Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Глава двадцать первая

Уступив Карине свою квартиру, Антон большую часть времени ночевал на кожаном диване в отделении функциональной диагностики, а иногда проводил ночь в обществе восхитительной Дианы. Однако это было возможно лишь тогда, когда ее самая вредная соседка по коммунальной квартире работала в ночную смену. В остальное время дискомфорт, который ему приходилось терпеть, смягчался в его сознании мыслью, что он добросовестно выполняет просьбу сестры Кати.

Сама Катя об этом не подозревала. За это время она много раз звонила к нему домой, но телефон постоянно был занят, поэтому у нее родилось совершенно естественное предположение, что либо телефонный аппарат у брата испорчен.

В действительности все объяснялось проще – Илья Шумилов, считая неприличным часто навещать девочку, одиноко живущую в квартире его друга, постоянно поддерживал с ней связь по телефону. Разговоры их в основном касались задач по физике, алгебре и стереометрии. Они чертили считали и обсуждали – каждый на своем конце провода. Беседы их занимали ежедневно не меньше четырех часов – программа, по которой Карина училась в Баку, была намного проще, и вопросов у нее возникало немало. Пирамиды, вписанные в сферы, заряды, унесенные на бесконечность, исследование функций – короче, не только Катя, но и остальные знакомые Антона решили, что телефон просто-напросто испорчен.

За два дня до Нового года Евгений Семенович позвонил Антону в отделение диагностики.

– Антоша, как ты поживаешь? Так поздно еще и на работе? Хорошо, я догадался сюда позвонить – у тебя дома телефон постоянно занят, и Катя тоже никак дозвониться не может.

– Да…это… – Антон промямлил что-то невразумительное, но старик ни о чем не стал допытываться.

– А я вот что звоню, – сказал старик, – приезжай ты к нам, как сможешь, а? Навести нас.

Антону стало мучительно стыдно – за несколько месяцев он так и не выбрал времени, чтобы заскочить к Баженовым, хотя давно обещал. Будь мама жива, она расстроилась бы из-за такого его хамского поведения, ведь, что ни говори, а Евгений Семенович – его родной дедушка, который всю жизнь помогал ему и любил его. Ну и что, что там сейчас живет тот человек – его, Антона, родной… отец. Произнеся мысленно слово «отец», Антон даже зябко повел плечами.

– Я… чтоб не побеспокоить, – забормотал он. – Когда разрешите, тогда и зайду, Евгений Семенович.

– Да хоть прямо сейчас заходи. Мы-то тебе всегда рады – не знаем, как ты нам.

Таким образом, Антон, собравшийся, было, «побалдеть» вечером на своем диванчике с томиком Дрюона, вытащил из большой черной сумки чистую, но немного мятую рубашку, надел ее и, скептически оглядев свое отражение в круглом настенном зеркале, отправился к Баженовым.

Старик усадил его за стол на кухне, радостно суетясь вытащил из стенного шкафчика тарелки и чашки.

– Я сейчас тебя своим супчиком накормлю, Антошенька. Я, знаешь, как на пенсию вышел, так супы навострился готовить. Борщ у меня отличный выходит – даже Максим хвалит. Он сейчас, видишь, отдохнуть немного прилег, но ты посиди – он встанет и тоже хотел тебя видеть, – в глазах Евгения Семеновича мелькнуло знакомое Антону виноватое выражение.

– Да ладно вам суетиться, Евгений Семенович, я обедал. Вы лучше садитесь и расскажите, как поживаете.

– Да что мы – наше дело стариковское. Ты о себе лучше скажи – жениться не собираешься? Что там у тебя с телефоном-то стряслось?

Он суетился с чайником, налил Антону суп и стал нарезать хлеб, но руки у него дрожали, и ломти получались неровные. Антон вздохнул, отметив про себя, как сильно сдал старик за какие-то три-четыре месяца.

– Да ничего с телефоном – болтают, наверное. Я сам сейчас в отделении ночую, а у меня в квартире девочка живет – Катя просила для своей знакомой из Баку найти жилье, а у нас неувязка получилась и … Короче, с Нового года мы нашли, а пока она у меня.

– Ах ты, господи, точно же – просила Катюшка. Меня тоже просила, а я, старый, и забыл совсем! Вон как тебе, Антошенька, хлопотать-то пришлось, а! Вишь, Катерина-то у нас, какая – все на тебя взвалила.

Антон не успел ответить – за дверью послышался кашель, и на кухню вошел Максим Евгеньевич. Юноше сразу бросилось в глаза, как сильно изменился профессор со дня их последней встречи в диагностическом центре – тогда это был еще крепкий и сильный мужчина, но теперь весь его облик говорил о приближении неотвратимого конца. Смущенный Антон поднялся с места. Во взгляде Максима Евгеньевича на мгновение мелькнуло выражение растерянности, но он справился с собой и спокойно протянул сыну руку.

– Здравствуй, Антон, я очень рад тебя видеть.

– Садись, Максимушка, – с веселым выражением лица снова засуетился старик, – сейчас и тебе супчику моего налью. Будешь?

– Да я уже ел, папа, – отмахнулся профессор. – Вы мне тут лучше расскажите – что-то про Катю говорили, я услышал?

– А это насчет сестренки той твоей ученицы, помнишь? Антон тут все хлопотал, оказывается, ей квартиру устраивал.

Профессор удивленно вскинул брови, но тут же вспомнил.

– Ах, да, мне Катя говорила – Рита Чемия звонила ей, просила помочь. Рита Чемия это одна из самых моих талантливых учениц, – объяснил он, повернувшись к Антону с неожиданно просветлевшим выражением лица. – После разгона нашего института она, как и я, осталась не у дел, к тому же еще жилье в Ленинграде потеряла. Безмозглая страна! Боже мой, какие таланты у нас гибнут! Я просил Катю помочь Рите, чем можно – она уехала к родителям в Баку, а у них там сейчас черт знает, что творится. Значит, ты, Антон, сумел устроить эту девочку, сестренку Риты?

Антон лишь кивнул, но Евгений Семенович горячо сказал сыну:

– Представляешь, Максим, он даже на время уступил этой девочке свою квартиру!

Профессор, ничуть не удивившись, удовлетворенно кивнул головой.

– Да? Вот и хорошо – мы должны сделать все возможное.

И от этого «мы», оттого, что Максим Евгеньевич даже не поблагодарил его, Антон в один миг все ему простил. Действительно, отцу было нужно, и сын сделал – за что тут благодарить?

В этот момент Антону показалось, что он, наконец, понял, что за человек его родной отец – увлеченный своим делом, эгоистичный, любимый женщинами за энергию и неистощимое обаяние. Возможно, именно эти качества когда-то привлекли к нему Людмилу Муромцеву, и он принял ее чувства, как должное – приятно отдохнул, провел время, купаясь в ее ласке и не думая о последствиях. Знай Баженов о его, Антона, существовании, он бы, конечно, исполнил свой отцовский долг, в этом не было сомнения. Ну и что? Максим Евгеньевич всегда добросовестно выполнял свой долг перед женой и детьми, они были частью его «эго», но никто из них никогда не имел особого места в его душе – главную страсть своей жизни, все силы, мысли и энергию профессор Баженов отдавал работе.

Антон усмехнулся про себя, подумав, что ученики профессора, судя по всему, значат для него в духовном плане намного больше, чем собственные дети – возложил на Катю заботы о своей любимой ученице, а та приняла это, как должное. Понятно, почему она обратилась к Антону – ведь это нужно их общему отцу. Что ж – такова его новая семья, и ничего с этим не поделаешь. Он так задумался, что пропустил часть того, что рассказывал Евгений Максимович, и услышал только последние слова:

– … голос у нее какой-то расстроенный. То столько рассказывала об этом французе, а теперь бурчит что-то непонятное.

– Какой француз? – спросил Антон. – Она мне говорила, но я уже забыл.

– У моей жены покойной оказались какие-то родственники во Франции, – с улыбкой пояснил профессор. – Кристоф приезжал летом, Катя его даже к нам сюда приводила. Что ты переживаешь, папа, – он повернулся к отцу, – приедет завтра Катюшка и все нам расскажет.

– Завтра? – поднял голову Антон. – Тогда я ее встречу, у меня завтра выходной.

Евгений Семенович хотел, было, возразить, но передумал и кивнул:

– Ох, как хорошо, Антоша, – хотел на машине съездить, но с утра такие пробки на дорогах! Только ее поезд рано приходит, в семь утра, кажется. Да, Максим?

Старик повернулся к профессору и увидел, что тот забылся тяжелым сном, сидя на стуле и беспомощно свесив набок отяжелевшую голову. Он грустно вздохнул и пошел было за подушкой, чтобы подложить сыну под голову, но Антон ловко подхватил отца на руки, перенес его в комнату и уложил на кровать – тот даже не проснулся.

Увидев Антона на перроне, Катя даже взвизгнула от восторга и бросилась ему на шею.

– Ой, Антоша, ты даже не представляешь, как я рада! А дед где – с машиной ждет?

– Проедемся на метро, – ответил Антон, забирая у нее сумку и перекидывая через плечо. – Мы с Евгением Семеновичем подумали и решили, что ты непомерно растолстела, и тебе нужно больше ходить пешком.

– Ничего себе! Я с лета похудела на четыре кило от тяжких трудов и душевных страданий!

Она шагала рядом с ним, стараясь попадать в ногу. Из под съехавшей набок вязанной шапочки у нее выбилась копна взлохмаченных темных волос – ясно, что в поезде с утра забыла причесать. Антон искоса взглянул на торчавший из-под челки и больших круглых очков остренький носик сестры.

– Что там с этим французом, он тебя обидел? – поинтересовался он строгим тоном заботливого старшего брата.

– А ты бы вступился за меня, да? – кротко спросила Катя, но тут же, тряхнула головой и весело расхохоталась: – Ладно тебе, Антончик, как Кристоф мог меня обидеть? Ну, поболтались мы с ним немного по Питеру, а у Олеськи, жены нашего с тобой брата Юлека, сразу же на этот счет надежды – как бы ей отправить меня куда подальше, хоть во Францию.

– И что, ничего не вышло?

– Не вышло, – вздохнула Катя, – не судьба. Представляешь, этот поросенок Кристоф втюрился в мою прежнюю соседку – не знаю, где он ее встретил, но, клянусь, это не я их познакомила. Так вот, уехал он к себе домой в Париж, потом потихоньку вернулся, женился на ней, а три дня назад получаю от них обоих из Парижа открытку с рождественскими поздравлениями. Извиняются, что не сообщили и т. д. и т. п. Да ладно, я не сержусь – Олеська, по-моему, больше меня расстроилась.

Они вышли на Комсомольскую площадь, но Антон не торопился зайти в метро. Он перекинул сумку на другое плечо и нерешительно взглянул на свою взлохмаченную сестренку.

– Знаешь, Катя, я немного проголодался, и тебе тоже после поезда не мешает зарядиться. Зайдем в кафе, посидим?

Катя немного удивилась и хотела, было, возразить, что дед, наверное, наготовил оладий к ее приезду, но, взглянув на лицо Антона, вдруг стала серьезной и кивнула головой.

Они сидели за маленьким столиком у окна, Антон принес и поставил перед Катей кофе с двумя булочками, но она лишь взглянула на темную бурду и продолжала вертеть в руках номерок от сданной в гардероб куртки.

– Ты… хотел мне что-то сказать?

– Ты поешь, поешь, – Антон кивнул на бутерброд. Катя, нехотя, откусила кусочек и сделала глоток отвратительного теплого кофе.

– Я с утра много не ем, больше не хочу, – она отодвинула стакан в сторону. – Ты говори, что хотел, а то я уже волнуюсь.

Антон вздохнул и накрыл своей ладонью ее пальчики.

– Ты, все равно, должна была об этом узнать, это не скроешь. Я знал об этом еще с лета, но… Видишь ли, твой… наш отец тяжело болен. Неизлечимо болен.

Он замолчал, не глядя на Катю. Она сидела, не поднимая головы, и лишь пальцы ее под его ладонью мелко дрожали.

– У него… рак? – голос ее звучал невыразительно, губы едва шевелились.

– Рак легкого. Неоперабельный и почти не поддающийся лечению – иначе бы я настоял, чтобы он обратился в онкологический центр, – Антон говорил, будто оправдываясь в том, что профессор Баженов неизлечимо болен.

– Он… знает? А дедушка? – Катя тихо покачивалась из стороны в сторону, пытаясь справиться с нахлынувшей на нее болью.

– Кажется, он понял еще до того, как пришел ко мне на обследование. В конце концов, он сам врач и прекрасно знает все симптомы. Он просил не говорить ни тебе, ни Евгению Семеновичу – пока. Но вчера я у них был – он очень сильно изменился.

– И ты решил меня подготовить, да? – она подняла голову и зло взглянув на него, вытерла рукой текущие по лицу слезы. – Ты должен был мне давно сказать, понимаешь? Ты что думаешь, что я маленький ребенок? Я полтора года ухаживала за мамой, когда она умирала, я достаточно сильна, чтобы знать правду.

– Он этого не хотел – должен я был выполнить его желание или нет? Не кричи, пожалуйста, – Антон устало провел рукой по лбу. – Успокойся, Катя, ты ничего не смогла бы изменить.

– Я была бы с ним! – Катя всхлипнула и яростно скомкала бумажную салфетку. – Я бы бросила к черту этот институт, этот Ленинград и приехала бы! Сколько ему осталось – я бы провела это время рядом. А ты… ты даже не заходил к нему все эти месяцы! Потому что ты не считаешь его своим отцом, не считаешь!

Девушка вскочила и пошла к выходу. Антон шел сзади с ее сумкой. Он ничего не говорил, ожидая, пока утихнет первый взрыв горя. По улице они шли молча, но у самого входа в метро Катя остановилась.

– Прости, я, наверное, сейчас наговорила совсем не то.

– Ладно, только не извиняйся, пожалуйста.

– Когда я узнала про маму… Мне сказали в институте, где ее обследовали, и я… я тогда закричала, стала биться головой об стену. Мне сделали какой-то укол, и все вдруг стало безразлично, – она вдруг повернулась и беспомощно уткнулась носом в плечо Антона.

Он ласково погладил ее по голове.

– Горе сводит нас с ума, мы иногда не можем себя контролировать.

Неожиданно вспомнилось испуганное лицо Саши Эпштейна у гроба Людмилы – как он растерянно пятился, выронив из рук букет цветов.

«Сашка ведь ни в чем не был виноват – он пришел выразить мне свое соболезнование. А если вообще – доктор Сигалевич ничего никуда не писала? Дядя Андрей тоже мог ошибиться».

Эта мысль впервые пришла Антону в голову, и ему неожиданно стало не по себе.

Глава двадцать вторая

Увидев Илью возле своей школы, Настя удивилась и, подбежав к нему, дернула за руку.

– Илюша, ты что тут делаешь?

Илья страшно смутился и неловко застыл на месте. Под мышкой у него были какие-то завернутые в газету книги, которые он переложил в другую руку, чтобы не выронить, когда Настя на нем повисла.

– Да я… видишь ли… – он справился с первым смущением, поцеловал девочку и довольно бодро сказал: – Я обещал Карине принести задачники по физике. Ты ее не видела?

– Нет, что ты! – удивилась Настя и деловито объяснила: – У них кабинеты на третьем этаже, и на втором, а наш первый класс в рекреации. Нас теперь без учительницы вообще никуда не пускают ходить, потому что два больших мальчика играли на лестнице и сшибли одну маленькую девочку из первого «б». У нее даже сотрясение было, а потом…

– Понятно, понятно, можешь не рассказывать. А после школы ты ее не видишь?

– Ой, Илья, ты такой странный! У них ведь семь уроков, а у нас только четыре, как же я ее увижу? А почему ты спрашиваешь, она ведь у вас с Лилей живет?

– Да нет, знаешь, она… – он замялся, – Сейчас, понимаешь, Лиля в больнице, поэтому… поэтому я ночую дома… то есть, у мамы с папой. Да!

– В больнице? – заинтересовалась Настя. – На сохранении, наверное, да?

– Ну… в общем…

– Сейчас все ложатся на сохранение, – с опытным видом успокоила она Илью, – ты не беспокойся, врачи часто перестраховываются. Вы уже определили пол будущего ребенка?

– Настасья, – возмущенно воскликнул он, – в твоем возрасте нужно думать об игрушках и двойках, а не о…

– Знаю, знаю, – миролюбиво кивнула она, – просто, я очень развитая для своего возраста и понимаю все, что говорят взрослые.

– Не слыхано! – с притворным ужасом проговорил Илья. – Ребенок, подслушивающий разговоры родителей!

– Да ладно тебе, – засмеялась Настя, – они уже давно махнули на меня рукой. А когда у тебя должен родиться ребенок?

– Ну, ты и вопросы задаешь!

Неожиданно он увидел подходившую Карину.

– Здравствуйте, здравствуй Настенька, – она улыбнулась, погладила девочку по голове, поцеловала и посмотрела на Илью. – Ты мне книги принес, да?

– Да… тут… я тебе показать хотел кое-что…

– Ладно, я тогда пошла, а то дядя Петя ждет, – Настя кивнула на ожидавшую ее машину, возле которой терпеливо курил сильно располневший за прошедшие годы Петр. – Я сегодня опять маму потормошу, чтобы узнала насчет той квартиры, помнишь?

Когда волга с Настей отъехала, Карина тихо спросила у Ильи:

– Ты ей сказал, что я… ну, у Антона?

– Нет, конечно, она сама решила, что нужно поторопиться с квартирой – удивительно проницательный ребенок. Пойдем – посидим в метро, и я покажу тебе одну задачку…

Настя напомнила матери про квартиру в тот же вечер, когда Инга с Андреем Пантелеймоновичем вернулись из театра.

– Позвони той своей подруге, мамочка, уже ведь скоро Новый Год, а она обещала…

– Поздно уже, половина одиннадцатого, – заметил Воскобейников, недовольный готовностью жены выполнить любой каприз дочери. – Завтра утром мама позвонит, а сейчас ты сама давно должна уже быть в постели.

– Я сейчас лягу, папа, лягу, – с достоинством ответила Настя, считавшая ниже своего достоинства опускаться до споров по такому ничтожному вопросу, – только пусть мама позвонит. Половина одиннадцатого для взрослых не поздно.

Подруга Инги не сразу вспомнила об их давнишнем разговоре, а, вспомнив, заахала:

– Ой, Инга, дорогая, я серьезно – еще не знаю точно, когда мы окончательно отчалим. Понимаешь, я сейчас с мужем на две недели уеду, обоснуюсь там, а дети пока у мамы побудут. В начале февраля рассчитываю за ними вернуться, так что… Хотя… А, бог с ним – пусть после Нового Года въезжает, там все равно никто жить не будет. Я приберусь, две комнаты с вещами запру, а одну ей оставлю – подойдет? Только я дорого беру, триста рублей в месяц, потому что квартира почти в центре, сама понимаешь. И за два месяца вперед, ее это устроит? У нее есть такие деньги?

Деньги у Карины были – сестра недавно перевела ей на сберкнижку две тысячи рублей.

Вечером следующего дня, когда все вопросы с жильем для Карины были окончательно улажены, Настя зашла в кабинет отца, читавшего в это время газету.

– Видишь, папочка, как хорошо можно все устроить, если энергично взяться за дело, – серьезно сказала она. – Теперь остается решить еще последний вопрос, связанный с приближающимися праздниками.

Воскобейников, забывший, сколько раз в телефонных разговорах использовал аналогичные фразы, изумленно посмотрел на шестилетнюю девочку, уверенно оперирующую официальной терминологией. Помня, чего стоила ему эта малышка, он так и не смог ее полюбить – скорей относился, как к любимой игрушке любимой жены. Но теперь она смотрела на него своими большими голубыми глазами – маленькая, важная, разительно похожая на него самого или… на Илью, – и от этого Андрей Пантелеймонович ощутил шевельнувшееся душе теплое чувство.

– Я слушаю тебя, детка, говори.

Она тут же пристроилась рядом с ним на диване и прижалась головой к его плечу – Настя дорожила редкой лаской отца гораздо больше, чем страстным обожанием матери.

– Понимаешь, папочка, вы ведь с мамой поедете на новогодний банкет в Кремль.

– Ну, не совсем в Кремль…

– Все равно, ладно. А я не хочу в этом году идти к тете Вике на Новый год.

– Почему же? – нахмурился Андрей Пантелеймонович. – Ты ведь знаешь, что не можешь поехать со мной и мамой на банкет, а тетя Вика моя сестра, и ее семья – такая же твоя родная семья, как и…

– Да-да, ты мне это сто раз говорил! Только мне надоело – меня опять заставят встретить Новый год в девять часов и уложат спать у Илюши в комнате. И потом, мне надоела эта красная минералка – мне ее всегда наливают вместо шампанского.

– Ну, дорогая, – развел руками Воскобейников, – чего же ты хотела? Может, тебе еще вина или водки налить? Девять часов, двенадцать часов – какая разница! Все дети встречают Новый год в девять часов и ложатся спать, им вредно сидеть ночью, и ты сама это прекрасно понимаешь!

– Совсем не все! Вот Лиза Трухина из нашего класса и ее брат всегда сидят вместе с папой и мамой, и им наливают настоящего шампанского! Они даже «Голубой Огонек» всю ночь смотрят!

Андрей Пантелеймонович на минуту растерялся, но тут же нашел аргумент:

– А ты не забыла, что пошла в школу с шести лет? И ты сама этого хотела, между прочим. Так что твоя Лиза на целый гол старше тебя – ей уже семь!

– Ой, папа! – Настя недовольно сморщила нос. – Шесть лет, семь лет – какая разница! это все отговорки для маленьких детей, и ты сам это прекрасно понимаешь!

Андрей Пантелеймонович недовольно хмыкнул и пожал плечами.

– Не знаю, не знаю – я, во всяком случае, альтернативы для тебя пока не вижу. Нам с мамой в любом случае нужно появиться на банкете, а ты пойдешь к тете Вике, и тебе придется выполнять ее требования – в своем доме она сама решает, что и как делать.

На минуту воцарилось молчание. Андрей Пантелеймонович решил, было, что разговор окончен, и снова потянулся к газете. Настя наморщила лоб, обдумывая, что может в данном контексте означать слово «альтернатива», которое ей уже несколько раз приходилось слышать. Решив, наконец, что поняла, она весело тряхнула головой:

– А вот и нет, папочка, аль-тер-на-ти-ва есть!

Изумленный отец сложил пополам газету, и посмотрел на нее, высоко подняв брови. В глазах его бегали смешинки.

– Да что ты говоришь! И какая же у тебя альтернатива?

– Мы с мамой в понедельник были в ГУМе и встретили Евгения Семеновича, он искал какие-то лезвия для бритвы. И он звал нас к себе встречать Новый год. Раз вы с мамой не можете пойти, то я пойду одна.

– Не говори ерунду, как это ты можешь пойти одна? – пожав плечами Воскобейников, вновь потянулся за газетой.

– Почему это не могу? – надулась Настя.

– Евгений Семенович вас пригласил просто из вежливости, он уже пожилой человек, и я не могу заставить его в Новый год возиться с моим ребенком. У него свои проблемы.

– Почему это «возиться»? И потом, у него будет его внучка Катя, я помогу ей по хозяйству. И Антоша придет со своей девушкой – они за мной присмотрят.

– У Антона есть девушка? – неожиданно заинтересовался Андрей Пантелеймонович.

– Вполне естественно, что человек в его возрасте имеет девушку. Ты ведь тоже имел девушку до того, как женился на маме.

Андрей Пантелеймонович возмутился не на шутку.

– Что за разговоры такие?

Настя снисходительно пожала плечами.

– А что тут такого? Я это еще с прошлого Нового года знаю – я тогда не спала у Ильи в комнате и слышала, что тетя Вика и дядя Семен говорили за столом.

– Да? А ты не знаешь, что подслушивать непорядочно? Бессовестно даже! Я никак не ожидал, что ты на такое способна!

Воскобейников был зол на сестру – напьются за новогодним столом, понимаешь, а потом начинают языком молоть. Конечно, его добрачные отношения с женщинами были известны и Семену, и Илье, но по молчаливому соглашению об этом вслух не говорилось – не дай бог дойдет до Инги! Интересно, кто еще присутствовал при этой их болтовне? Он в сердцах отшвырнул в сторону газету.

– Что ты, папа, я не подслушивала, – успокоила его Настя, – просто не могла заснуть, а там, через стенку все слышно. Тетя Вика сказала только, что ты никого из своих женщин не любил, как маму, что в этом такого? В этом году, когда она опять будет про тебя рассказывать, я залезу с головой под одеяло, чтобы не слышать, но только там, все равно, будет слышно.

– Гм! А кто еще придет к Евгению Семеновичу, ты не знаешь?

– Ой, папочка, я и забыла – он сказал, что будет Карина, и наш Илья тоже придет.

– Илья?! – изумился Андрей Пантелеймонович. – Они с Лилей пойдут к Баженовым?!

– Ой, папа, ты что, не знаешь? Лиля лежит в больнице на сохранении, и к ней все равно никого не пустят, потому что грипп. А Илье будет дома скучно встречать Новый год с тетей Викой и дядей Семеном – они же уже старые. Поэтому Евгений Семенович их всех пригласил к себе.

– Да что ж это такое! – Воскобейников гневно отодвинул стол ногой. – Никто нам даже не сообщил, что Лиля в больнице – ребенок сообщает мне последние семейные новости! Виктория даже не позвонила, не сказала.

– Тетя Вика тоже не знает – у них на работе отчет очень важный, и Илья не хотел ее беспокоить. Он только мне сказал. Да ты не волнуйся, Антон тоже сказал, что у нее давление уже в норме.

– Так она в нашем роддоме? Почему же Колпин мне не позвонил? – он, скорее, рассуждал вслух, не обращаясь к Насте, но она ответила:

– Игорь Иванович звонил тебе два раза, но ты тогда был в командировке, а мама уезжала в магазин. Наверное, он хотел тебе сказать.

– Почему же ты не передала нам, что он звонил? – нахмурился Андрей Пантелеймонович.

– Ой, я забыла.

Настя не обманывала – она не очень любила Колпина и автоматически забывала все, что было с ним связано.

– Ладно, я позвоню и сам во всем разберусь, – решил Воскобейников, – ты мне вот, что скажи, – он замялся.

– Да, папочка?

– Ты… это… про то, что ты у тети Вики слышала – ты маме говорила?

Настя не успела ответить, потому что в комнату вошла Инга, услышавшая последние слова мужа.

– Что это такое вы должны сказать маме? – весело спросила она.

Настя взглянула на отца.

– Ничего, мамочка, – так же весело ответила она. – Я просилась у папы встречать Новый год у Евгения Семеновича, а не у тети Вики, но он еще не знает. Говорит, что если ты разрешишь… Там ведь Антон будет, он за мной присмотрит. Ты ведь сама всегда говорила, что Антоша – единственный человек, которому ты можешь меня доверить. И Илья там будет.

– Да? Ну, если они там будут… – Инга вопросительно посмотрела на мужа. – Не знаю, Андрюша, ей ведь у Вики и вправду скучновато – гостей особых не будет, потому что Вика устала и совсем с ног сбилась с этим отчетом. Она мне говорила, что они с Семеном в этом году только из-за Насти дома и остаются, а то пошли бы в к друзьям.

Андрей Пантелеймонович посмотрел на девочку и усмехнулся.

– Ладно, пусть Вика с Семеном идут встречать Новый год к своим приятелям, а Настасья пойдет к Баженовым – я попрошу Илюшку и Антона за ней присмотреть.

Вечером тридцать первого декабря Катя решительно отстранила деда от всех кухонных дел, заявив, что приготовление новогоднего ужина – чисто женское дело. Евгений Семенович пробовал, было, сопротивляться, но сын крикнул ему из комнаты:

– Папа, успокойся и иди сюда. Посиди, почитай журнальчик – дай молодым дорогу.

– Но ведь она не знает…

– Все я знаю, дед, – безапелляционно прервала его внучка. – Иди, отдыхай, я свежие газеты тебе на стол положила.

– Тогда я пока раздвину стол и достану…

Профессор Баженов вышел из комнаты и мягко, но решительно взял отца под руку.

– Папа, кончай суетиться и посиди со мной – тихо и мирно. Оставь ребенка в покое – она знает, что делает.

– В самом деле, деда, отдохни, а? – миролюбиво попросила Катя. – Не волнуйся – скоро придет Антон со своей девушкой, и они начнут мне усиленно помогать.

– Тогда ладно, – вздохнул старик и поплелся за сыном в комнату.

– Я дал Катюшке денег, пусть устроит пир по своему вкусу, – сказал профессор, располагаясь на диване. – Возьми, почитай, – он протянул отцу газету с большим портретом академика Сахарова в траурной рамке. – Всеобщая экзальтация – он и святой, он и пророк. Где вы раньше были все, мать вас за ногу, когда человека помоями поливали? Интересно, всех ли нас ожидает такая участь после смерти? Скоро проверим, – он желчно усмехнулся.

Евгений Семенович испуганно покосился на сына, но лицо профессора было совершенно спокойно, хотя он, как и все остальные, прекрасно понимал, что это последний Новый год в его жизни.

– Да, жалко Андрея Дмитриевича, жалко, – осторожно заметил старик. – Вот она жизнь наша, какая – был человек, и нет человека. Неожиданно как.

– Оно, может, так и лучше, чем знать заранее, – Максим Евгеньевич спохватился и добавил уже веселым тоном: – Ты, папа, не в курсе, кого из важных персон мы сегодня ожидаем к ужину?

– Ох, Максимушка, дай сообразить, – оживился старик. – Значит, Антон с подружкой своей, потом Карину, сестренку твоей гениальной ученицы Катюша позвала. Воскобейниковы часам к десяти заедут, оставят Настеньку, а сами дальше на банкет – Андрей Пантелеймонович человек государственный, ему полагается Новый год с важными персонами встречать.

– Да-да, слуга народа и муж очаровательной женщины. Ты, часом, не в курсе, папа, как ему удалось подцепить такую красавицу-жену?

Глаза профессора озорно блеснули, и отец, обрадованный тем, что сын отвлекся от мрачных мыслей, начал рассказывать ему о Воскобейниковых.

Часам к девяти вечера почти вся компания была в полном сборе. Диана, Катя и Карина носились по квартире в фартучках, надетых поверх нарядных платьиц, ежеминутно прося Антона помочь им что-то поднять или что-то достать. Евгений Семенович не выдержал – грозно прикрикнув на раскомандовавшихся девиц, велев внуку сидеть в комнате, а сам отправился на кухню и начал руководить процессом, невзирая на возмущенный протест Кати.

– Катерина с дедом никак не поладят, – сказал профессор Антону, с интересом прислушиваясь к доносящейся из кухни перепалке. – Интересно, кто кого сегодня переспорит?

– Может, мне стоит пойти и вмешаться? – улыбнулся Антон.

– Сиди, сиди, у них споры на хозяйственную тему идут вот уже в течение двадцати лет – примерно с самого Катькиного рождения. Знаешь ведь, что Катя родилась в год смерти моей мамы – в честь мамы мы ее и назвали, – профессор внимательно посмотрел на Антона и вздохнул. – Наверное, поэтому Катюша любимая дедушкина внучка.

– Нет, я не знал, – Антон смущенно опустил глаза.

Ему неловко было из-за внимательного взгляда Максима Евгеньевича и оттого, что тот вдруг пустился в такие сугубо семейные воспоминания.

– Знаешь, Антон, – мягко заметил профессор, – я рад, что ты сегодня встречаешь этот Новый год, с нами, очень рад. Рад, что вы подружились с Катюшкой. Я порой очень беспокоюсь о ней. Другие мои дети более или менее встали на ноги, но она, хоть и мудрее меня в некоторых отношениях, в сущности, совсем еще ребенок.

– Но ведь она не одна, – не поднимая глаз, возразил Антон, – у вас много детей.

– У всех своя жизнь, – вздохнул профессор. – Юлек, ее брат, целиком под каблуком жены, а Олеся… Нет, она не плохая, не скажу, но…

– Понятно, – кивнул Антон. – Жена, это конечно. Но, все-таки, брат есть брат.

– Юлек совсем не такой, как Катя. Если ты познакомишься с ним в ближайшее время, то сам все поймешь. Нет, я ничего такого не хочу сказать, парень он неплохой, но у них с Катюшей никогда не было особо доверительных отношений. Понимаешь, Катя – она такая наивная, такая легкоранимая. Или мне так кажется из-за того, что она младшая – не знаю.

Их взгляды встретились, в глазах своего отца Антон прочел молчаливую просьбу и спокойно кивнул: