Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

– Знаешь, – говорил он ей, зарывшись лицом в густые косы, – ты такая удивительная юная женщина! Да-да, именно женщина. Бывают девочки, девушки, а ты с самого рождения настоящая женщина – все понимаешь без слов. Когда я впервые встретил тебя, мне знаешь, чего сразу же захотелось? Прислониться к тебе и так стоять молча до конца жизни.

Ревекка ласково улыбалась и только иногда нежно дотрагивалась кончиками пальцев до его лица. О конкретном будущем он с ней не заговаривал, и Ревекка тоже вопрос о браке не поднимала. Виктория при встречах держалась с ней приветливо, но наедине с Андреем начинала говорить гадости. При этом их с братом отношения словно менялись на полярно-противоположные – она язвила, а он не решался, как обычно, прикрикнуть на нее и остановить.

– Надо же, как мне повезло – всю жизнь держалась от жидов подальше, а теперь….

– Прекрати, Витька, я ненавижу, когда ты говоришь подобные вещи!

– Ну не могу ничего с собой поделать – не люблю их. Я потому и Антонио решила оставить – поняла, что не смогу переварить его маму-еврейку.

– Сдается мне, что там все было как раз наоборот, не надо строить из себя идиотку.

– Не сердись, Андрюша, но когда я представляю себе будущего племянника – эдакого кудрявенького Моисейчика с большим носом…. Бр-р!!

– Да на тебя, дуру, и сердиться не стоит, – вяло отвечал он.

На последнем курсе Ревекка всерьез увлеклась предложенной ей для дипломной работы темой – исследованием несовместимости крови родителей, как причины внутриутробных заболеваний плода. Пару раз она пыталась заинтересовать Андрея, но у того само слово «исследование» всегда вызывало тоскливое чувство. Когда после ординатуры Ревекка поступила в аспирантуру, они стали встречаться все реже и реже, а в начале ноября шестьдесят второго она позвонила Андрею – поздравить с наступающими праздниками. Он начал было говорить, что соскучился и хорошо бы им увидеться, но она мягко прервала:

– А у меня новость, Андрюша, я выхожу замуж. За Юру Эпштейна, моего научного консультанта – помнишь его?

До Андрея не сразу дошел смысл ее слов, он еще какое-то время продолжал говорить свое, а потом запнулся и умолк. Ревекка ждала, в трубке слышно было ее дыхание.

– Ну… поздравляю, тебя, – ему удалось это выговорить относительно спокойным голосом, – надеюсь, ты будешь счастлива.

– Я тоже на это надеюсь, – в словах Ревекки прозвучал легкий смешок.

Вика, узнав о ее браке, заметила:

– Видишь, у них свой к своему всегда тянется. Слава богу, что ты развязался с это пархатой, Андрюша, я тебе королеву найду.

После окончания института Андрей Воскобейников стал еще более завидным женихом. Он работал в одном из московских роддомов и два раза в неделю принимал пациенток в районной женской консультации. Виктория изо всех сил старалась женить его на своей подруге-балерине, но в шестьдесят четвертом году брат, к ее удивлению, вдруг сошелся и стал жить с акушеркой из роддома, Людмилой Муромцевой. Она была старше него – лет на пять-шесть – и имела по общему признанию изумительно чуткие и умелые руки. Воскобейников не раз был свидетелем того, как при сложном положении плода, когда все врачи единодушно настаивали на кесаревом сечении, Людмиле удавалось повернуть ребенка и провести родоразрешение через естественные пути, избежав при этом разрывов.

За год до их встречи Людмила родила сынишку Антона, но Воскобейников никогда не спрашивал у нее об отце ребенка – зачем спрашивать женщину о ее прошлом, если не собираешься строить с ней свое будущее? Она тоже понимала, что их отношения не вечны, и принимала это, как неизбежное. К маленькому Антошке Андрей испытывал необъяснимую нежность. Он гулял с ребенком, читал ему книжки и учил ездить на двухколесном велосипеде. Викторию это раздражало, она достаточно спокойно относилась к отношениям брата и Людмилы, но Антошку просто возненавидела. Встретив однажды Андрея, гулявшего с ребенком и услышав, что тот назвал ее брата «папой», она прямо-таки зашипела на мальчика:

– Это не папа, это дядя Андрей! Повтори: дядя Андрей! Понимаешь? Андрей, – повернулась она к нему, – ни в коем случае не разрешай ему называть тебя папой! Ты думаешь о том, что будет, когда ты создашь нормальную семью, и у тебя будут свои дети? Ты хочешь, чтобы они слышали, как этот ублюдок зовет тебя папой?

Антошке в то время было года три. Он прижался к Воскобейникову, исподлобья глядя на сердитую тетю.

– Думай, что болтаешь при ребенке, – сердито сказал Андрей, но Виктория пренебрежительно махнула рукой:

– Да он еще ничего не понимает!

Но Антон понимал достаточно. Во всяком случае, он уже больше никогда не называл Андрея папой – долго вообще никак не называл, потом стал называть «дядей Андреем».

Пока они жили вместе, Людмила несла основную часть расходов, хотя Андрей делал вид, что недоволен этим. Основной заработок у нее шел от абортов – она принимала пациенток у себя дома и в больнице – во время ночных дежурств.

– У меня бабка была повитухой на деревне, – говаривала она, – так она мне все точки показывала – куда нажать, чтобы раскрылась шейка, чтоб сократилась мускулатура матки, чтоб прекратилось кровотечение. Все она знала, хоть в институте не училась – это у нас из поколения в поколение передается. Я и сыну расскажу, покажу все, если он на гинеколога пойдет учиться.

К ней приходили женщины с пропущенными сроками – даже те, которые доходили почти до декретного отпуска, а потом по каким-то причинам передумали рожать. Она никому не отказывала, и хотя брала дорого, но осложнений после ее операций ни у кого не бывало. Андрея в Людмиле привлекали мягкость и какая-то очень женственная покорность. Она никогда не навязывалась, ничего не требовала и не приставала с вопросами, если ему хотелось уйти и побыть одному.

– Тебе не интересно, где я был? – спрашивал он иногда.

– Мне про тебя все интересно, – отвечала она, – только зачем спрашивать? Я сама вижу, когда тебе хорошо, когда плохо, а все остальное мне без разницы. Хочешь – расскажешь, хочешь – нет.

Они провели вместе десять лет. Виктория с их союзом смирилась и была даже довольна, потому что ее сын Илья подружился с Антоном, и оба мальчика постоянно проводили свободное время с Андреем. После разрыва Андрей и Людмила остались близкими друзьями. Возможно, они бы и не расстались, не встреть Воскобейников Ингу.

Ему тогда было тридцать три, а ей шестнадцать. Ее привела мама к нему на прием в женскую консультацию. Девочка сидела на краешке стула, чуть склонив голову вбок и, казалось, не интересовалась происходящим. Красота ее так поразила Андрея, что он не сразу понял, о чем говорит и чего хочет ее мать – возбужденная полная женщина лет сорока.

– Нам нужна эта справка, Андрей Пантелеймонович, обязательно! Я не знаю, конечно, в какой форме должна быть такая справка…

«И имя-отчество мое в регистратуре узнала – надо же! И какая девочка! Господи, откуда эта несравненная красота!»

– Какая справка? Я не пойму вас что-то, что вы хотите? – спросил он бесстрастно, но вежливо.

– Я же объясняю, справка, подтверждающая ее девственность! Моей дочери! В школу!

Девочка подняла огромные черные глаза, и в них отразилось отчаяние. Возмущение и жалость захлестнули Воскобейникова, едва сдерживаясь, он сухо произнес:

– Послушайте, вы говорите, простите меня, что-то несуразное! Никакая школа не имеет права требовать от нее такой справки. Более того, даже вы не можете требовать от нее такой информации, если она не пожелает – ведь ей почти семнадцать, она взрослая!

Его слова подействовали на женщину, ее требовательный тон стал просительным, и она начала объяснять.

– Понимаете, в их классе такая компания отвратительная подобралась.… Одни там… в общем… Инга с ними не хочет дружить, а они сговорились и про нее всякие гадости рассказывают. Родителям и учителям понарассказывали – будто моя Инга прямо в классе с разными мальчиками … ну, понимаете сами. А их школа – образцово-показательная. Меня директор вызвал, говорит: «Я ничего не знаю и выяснять не хочу – просто заберите документы дочери в другую школу», – женщина вдруг заплакала, размазывая рукой текущую с глаз тушь, – у меня мужа нет, заступиться некому, но я все равно заткну их грязные рты! Пусть знают, что моя девочка чистая!

– Успокойтесь, – мягко проговорил Воскобейников, наливая ей воды из графина. – Я вам вот что скажу: вы зря идете у них на поводу, да! Они не имеют права оскорблять – ни вас, ни вашу дочь, и вы не обязаны ничего доказывать.

– Пусть знают! – лицо женщины вновь стало воинственным. – Я им эту справку заткну, знаете куда! Я у нее с детства воспитывала, что самое дорогое у девушки – ее честь! Легче всего опорочить! Не дам!

– Ну-ну, не надо так, все будет хорошо, я вас понял. Я могу осмотреть вашу дочь и дать такую справку, но, – он поднял указательный палец, – только, если она сама этого захочет.

– Захочет, захочет, – заторопилась женщина. – Инга, доченька, я сейчас выйду, а доктор тебя осмотрит и напишет справку.

– Нет, – Инга снова подняла свои бездонные черные глаза, – я не хочу.

– Инга, девочка, – засуетилась мать, – не нужно стесняться, это же доктор! Понимаете, – она повернулась к Андрею даже с некоторой гордостью, – она никогда не проходила осмотр у гинеколога, она же девушка!

– Я не хочу! – резко ответила Инга. – Доктор сказал, что меня никто не может заставить, а я не хочу!

Она встала и с достоинством вышла из кабинета, а мать, всплеснув руками, бросилась за ней.

Спустя два дня Воскобейников опять увидел Ингу – одну, без матери – в женской консультации. Она сидела у его кабинета во время приема, словно ожидая своей очереди. Пациентки заходили и выходили, а она все сидела и сидела. Андрей нарочно несколько раз – как будто по делу – прошелся в регистратуру, делая вид, что не замечает девочку, но она даже не пошевелилась. Когда прием был окончен, он выглянул и увидел, что Инга куда-то исчезла, но она, как оказалось, ожидала его на улице.

– Доктор, можно мне с вами поговорить?

– Отчего ж нельзя. Где бы вы хотели поговорить? Хотите, вернемся в кабинет?

– А на улице можно? Можно, я провожу вас… Просто… ну … пока вы будете идти домой.

– Что ж, пойдем, проводи меня немножко, – он решил перейти на «ты».

Какое-то время они шли молча. Андрей ничего не спрашивал, давая девочке время собраться с мыслями. Инга шагала, сосредоточенно глядя под ноги, но вдруг остановилась, подняв огромные черные глаза, в которых светилось отчаяние.

– Мне очень нужна справка – помните, мама говорила? Если у меня не будет справки, меня выгонят из этой школы, а мама… Вы понимаете? Только я не хочу, – в ее голосе зазвенели слезы, – не хочу проходить этот осмотр!

– Конечно, я все понимаю, но почему ты не хочешь пройти осмотр? Ведь, кроме всего прочего, каждая женщина должна проходить осмотр у гинеколога. Есть много болезней, которыми болеют даже девушки – киста яичника, например. Если ты уж попала к врачу, то пройди осмотр. Хочешь, я отведу тебя к врачу-женщине, если ты меня стесняешься?

– Я не хочу проходить, потому что… потому что я не девушка, – она заплакала, – но если у меня не будет справки, я повешусь! Повешусь!

– Подожди, подожди, – Андрей взял ее за локоть, – вот кафе, где я всегда пью кофе с пирожками – кстати, очень вкусные тут пирожки, ты любишь пирожки? Пойдем – посидим, отдохнем. Ты ведь с утра, наверное, была в школе, да? И я тоже после работы. А о прочем не горюй – все перемелется, мука будет.

Он усадил ее за столик, принес два кофе и несколько пирожков.

– Спасибо, – девочка не поднимала головы, – но… я в школе… меня пока не допускают на занятия – пока… если не принесу справку. Директор отдал маме документы.

– Даже так! – задумчиво заметил Андрей. – Что ж, придется дать тебе такую справку, ничего не поделаешь.

– Вы… вы дадите мне такую справку?! – она тихо плакала, закрывая лицо руками, чтобы окружающие не видели ее слез. – Это все Ромка Лазарев, из-за него все!

– Пересядь на мое место, спиной к залу. Вот так. Ромка Лазарев, говоришь? Ну, если ты его любишь, то в этом нет ничего страшного.

– Я его ненавижу! – девочка оторвала руки от лица и взглянула в лицо Андрею вспыхнувшими от гнева глазами. – Вы же не знаете, как было, и говорите…

– Откуда же я могу знать, только тебе все известно, а я о твоих делах не имею права даже спрашивать.

– Мы со Светкой дежурили, – сказала она, немного успокоившись, – после уроков, понимаете? Нам осталось только цветы полить, а у нее заболел живот, и она ушла домой. Я была в классе совсем одна, а он зашел… Я не хотела, а он… Я не хотела! – она снова всхлипнула. – Он давно ко мне приставал – еще раньше. Даже учительница видела, как я его ударила, но ничего не сказала – у него отец ей мебельный гарнитур достал, он в горкоме работает.

– Это называется изнасилование, – спокойно заметил Андрей. – Тебе следовало сразу рассказать маме и заявить в милицию, и не тебя, а его следовало наказывать.

– Я… я не могла. Мне было стыдно. Он повалил меня на пол, а мне… мне было стыдно кричать. Я, наверное, должна была умереть потом, но я побоялась.

– Что за чушь ты говоришь – забудь об этом и живи нормально!

– Мама всегда говорила, что главное в жизни девушки – ее честь. Она читала мне книги, как девушки раньше бросались со скалы, чтобы спасти свою честь от врагов. Не понимаю, для чего я вообще теперь живу!

– Что за чепуху, извини, твоя мама вбила тебе голову! Неужели честь может определяться целостностью тоненького кусочка слизистой ткани? Такое часто случается с девушками, и они потом со временем забывают – жизнь полна множеством других вещей, более важных. Почему, однако, против тебя начали эту травлю в школе?

– Он потом захотел, чтобы я … ну, снова пришла к нему, понимаете? Он хотел, чтобы я… была с ним и с его другом.

– Стервец! Тут тебе и надо было поговорить с мамой.

– Нет, что вы! Но я не захотела с ними встречаться, и они стали рассказывать про меня разные гадости. Еще у них в кампании две девчонки очень противные есть…

– Это понятно, ты очень красивая девочка, и у тебя будет много недоброжелательниц и завистниц в жизни, так что готовься.

– Он мне сказал при всех: «Не строй из себя, ты же здесь, в этом классе, была со мной. Скажешь, неправда?» Девчонки смеялись, а я, … я не могла ничего… И все сразу поняли, что это – правда. Потом учителя стали говорить, а я …

– Ладно, мне все понятно, вернемся сейчас в консультацию, и я выпишу тебе справку – на бланке, с круглой печатью. Можете с мамой потребовать, чтобы этого Лазарева прочистили по комсомольской линии за клевету.

– Спасибо, – она всхлипнула в последний раз и подняла на него глаза, – можно, я иногда буду вот так с вами видеться после работы и говорить?

– Пожалуйста, – засмеялся Андрей. – Два раза в неделю я принимаю в консультации, можешь ловить меня после работы, и мы посидим тут в кафе – пирожков поедим, о жизни побалакаем.

Они встречались в течение нескольких месяцев. Пили кофе, разговаривали – в основном, о делах Инги, потому что девочка долго не могла говорить и думать ни о чем ином. Справку, подписанную Воскобейниковым, ее мама принесла в школу и перед тем, как воинственно бросить на стол директору, показала всем учителям и даже техничкам:

– Смотрите все и знайте, что моя девочка чистая! Я до горкома партии и до ЦК дойду, и пусть все знают, что вы тут с моим ребенком сделали!

Перепуганный директор с классной руководительницей долго успокаивали разъяренную женщину. С большим трудом сумели утихомирить и отправили домой, обещав принять меры. Директор вызвал отца Лазарева, и в его кабинете состоялась беседа, о содержании которой никому не было известно – даже секретарше. После этого все делали вид, что ничего такого особенного не произошло, Ромка вид имел понурый, и ни он, ни его приятели к Инге больше не приставали – обходили, чуть ли не за километр.

При очередной встрече она похвасталась Андрею:

– Сегодня я случайно Лазареву учебник уронила – парту его задела. Так он даже пикнуть побоялся – вскочил, сам поднял.

Он поморщился:

– Сколько можно забивать себе голову этим ничтожеством? Пошел он к лешему, скоро ты окончишь школу, поступишь в институт и думать обо всем этом забудешь.

– Нет, я никогда не забуду – мне это в голову само лезет. А в институт мне не поступить – я тупая, у меня одни тройки, и памяти никакой, а связей у нас нет.

– Ничего страшного, – успокоил ее Воскобейников, радуясь возможности переключиться на другую тему, – не в институте счастье, в конце концов. Многие женщины живут ради семьи, воспитывают детей, заботятся о муже, и это тоже большой труд – важнее, наверное, чем труд врача или инженера.

– Нет, я не смогу, – она вдруг погрустнела и опустила голову.

– Что ты не сможешь – воспитывать детей? Неправда, я уверен, что ты будешь хорошей матерью.

– Я не смогу выйти замуж – никогда! Я не смогу рассказать…

– Что ты должна рассказать?

– Ну… что я не…Я ведь должна буду рассказать мужу обо всем… ну… этом. А тогда никто не захочет на мне жениться.

– Дурочка, – мягко и нежно проговорил он, – какая же ты дурочка! Да каждый нормальный мужик счастьем почтет на тебе жениться.

– Нет, вы меня утешаете, я знаю! Вот вы бы, например, могли бы жениться на… такой, как я?

Лицо Андрея осветилось странным светом. Он положил свою руку поверх лежавших на столе тонких пальчиков, и слова его прозвучали медленно и торжественно:

– Я бы душу дьяволу отдал за то, чтобы до конца жизни обладать тобой, называть тебя своей женой и оберегать от всех бед этой жестокой жизни. К сожалению, я слишком стар для тебя.

– Да? А я никогда не считала вас старым. А сколько вам лет?

– Скоро уже тридцать четыре.

– Да, это очень много. И вы до сих пор не были женаты?

– Нет, никогда. И, наверное, уже никогда не женюсь. Потому что в каждой женщине буду искать твою прелесть, твою красоту, но не смогу найти – ты неповторима.

Инга какое-то время изумленно смотрела на Андрея, потом неожиданно улыбнулась и прижалась щекой к его руке.

– Вы не шутите? Тогда я… я выйду за вас замуж, если вы хотите.

Короткие темные волосы щекотали его руку, черные глаза смотрели нежно и ласково. Он отпрянул, почти отталкивая ее.

– Нет, это невозможно, не шути так со мной, а то я с ума сойду!

– Я не шучу, – и голос ее вдруг зазвучал спокойно и деловито, – через два месяца я закончу школу, и мы подадим заявление в ЗАГС, да? Мне сказать маме?

Андрей прижался губами к теплой влажной ладошке и закрыл глаза. Потом выпрямился и, глядя прямо в прекрасные черные глаза, глухо произнес:

– Что ж, я готов заплатить дьяволу по всем счетам.

Они поженились спустя два месяца после выпускного бала. Невесте не было еще восемнадцати, но мать Инги не возражала. К удивлению Андрея она ничего не имела против столь значительной разницы в возрасте.

– Мужчина из себя видный, солидный, сам зарабатывает, а не студент какой-то, – говорила она знакомым о зяте, – а что старше, так это и лучше – уже перебесился, по бабам бегать не станет.

Людмиле Воскобейников объяснил все сразу же, как только они с Ингой подали заявление в ЗАГС, – просто и откровенно:

– Не сердись, Люда, я встретил девушку, которую полюбил, и хочу жениться. Ты сможешь меня понять и простить?

Она тихо погладила его по плечу.

– Я знала, что так будет, но если я нужна буду тебе, то… Нет, лучше, пусть я не буду тебе нужна, будь счастлив.

– Мама, – прервал ее вбежавший в комнату Антон, которому уже было в то время почти одиннадцать лет, и взял Андрея за руку, – ты нас завтра отпустишь в Серебряный Бор? Ты же обещал, когда потеплеет, взять нас с Ильей, – он повернулся к Воскобейникову.

– Антоша, – мягко проговорила мать, – дядя Андрей должен сейчас уехать, у него дела. Потом я с тобой поговорю.

– Нет, почему, – торопливо возразил Андрей, – я сам ему скажу. В Серебряный Бор мы с ним и Илюшей поедем, это однозначно, но не завтра, а в другой раз. И вообще… Антошка, – он повернулся к мальчику, – я теперь не смогу больше с вами жить, понимаешь? Я женюсь, поэтому должен буду жить со своей женой, но это ничего не значит – вы с мамой как были моими родными, так и останетесь навсегда. Мы с тобой и Ильей будем ездить в Серебряный Бор, вы оба по-прежнему будете мне рассказывать обо всем – что у тебя в школе, в отряде, во дворе. Я всегда буду твоим… дядей. Ты мне очень дорог! Понял? Понял или нет?

Он взял мальчика за плечи, легонько встряхнул и заглянул в глаза. Тот опустил голову и, помедлив, тихо ответил:

– Понял, дядя Андрей.

Голос Антоши звучал пусто и равнодушно. Это было прощание с надеждой – надеждой когда-нибудь назвать Андрея «папой». В Серебряный Бор они в то лето так и не съездили.

Через два месяца после свадьбы Воскобейников вступил в партию – он давно уже ждал своей очереди, – и почти сразу же его назначили заведующим отделением патологии беременности. Главврач больницы был этим недоволен – он предлагал другую кандидатуру, но Андрея Пантелеймоновича рекомендовал партком, и не согласиться было нельзя. Евгений Семенович Баженов был одним из немногих, кто не попал под обаяние Воскобейникова. Кроме того, он очень ценил Людмилу Муромцеву, и ему было обидно, что после десяти лет совместного проживания Андрей вдруг так сразу ее оставил и женился на другой женщине.

– Зря вы, милая, не написали в партком или куда там следует, чтобы с ним там разобрались, – ворчливо сказал он ей как-то, – совести нет, так хоть побоялся бы! Вы же фактически жили в браке, хоть и незарегистрированном. Десять лет – шутка ли!

– Зачем это надо, Евгений Семенович, – грустно ответила она, – десять лет я с ним была счастливая, Антошку он на ноги поднял и теперь не забывает, недавно на праздник билеты в театр достал – водил их с Илюшей, племянником. Что ж мне, за хорошее зло человеку делать? Я ведь старше его, а та молодая.

– Красивая, хоть? – проворчал Евгений Семенович, но немного смягчился.

– Да, очень красивая девушка, и он с ума по ней сходит. Вы сами глаз не оторвете, если увидите.

– Посмотрим, – буркнул старик и добавил: – Ох, Людмила, Людмила, бесхитростная вы душа! А скажите, Люда, все не решаюсь вас спросить, – он запнулся и слегка покраснел, но Людмила спокойно ждала, и Баженов, собравшись с силами продолжил: – Простите, конечно, за такую мою бестактность, но… я видел вашего мальчика, а потом поинтересовался и посмотрел копию его метрики. Вы указали отчество «Максимович». Его отец – мой сын Максим?

– Евгений Семенович! – Людмила поднялась с места, но главврач ее удержал.

– Я понимаю, понимаю, голубушка вы моя, но я буду говорить, а вы только скажите «нет», если я ошибусь. В шестьдесят втором году мой сын приезжал из Ленинграда на конференцию. Однажды вечером в разговоре с ним я упомянул о точечных методах родостимуляции, которые вы передаете в вашей семье из поколения в поколение, и он заинтересовался. На следующий день я представил вас друг другу, и вы… вы потом с ним много раз встречались, я знаю. Я подозревал, но, естественно, не вмешивался – вы оба взрослые люди. Одно время Максим зачастил в Москву – с полгода катался сюда чуть ли не каждые две недели. Потом вдруг перестал приезжать, а через семь месяцев родился Антон. Я, конечно, еще тогда должен был заподозрить, но…. Видите ли, между нами говоря, мой сын большой бабник, но ребенок – это совсем другое. Я и предположить не мог, что Максим в состоянии оставить своего ребенка, поэтому…. Только через несколько лет, когда я однажды случайно увидел Антошу…. Воскобейников гулял в парке с ним и другим мальчиком – это его племянник, кажется. Короче, Антон – копия моего Максима, вы сами это знаете. Но я в то время думал, что у вас с Андреем будет прочная семья, у ребенка появится отец, и… Одним словом, тогда я этот вопрос не мог вам задать, но сейчас задаю.

Людмила опустила глаза, чтобы не видеть багровое лицо старика, и ответила мягко, почти нежно:

– Евгений Семенович, дорогой вы мой, не стоит об этом говорить, и не стоит вам переживать из-за этого. Максим ничего не знает и не узнает. У нас с ним все давно кончено, он женился, у него семья, и я не хочу, чтобы он знал. Я сама хотела ребенка, понимаете? Поэтому… Не надо об этом больше никогда, хорошо?

– Хорошо, голубушка, хорошо, – вздохнул он, – но… вы разрешите мне хоть иногда помогать вам? Поверьте, это не вам – это только мне, старику, нужно. Вы, молодые, я знаю, и сами проживете, – он достал из кармана пачку денег и смущенно протянул Людмиле. Она немного поколебалась, но деньги взяла.

– Спасибо, Евгений Семенович, но больше не надо, хорошо? Никогда. Я достаточно зарабатываю, Антоша ни в чем не нуждается.

Увидел Ингу Евгений Семенович через полгода и при достаточно трагических обстоятельствах – у нее неожиданно случился выкидыш на двадцать пятой неделе беременности, и она, горько рыдая, лежала в отдельной палате родильного отделения. Главврач зашел, когда рядом с плачущей Ингой сидела Людмила и что-то ей говорила. Постояв рядом, он погладил молодую женщину по голове, вздохнул и ласково сказал:

– Ну-ну, не надо, все бывает. Дело твое молодое, еще нарожаешь себе деток.

– Я хотела этого ребенка! – плакала Инга. – Он ведь уже шевелился!

– М-да, – вздохнул старичок и спросил у Людмилы: – Как это случилось? Упала?

Та и сама была расстроена до слез.

– Да нет, Евгений Семенович, даже понять не могу почему. Она спала дома – отдыхала после прогулки, – и вдруг начались схватки. Инга сама вызвала «Скорую» и попросила, чтобы ее привезли в наш роддом – сказала, что муж тут работает. Мы ничего не смогли сделать – не успели даже. Андрей с утра в горкоме, он еще ничего не знает – я не смогла дозвониться, у них там закрытое заседание, они даже к телефону его не зовут.

– М-да. Партийные дела, конечно. Но вы скажите, что с женой несчастье, ему передадут.

– Что вы, Евгений Семенович, он, бедный, тогда так испугается – до роддома не доедет. Все равно уже ничего не изменить.

– М-да. Ну, вы держите меня в курсе – что и как. И дозвонитесь, все-таки, до мужа.

Он снова погладил Ингу по голове, тяжело ступая, вышел из палаты и за дверью столкнулся с Викторией – Людмила, не сумев связаться с Воскобейниковым, позвонила ей на завод. Старичок вежливо посторонился, но Виктория, даже не заметив его, бросилась в палату к Инге, и лицо ее было покрыто багровыми пятнами.

– Что? Как это случилось?! Почему ты была так неосторожна?! Бедный Андрюша, бедный мой брат – он с ума сойдет, когда узнает!

Второй выкидыш произошел у Инги через год – тоже совершенно неожиданно. Она два дня билась в истерике, потом затихла и лежала, отвернувшись к стене, ни с кем не разговаривая и отказываясь от еды. Андрей Пантелеймонович, исчерпав все средства успокоить ее, сел рядом и, взяв жену за руку, заплакал.

– Не надо, Андрей, – сказала она ничего не выражающим голосом, – это я во всем виновата, даже ребенка не смогла родить тебе. Ты, наверное, жалеешь, что женился на мне.

– Что ты, родная, такое часто случается с молодыми женщинами. У тебя все анализы в норме, обследование не выявило никаких аномалий. Возможно, твой организм еще не созрел для вынашивания плода. Я знал женщину, у которой за три года было пять выкидышей. Потом она пять лет предохранялась от беременности и в конечном итоге нормально родила ребенка. Давай подождем года два-три и потом снова попробуем – после выкидыша лучше не беременеть сразу.

– Я думаю, – Инга вдруг приподнялась на локте, – что это, может быть из-за него… из-за Лазарева. Вдруг он что-то сделал тогда со мной – он был таким грубым. Я раньше почему-то всегда боялась, что из-за этого у меня не будет детей.

– Что ты, дорогая моя девочка, это же нелепо, с тобой все будет нормально. Но если что, так и это нестрашно – мы возьмем приемного ребенка.

– Я не хочу приемного, – она снова заплакала, – я никогда не полюблю чужого ребенка! Я, наверное, плохая, злая, но я никогда не любила чужих детей, а теперь их просто ненавижу! Я хочу только своего! Или я умру – зачем мне тогда жить?

– Радость моя, подумай обо мне, хотя бы! Неужели я не заслуживаю даже маленького местечка в твоей душе?

– Что ты, Андрюша! – Инга потянулась обнять мужа. – Я так тебя люблю! Хорошо, давай подождем несколько лет.

Через три года Инга родила недоношенного мальчика с врожденным пороком сердца и признаками гемолитической желтухи. Он прожил пару минут и умер. Молодой матери побоялись сообщить сразу – сказали только через день. Она отреагировала внешне совершенно спокойно – не плакала, не билась в истерике, как в прошлый раз. Равнодушно слушала утешительные слова мужа, который три дня и три ночи почти неотлучно находился при ней, и вполне разумно соглашалась со всеми его доводами. Ночью, когда все спали, Инга поднялась и тихо проскользнула мимо уснувшего на кожаном диванчике Воскобейникова. Она прошла в коридор, где тускло горел ночник, взяла со стола дежурной медсестры скальпель и, зайдя в туалет, полоснула себя по руке, вскрыв вену. К счастью, одна из больных, которой в это же время потребовалось подняться по малой нужде, вовремя обнаружила ее – на полу, в луже крови.

После того, как на руку были наложены швы, Ингу привезли в палату. Воскобейников, посидев немного возле спавшей после наркоза жены, вышел в коридор, взглянул на себя в стоявшее у стены большое зеркало и на миг оцепенел – его голова стала наполовину седой. Он вернулся в палату и долго сидел неподвижно, в отчаянии сжимая руками виски и не обращая внимания на суетившихся вокруг него Людмилу и Викторию.

– Братик, родной, пойди, отдохни хоть чуть-чуть, – умоляла Виктория с распухшими от слез глазами, – я посижу с Ингой. Я не могу, когда ты такой!

– Отстань, надоела ты мне! Иди домой, ради бога, я скажу, чтобы тебя не пускали в отделение, от тебя только все неприятности!

Вошел Евгений Семенович, тяжело прихрамывая из-за разыгравшегося радикулита. У него был бюллетень, но он приехал в роддом, когда узнал о случившемся.

– Примите мои соболезнования, коллега, глубоко вам сочувствую. Я сейчас ознакомился с результатами всех анализов и хотел бы с вами побеседовать, гм, наедине. Вы можете уделить мне минутку?

– Вика, посмотри – если Инга проснется, то позови меня, ничего ей сама не говори!

Андрей Пантелеймонович поднялся и, сгорбившись, пошел в кабинет главного врача. Тот усадил его в кресло, а сам, охая, опустился на стул и вытянул негнущуюся ногу.

– Не могу сидеть на мягком – нога проклятая! Что ж вы так-то, Андрей Пантелеймонович, – говорил он, глядя на распухшее от слез и бессонных ночей лицо коллеги, – надо держаться, надо, ничего не поделаешь! Вы же жене опора, так что держитесь, не раскисайте! Вы же у нас здесь человек выдающийся, так сказать, парторг! – последнее слово главврач против воли произнес с некоторой иронией, задевшей Воскобейникова.