Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Вернувшись из детской больницы, куда ее вызвали прямо с завода, Надежда вошла в комнату. Пьяный муж сладко спал, положив голову на стол рядом с бутылкой, и не слышал ее шагов. Она, долго ходила взад и вперед – укладывала в чемодан свои и детские вещи. Потом подошла к причмокивавшему во сне и пускавшему слюну Ивану, громко назвала по имени. Он поднял голову, моргая мутными глазами.

– Я ухожу, – голос ее был ледяным, – мы с Мишей будем жить на квартире, я уже договорилась.

Яхов сонно протянул руку вперед, но не смог дотронуться до жены и, внезапно потеряв равновесие, тяжело грохнулся на пол. Падение ли отрезвило его, но взгляд стал осмысленным. Он выматерился, встал на корточки, потом начал подниматься, шаря рукой по столу для равновесия.

– К главному своему уходишь? У, сука!

Через комнату полетела с силой брошенная им пустая бутылка. Увернувшись, Надежда с чемоданом в руке выскочила в коридор и побежала к входной двери. Иван в ярости огляделся, покачиваясь, шагнул к деревянному шкафу, где хранил инструменты, и вытащил из него небольшой топорик. Угрожающе вскинув его над головой, он двинулся следом за женой.

В длинном полутемном коридоре, уже толпились любопытные соседки, выбежавшие на шум из своих комнат. Однако вид размахивавшего топором Ивана заставил их метнуться обратно, лишь Полина Николаевна, выглянувшая из кухни, растерянно застыла на месте с посудомоечным полотенцем в руках. Она топталась как раз между Яховым и открывавшей в этот момент дверь подъезда Надеждой, и ее голова в папильотках вдруг напомнила ему подслушанный когда-то разговор «…Иван ваш, ведь, между нами говоря, плебейского происхождения…. если честно, даже кажется иногда, что он вам не пара, Надюша, дорогая, моя. Вы ведь из благородных кругов, ваши родители интеллигентами были». С налившимися кровью глазами он поднял топор:

– Твоих рук дело, сука!

На белом от ужаса лице рот стал огромным от крика, посудомоечное полотенце дернулось вверх в последней нелепой попытке защититься от топора.

– Я ни при чем! Я…

Ее вопль был прерван мощным ударом, звук которого гулко отдался по всему дому. Тяжелое топорище раскроило белое лицо и голову в папильотках почти пополам. Опустив руки, Яхов в ужасе глядел на плавающее перед ним в крови тело. Вызванные соседями милиционеры увели обмякшего и ставшего ко всему безразличным убийцу, Полину Николаевну увезли в морг. Всю ночь, обессилевшая от пережитого, Надежда неподвижно просидела в своей пустой комнате, чувствуя себя раздавленной внезапно навалившейся бедой.

Как? Почему так могло случиться? Пыталась осмыслить, признавалась себе, что да, в последний год по вечерам муж почти никогда не бывал трезвым, так почему же она не придавала этому значения да еще доверяла ему сынишку? Потому, наверное, что на заводе многие пили – на собраниях постоянно «прочищали мозги» бузотерам и прогульщикам. Иван же в рабочее время и капли спиртного в рот не брал, да и дома всегда вел себя тихо, а кому какое дело, если человек с вечера выпьет, а потом до утра лежит бревном – ничего не слыша и не докучая жене ласкою? Если честно, Надежду это в какой-то мере даже устраивало – супружеская близость всегда была для нее скучной и постылой обязанностью, а женщины, придававшие слишком большое значение интимной жизни, казались ничтожными и слабыми. Бодрая и выспавшаяся, вскакивала она ежедневно по звонку будильника, готовила завтрак и будила мужа. Его крепкий молодой организм к утру уже восстанавливал силы, на работу он всегда являлся протрезвевший и вовремя. Изредка Надежда примечала легкую дрожь в пальцах Ивана, и тогда мелькала мысль, что его, пожалуй, нельзя допускать к особо тонкой работе на фрезерном станке – испортит заготовку. Потом эта мысль забывалась, а кроме жены никто ничего не замечал.

На заводе были потрясены случившимся. Из парткома даже звонили в прокуратуру – доказывали, что произошла ошибка, потому фрезеровщик Яхов не пьет, а в последнее время даже к друзьям на застолье не захаживает и вообще стал сторониться любых компаний. В цеху все гадали и судачили, понемногу начали припоминать, что жизнерадостный прежде комсомольский заводила действительно как-то сник, помрачнел, на вопросы о жизни отвечал односложно и неприветливо, а на седьмое ноября его в профкоме просили со сцены спеть под гитару, так он наотрез отказался. Многие винили Надежду – довела мужика, будь дома все ладно, такого не случилось бы.

Прокурор на суде потребовал для Яхова высшей меры наказания, но суд, учитывая положительные характеристики с места работы и отсутствие судимостей, дал ему десять лет. На следующий день после суда, Надежда принесла в кабинет главного инженера, который замещал ушедшего в отпуск директора, заявление с просьбой уволить ее по собственному желанию. Он внимательно прочитал и покачал головой.

– Садитесь, Надежда Семеновна, поговорим. Итак, вы хотите нас покинуть, как я понимаю, так? Учитывая ваше нынешнее состояние, это естественно. Но давайте все обдумаем. Это ваш завод, вы здесь выросли, можно сказать, получили образование, стали превосходным специалистом, это ваш дом. Так куда вы хотите уйти в тяжелое для вас время? Разве из родного дома бегут?

Главный был совсем еще молод – тридцать с небольшим. Обычно зайдя в цех, где работала Надежда, он по-мужски пожимал ей руку, разговаривал очень уважительно, показывая, что высоко ценит ее, как специалиста. Они обсуждали какую-нибудь проблему или вместе ходили по цеху, осматривая станки. Вокруг толпились рабочие, и Надежда даже самой себе мысленно боялась признаться, что ее смущает взгляд его лучистых и проницательных глаз. Теперь же, отдав заявление, она вдруг поняла, что ей больше никогда не увидеть этого тонкого умного лица, не услышать мягкого голоса с чуть ироническим оттенком. Голова ее бессильно поникла, по щекам покатились слезы.

– Надежда, Семеновна, Наденька, не нужно! – он присел рядом и взял ее за руку. – Давайте мы с вами решим так: сейчас вам профком дает путевку в санаторий – вдвоем с сынишкой, а администрация предоставит внеплановый отпуск. Когда вы вернетесь, мы уже решим вопрос о предоставлении вам новой квартиры.

– Квартиры? – пролепетала Надежда. – Что вы, Александр Иннокентьевич, моя очередь еще далеко…

– Это сейчас неважно – у вас особые обстоятельства. Администрация обязана заботиться о ценных сотрудниках, а вы – молодой и подающий большие надежды специалист. Договорились?

Надежда кивнула. Через день они с сынишкой уехали в Кисловодск.

В санатории старенький доктор долго осматривал Мишку, задавал ему вопросы. Замкнутый, неразговорчивый мальчик неожиданно почувствовал доверие к ласковому человеку с внимательными глазами и старался отвечать, хотя это давалось ему с трудом. Он часто забывал, о чем говорил, внимание его постоянно переключалось на посторонние предметы – блестящую ручку доктора или книжку с картинками, лежавшую на столе.

– Сколько ему, семь? Скоро в школу? – доктор еще раз просмотрел медицинскую карту и повернулся к Надежде – Вам необходимо срочно проконсультироваться со специалистом. Видите ли, ваш ребенок отстает в развитии от своих сверстников. Вы сами с ним занимаетесь? Нет времени? Ясно, обычная ситуация. Надо, обязательно надо вам самой больше уделять внимание мальчику.

Разговор с доктором ее расстроил, но по возвращении в Ленинград сразу навалилось сразу столько дел и забот, что она добралась до детской поликлиники только тогда, когда Мишке потребовались справки для поступления в школу. Они быстренько пробежались по медицинским кабинетам, где загруженные работой врачи наскоро осматривали мальчика и шаблонно записывали «здоров».

В конце августа им с Мишкой дали двухкомнатную квартиру, на 8-ой Советской. Не новую – бывшие хозяева, очередники завода, получили жилье в районе новостроек, – но просторную и светлую.

– Вы довольны? – весело прищурившись, спросил главный, зайдя в ее цех на следующий день после того, как в профкоме выдали ордер. – Завод поможет вам с переездом, – он подержал пальцы Надежды чуть дольше, чем обычно, потом сразу выпустил.

– Я вам так благодарна, – начала было она, но он прервал:

– Не мне, не мне, это ваши товарищи решили. Еще вам выделяют деньги от профсоюза на покупку мебели и прочего. А вы – потом, когда уже переедете и обоснуетесь, – зайдите ко мне рассказать, что у вас там и как. Ладно?

Надежда зашла к нему на следующий день после того, как справила новоселье. Главный говорил по телефону, что-то записывая в календаре, и кивком указал ей на стул напротив себя, сделав знак обождать.

– И как же вы устроились? – мягко спросил он, когда закончил разговор.

– Хорошо, спасибо большое, Александр Иннокентьевич. Только не отрицайте, я знаю, что всем обязана вам.

– А я и не отрицаю, – он обошел стол и, обняв ее за плечи, заглянул в глаза. – На новоселье-то к тебе можно заглянуть? А то ты всех приглашала, а меня – нет.

Его прикосновение, интонации и это «ты» были более, чем откровенны. Она на миг застыла, словно окаменев, в горле у нее пересохло.

– Я…

Но он уже отстранился, и тон его вновь стал простым и по-товарищески веселым:

– Я загляну к тебе сегодня вечером, ладно? Хочу посмотреть, как вы устроились.

Надежда кивнула, чувствуя, как внутри от волнения все замерло. По дороге домой в голове ее вертелось все то, что болтали на заводе о семейной жизни главного инженера: женат, но детей нет, хотя оба очень хотят ребенка, и жена где-то лечится. Сама Надежда жену эту прежде видела лишь раз – во время первомайской демонстрации – и тогда невольно восхитилась ее элегантностью и изяществом движений. «Неужели я могу ему нравиться? Но ведь это нехорошо! Господи, что же я делаю?!»

Дома она долго и пристально разглядывала свое отражение в овальном настенном зеркале, купленном к новоселью. На нее смотрело чистое юное лицо с правильными чертами и сияющим взглядом голубых глаз. Гладко зачесанные назад волосы отливали золотом. Неожиданно в памяти встало темноглазое, тонкое лицо – лицо «его» жены. «Нет, не может быть, я все это себе придумала. Или…может?»

Она прибрала в квартире, надела лучшее платье и стала ждать. Мишка тихо возился с игрушками в своей комнате, и Надежда вдруг вспомнила, что ему нужно делать уроки – он ведь уже две недели, как ходит в школу. Звонок в прихожей заставил ее вздрогнуть. Взволнованная и раскрасневшаяся она побежала открывать, но, распахнув дверь, застыла на месте – на пороге стояла строгая пожилая женщина с седыми волосами.

– Разрешите мне пройти и сесть? – в голосе гостьи звучали нотки раздражения, она шагнула в сторону комнаты так уверенно, что растерявшаяся Надежда невольно посторонилась. – Я учительница Миши, если вы помните.

– Да, извините, конечно. Присаживайтесь, пожалуйста.

Окинув взглядом столовую, женщина опустилась на стул.

– Сразу вам скажу: у меня таких учеников, как Миша, в жизни не было! Две недели подряд мы учимся, и две недели он срывает мне уроки! Не сидит – бегает по классу, выкрикивает что-то, карандаш в руке за две недели не научился держать! Посмотрите на тетрадь – всю изорвал, испачкал, не написал ни одной палочки! Вы заглядываете в портфель сына хоть иногда?

Надежда слушала, лепетала что-то невнятное про переезд, а когда учительница, наконец, ушла, торопливо направилась в комнату сынишки. Он оторвался от лошадки, с которой играл, и посмотрел на мать круглыми желтыми глазами. Мать взяла его за ухо и сильно дернула.

– Позорище ты мое! Я тебе покажу, как безобразничать! Будешь сидеть в классе тихо! Будешь! Будешь писать нормально, учительницу слушать!

Она приговаривала, каждый раз сильно дергая мальчика за ухо. Мишка молчал – только по лицу его текли слезы, – и это молчание окончательно вывело Надежду из себя. Метнувшись к шкафу, она вытащила оставшийся после мужа ремень.

– Дома, вот какой тихенький, а в школе вон как себя ведешь! – сложенный вдвое ремень с хлестким звуком опустился на попку ребенка.

– Папочка, папочка! – закричал мальчик и, дрыгая ногами, покатился по полу. – Папочка, помоги!

– Поможет он тебе, как же! – мать дала ему еще пару раз ремнем, потом опустилась на пол и заплакала. Они так и сидели рядом на полу, плача, пока Мишка не заснул. Тогда Надежда переложила его на кровать, раздела, и как раз в эту минуту в дверь опять позвонили.

Подняв за подбородок заплаканное лицо молодой женщины, главный инженер заглянул в ее распухшие от слез глаза.

– А ну-ка, расскажи мне, в чем дело.

– Да… Мишка… – она сбивчиво объяснила, в чем дело. Он пожал плечами, погладил ее по голове, потом вытащил из портфеля бутылку вина, шпроты и поставил на стол.

– С детьми всегда много проблем, не огорчайся. Давай сейчас ненадолго забудем обо всем, ты расслабишься, а потом поговорим.

Внезапно Александр притянул к себе Надежду, поцеловал в губы, и внутри у нее все замерло, затрепетало от его прикосновения.

«Не может быть! Так вот, как это бывает!»

Встретив изумленный взгляд широко раскрытых глаз, он тихо и нежно засмеялся, а потом увлек ее к кровати.

– Саша, Сашенька, мой ненаглядный, мой единственный! – счастье перехлестнуло через край, помутило рассудок, заставило на миг забыть обо всех невзгодах.

Через два часа Александр посмотрел на часы и, коснувшись губами ее щеки, начал одеваться.

– Ты уходишь? – она встрепенулась и села.

– Пора. Меня ждут, надо идти.

– Кто, жена? – в голосе Надежды прозвучали вызывающие нотки. Он улыбнулся ей и, наклонившись, вновь поцеловал.

– Не нужно, Наденька, давай оставим все, как есть. Нам ведь хорошо с тобой, и пусть пока все так и остается. В будущем, возможно, все будет иначе. Да?

– Да, – с горечью ответила она, – тебе, конечно, хорошо!

– Да, кстати, – лицо его стало серьезным, – относительно твоего мальчика – ему, мне кажется, нужно специальное обучение. Лучшее, что тут можно посоветовать – специальный интернат с хорошими специалистами. Понимаешь, если тянуть долго, то он может сильно отстать в развитии, поэтому лучше все делать быстрее. У меня есть знакомые, хочешь, я поговорю?

– Я … не знаю, как я его отдам? Он ведь без меня не сможет…

– Там опытные профессионалы, все очень внимательны. Тут важен фактор времени, так что тянуть нельзя. Поговорить мне? Попробовать ведь можно.

– Ну… хорошо.

Через месяц Надежда отдала Мишку в интернат для умственно отсталых детей. Сначала ей было немного не по себе, но потом она свыклась с мыслью, что сын ее не такой, как остальные. Тем более, что в интернате она видела гораздо более тяжелые случаи умственной отсталости у других детей.

Александр встречался с ней два-три раза в неделю. В ее доме этажом выше жил его дядя – ветеран войны, год назад похоронивший жену, и никому не казалось странным, что человек навещает одинокого родственника. Надежда сразу объяснила любовнику, что забеременеть после неудачных родов она не сможет, и близость их, не осложненная никакими опасениями, доводила порою обоих до изнеможения, с каждым годом становясь все более страстной.

Через пять лет из мест заключения неожиданно вернулся попавший под амнистию Яхов. Он узнал новый адрес Надежды и явился к ней, но она не впустила его в дом.

– Уходи, тут тебе делать нечего!

– Где Мишка? Я хочу его повидать!

– Нечего тебе его видеть, уходи, или я позову милицию.

– А я ничего не делаю, чтобы милицию – сына пришел повидать. У тебя что, кто-то еще тут есть?

– Не твое дело! – закричала она, пытаясь вытолкнуть его за дверь. – Уходи, тебе тут делать нечего! Миши здесь нет, он в интернате. Уходи!

– Наверное, все тот же – твой главный, – буркнул он, разглядывая бывшую жену из-под набрякших век, – сына в интернат сплавила, а сама тут…

Надежде удалось-таки вытолкнуть его и захлопнуть дверь. Из спальни вышел находившийся в это время у нее Александр.

– Нет, это не дело, если он так вот будет постоянно у тебя появляться, – недовольно проговорил он. – Надо что-то делать.

– Что же тут поделаешь, Сашенька? Давай подождем, что будет.

К Надежде Яхов больше не приходил, но зато разыскал интернат и стал являться к Мишке. Ей позвонил директор интерната.

– Вы знаете, Надежда Семеновна, что ваш бывший муж приходит к Мише? Строго говоря, мы не имеем права допускать их встречи без вашего разрешения, но мальчик так одинок – вы ведь все время заняты на работе. Как, вы – не возражаете?

– Не знаю, мой… Яхов там не пробует что-нибудь выкинуть?

– Что вы, он ведет себя очень прилично: починил нам холодильник, исправил проводку, помог оформить выставку с рисунками детей. Вы знаете, что Миша отлично рисует? У него просто талант!

Надежда не верила в талант Мишки – считала, что ей просто хотят сделать приятное, – но против встреч его с отцом возражать не стала. Впрочем, они скоро прекратились – рядом с общежитием, где поселился Яхов, устроившийся на работу под Ленинградом, ограбили винный магазин, и его, как бывшего уголовника, немедленно арестовали. Сначала он утверждал, что был в это время в другом месте, но после нескольких допросов сознался и подписал показания. Должен был быть суд, но до него Яхов не дожил – умер от кровоизлияния в мозг, как сообщил Надежде ведущий дело следователь.

Когда Мишке исполнилось двенадцать лет, пришло время забирать его из интерната и устраивать в другую школу. К этому времени он уже мог кое-как читать, писать и считать до десяти, а внешне выглядел совершенно нормальным мальчиком и очень хорошо рисовал. Надежда откровенно сказала любовнику:

– Знаешь, Саша, я бы не хотела, чтобы он сейчас жил здесь – боюсь, что ты будешь чувствовать себя неловко.

К ее удивлению Александр начал горячо возражать:

– Что ты, Надя, мальчик должен жить с матерью. Сейчас он уже более или менее самостоятелен, и ты можешь устроить его в спецшколу или в ПТУ. А я… – он немного замялся, – я, наверное, скоро должен буду переехать в Москву – меня назначают генеральным директором одного крупного предприятия.

– В Москву?! – ахнула Надежда. – А как же… как же я… мы… ты ведь говорил, что когда-нибудь… может быть…

– Все хорошо, малыш, все нормально, – говорил он, целуя ее, – я буду ездить к тебе не реже, чем сейчас – от Москвы до Ленинграда ночь пути или час лету. А что до остального, – он опять замялся, – понимаешь… так получилось, что моя жена ждет ребенка. Я понимаю, я виноват перед тобой, но… не могу же я ее бросить. Тем более, когда у меня такие перспективы, и малейшая тень на моей репутации… Понимаешь, партбюро может просто не дать мне рекомендации на эту должность.

– Я понимаю, – сказала она грустно, – понимаю и не верю, что ты будешь ко мне приезжать из Москвы.

Надежда ошиблась – отношения их продолжались еще шесть лет. Она знала, что жена его родила девочку, и он очень привязан к ребенку, поэтому больше никогда не поднимала разговоров о совместной жизни. Осенью шестьдесят седьмого он отправил семью в Болгарию, а сам провел с Надеждой целый месяц в Пицунде. Они сняли комнату на берегу моря как муж и жена – никто не стал проверять их документы и просить брачное свидетельство. Конец октября и ноябрь выдались удивительно теплыми, они купались и загорали до последнего дня отпуска. Держась за руки, уходили туда, где никто не нарушал их уединения – основная масса дачников разъехалась к концу августа, и найти такое место было нетрудно.

– Скажи мне, Саша, – спросила Надежда, когда они в последний раз, касаясь плечами, лежали рядом на хранящем тепло песке, – мы столько лет с тобой вместе, я знаю, что это для тебя не просто так, но кого же ты любишь по-настоящему – меня или свою жену?

– Сложный вопрос, – серьезно ответил он, немного подумав, – предположим, что я люблю вас обеих и без вас обеих не могу жить, разве так невозможно? – на его худом лице играла усмешка, голос звучал иронически, и Надежда разозлилась:

– Нет, любовь бывает одна, двоих любить нельзя – или ты любишь меня, или ты любишь ее!

– Теория старых дев. А как же в гареме у султана – он любит нескольких своих жен, и все они прекрасно уживаются друг с другом. Тебе не кажется, что во мне что-то есть от султана?

– Вижу, ты не можешь нормально говорить, все время дурачишься! – она хотела вскочить на ноги, но Александр ее обнял и с силой притянул к себе.

Еще долго Надежда хранила тепло юга и волшебного месяца их любви. В отчаянии просыпалась по ночам от охватывавшей тело безнадежной тоски: все, конец, больше не приедет.

После ПТУ Мишку направили работать на завод в ремонтный цех, но в комитете комсомола быстро приметили, что паренек прекрасно рисует, и привлекли к оформительской работе. Он с увлечением рисовал плакаты, делал стенды, постоянно задерживаясь на работе по вечерам. В день, когда ему исполнилось восемнадцать, он привел в дом девушку, и это потрясло Надежду до глубины души – в первый раз она заметила, что сын повзрослел, стал разговорчив и привлекателен внешне. Со своей подружкой он познакомился, когда комсомольцы допоздна оформляли стенд к пятидесятой годовщине Октября, – днем она работала в сборочном цеху, а вечером подрабатывала в клубе уборщицей. Девица, курносая лимитчица из Псковской области, едва поздоровавшись с Надеждой, радостно сказала:

– Мы тут Мишке рождение справить решили, сейчас девахи наши подойдут, где тут кухня?

– Пошли, покажу, – Мишка потянулся ее обнять, но она увернулась и шлепнула его по руке.

Надежда, не сказав ни слова, ушла к себе в комнату. В прихожей то и дело звонили, подруги девицы на кухне что-то резали и жарили, оттуда доносился веселый смех, тянулся запах жареного лука. Пришли ребята с завода, принесли проигрыватель, и из большой комнаты понеслись звуки танго. Подружка Миши без стука заглянула в комнату к Надежде.

– Скатерть на стол у вас где?

Надежда вытащила из комода скатерть, почти швырнула ей в лицо и со стуком захлопнула дверь, едва не прищемив курносый нос. На следующий день она резко сказала сыну:

– Чтобы больше я эту нахалку у себя в доме не видела.

Он удивленно уставился на мать и глупо похлопал глазами.

– А я здесь что, не живу? Раз мне восемнадцать, я уже тоже хозяин.

– Это она тебе так объяснила? Так ты ей тоже объясни, что квартиру получала я, и я ее здесь никогда не пропишу.

– Я хочу на ней жениться.

– Ты, надеюсь, понимаешь, что ей нужен не ты, а твоя квартира?

– Почему это не я? Она говорит, что меня любит.

– Я вижу, что ты действительно дурак! Да она вчера привела свою компанию, они плясали, жрали и над тобой, идиотом, смеялись.

Мишка вспыхнул:

– Я не идиот, а ты сама знаешь, кто? Ты… – он сказал нехорошее слово. – Папу извела, сама встречаешься с женатым!

Мать размахнулась и изо всех сил ударила его по лицу. Он схватился за щеку, побагровел, поморгал беспомощно, потом повернулся, выбежал из комнаты и в ту ночь дома не ночевал. На следующий день они явились вдвоем с девицей и долго о чем-то шушукались в его комнате. Надежда нервничала, прислушивалась – а ну как привел, чтобы оставить ее здесь жить. Нет, взяли его вещи и ушли.

На следующий день, встретив сына на заводе, она попыталась с ним поговорить, образумить. В ответ на все ее слова он молчал – смотрел, как на пустое место. Посердившись немного, Надежда махнула рукой, да ей и стало не до того – за несколько дней до Нового года позвонил Александр, сказал, что тридцатого будет в Ленинграде.

Он привез алые гвоздики и бутылку шампанского. Она смеялась от счастья, пряча лицо в букет:

– Саша, это ты? Нет, это и вправду ты?

– Не поверишь, но это действительно я. Знаешь, – голос его внезапно дрогнул, – тогда, в Пицунде, я, кажется, сказал тебе чистую правду – я действительно не могу без тебя, слышишь? Ты моя!

В эту ночь их объятия были особенно страстными, а утром он улетел в Москву – встречать Новый год с женой. Через два месяца Надежда обратила внимание на некоторые изменения, в своем организме. Врач отмел последние сомнения, а седьмого марта, когда Александр приехал поздравить ее с женским днем, она сообщила ему новость. Лицо его сразу стало испуганным и каким-то отчужденным.

– Ты же говорила… тебе сказали, что ты не сможешь иметь детей.

– Сказали, да. Мы ведь с тобой столько лет, и ничего, но врач говорит, что всегда была вероятность, хотя и небольшая. Вот и….

– Не знаю, не знаю, я думаю, тебе сейчас лучше что-то предпринять – мое положение в настоящий момент таково, что я не смогу позаботиться о тебе и ребенке. Понимаешь, у меня много недоброжелателей, и если кто-то пронюхает, то…

– Глупости, Саша, мы с тобой столько лет встречались, и никогда никто ничего…

– Ты не понимаешь, – раздраженно перебил он, – встречаться это одно, а ребенок – совсем другое. У меня из-за этого могут быть крупные неприятности по партийной линии, а моя жена… Понимаешь, она очень умная женщина и спокойно смотрит на нашу с тобой… гм…. связь, но ребенок… Нет, ты должна что-то сделать!

– Ты хочешь сказать, что твоя жена все знает? Что она все это время…

– Естественно, неужели ты думаешь, что можно было столько лет скрывать? Она никогда не укоряла меня, никогда не устраивала сцен, потому что знала, что ты не можешь забеременеть.

У Надежды даже горло перехватило от обиды – вот, значит, как! Ее терпели только потому, что считали не способной родить ребенка!

– Я не буду ничего делать, – сказала она холодно. – Конечно, как только я раньше не поняла! Ты ведь у нас так осторожен! Только потому со мной, наверное, столько лет тянул и встречался, что думал – безопасно. Сейчас, конечно, мечтаешь только, чтобы поскорее развязаться и не оскорбить жену! Как же – такое осложнение! Уходи, не волнуйся – я рожу ребенка, но от меня никто о тебе не узнает, можешь спать спокойно. Уходи!

Говорила, но была уверена – не уйдет, не сумеет уйти! Саша – ее жизнь, ее страсть, ее безумие. Он сам говорил, что не может без нее, и это была правда – она почувствовала бы, если б лгал! Они ведь уже оба не юнцы зеленые, разве можно так легко перечеркнуть годы любви и нежности? Пусть он привязан к своей семье и дочери, но ведь этот ребенок – тоже его кровь. Он будет его любить, и… все еще может случиться. Аборт же перечеркнет все напрочь – сколько потом они еще пробудут любовниками? Он будет приезжать все реже и реже, потом ей исполнится сорок, потом…. А что потом? Нет, этот ребенок – единственный шанс сохранить их отношения.

– Ты делаешь ошибку, – Александр легко поднялся и внимательно посмотрел на нее чужим холодным взглядом, – уверяю тебя, ты делаешь большую ошибку! Может быть, все-таки, подумаешь?

– Я решила, а ты делай, как знаешь. Аборт делать не буду.

Он кивнул, не произнеся ни слова, повернулся и вышел. Она ждала – месяц, два, три. Только через полгода до сознания вдруг ясно дошло: не придет.

Когда Надежду из женской консультации послали пройти обследование у врачей районной поликлиники, она решила посоветоваться со словоохотливой старушкой-невропатологом:

– В детстве у моего сына признавали задержку развития, он даже учился в специальной школе, но сейчас вроде бы стал не хуже других, работает. Возьмут его в армию? Вот у меня его справки от детского врача, вы не посмотрите?

Доктор просмотрела медицинское заключение и пожала плечами:

– Вы его, смотрю, в последний раз показывали детскому психиатру четыре года назад, у подросткового специалиста на учет вообще не поставили. Что же вы так, мамочка?

– Да его, собственно, ничего особо не беспокоило – учился в ПТУ, никто из учителей не жаловался.

– Не в этом дело, а в том, что у нас каждое ведомство занимается своим делом. Ваш мальчик с его заболеванием мобилизации не подлежит, но кто знает о его болезни? Подростковый психиатр подает в сведениях «здоров», я тоже напишу «здоров», и комиссия в военкомате признает его годным к службе. Теперь вам, мамочка, срочно придется подсуетиться, соберите все старые справки.

– Но почему ему нельзя служить? Он выровнялся, работает, совершенно нормальный парень, играет в футбол. Мне кажется, армия пошла бы ему на пользу – армия воспитывает, – в голосе Надежды прозвучало раздражение, и старенькая невропатолог неожиданно насупилась:

– Я объясняю вам еще раз: в результате перенесенной в детстве алкогольной интоксикации у вашего сына необратимо поврежден мозг. Внешне он выровнялся, но окончательно здоровым не будет никогда, с этим нужно смириться, – скользнув взглядом по уже округлившемуся животу сидящей перед ней женщины, она слегка прищурилась: – Или отправить его в армию входит в ваши планы? Сын мешает вашей личной жизни?

Надежда вспыхнула и поднялась.

– Извините, что я отнимаю у вас время. Думаю, что со своими личными проблемами разберусь без вашей помощи.

Она не стала собирать справки, убедив себя в том, что невропатолог – вредная и выжившая из ума старуха. Весной медкомиссия в военкомате признала Мишку годным к строевой службе, в июне он уехал. Матери не написал – прислал письмо своей девушке-лимитчице, и она, позвонив Надежде, со скрытым торжеством в голосе пропела:

– Здравствуйте, Надежда Семеновна, мне от Мишки письмо, и вам просит сказать, чтобы вы, значит, не волновались.

– Спасибо, – сухо ответила Надежда, – я и не волнуюсь – если у Миши что-то будет не в порядке, то мне сообщат в первую очередь, потому что я его мать, так что ты можешь не утруждать себя и мне не звонить.

Девчонка обиделась и больше не звонила, а Надежда о сыне и вправду не тревожилась – чего волноваться, служба есть служба, а армия мужчине ничего кроме пользы не приносит. В декрет она ушла в июле, в самую жару. Гулять и за покупками старалась выходить ближе к вечеру, когда повеет прохладой. Брела до Суворовского проспекта, потом возвращалась назад – далеко ходить не хотелось. Со звериной силой к горлу подступала тоска по Александру, хотелось бежать от воспоминаний, но бежать было некуда. Терзалась так целый месяц, а потом вдруг, как избавление, пришло решение – уехать к матери в Сибирь….

Сквозь наполовину замазанное белой краской стекло Надежде был виден лишь кусочек голубого неба. В ушах еще стоял истошный крик матери: «Что же ты наделала, дочка, доченька! Зачем ты сюда приехала! Что же делать?! Что делать, Константин Михайлович? Вы же хирург, надо кесарево делать, она же кровью изойдет!» Растерянный голос старичка-хирурга что-то бубнил в ответ. Надежда различала лишь отрывки фраз, которые доносились к ней сквозь раздирающую тело невыносимую боль: «…поперечное предлежание… не удается никак повернуть… Надо везти в Иркутск, Варвара Степановна, вы – терапевт, а я уже двадцать лет операций не делал, у меня руки дрожат, сами посмотрите».

Потом еще кто-то третий наклонялся над ней и что-то делал с ее телом. От прикосновения умелых и ласковых рук боль вдруг ушла, а когда раздался крик новорожденного младенца, силы оставили Надежду.