Александра Иннокентьевича Филева, но полгода назад между ними возникли трения, и в соответствующих органах решено было заменить Гордеева другим сотрудником. В действительности же у обоих остались самые доверительные отношения, и на этот мнимый разрыв их вынудила пойти обстановка в стране. Вся прослушивающая аппаратура в доме Филевых находилась под контролем Гордеева, и самому хозяину это было прекрасно известно. Поэтому он даже не стал, как обещал дочери, связываться со своим бывшим подчиненным. Через час после разговора Лили с отцом, в их доме раздался телефонный звонок, и женский голос попросил Катю Лебедеву из Томска.

– Ошиблись номером, попробуйте перезвонить, а я не стану класть трубку, – спокойно ответил Филев и удовлетворенно усмехнулся – просьбу его дочери услышали и приняли к рассмотрению.

– Думаю, что теперь все будет в порядке, – сказал он, зайдя к ней в комнату, и еле заметно кивнул головой, – по возможности.

Лиля поняла. Она торопливо натянула джинсы с футболкой и побежала к Шумиловым – сообщить Виктории радостную новость.

Во время очередного совещания Воскобейников выслушал доклады, делая пометки в блокноте, задал несколько вопросов, и отпустил людей, предупредив, что через три дня вновь ожидает их у себя в кабинете. Гордеев знал, что через два часа Андрей Пантелеймонович должен явиться к Курбанову и очень хотел бы хоть краем уха услышать их разговор. Однако, по специальному распоряжению Андропова вся прослушивающая аппаратура в кабинете Курбанова была снята, а о результатах работы ревизионной комиссии Ният Ахматович докладывал непосредственно генеральному секретарю.

Этого никому не известного черноглазого деятеля Юрий Владимирович Андропов вытащил в Москву из туркменской глубинки. Сколько ни бились люди Гордеева, они не смогли найти на Курбанова никакого компромата или хотя бы выявить его внеслужебные связи. Ният Ахматович был со всеми неизменно приветлив, но ни на какие контакты не шел и вежливо отклонял дружеские приглашения товарищей по работе, ссылаясь на занятость. Скорей всего именно по его инициативе поступил запрет от вышестоящего руководства на «прослушку» квартир и домашних телефонов всех членов ревизионной комиссии, поэтому людям Гордеева оставалось лишь вести внешнее наблюдение. Накануне того дня, когда Воскобейников проводил последнее совещание у себя в кабинете, он, согласно поступившей от агентов информации, посетил подмосковное Фрязино, побывал там в нескольких НИИ и задавал вопросы, явно указывающие на интерес ревизионной комиссии к тепловизорам.

Сообщение это Гордеева крайне встревожило – еще и потому, что ему никак не удавалось составить себе четкого представления о Воскобейникове. Поначалу этот человек казался ему недалеким и мягкотелым обывателем, механически исполняющим свои обязанности, позже, прилюдно заявив о необходимости корректировать установку ЦК в зависимости от обстоятельств, Андрей Пантелеймонович вообще выглядел идеологически опасным дурачком, которого следует поскорее убрать подальше. Однако его не убрали и даже одобрили. Очевидно Курбанов, ставя на Воскобейникова, знал, что делает. Следовательно, к Андрею Пантелеймоновичу следовало приглядеться получше.

Подумав, Гордеев решил сам лично заняться просьбой дочери Филева, хотя прежде собирался бросить на эту «ерунду» одного из своих «ребят». Он терпеть не мог Лилю с ее заносчивостью и привычкой говорить гадости людям и о людях, однако рассчитывал, что именно из-за своего злого языка она не удержится – съязвит, ляпнет что-нибудь о добром дядюшке своего милого дружка, а это уже хоть какая-то, но информация.

… Впервые Гордеев увидел ее девятилетней девчонкой, когда зашел к Филеву по какому-то делу. Хорошенькая, одетая во все импортное девчонка встретила его в прихожей, вежливо кивнула, смерив при этом с ног до головы ехидным взглядом, и ушла в комнату, крикнув отцу:

– Папа, иди – к тебе тут какой-то Колобок прикатился.

Будучи подростком, она, когда никто не видел, при виде Феликса начинала ходить, имитируя его походку – расставив ноги и слегка покачиваясь. Он был необидчив, но старался без особой необходимости с ней не встречаться – ни прежде, ни теперь, потому что с возрастом обаяния у этой девчонки в его глазах не прибавилось…

Притормозив рядом с идущей к дому Лилей, Гордеев жестом пригласил ее подсесть к нему в машину.

– Знаете, да, что от вас требуется? – спросила она тоном хозяина, разговаривающего с рабом.

– Сейчас поедем, я покажу тебе квартиру, которая нуждается в ремонте, – ответил он безо всякого выражения.

Квартира была грязная и пустая – кроме покрытого старым покрывалом широкого дивана и стула на трех ногах в комнате ничего не было. Лиля внимательно огляделась – заляпанные обои клочьями свешивались со стены, потолок пестрел серо-коричневыми пятнами.

– Здесь много работы, нужно, чтобы кто-то еще ему помог, – заметила она.

– Завтра придет парень, – ответил Феликс все таким же невыразительным тоном. – Это все?

– Ну… как сказать, – она слегка замялась, – видите ли, у меня есть одна просьба. Вы ведь можете абсолютно все, насколько я знаю.

– Не понял, – Феликс равнодушно смотрел мимо нее, но боковым зрением отлично видел, ее смущение, – нужно сделать что еще? Как я понял, от меня требовалось только организовать этот ремонт, но если необходимы какие-то дополнительные детали…

– Нет-нет, это не имеет никакого отношения к ремонту, и папа об этом не знает. Я бы хотела, чтобы вы оказали услугу лично мне.

– Тебе?! – он впервые взглянул прямо на нее, и Лиля увидела, что глаза у Феликса не добрые свинячьи, как ей всегда казалось, а узкие и холодные, как сталь.

– Разумеется, я заплачу, – она высокомерно вскинула голову, – у меня есть свои деньги на сберкнижке, и я… ну, короче, насколько я знаю, вы сможете мне помочь.

– Да? – он продолжал сверлить ее взглядом. – И какого же рода эта услуга, что я могу помочь?

Собравшись с духом, Лиля выпалила:

– Короче, мне нужно убрать одного человека – совсем, понимаете? И как можно скорее.

Ей не удалось сохранить величественный вид, потому что голос ее невольно дрогнул, и на лбу выступила испарина. Феликс расхохотался.

– Звучит сурово.

– Нечего хохотать, если б я не знала, что вы можете это организовать, то не стала бы вас просить! Я же сказала, что заплачу – сколько вы хотите?

Он перестал смеяться также резко, как начал.

– И кого же ты хочешь убрать? Твоего любовника Илью Шумилова?

Лиля багрово вспыхнула.

– Хватит болтать глупости, если беретесь, то я скажу, а если нет, то…

– Как я могу ответить, если даже не знаю, о ком идет речь? – голос его стал вкрадчивым. – От этого ведь и цена зависит.

Лиля с некоторым недоверием взглянула на него и пожала плечами.

– Ну… хорошо, я скажу – это ребенок. Совсем маленькая девочка, она только родилась, и никто даже не удивится, если она умрет. Думаю, вам это особого труда не составит.

– Как сказать, как сказать! В любом случае, я должен знать все до мельчайших подробностей.

– Зачем вам это? Я скажу, кого нужно убрать и заплачу, сколько нужно, а вы…

– Вот-вот, давай поговорим о цене. Естественно, что работаю я, и цену тоже я буду устанавливать. Так что, сначала ты мне заплатишь.

– Хорошо, сколько вы хотите? Я заплачу прямо сегодня.

– Конечно – сегодня и сейчас. Только деньги мне не нужны.

– Что же вам нужно?

Феликс не ответил. Медленно подойдя к девушке, он выразительно положил руку ей на ягодицы. Лиля вспыхнула и отшатнулась.

– Как вы смеете! Ничтожество! Я скажу папе!

– Ну, тогда не обессудь, – он отступил и развел руками, – нет платы – нет работы.

– Я вас заставлю сделать, как я хочу! Вы забываете, сколько я о вас знаю!

– А что ты знаешь? – лицо его приняло недоуменное выражение. – Что ты такого обо мне знаешь? Обо мне, о твоем папе – что ты такое про нас знаешь?

Лиля опустила голову. В душе ее боролись противоречивые чувства, и борьба эта ясно отражалась на лице. Феликс отошел в сторону и, наблюдая за ней краем глаза, выглянул в окно. Наконец она решилась.

– А если я… соглашусь, вы сделаете, как я хочу?

– Во всяком случае, сделаю все возможное.

– Ну… тогда – ладно. А… где? Завтра тогда…

– Ну, что ты – здесь и прямо сейчас.

Лицо Лили выразило ужас. Она оглядела обшарпанные стены и грязный диван.

– Но… здесь так грязно!

– Ничего, мы не будем ложиться, – голос Феликса звучал вкрадчиво. Он снова подошел к ней и положил руки ей на бедра. – Давай, спусти трусы и повернись ко мне задом. Вот так, теперь наклонись и держись за диван.

Лиля, зажмурив глаза, вцепилась в грязное покрывало и ждала, пока он расстегнет брюки. От резкого толчка она чуть не упала лицом вперед, но Феликс прочно ухватил ее за бедра. Он плотоядно покряхтывал в такт своим движениям, а ей было тошно – не столько от того, что с ней делали, сколько от запаха засохшей блевотины, шедшего от дивана.

Наконец, он закончил и, легонько шлепнув ее по заду, усмехнулся:

– Ладно, хватит с тебя, одевайся.

Лиля выпрямилась, придерживая юбку, и оглядела свои ноги.

– Где здесь ванная?

– Воды нет, здесь краны перекрыты. Ладно тебе – оботрись и присядь куда-нибудь. Нам ведь еще нужно поговорить, не так ли?

Сам он уже застегнул брюки и присел на краешек трехногого стула. Лиля, стараясь не дотрагиваться до собственного тела, оправила одежду и, поколебавшись, опустилась на диван. Она решила, что сегодня же выкинет эту замшевую юбку, которую в прошлом году купила в Германии за сто двадцать марок.

– Теперь расскажи мне все подробно – до самой единой мелочи, поняла?

– Но…

– Если я не буду знать все точно, то ничем не смогу помочь, ясно? А от меня ничего никуда дальше не пойдет, ты это знаешь. Ну?

Лиля вздохнула и, кивнув головой, начала рассказывать. Феликс слушал и мысленно аплодировал Воскобейникову – ай, да Андрей Пантелеймонович! Оказывается, с этим человеком нужно быть очень и очень осторожным. Нет, хорошо, что он решил сегодня сам поехать на встречу с Лилей, а не послал ребят!

– Ладно, – сказал он, когда она закончила рассказ. – Я тебе помогу, только дай мне самому решить, что и как сделать.

– Нужно убрать эту девчонку, это проще всего. Когда ее не будет, все проблемы решатся сами собой.

– Не скажи, не скажи. Видно, добрый дядюшка Андрей Пантелеймонович не прочь выдать малышку за свою дочь, и, пока она жива, он твой союзник. Ведь если ты разойдешься с его племянником, тебе незачем будет скрывать эту его аферу. Это что значит? Это значит, что он со всей своей душой будет стоять за твой брак с Ильей.

– Конечно, если б можно было все скрыть, но ведь скрыть не удастся.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что Людмила возвращается через несколько дней, а ей все известно – она сама принимала роды у Инги, делала аборт этой Ольге. Что она – дура? Ей же в один миг все станет понятно.

– В конце концов, можно с ней поговорить, чтобы она молчала. Дать ей денег, например.

– Дядя Андрей сомневается, что она согласится молчать. Сыну-то своему она уж в любом случае растреплется.

– Кто еще об этом знает? Только не торопись, вспомни все с самого начала.

– Вроде бы больше никто, – Лиля, добросовестно порылась в памяти. – Мать Ильи даже мужу ничего не рассказала, только Людмила и мы трое. Ну, и ты теперь еще.

Феликс усмехнулся этому «ты», показывавшему, что Лиля учла возникшую в их отношениях интимность.

– Хорошо, – сказал он, – будешь делать все в точности, что я скажу. И без глупостей, ясно? Один неверный шаг, и я напрочь откажусь тебе помогать. Поняла?