Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

– Прости, дядя Андрей, встать тебе навстречу не могу, а руку ты мне сейчас, наверное, и сам не захочешь пожать, – он выразительно повертел в воздухе испачканными пальцами.

– Мыться, мыться обоим, – Инга взяла у Антона дочь и понесла ее в ванную, Антон шел за ней.

У двери он оглянулся – Андрей Пантелеймонович смотрел ему вслед. Их взгляды вновь встретились, и от этого Антону вдруг стало легко и спокойно, как в детстве.

К началу восемьдесят девятого года отделение функциональной диагностики при роддоме пользовалось широкой известностью в медицинских кругах столицы. Во-первых, потому что благодаря энергии Андрея Пантелеймоновича Воскобейникова оно было оборудовано новейшей по тем временам импортной аппаратурой, которая могла быть использована для диагностики широкого спектра заболеваний. Во-вторых, потому что заведующий отделением Антон Максимович Муромцев считался в высшей степени грамотным специалистом и не крючкотвором – то есть, не отказывался принять пациентов из других районов и даже иногородних, если в их направлениях не хватало нужных подписей или печатей.

Помимо указанных выше достоинств, Муромцев был молод, интересен и холост. Многие из его знакомых дам готовы были шагать с ним по долгой дороге жизни, пока их не разлучит смерть, но он пока никому не предлагал ничего, кроме короткой прогулки – в одну-две ночи. Некоторые задерживались подольше и за время пребывания в маленькой однокомнатной квартире Антона пытались превратить ее в уютное семейное гнездышко. Каждая следующая попутчица все переделывала на свой лад – словно пыталась доказать, что именно ей принадлежит право стать здесь хозяйкой. Антон им не препятствовал – после смерти матери его квартира перестала быть для него оплотом домашнего тепла и уюта, какая разница, кто и как расставит стулья в комнате или кастрюли в шкафу на кухне?

Он работал много и увлеченно, если требовалось, подолгу задерживался в отделении. Иногда после работы Евгений Семенович зазывал его к себе в кабинет и рассказывал о каком-нибудь особенно сложном случае из своей практики. Они пили давно ставший дефицитом индийский чай, который время от времени приносили им благодарные пациенты, и ели собственноручно насушенные Евгением Семеновичем сладкие сухарики – Антон с хрустом грыз, а старик размачивал в стакане с чаем и аккуратно жевал вставными челюстями.

– Надо мне, как будет время, отыскать для тебя карту Инги Воскобейниковой, – сказал однажды Антону главврач, – редкий случай, и тебе с точки зрения перинатальной диагностики это будет интересно. Мы в свое время так и не сумели выяснить причину врожденного эристобластоза у плода в случае первых ее беременностей, поскольку она имела положительный резус-фактор, но наука движется вперед.

– Однако Настя совершенно здорова, – заметил Антон.

– Вот именно. Хотя до рождения состояние было критическим. М-да. Чудо наше, Настенька, – лицо Баженова осветилось ласковой улыбкой.

Антон засмеялся:

– Чудо длинного языка – достала меня своей болтовней. Кстати, Евгений Семенович, я завтра с утра хотел к ним зайти – дядя Андрей получил из Германии те документы, что нам в комплекте недослали. Я просил его с ними по своим каналам связаться – ему быстро, а мы, если сами будем переписку вести, то это на сто лет. Ничего, если я на час-полтора задержусь? Мне еще у них с этими бумагами посидеть будет нужно – то ли прислали, что нужно. Если нет, дядя Андрей прямо сегодня будет звонить в министерство.

– Задерживайся, – кивнул главврач, – если ты будешь срочно нужен, я позвоню к Воскобейниковым.

Когда Антон приехал, Андрей Пантелеймонович собирался уходить.

– Извини, Антоша, меня срочно вызвали, вернусь через час-полтора. А ты садись тут за стол и просматривай, – он протянул Антону толстую папку с документацией, – Инга сейчас тебе чаю с пирожками подаст.

Инга принесла чай, тарелку с пирожками и на цыпочках удалилась, а Антон начал листать папку. Уже минут через пять он ощутил на своем лице пристальный взгляд – тихо вошедшая Настя уселась в уголочке и молча разглядывала его огромными голубыми глазенками. Антон понимал, что ей страсть как хочется поговорить, но первая она не начнет – знает, что нельзя мешать работающему человеку. Если честно, то ему и самому хотелось с ней поболтать – его безумно веселило, как серьезно и к месту она использует выражения и фразы, значения которых не до конца понимает. Поэтому, выждав для приличия несколько минут, он ворчливо спросил:

– Что уставилась? Просто так или тебе что-то конкретное во мне нравится?

Она немедленно приняла важный вид.

– Если конкретно, Антоша, то мне нравится твое скептическое отношение к жизни.

Хмыкнув, Антон покрутил головой и перелистнул страничку инструкции – ему уже ясно было, что прислали именно то, что нужно, но все же следовало внимательно все просмотреть.

– Это ты где такого понабралась? – интересом спросил он. – Надо же: «скептический»! Ты хоть значение этого слова понимаешь, ребенок?

– Конечно, понимаю, скептические – это которым можно без жены. А Илье, например, нужно поскорее жениться.

– Мне неясно, какое отношение имеет женитьба к скепсису.

– Потому что ты никому не веришь и легко сходишься с женщинами, а у Ильи постоянно с ними проблемы, – пояснила Настя и, не желая быть обвиненной в плагиате, честно добавила: – Так тетя Вика говорит.

– А ты меньше подслушивай, что старшие говорят, – проворчал Антон. – Твоя тетя Вика спит и видит, как бы Илью на Лилиане женить, а твой кузен изо всех сил брыкается.

Настя обожала его откровенные высказывания – Антон, хоть обычно и посмеивался над ней, но никогда не пытался приноровить свою речь к ее возрасту.

– В твоих словах есть рациональное зерно, и Лиля – не лучшая партия для Ильи, – глубокомысленно повторила она слова тетки, бессознательно копируя при этом выражение лица и интонацию Виктории, накануне обсуждавшей с братом отношения сына и Лилианы Филевой, – но Лиля, по крайней мере, много лет терпит все его выходки и капризы.

Антон пришел в такой восторг, что отложил папку и, надкусив пирожок, сделал глоток чаю.

– Батюшки – «рациональное зерно»! Цыпленок пытается рассуждать! Ну-ка, выдай еще что-нибудь в этом роде – мне прописана смехотерапия.

– А что тут смешного? – удивилась девочка. – Тетя Вика говорит, что такая преданная любовь не часто встречается. Лилины родители сейчас в Швейцарии, а она с ними не поехала – из-за Ильи! Потому что он пока пишет диссертацию и не может уехать с ней заграницу. Она его ждет.

– Напрасно. Прождет, прождет, а он возьмет и спокойно женится на другой. Так что передай Лилиане мой совет – не ждать, а рвануть к папочке в Швейцарию и там найти себе миллиардера. Тебя она, может, и послушает.

– Если б у Ильи с кем-то было серьезно, – важно возразила Настя, – то дело другое. А то была одна девочка, потом другая, но, в конце концов, все оказалось недолговечно. Он очень увлекающийся человек.

– Послушай, ребенок, перестань повторять чужие слова и не лезь во взрослую жизнь. Илья закончит свою диссертацию и сам во всем разберется.

– Антоша, а ты почему не пишешь диссертацию? – спросила она уже своим собственным тоном.

– Каждому свое. У медиков жизнь сложнее, чем у инженеров, нам не до диссертаций. Только не спрашивай, почему – ты мне уже надоела своими разговорами, – он отодвинул пустую чашку, пролистал еще раз инструкцию и поднялся. – Все, ребенок, твой лимит исчерпан, мне пора.

До самого вечера Антон, осматривая больных, вспоминал утреннюю беседу с Настей и мысленно веселился. По окончани рабочего дня, когда никого из пациентов в кабинете уже не было, он позволил себе широко улыбнуться, и как раз в этот момент медсестра приоткрыла дверь в его кабинет. Решив, что улыбка предназначена ей, она слегка покраснела и растерянно ойкнула:

– Ой… Антон Максимович, вы еще не ушли? А я думала….

– Нет, тружусь еще, как видите.

– Просто… к вам тут девушка пришла. Я скажу, пусть завтра приходит, да? Поздно уже.

– Это я, здравствуй, Антон, – посетительница ловко обогнула сестру, как неодушевленное препятствие, и прошла мимо нее в кабинет. – Ты меня еще не забыл? Была тут рядом и забежала посоветоваться.

Медсестра недружелюбно взглянула на бесцеремонную гостью, что-то недовольно буркнула и начала собирать со стола медицинские карты. Тон ее стал строго официальным:

– Я вам еще нужна, Антон Максимович?

Не меняя выражения лица, Антон ответил так, словно не видел вошедшую:

– Нет, спасибо, Алла, вы можете отнести карточки в регистратуру и идти домой.

Лишь когда медсестра вышла, он медленно повернулся и окинул взглядом изящную фигурку Лилианы Филевой.

– Ну, здравствуй, если не шутишь, Лиля.

Она опустилась на стул и изящно закинула одну изящную ножку за другую.

– Хочу проконсультироваться, сколько это будет стоить, если частным образом? Не хочется возиться со всеми этими направлениями. Мне так хвалили тебя, как специалиста, что я…Короче, мне нужна твоя помощь.

Антона подавил желание ответить, что его рабочий день закончен, и ей лучше явиться завтра, предварительно получив направление от своего районного врача. Вместо этого он пожал плечами и оценивающе оглядел мужским взглядом ножки гостьи снизу до верху, остановив взгляд в районе пупка.

– По поводу цены еще нужно подумать. Я тебя слушаю и очень внимательно.

Губы Лилианы тронула вкрадчивая улыбка, и голос ее стал интимным:

– Мне не хочется, чтобы кто-то был в курсе.

– Тогда с тебя еще причитается за секретность. Итак, что за тайны мадридского двора?

– Ты ведь знаешь, мы с Ильей уже много лет вместе, – она скромно потупилась. – Он такой рассеянный, такой забывчивый – ученый, одним словом. Хотя что я тебе это говорю – ты его знаешь с детства. Сейчас он с этой диссертацией вообще ничего не помнит, поэтому я на него не полагаюсь, сама обо всем забочусь – принимаю таблетки. Второй годь пью эти, – она протянула ему упаковку. – Однако недавно была у гинеколога, и он обнаружил у меня какую-то кисту или опухоль – я так ничего и не поняла. Сказал, что это из-за таблеток.

Антон пожал плечами.

– От этих таблеток кисты быть не может.

Лиля неожиданно всхлипнула и вытащила из кармана надушенный платочек.

– Значит, не от табеток, – губы ее задрожали, – мне страшно, вдруг у меня рак?

– Хорошо, если хочешь, я тебя осмотрю. Раздевайся за ширмой и ложись на кресло.

– А мне сказали, что ты приборами все определяешь, – говорила она из-за ширмы, пока Антон мыл руки и натягивал перчатки.

– Прибор никогда не заменит человека – он только может ему помочь. Всех своих пациенток я, прежде всего, осматриваю сам и решаю, что и где искать, а приборы только помогают внести ясность. Сейчас я тебя осмотрю, потом уточню свой предполагаемый диагноз с помощью всей этой аппаратуры. Готова?

Через полтора часа Лиля, уже одетая, вновь сидела напротив Антона.

– Ну? Что? – она испуганно похлопала ресницами.

– Не знаю, кто тебе и что сказал, – он застучал по клавишам, занося в компьютер результаты осмотра, – но лично я ничего у тебя не нахожу. Конечно, эти таблетки нельзя принимать до бесконечности – их следует менять или вообще дать себе отдых. Кстати, я встретил Илью недели две назад – у Воскобейниковых. Он, кажется, собирался в Новосибирск на предзащиту – еще не уехал?

– Еще десять дней назад. Повез два толстенных экземпляра диссертации и кучу плакатов – даже в самолет не хотели пускать, – начисто позабыв о недавних страхах, Лиля весело засмеялась.

– Вот, как раз у тебя и появилась возможность отдохнуть от таблеток. Я в таких случаях рекомендую на время прекращать прием и до начала следующего цикла его не возобновлять – уменьшается гормональная нагрузка на организм. Конечно, если у тебя нет других причин предохраняться.

– Зачем ты так, Антон, – в ее голосе прозвучала истинная скорбь, – если б я могла быть с другим мужчиной, кроме Ильи, то давно бы избавилась от этого наваждения. Мое чувство к Илье – моя вечная мука.

– Да? Ну, извини, если обидел – дело житейское. Твоя преданность заслуживает награды, и бог тебя наградит. Кстати, самое безвредное – естественный метод предохранения. Хочешь, дам почитать брошюрку?

– Это с градусником? Нет, спасибо, мы сами грамотные. А зачем ты заносишь мои данные в компьютер – я же просила анонимно!

– Не волнуйся, кроме меня тут никто информацию не читает, а случаи могут быть самые непредвиденные – вдруг через год тебе действительно нужна будет помощь, и потребуется сравнить результаты.

– Ладно, я тебя задержала, – потянулась она, вставая, – давай подвезу до дома.

Увидев ее машину у дверей роддома, Антон присвистнул:

– Ничего себе – форд!

– Отец подарил на день рождения, – Лиля скорчила гримасу, – вечно он со своими выдумками – просила шестисотый мерс, а он подсунул это дерьмо.

Антон забрался в машину и блаженно потерся спиной о мягкое сидение.

– Точно, дерьмо! Отдай мне, а папа пусть тебе шестисотый покупает. Ты, кстати, почему не спрашиваешь, где я живу, если собралась подвезти?

– А я знаю – помнишь, мы как-то встречали у тебя Новый Год? Вы тогда подсыпали мне что-то в вино, и я не могла проснуться до самого утра. Это, кстати, было очень низко с твоей стороны, но я простила – видишь, какая я добрая.

Антон смутился, вспомнив давнюю студенческую проделку, но глаза Лили смеялись. Она мягко притормозила у его подъезда и повернула к нему улыбающееся лицо.

– Приехали. Может, угостишь меня кофе? Как компенсацию за ту вашу злую мальчишескую выходку.

– Только у меня сахара нет, – смущенно предупредил он, – с леденцами, ничего?

Наскоро задвинув диван, Антон усадил гостью и отправился на кухню варить кофе, а когда вернулся, она уже удобно расположилась с журналом «Плейбой» в руках.

– Чувствуется европейское воспитание. Ты долго прожил в Германии?

– Считай – три года, – он поставил на столик поднос с двумя чашками кофе и тарелкой с бутербродами. – Два года стажировки, потом еще год – дядя Андрей хотел, чтобы я поработал в немецкой клинике.

– Надо же! Он о тебе беспокоится больше, чем о родном племяннике.

– Не знаю, не сравнивал. Но разве Илья чем-то обделен?

– Нет, – Лиля насмешливо прищурилась, – Илье не нужна протекция – он талантлив. Сам окончил институт с «красным» дипломом, сам поступил в аспирантуру и сам написал диссертацию.

– Что ж, значит, ты выбрала самого достойного. Поздравляю.

– Только он сейчас очень и очень занят, – она встала и, по-кошачьи мягко ступая, вплотную приблизилась к Антону. – Я так скучаю без него!

Антон тоже поднялся, и в этот момент Лиля, словно столкнувшись с ним, прижалась губами к его губам. Чувствуя обжигающий жар ее тела, он шепотом спросил:

– А вечное чувство к Илье?

– Ты же сам сказал: дело житейское, – она прижалась к нему еще крепче и подтолкнула к дивану.

Через пару часов, когда они наконец задремали, на тумбочке неожиданно затрещал телефон.

– Черт, совсем забыл! – Антон лениво протянул руку к трубке. – Нет, – сказал он невидимому собеседнику (или собеседнице), – нет, дорогая, я сегодня нездоров и не смогу с тобой встретиться. Да, моя прелесть, мужчины тоже бывают нездоровы. Да, я знаю, что обещал, но что тут поделаешь! Как хочешь, я тебя не принуждаю со мной встречаться. Ладно, желаю счастья, чао.

Лиля беззвучно смеялась. Когда Антон положил трубку, она лениво перевернулась с живота на спину и взяла его за руку.

– Это твоя пациентка? Просилась на прием?

– Да, знаешь, я должен был провести профилактический осмотр.

– А-а! Так я нарушила твои планы? Тебя не выгонят с работы?

– Да нет – в крайнем случае, лишат премии.

– А знаешь, Антон, ты мне очень и очень нравишься. Мы встретимся еще? Давай завтра.

– Если пожелаешь, – он почувствовал себя польщенным. – Только как же Илья?

– Он уехал, – вздохнула она, перебирая его пальцы. – Мне очень тоскливо, а ты – его друг. Можно сказать, почти брат – вы ведь вместе выросли. С тобой мне легче переносить одиночество – не так горько. Ты уже отдохнул?

– Нет еще, сейчас твоя очередь поработать.

Он приподнял Лилю и усадил на себя верхом. У нее вырвался стон, и глаза ее вновь заволокло дымкой страсти.

Глава третья

После майских праздников в роддоме начали готовиться к юбилею Евгения Семеновича Баженова. За проведение всех торжественных мероприятий отвечал Игорь Иванович Колпин, совмещавший должность заместителя главврача с работой в профсоюзном комитете, и теперь он суетился с особым оживлением – его не оставляла надежда, что после своего восьмидесятилетия главный врач все же решится уйти на пенсию. В один из дней Евгений Семенович пригласил Колпина к себе в кабинет и, смущаясь, сказал:

– Игорь Иванович, голубчик, я вас прошу: не начинайте разные там сборы денег – я знаю, что сейчас это принято, но вы же понимаете, что у нас работает много малообеспеченных сотрудников. Андрей Пантелеймонович договорился в горкоме, они выделят зал для банкета, я тоже приготовил деньги, – старик совсем сбился от смущения и протянул Колпину несколько сотен.

– Евгений Семенович, – с досадой ответил Колпин, считавший подобный разговор в высшей степени нелепым, – не волнуйтесь вы так, деньги у нас есть – профком выделил, город выделил, Совет ветеранов выделил. А то, что ваши сотрудники вас любят и хотят сделать небольшой подарок к столь знаменательной дате, так это вы никому не можете запретить, а только обидите людей. Вы лучше скажите, какой подарок вам было бы приятней получить – хочется, чтобы было приятно и одновременно и полезно.

– Я же сказал! – Баженов даже побагровел от возмущения. – Никаких подарков, вы слышали?! Раздайте обратно деньги, которые собрали!

Колпин махнул рукой и поспешил прочь из его кабинета. Вызвав к себе несколько человек из профкома и старейших сотрудников, он объяснил им ситуацию.

– Опять Семеныч чудит, – грустно проговорила совсем одряхлевшая, но прекрасно соображавшая Анна Игоревна и потрясла седенькой головой. – Это уж который раз он с подарками вытворяет – и на семидесятилетие, и на семьдесят пять то же самое было. Другие сотнями берут и с больных деньги тянут, а наш разве только, если чаем кто угостит, и то сердится – интеллигентный. Помрет, и не останется таких.

– Вы, Анна Игоревна, посоветуйте лучше, что делать, – недовольно буркнул Колпин – он был слегка обижен тем, что его не относят к интеллигентным, но решил не обращать внимания на бестактность старушки.

– А что тут советовать? Тут единственно, если Антошка Муромцев сходит к нему домой и объяснится – Антошка говорить умеет, и Семеныч его любит. Потихонечку, да помаленечку – вот и уладим.

Профком признал мысль старушки рациональной. Когда командированный общественностью Антон явился к Баженову домой, тот суетился и бегал по квартире со светившимся от радости лицом.

– Сын приехал, – тихо сообщил он гостю счастливым голосом. – Сейчас отдохнуть прилег, а я тут, видишь, забегался и чаю забыл купить. Ты посиди, Антоша, если не торопишься, а я пока в магазин сбегаю.

– Да вы что, Евгений Семенович, я сам схожу. Вы какой чай любите? Сейчас у вас тут очередь стояла – индийский привезли. Если подождете немного, то постою в очереди и куплю – я никуда не тороплюсь.

– Антошенька, если не трудно, милый, – Максим любит индийский. А то у меня гречка варится, я надолго отойти не могу.

Антон не стал бы стоять в очереди для себя, но для старика Баженова простоял около часа, не испытывая никакого неудовольствия. Он никогда не видел профессора Баженова – тот бывал в Москве нечасто. Антон знал, что у профессора жена год назад умерла от рака, и Евгений Семенович ездил на похороны в Ленинград, но там почувствовал себя плохо и вернулся вместе с внучкой Катей, не отпустившей деда одного.

С этой вертлявой девчонкой в больших очках – студенткой института киноискусства – Антон познакомился, когда заходил проведать больного главврача. Она с первого же взгляда в него влюбилась – откровенно и ничуть не скрывая своих чувств. Потом, когда приезжала в Москву, тайком от деда звонила ему с милой просьбой сходить вдвоем в театр или картинную галерею, но Антон всякий раз ухитрялся вежливо отговориться недостатком времени – ему совершенно не улыбалось связываться с этой молокосоской, да еще и внучкой главврача. Стоя в очереди, он вспоминал свои телефонные беседы с назойливой Катькой, и с трудом подавлял желание расхохотаться.

К его возвращению профессор уже проснулся, и они со стариком о чем-то беседовали на кухне. Дверь квартиры была приоткрыта, поэтому Антон не стал звонить – скинул в прихожей туфли и в носках понес Евгению Семеновичу купленный чай.

– Спасибо, Антоша, посиди, поешь моей каши. Максим, ты знаком с Антоном?

– Так вот ты какой, Антон! – пророкотал профессор и встряхнул юноше руку. – Давно хотел на тебя посмотреть!

Евгений Семенович отвел глаза и неожиданно закашлялся – ему не хотелось, чтобы они увидели выступившие на его глазах слезы.

– Спасибо, я недавно обедал, – Антону стало неловко. – Я пойду уже, Евгений Семенович, мне только два слова нужно сказать – меня общественность откомандировала. Может быть, вы поможете? – повернулся он к профессору.

– Папа, что за ерунда, – поморщился тот, выслушав Антона. – Ты хочешь сделать людям хорошее, а только создаешь им проблемы. Скажи им, чего бы ты хотел, получи свой подарок, и пусть все спят спокойно. Сейчас другое время, другие обычаи – неужели ты не понимаешь?

– Да? Ну, не знаю, как скажешь, Максимушка. Не знаю, Антоша, – старик повернулся к юноше, – мне веничек на кухню нужен, а так все есть. Метелочку какую-нибудь антикварную.

– Ладно, Евгений Семенович, – засмеялся Антон, – мне важно было получить ваше принципиальное согласие, а дальше я сам придумаю.

Когда он ушел, профессор покачал головой:

– Так вот он какой – этот знаменитый Антон. Приятный молодой человек, ничего не скажешь. Катька мне про него все уши прожужжала – интересный, обаятельный, элегантный, умный. Влюбилась – по уши. У нас уже целый год все разговоры про этого Антона. И еще что выдумала, говорит: «Не представляешь, папа, как он на тебя похож! Я всю жизнь мечтала найти себе мужа, чтоб на тебя был похож». Папа, что с тобой, папа?

Взявшись за сердце, старик откинулся на спинку кухонного стула. Испуганный профессор накапал ему сердечных капель.

– У них что-то было? – слабым голосом спросил старик, приходя в себя.

– У кого? Ах, у Катьки с Антоном этим? Да что ты, папа, кого это сейчас волнует – молодежь сама со своими делами разбирается. Неужели ты из-за этого…

– У них что-то было?! – закричал Евгений Семенович так, что задрожали стаканы в шкафу, а профессор испуганно подскочил на месте.

– Ты что, папа? Да нет, ничего, кажется. Наоборот, Катька стонет, что он на нее никакого внимания не обращает. Да что ты так за нее переживаешь – не маленькая.

– Ладно, не обращай внимания, – сразу успокоившись, сказал отец. – Расскажи лучше, как Юлек и Наташа. Ира пишет? Как Катя с Олесей ладят?

…Все дети Максима Баженова, кроме Кати, имели свои семьи. Ира, старшая дочь, вышла замуж за военного и теперь моталась с ним по всей стране. Наташа, дочь от второго брака, недавно родила тройню – трех совершенно одинаковых девочек. Это почти на полгода выбило всю семью из колеи – в течение нескольких месяцев друзья и знакомые по телефону и при встречах выясняли, можно ли каким-то образом различить тройняшек. Что же касается Юлека, старшего брата Кати, то он всю жизнь считал, что родители перед ним в вечном долгу и обязаны возместить моральный ущерб за то, что дали сыну женское имя Юлий. Поэтому, женившись, он без всяких церемоний потребовал, чтобы им с женой выделили две комнаты в четырехкомнатной квартире отца. Через два месяца после смерти матери Катя заявила брату и его жене Олесе:

– Мы с папой покупаем свой холодильник и будем питаться отдельно.

Юлек возмутился и с пафосом в голосе пристыдил сестру:

– Тебе не стыдно? Мы – одна семья.

– Ага – семья. Когда мне чистить твои брюки и готовить смесь твоему сыну, так мы, конечно, семья. Пусть твоя жена сама обед тебе готовит и стирает, почему я должна за нее все делать? Я тоже учусь, буду готовить и стирать только папе.

Она не сказала того, что сильней всего задело ее и оскорбило – когда мать слегла, ни брат, ни его жена Олеся не помогали ей ухаживать за больной…

Профессор Баженов к семейным неурядицам относился с большим юмором и Евгений Семенович любил слушать рассказы о препирательствах и ссорах его любимицы Кати с братом и невесткой. Нынче, однако, Максим Евгеньевич лишь безразлично махнул рукой и вздохнул:

– У всех все нормально. Горло друг другу не перегрызли – и ладно. Мне, папа, сейчас не до их шуточек – твой сын безработный.

Только теперь Евгений Семенович заметил, как изменился сын. Щеки ввалились, погас неукротимый огонек в карих глазах, а одежда, казалось, висела мешком – так ссутулились плечи. Даже после смерти жены профессор не выглядел таким убитым.

– Что-то Катюша плохо смотрит за тобой сынок, – расстроено сказал старик. – Ты мне очень не нравишься. Неприятности на работе бывают у всех, не стоит так переживать и принимать это близко к сердцу. Ты никогда столько не курил – смотри, за полчаса всю пепельницу окурками набил.

Профессор достал новую сигарету и, щелкнув зажигалкой, вновь глубоко затянулся. Евгений Семенович, не задавая вопросов, ждал, пока он успокоится.

– Сначала не хотел тебе вообще говорить, папа, потом решил сказать после юбилея, а теперь уже не могу молчать – горит все, горит, понимаешь? Столько лет работы, и все это кошке под хвост. Все! – он снова потянулся за сигаретой.

– Сынок, а может… все не так страшно?

– А вот послушай. Предложили мне перевести тему в разряд закрытых – это в восемьдесят третьем, ты знаешь. Я взвесил все «за» и «против». С одной стороны у меня прерываются все контакты с окружающим миром – коллеги меня забывают, вычеркивают из списка живых, можно сказать. Нет конференций, нет печатных работ, нет зарубежных поездок. С другой стороны я получаю такое финансирование моих работ, какое и не приснится простому смертному – все новейшее оборудование предоставляется по первому требованию. Материал для экспериментов неограничен, имею право сам выбирать себе сотрудников – неплохо, да? К тому же, зарплата примерно в два раза выше обычной профессорской ставки. При этом у меня остается работа в клинике – я могу оперировать больных, пользуясь своими разработками. Подумав, я выбрал второй вариант и за все эти годы, в общем-то, ни разу не пожалел.

– Ну а что случилось-то, Максим, из-за чего такой сыр-бор? Работаешь – ну и работай так, раз тебя это устраивает.

– Работай! Ты знаешь, папа, что Горбачев подписал с американцами ряд соглашений, согласно которым работа нашего института должна быть прекращена? Оказывается, мы все эти годы занимались изготовлением стратегического оружия.

– Возможно это связано с тем, что вы занимались изучением поведенческого акта – сейчас постоянно говорят и пишут о психиатрических больницах для политзаключенных.

– Папа, уж ты-то, ты-то! Можно подумать, что мы экспериментировали на политических заключенных! Мы работали с собаками, и никто не знает, каких успехов мы добились за это время, потому что результаты наши представлены в закрытых отчетах! А в клиниках мы оперировали совершенно открыто и не политических, а неизлечимо больных шизофреников. Ты можешь себе представить существо, которое никого не узнавало, не разговаривало, не могло элементарно себя обслуживать и даже не осознавало своей половой принадлежности, а после операции стало нормальным человеком – мужчиной или женщиной? Именно таких мои психохирурги возвращали к жизни!

– Хорошо, но, может быть, кто-то использовал ваши результаты для неблаговидных целей, и поэтому…

– Папа, милый, что ты говоришь? В мире нет нейрохирургов такой квалификации, чтобы они могли воспользоваться нашими результатами! А теперь мои ребята во имя демократии и мира будут оторваны от своей работы и постепенно начнут терять квалификацию.

– Почему? Их же не могут так вот взять и уволить.

– Наш институт полностью перепрофилируют – теперь мы будем заниматься кроликами. Интересная тема, правда? Наша задача – добиться повышения производительности кроликов, и финансировать нас будет министерство мясной и молочной промышленности. Я уже попросил освободить меня от должности, и со мною ушли мои лучшие ученики. Теперь мне можно отдыхать и отдыхать.

– Хорошо, но ведь у тебя остается работа в клинике.

– Я не могу работать, если перед каждой операцией больного должны обследовать десятки каких-то международных групп, состоящих из безграмотных тупиц – они, видите ли, должны убедиться, что это не политический, которого ведут на заклание. Нет, папа, я уйду из медицины – совсем уйду. Жаль только молодых, которые оказались в это втянуты – среди них есть действительно гениальные ребята.

– Кто же вместо тебя будет директором?

– Ты никогда не догадаешься – вечный аспирант Полькин, который только в этом году защитил кандидатскую. Сейчас ему срочно делают докторскую – неудобно, если директором будет всего лишь кандидат наук.

– Подожди, а помнишь ту рыженькую девочку, которая смотрела на него такими влюбленными глазами?

– Смотри – старый, старый, а все замечает, – усмехнулся профессор.

– Я старый, но не слепой ведь. Как она – оправдала твои надежды?

– Больше того – последние три операции в клинике она делала сама, а я лишь ассистировал. Представь себе, я считал, что так будет лучше для больного, и не ошибся. Никому бы не доверил вместо себя, а ей доверил – искра, папа, искра божья! Сейчас она уехала к родным в Баку – в Ленинграде у нее нет прописки, а после разгона института и общежитие отобрали.

– Могла бы и замуж выйти, что ж ты ей мужа не подыскал с квартирой? Недурна ведь девочка, совсем недурна.

– Больно характер неуживчивый – замкнута, неуравновешенна, вся в работе. Тоже очень переживала – ведь эта кампания против нас длится уже полгода. Обидней всего, что в тех же Штатах таких специалистов берегут, на них молятся, а у нас… Эх! – он махнул рукой и сердито насупился. – Да в том же ЦРУ подобные эксперименты наверняка продолжаются, и никто перед нами в этом отчитываться не будет. Фактически Горбачев всех нас поставил на колени.

Он закашлялся и долго не мог отойти, пока отец не налил ему воды. Евгений Семенович с испугом разглядывал лицо сына – исхудавшее, обтянутое потемневшей кожей.

– Не нравится мне твой вид, сынок, очень не нравится! Да, Горбачев, конечно, м-да, гм. И я никогда бы не подумал – он сначала произвел такое интеллигентное впечатление и что-то ведь действительно сделал. Я, признаться, сейчас с большим удовольствием читаю всю эту прежде запретную литературу и за Сахарова очень рад, гм. Правда, с этим сухим законом много напортачили – мог бы хоть историю почитать. На Руси подобным образом два раза пытались сухой закон ввести и безрезультатно – нам еще в институте про это рассказывали. Я специально недавно Брокгауза и Ефрона перечитывал. Но тогда хоть виноградники не вырубали.