Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

– Перестань, папа, вечно ты! Что тут неудобного? Ты одинокий старик, ветеран войны, ветеран труда и вполне имеешь право прописать к себе внучку, чтобы она тебе помогала и за тобой смотрела.

Одышка, усилившаяся от волнения, мешала профессору говорить, Евгений Семенович, не выдержав, вздохнул и сдался.

– Ладно, завтра позвоню ему. Только не знаю, удобно ли именно сейчас – Антон говорил, у него какие-то неприятности с племянником, но конкретно не сказал.

– У всех какие-то неприятности, папа, но у нас нет времени ждать. Завтра позвони.

Когда на следующий день Евгений Семенович позвонил Воскобейникову, голос у того был достаточно бодрый, и старик, преодолев неловкость, изложил свою просьбу. Андрей Пантелеймонович нисколько не удивился:

– Вы давно уже должны были этим заняться, Евгений Семенович, я понять не мог, почему вы ничего не предпринимаете, но мне неудобно было спрашивать, сами понимаете. Конечно, я помогу, но и Кате придется побегать по инстанциям.

Услышав новость, Олеся расцвела:

– Я сама вместо Катьки везде похожу и все сделаю! Возьму на работе за свой счет и приеду – буду по всем милициям ходить!

Ходить ей пришлось на так уж много, потому что вмешательство Андрея Пантелеймоновича сделало свое дело. Через десять дней на очередном заседании райисполкома данный вопрос был рассмотрен и вынесено постановление: разрешить Баженову Евгению Семеновичу прописать в своей квартире внучку Баженову Екатерину Максимовну, поскольку он проживает один и по возрасту и состоянию здоровья нуждается в уходе. Энергия Олеси помогла завершить все остальные формальности – не прошло и месяца, как Катя стала законно прописанной в Москве москвичкой.

Глава тридцать шестая

В доме Филевых Илья чувствовал себя загнанным в клетку ценным животным. За ним ухаживали, о нем заботились. Кухарка специально для него готовила изысканные блюда, массажист ежедневно делал массаж, физиотерапевт заставлял принимать душ Шарко, посещать солярий и плавать в бассейне. Теща каждое утро с улыбкой показывала ему маленькую Таню и от умиления сладко причмокивала губами. Лиля загадочно улыбалась, смотрела на него полными желания глазами, и каждую ночь, выбрав момент, когда он расслаблялся от усталости после дневных процедур, прижималась горячим телом. В конце концов, он перестал внутренне сопротивляться ее ласкам, послушно возбуждался и удовлетворял все ее желания.

Однажды рано утром, проснувшись рядом с безмятежно раскинувшейся в очаровательной наготе женой, Илья неожиданно почувствовал, что ему невыносимо тошно. Умывшись и натянув одежду, он послал подальше сладко улыбавшегося массажиста, который ожидал его пробуждения в комнате отдыха, и спустился в столовую, где Филев обычно за завтраком просматривал газеты.

– Доброе утро, Александр Иннокентьевич, мне нужно с вами поговорить.

Филев улыбнулся.

– Что ж, садись и поговорим – у меня до ухода еще есть время. Как ты, пришел немного в себя?

– Пришел, – хмуро ответил Илья, – и хочу уточнить, когда мне можно будет вернуться в Москву.

Александр Иннокентьевич поднял брови и покачал головой.

– Вопрос серьезный, пока ничего точно сказать нельзя. Нам с твоим дядей еще нужно многое утрясти, а потом – пожалуйста, можешь возвращаться. Но к чему так торопиться, разве тебе здесь плохо?

– Я волнуюсь о маме, и потом… я не могу так – я должен работать.

– Да, это, конечно, серьезно. Постараемся, чтобы Виктория смогла в ближайшее время сюда приехать, и насчет работы понятно – ты молод, естественно, что тебе нужна пища для разума. Так в чем дело, почему ты не можешь работать здесь? Ты прекрасный программист, я могу устроить тебя на фирму.

– Я не хочу работать в Швейцарии, я хочу вернуться в Москву, – упрямо возразил Илья.

Филев развел руками.

– Конечно, ты в свое время вернешься. Однако, – он вздохнул, – даже не знаю, стоит ли. Что будет дальше с Союзом, никому неизвестно – литовцы бушуют, в Закавказье творится невесть что, везде дефицит. У людей денег навалом, а купить на эти деньги нечего. Не лучше ли выждать, пока все придет в норму? Возьми вот, почитай – это французская газета, которая выходит на русском языке.

Он положил перед Ильей газету, но тот лишь скользнул по ней равнодушным взглядом и упрямо сдвинул брови:

– Мне все равно, я хочу в Москву. Пусть меня обвиняют – я сумею доказать, что ни в чем не виноват. Сейчас гласность.

– Однако против тебя твои же собственные показания. И зачем тебе все это? Ты кандидат наук, вот и занимайся наукой. Да те, кто сейчас в Москве были бы счастливы оказаться на твоем месте! Все теперь рвутся на Запад.

Голос Александра Иннокентьевича звучал доброжелательно, взгляд умных внимательных глаз выражал искреннюю озабоченность, но в душе Ильи внезапно поднялась буря протеста.

«Да что же такое они со мной делают, во что превращают?! Это же насилие – над сознанием, телом, рассудком, наконец! Не хочу!»

Задорно тряхнув пышными, как у дяди, волосами, он ответил:

– Плевать, пусть все рвутся, а я хочу в Москву!

– Хорошо, посмотрим, – Филев отодвинул чашку и вытер рот салфеткой, – этот вопрос еще нужно обсудить с твоей женой – захочет ли она вернуться в Москву в такое время.

Илья весело прищурился.

– Она может оставаться здесь, я не хочу подвергать ее тяготам московского бытия. Кстати, где мой паспорт и другие документы?

– Твой паспорт…гм…. Он сейчас в посольстве – нужно было выполнить кое-какие формальности. Однако ты все же почитай, что пишут о России на Западе, почитай. А мне, извини, пора, – Филев торопливо поднялся и направился к выходу.

Илья сказал ему в спину:

– Ладно, скажете мне, когда я смогу его получить.

Он развернул французскую газету, задержал взгляд на заметке о Литве – видные ученые и общественные деятели отвечали на вопросы журналистов, высказывали свое мнение. На одной из фотографий известный археолог Кристоф Лаверне давал интервью, поддерживая под руку милую молодую женщину. Похоже было, что их сфотографировали в полный рост специально – корреспондент, очевидно, решил, что беременность мадам Лаверне вызовет симпатию у читателей. Так это или нет, но он постарался, чтобы фигура и лицо женщины оказались на первом плане. Ее лицо.… Нет, Илья не мог обознаться – это было лицо Ольги.

Глава тридцать седьмая

Нина Чемия с дочерью, не желая волновать родных, не сообщили им о своей ситуации с жильем. Обычно Карина звонила Георгию на работу, и коротко сообщала:

– У нас все в порядке, папочка, все хорошо. Только пиши нам не по адресу, а на главпочтамт до востребования, а то хозяйка не хочет, чтобы знали, что она сдает квартиру. И телефон она отключила, поэтому мы сами будем тебе звонить. Мама здорова, а я целые дни занимаюсь – готовлюсь в институт.

Она действительно занималась – стиснув зубы, сидя на одеяле, расстеленном прямо на полу в коридоре армянского консульства. В конце апреля у них возникли новые проблемы – у живущих в здании консульства людей начали проверять документы и выселять «неармян», а Карина по паспорту была грузинкой.

– Вот и иди в грузинское консульство, – сказали ей, – здесь могут оставаться только армяне.

– Но это моя дочка, понимаете? Дочка! – возмутилась Нина.

Сотрудник консульства только развел руками, но тут же начала в голос кричать женщина, у которой был муж-азербайджанец – его тоже пытались выдворить из здания. Тогда, не желая лишнего шума, сотрудники консульства решили не трогать живущих, а просто запереть все двери и впредь впускать внутрь только армян и только по предъявлению паспорта. Беженцы посовещались, и решили, что выходить на улицу за продуктами будут только армяне, а «неармяне» должны постоянно оставаться в здании – иначе, выйдя наружу, они рисковали не попасть обратно. Карина растерялась – ей-то ведь нужно было ходить в школу. Несколько раз девочке удавалось пробраться внутрь по документам матери, но в начале мая ее не впустили. Побродив немного по улице, она зашла на переговорный пункт и позвонила отцу на работу. Услышав далекий голос дочери, Георгий обрадовался:

– Детка, а я тебе вчера телеграмму послал – у нас дома телефон включили. Вы получили?

– Да… нет.… А куда ты послал, папочка?

– По вашему адресу – один раз, я думаю, ничего страшного не случится, ваша хозяйка не станет ругаться. Да и что бояться – сейчас все квартиры сдают. Ты позвони домой, сейчас Риточка дома, поговори с ней. Беспокоюсь я что-то за нее – ест плохо, устает, нервная такая. Иногда сутками у себя в институте пропадает – сегодня вот решила отдохнуть немного.

– Ладно, папочка, сейчас перезвоню ей. А у тебя все нормально с работой? Ты не хочешь уехать?

– Что ты, деточка, куда мне в мои пятьдесят восемь лет ехать – два года до пенсии, кто и где меня примет на работу? А как нам тогда жить?

– Мы с мамой тревожимся за вас с Риткой, – вздохнула Карина. – У вас плохо, да?

После того, как в январе в город вошли войска, в Баку установилось относительное спокойствие. Однако никто не собирался возвращать ограбленным людям их жилье и имущество. Некоторые армяне, пользуясь затишьем, сами пробирались в город и с помощью солдат вывозили уцелевшие вещи. Отнятое жилье им не возвращали – выдавали ордера новым хозяевам. Однако азербайджанским беженцам из Армении, вопреки обещаниям Народного фронта Азербайджана, никто этих освободившихся квартир давать не собирался – беженцы выполнили свое назначение, их руками изгнали армян, составлявших треть населения миллионного Баку, больше цивилизованному городу эта масса темных малограмотных людей была не нужна.

Постепенно беженцев начали выдворять из Баку. Они больше не получали средств к существованию, одни уезжали в селения к родным, другим ехать было некуда, а многие просто не хотели уезжать. Иногда представители зарубежных благотворительных обществ привозили им гуманитарную помощь, сочувственно и внимательно выслушивали жалобы, дружелюбно улыбались и вздыхали, глядя на ужасающие антисанитарные условия, в которых жили люди. А потом предлагали желающим подписать контракт и уехать заграницу – в Турцию, в Иран, в Европу, где у всех много денег, красивой одежды и вкусной еды.

Вокруг иностранцев сразу же собиралась толпа – люди слушали, причмокивали языками, мечтали. Конечно, уехать хотелось всем, но брали только молодых и здоровых. Им давали подписать какие-то бумаги на иностранном языке, выдавали небольшую сумму денег родственникам и тут же увозили.

Георгий, как и многие бакинцы, плохо представлял себе, что происходит. Он видел внешнее спокойствие и наивно надеялся, что все еще образуется – как было в конце восемьдесят восьмого, когда танками разогнали митингующих и силой навели порядок, – поэтому сказал по телефону Карине:

– Нет, у нас сейчас тихо, спокойно. Может, вы с мамой сами скоро приедете. Так ты не забудь, позвони сестренке. Она такая мрачная ходит – совсем не разговаривает со мной в последнее время.

– Конечно, папочка.

Когда зазвонил телефон, Маргарита как раз разглядывала только что принесенное почтальоном извещение – это был ответ на посланную Георгием в Москву телеграмму. Почтовое ведомство сообщало, что «адресат Карина Чемия по указанному адресу не проживает».

– Каринка? – услышав голос младшей сестренки, Маргарита впервые за долгое время почувствовала облегчение. – Как я рада, солнышко, что ты позвонила! Но почему ты не живешь по тому адресу? Я только что получила извещение. Где мама?

И тут в первый раз за все время Карина не выдержала и разрыдалась. Она всхлипывала в трубку и сбивчиво рассказывала сестре о том, что с ними произошло после приезда матери, но под конец, немного успокоившись, спохватилась:

– Только папе не говори – ты же знаешь, что у него сердце. Он сейчас все равно ничего сделать не сможет – ты даже представить себе не можешь, что тут творится, сколько людей собралось. А нам – ничего, мы не хуже других.

Если бы кто-то видел, как странно менялось лицо Маргариты во время рассказа сестры, то решил бы, что она не в себе. Мрачное, угрюмое выражение постепенно сменялось удовлетворением, а когда Карина закончила, Рита даже слегка улыбнулась и загадочно произнесла:

– Значит, так и надо, все правильно.

– Что? – не поняла Карина. – Что ты говоришь?

– Ничего, солнышко, это я сама с собой. Не переживай, я скоро приеду и мы все уладим. Поцелуй маму.

Закончив разговор с сестрой, Рита немедленно позвонила Софии.

– Я должна немедленно уехать, – сказала она твердо. – Завтра меня не будет.

– Но это невозможно, Маргарита! Мы завтра начинаем очередной эксперимент, – в голосе собеседницы прозвучала тревога. – Вы же понимаете, что мы не можем ждать! Ведь все подготовлено, от нас ждут результатов.

– Плевать я хотела! – произнеся это, Маргарита неожиданно почувствовала, что гипнотическое влияние на нее Софии, которое она ощущала с самого момента их первой встречи, как-то вдруг сразу закончилось. – У меня проблемы с сестрой и матерью, и это для меня сейчас важней всего.

– Да-да, я понимаю, – голос Костенко стал вкрадчивым, – но что за проблемы? Возможно, мы сможем решить их сообща, если вы поделитесь.

Маргарита иронически фыркнула в трубку:

– Не думаю. Разве что вы поедете со мной в Москву и поможете найти квартиру или хотя бы комнату для моих родных. Но поскольку вы этим вряд ли станете заниматься, то…

София, не дав ей договорить, с облегчением воскликнула:

– Ах, это! Но почему же вы не сказали раньше? Мы давно могли бы помочь.

Маргарита недоверчиво хмыкнула:

– Да ладно вам! Что бы вы сделали?

– Девочка моя, разве вы не убедились, что у нас есть кое-какие возможности? Мы всегда заботимся о своих сотрудниках и их близких.

– Да, но в Москве…

– И в Москве и по всему миру! У нас огромные связи и возможности. Короче, сегодня же вечером ваших родных поместят в прекрасную благоустроенную квартиру с телефоном. Это гораздо больше того, что могли бы сделать вы, приехав в Москву, согласитесь. При этом условии вы согласитесь завтра начать эксперимент?

– Ну… тогда, конечно.

– Спокойно отдыхайте и ждите звонка от родных, – весело проговорила София и повесила трубку.

Карина, побродив по улицам еще часа три, подошла, наконец, к Армянскому переулку. На шею ей бросилась заплаканная мать – Нине Чемия сказали, что девочку не впустили, и она, выскочив на улицу в тапочках, уже больше часа металась по переулку, не зная, где искать дочь.

– Детка, пойдем, пусть попробуют тебя не впустить! Ты у меня в паспорте записана, я им глаза повыцарапаю! Ребенка к матери не пускать! Из родного дома выгнали, здесь выгоняют – мы что, собаки? Сейчас пойдем и возле Кремля сядем – пусть Горбачев видит.

Говоря это, Нина решительно тянула за собой измученную девочку. Карине было уже все равно – ей хотелось только лечь на расстеленное на полу одеяло и забыться сном. Неожиданно рядом с ними притормозила серебристо-белая волга, из которой выглянула улыбающаяся молодая женщина.

– Простите, вы – Нина Чемия? Мы вас ищем уже целый час – заходили в консульство, а там сказали, что вы вышли погулять. Ты Карина, да? – она улыбнулась девочке.

– Ну… да, это мы, – Нина настороженно взглянула на незнакомку.

Та расплылась в улыбке:

– Мы нашли вам квартиру, если пожелаете, я немедленно вас туда отвезу. Ваши вещи можем забрать прямо сейчас. Или вы сначала осмотрите квартиру? Если вдруг вам не понравится, я предложу что-то другое.

Нина посмотрела на улыбающуюся женщину диким взглядом и дернула одним плечом. Потом она повернулась и, не отвечая, опять двинулась к консульству, придерживая Карину под локоть. Женщина медленно ехала рядом. Возле ворот консульства Нина резко остановилась и наклонилась к окошку машины.

– Оставьте нас в покое! Вы думаете, что мы с ума сошли? Так прямо сядем к вам в машину и неизвестно куда поедем? Мы не дураки, поищите других.

– Не волнуйтесь, – женщина ничуть не обиделась. – Меня прислала ваша дочь Маргарита. Карина звонила ей три часа назад, разве неправда? – она взглянула на девочку, и та кивнула:

– Да, мама, у нас дома телефон включили – папа перевел его на свое имя. Я Ритке позвонила и не выдержала – рассказала, – ее лицо неожиданно исказилось, и она заплакала, уткнувшись в плечо матери.

Расстроенная Нина прижала к себе ее голову, не зная, что делать.

– Вы можете одна поехать, если боитесь, – сказала женщина. – Посмотрите квартиру, оглядитесь. А Карина пусть пока ваши вещи в коридоре соберет – я договорюсь, чтобы ее впустили.

Меньше, чем через два часа мать и дочь уже находились в уютной двухкомнатной квартире, расположенной возле станции метро «Белорусская».

– Район очень удобный, – говорила женщина тем тоном, каким продавец описывает свой товар, – мебель, холодильник, телевизор, все удобства. Есть телефон, – она кивнула на стоявший в углу аппарат, – а об оплате не беспокойтесь, это обговорено с вашей дочерью Маргаритой.

Растерянная Нина не сразу смогла ответить.

– Я даже не знаю… И… и сколько мы можем тут жить?

– Да сколько вам будут угодно – год, два, десять лет! Квартира в вашем полном распоряжении – привозите гостей, пусть приедет ваш муж, если хочет. Единственная у меня к вам будет просьба, – подбородок женщины указал на телефон, – позвоните Маргарите в Баку и сообщите, что вы устроились, и у вас все в порядке. Расскажите, где находится квартира, сообщите номер этого телефона – вот он тут на табличке записан, – и пусть она вам перезвонит, если захочет убедиться. Прямо сейчас и при мне, если вам не трудно.

Взгляд ее неожиданно стал настойчивым. Пожав плечами, Нина потянулась к телефонной трубке и набрала номер бакинского телефона.

Глава тридцать восьмая

Филев откровенно поговорил с дочерью и объяснил ей, как опасно для молодого талантливого человека постоянно находиться в состоянии тоски и неопределенности. Поэтому однажды вечером, когда Илья просматривал газеты – привычка, возникшая у него после того, как он увидел портрет Ольги, – она присела рядом и осторожно начала:

– Знаешь, Илюша, одна из папиных фирм разрабатывает принципиально новые охранные системы – с программным управлением. В этом году они продали свои сейфы и заработали, кажется, что-то около полумиллиарда долларов, представляешь? Они используют территориальные сети с микроволновыми каналами. Папа мой, как всегда, – поймает глобальную идею и внедряет ее, хотя сам во всем этом ни черта не смыслит. В программах вообще не тянет – старый, знаешь, уже. Он просил меня просмотреть кое-что, ты не поможешь?

Она положила перед Ильей папку с бумагами, по которой он скользнул взглядом и тут же отвел глаза.

– Я думал, что твой папа занимает какой-то официальный пост в полпредстве, – хмуро сказал он, – а он, оказывается, занимается бизнесом.

Лиля весело рассмеялась, откинувшись на спинку стула, и с нежностью сказала:

– Какой же ты у меня наивный! Папа уже давно ориентируется на Запад и уже лет десять ведет тут дела. Раньше, правда, он все делал неофициально, но теперь везде демократия, свобода, можно открыто развернуться. Если хочешь знать, он вообще не собирается возвращаться в Союз – все, что можно, он оттуда взял.

– А я вот собираюсь и хочу вернуться! – в голосе Ильи закипело раздражение, и Лиля тотчас же закивала:

– Конечно, любимый, мы вместе и вернемся, но пока – пока нам нужно же чем-то заняться! К тому же, неплохо иметь какой-то начальный капитал, наладить связи с зарубежными фирмами. Тогда мы могли бы открыть дочернее предприятие в Москве. Так ты просмотри расчеты – это довольно интересно. Только у меня такое чувство, что если б ты взялся за это, то сделал бы все намного эффективней. Ты ведь у меня гений!

Она с любовью провела рукой по его пышным волосам и открыла перед ним папку. Илья поначалу взглянул равнодушно, потом, читая, незаметно для самого себя заинтересовался. Довольная Лиля потихоньку отошла, не велев никому его беспокоить и отвлекать. Она достаточно хорошо знала мужа и даже не расстроилась от того, что он до самого утра просидел за бумагами, не поднявшись в их спальню.

Под утро Илья, устав, отложил папку и задумался, но не о территориальных сетях с микроволновыми каналами, а о собственном положении. Ему давно стало понятно, что документы его находятся не в консульстве, а у тестя. Филев, озабоченный благополучием дочери, вряд ли отдаст ему паспорт, а без документов уехать из Швейцарии и добраться до Москвы практически невозможно. Дядя во время короткого телефонного разговора тоже намекнул, что следует подождать подходящего момента и не лезть на рожон.

Что ж, значит, нужно притвориться смирившимся и ждать, а если предлагают работу, то можно и поработать. Тем более, что ему нужны будут деньги. Следует также позаботиться о дочери Танечке.

Продолжая размышлять, он спустился в столовую. Лилиана с Филевым еще не вставали, однако Валентина Филева, обожавшая внучку, поднималась вместе с ней ни свет, ни заря – у Танечки были две квалифицированные няни, получавшие баснословные деньги, но Валентина почему-то полагала, что никто лучше родной бабушки не накормит ребенка детской смесью из бутылочки. Если быть совсем уж честными, то она побаивалась, что малышка после еды срыгнет и захлебнется, а няня не уследит, и переубедить ее было невозможно.

Маленькая Танечка, лежавшая в специальной переносной люльке, уже наелась, соска выскользнула у нее из ротика, а глазки закрылись. Валентина, перевернула малышку на бочок, поставила люльку рядом с собой на стул и приступила к завтраку. Зятя она встретила ласковой улыбкой – отсветом той, что сияла в ее взгляде, устремленном на внучку, – и негромко спросила:

– Илюшенька, ты так и не ложился? Мне Лиля сказала, что ты сидишь с бумагами, чтоб мы тебе не мешали. Садись, родной, садись завтракать. Вот бутерброды, кофе. Салат тебе положить?

Илья ответил также тихо:

– Спасибо, я сам.

Садясь, он посмотрел на Танечку и улыбнулся. Филева, перехватив его взгляд, вся засветилась.

– Как она быстро выросла за последний месяц, да? – сказала она не в силах скрыть переполнявшую ее нежность. – И как всех узнает, улыбается – просто чудо! А ведь вначале даже глаз не открывала. Доктор сказал, что это из-за того, что недоношенная – ей-то ведь тридцатого января следовало родиться, но пришлось Лилечку срочно оперировать.

– Да? – неожиданно заинтересовался Илья. – А я и не знал.

Ему говорили, что дочь родилась десятого января, и он считал это совершенно естественным. Однако после слов тещи его математический ум мгновенно все подсчитал, а память услужливо напомнила, что тридцатого апреля его, Ильи Шумилова, в Москве совершенно точно не было. Валентина же продолжала рассказывать, не подозревая о том, какую свинью только что подложила собственной дочери:

– Некоторые дети и в семь месяцев рождаются крупными, но у Танечки было всего два сто. Это маловато.

– Да, конечно, – ничего не выражающим голосом согласился Илья.

– Но сейчас-то как выросла, а? Я пригласила двух нянь – француженку и немку. Пусть они с ней с самого начала говорят на своих языках, как ты думаешь? А русским я сама буду с ней заниматься. Да, все забываю спросить: ты не обиделся, что я без твоего разрешения назвала ее Таней? Мне всегда так нравилось это имя? Ничего?

– Да хоть Клеопатрой.

Илья уткнулся носом в свою тарелку. Не поняв причины появившегося на лице зятя мрачного выражения, Валентина слегка растерялась, но не успела ничего спросить, потому что в столовую вошла Лиля.

– Салют всем!

Она поздоровалась так весело и громко, что Танечка открыла сонные глазки и захныкала.

– Что ж ты так кричишь, – упрекнула ее мать, – не видишь, ребенок спит?

– Ой, мама, – засмеялась Лиля, – у нас две няни с дипломами, а ты опять с ней все утро, да еще в столовую притащила. На нас, русских, здесь, наверное, смотрят, как на придурков – во всех цивилизованных странах дети сидят в детской.

Валентина поднялась и взяла люлюку.

– Приятного аппетита всем, а мы, пожалуй, пойдем в детскую, да, Танечка? Пойдем, моя хорошая, пойдем моя радость.

Приговаривая и покачивая люльку с внучкой, она вышла, а Лиля, мгновенно позабыв и о матери, и о дочери, посмотрела на мужа полным любви взглядом и ласково провела рукой по его плечу.

– Как, Илюша, прочитал то, что я тебе вчера дала? А я тебя всю ночь ждала, ждала и заснула.

В ее голосе откровенно звучали интимные нотки. Илья отвернулся и ничего не ответил.