Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

– Кто там? – она попыталась

– Это я, Катя, Кристоф Лаверне.

– Кристоф! Как я рада! – распахнув дверь, Катя бросилась ему на шею, не сразу заметив Ладу.

– Мы к тебе в гости, пускаешь? – спросила та. – Извини, что так поздно – хоронили моего свекра, ты же знаешь.

– Здравствуй, Лада, извини, не сразу тебя увидела, – Катя отступила, пропуская их в квартиру, – даже не представляешь, как я тебе сочувствую. Заходите, простите, я сейчас чайник поставлю, я…

– Спасибо, Катя, мы не хотим, мы только что с поминок, – отказалась Лада, а Кристоф добавил:

– Я просто хотел тебя повидать. Можно пройти? – он направился в комнату, и Лада молча следовала за ним.

– Конечно, конечно.

– У тебя, я слышал, были проблемы? – спросил он, усаживаясь на диван.

Лада присела рядом с ним, Катя нерешительно опустилась в скрипнувшее кресло.

– Сейчас все нормально, я благодарна тебе и Оле за деньги.

– Благодарить не за что, то была воля Клотильды, она всегда очень хорошо к тебе относилась.

– Я знаю, мне было так жалко, когда я узнала о ее смерти!

– Что ж, она прожила хорошую жизнь. Надеюсь, эти деньги помогут тебе, а если будет мало, то ты сообщи нам с Олей.

– Как Оля? – Катя спросила это, не поднимая глаз.

– Катя, – тихо сказала Лада, – ты извини, я тогда проснулась и услышала ваш разговор с Антоном Муромцевым. Ты понимаешь. Я все сказала Кристофу, не могла молчать.

Катя словно окаменела, Кристоф нервно сцепил пальцы и хрустнул суставами.

– Катя!

– Да, Кристоф?

– Не молчи, ответь мне! Скажи, где дочь Оли?

Катя растерялась.

– Лада что-то перепутала, – пролепетала она, тщательно отводя глаза, потому что врать Кристофу ей было невыносимо, – вспомни, Лада, сколько мы тогда с тобой выпили.

– Я ничего не перепутала, – холодно возразила Лада, – я быстро пьянею, но еще быстрей трезвею. Я хорошо слышала и поняла, о чем вы говорили в прихожей с этим Антоном Муромцевым, не знаю уж, кто он тебе – друг, любовник или еще кто-то. Я даже помню, что девочку зовут Настей.

Дверь гостиной была приоткрыта, и чуткое ухо Кати отметило, что вода в ванной перестала литься, следовательно, теперь Антон мог слышать все, о чем говорилось в гостиной. Можно было, правда, прикрыть дверь, но Катя почему-то постыдилась это делать.

– Я ничего не могу тебе сказать. Кристоф, дорогой, поверь, что не могу.

– Почему, Катя? Ведь я твой кузен, Оля твоя близкая подруга, нам обоим плохо. Скажи, Катя, прошу тебя: где дочь моей жены?

Она не успела ответить – дверь распахнулась, и Антон Муромцев, державший в руках полотенце, резко шагнул в комнату. С его мокрых волос стекала и капала вода, оставляя темные следы на белой футболке.

– Здравствуйте, – оглядев присутствующих, спокойно сказал он.

На миг Лада с Кристофом растерялись, потом Кристоф, преодолев смущение, поднялся ему навстречу и протянул руку.

– Здравствуйте, простите, если мы вас побеспокоили. Я Кристоф Лаверне. Кузен Кати.

Антон набросил полотенце на плечо и пожал протянутую руку.

– Здравствуйте, рад вас видеть, Катя часто о вас говорит. Катюша, – он повернулся к сестре, – сходи на кухню и завари чай для гостей.

– Мы… – начала было Лада, но Катя, облегченно вздохнув, уже убежала на кухню, а Антон опустился в кресло, где она прежде сидела.

– Будет лучше, если мы сейчас со всем этим покончим, – начал он, – сразу говорю: ни я, ни Катя ничего вам не скажем. Я бесконечно вам сочувствую, Кристоф – вам и вашей жене. Но нельзя разрушать семью и калечить чужую судьбу. В первую очередь, судьбу девочки.

– Я никому не хочу зла, – расстроенно возразил Кристоф, – но должен знать и решить сам, что лучше. У меня есть на это право, разве справедливо, что у моей жены украли дочь?

– Ольга отказалась от этого ребенка еще до его рождения, поэтому никаких прав у нее нет. Ваша жена не любит и не знает девочку, она ее не растила. Поверьте мне, Кристоф, причина кошмаров вашей жены – болезнь. Она не излечится, даже если вернуть Ольге живую дочь. Обратитесь к опытному психиатру, после лечения Ольга обо всем забудет.

Кристоф вспыхнул от гнева и в упор посмотрел на собеседника.

– Моя жена не психически больная. Оказывается, она действительно слышала крик ребенка, который родился живым. Она не давала согласия отдать девочку, ее обманули.

– Никто не говорит, что она психически больна, у нее просто некая «идея фикс». У вас с Ольгой своя жизнь, своя семья, свои дети. У девочки тоже есть семья – мать и отец, которые ее любят, и которых любит она. Вы можете одним махом разрушить эту семью и искалечить им всем жизнь – за что? За то, что они вырастили и воспитали девочку, которую ваша жена, если говорить прямым текстом, хотела уничтожить, сделав аборт?

– Вы жестоки, – возмущенно воскликнула Лада, – она была тогда совсем девочкой. Разве вы сами не совершали в молодости ошибки?

Антон холодно взглянул на нее и пожал плечами – ему с самого начала не понравилась эта женщина, сунувшая нос совершенно не в свое дело.

– Не понимаю причин вашего интереса к этому делу. Прошу извинить, но вам, возможно, стоит уделять больше внимания собственной личной жизни. Это, конечно, мое личное мнение, простите, если неправ.

Лада побагровела до слез.

– Вы… вы просто преступник, – крикнула она, не владея собой и не думая о том, что говорит, – между прочим, украсть ребенка против воли матери – уголовное преступление, вы не знали? Вы укрываете преступника и сами преступник, и мы это докажем, не волнуйтесь! В прошлый раз я все слышала!

– Да? Правда? – Антон саркастически поднял брови. – И где же у вас доказательства, разрешите узнать? И вообще, что именно вы собираетесь доказывать? Кто что знает, кто что видел? Думаю, в прошлый раз у вас разыгралось воображение от избыточного употребления спиртного, – он насмешливо посмотрел на Ладу.

Она вскочила с места с горящими от гнева глазами.

– Катя! Катя, иди сюда! – от ее крика в буфете звякнул хрусталь, а испуганная Катя уронила на кухне чашку и вбежала в комнату. – Катя, подтверди, что ты сама говорила ему об этом – о том, что дочь Ольги жива.

Катя испуганно молчала, переводя взгляд с Лады на Антона и обратно.

– Я… я не могу. Простите меня.

Кристоф поднялся и протянул Ладе руку:

– Пойдем отсюда, Лада.

Та вскочила, царапнув Катю презрительным взглядом.

– Ты, подруга, из-за своего мужика совсем голову потеряла и совесть забыла.

Антон нахмурился. Катя встала рядом с ним и положила руку ему на плечо.

– Он мне не мужик, – просто сказала она, – он мне брат.

Кристоф даже споткнулся от удивления.

– Брат? Что ты имеешь в виду?

– Антон – сын моего отца и мой брат. Если он сказал, что так надо – значит, так надо, и иначе я не поступлю.

Окинув взглядом ее, потом Антона, Кристоф отвернулся. Они с Ладой молчали, спускаясь вниз на скрежетавшем лифте, и лишь тогда, когда сели в машину, Лада, положив руки на руль, спросила:

– Что мы теперь будем делать?

Он пожал плечами.

– Мы не знаем, где девочка, и он прав: у нас нет никаких доказательств.

– Так ты сдаешься?

– Не знаю, я должен все обдумать, – он вдруг ощутил безграничную усталость и прикрыл глаза, – это все очень сложно, и очень, как это – тонко. Я сейчас не в состоянии что-то сказать. Завтра вернусь в Париж и там начну думать.

Лада повернулась к нему всем телом и крепко схватила за руку.

– Ты с ума сошел, Кристоф, неужели ты хочешь так вот просто уехать? Да я за пару дней узнаю, где девочка! Потом мы пойдем к укравшему ее человеку и поставим его перед фактом, он не сможет отказаться. Как ты вернешься в Париж, как скажешь Ольге, что не нашел ее дочь? Неужели ты решил скрыть от нее, что ее ребенок жив?

«Прав этот Антон Муромцев, – с досадой подумал Кристоф, – Лада очень настырна в том, что ее не касается, и, похоже, интерес к чужим делам для этой женщины – результат неудовлетворенности в сексуальном плане. Хотя, скорей всего, виноват в этом ее муж. Подумать только – у нее трое детей, а нынче со мной она, кажется, впервые испытала оргазм. Однако она права – мне трудно будет скрывать такое от Ольги»

– Хорошо, Лада, – мягко ответил он, – попробуй. Думаю, что еще на день-два я смогу задержаться в Москве. А сейчас, если можно, отвези меня в какой-нибудь отель, я совершенно измучен, и в голове никаких мыслей.

Лада не возражала – она тоже устала, но голова ее, в отличие от Кристофа, работала очень активно. Она отвезла Лаверне в отель и вернулась домой, где столкнулась с разгневанным супругом – тот сам привез грузинских родственников и в отсутствие хозяйки возился, расстилая им кровати.

– У тебя совесть есть? – зашипел он, едва она открыла дверь прихожей. – В такой день ты даже помочь не можешь. Давай, займись делами, а я поехал к маме – ей под конец было нехорошо.

Он уехал, но Ладу это почему-то не тронуло. Устроив, наконец, гостей, она прилегла, но сон не шел. Под утро вдруг все легло по полочкам, ей стало совершенно ясно, с чего начинать.

Катя что-то говорила про мать Антона, которая все знала, потому что принимала роды у какой-то Инги и делала аборт Ольге. Наверное, эта Инга и есть женщина, удочерившая девочку Ольги. Стало быть, мать Антона акушер-гинеколог и работает или работала в роддоме. Фамилия ее, скорей всего, тоже Муромцева. Но Катя не говорила, что мать Антона это сделала, она сказала просто, что та знала. Значит, похитил ребенка кто-то другой. Кто может подменить детей в роддоме? Только человек, который сам там работает. Можно ли подменить родившегося ребенка столь сильно недоношенным, как девочка Ольги? Только в том случае, если у этой Инги были преждевременные роды на том же сроке.

Далее, как-то Кристоф, рассказывая о Кате Баженовой, упомянул, что ее дед заведовал одним из московских роддомов. Скорей всего, это был именно тот роддом, где все это произошло. Но как его найти? Роддомов в Москве превеликое множество, Кристоф адреса наверняка не знает, а у Кати после нынешнего неприятного разговора уже не спросишь.

И тут Лада вспомнила, что у одной из ее бывших одноклассниц бабушка была старейшим в Москве врачом-гинекологом. Старушке уже перевалило за восемьдесят, она давно вышла на пенсию, но вполне могла знать и деда Кати, и эту Муромцеву. Только жива ли она? Подруга ничего не говорила о смерти бабушки, но ведь люди считают естественным, когда старики уходят из жизни, и часто не ставят в известность друзей и знакомых.

Позвонив приятельнице, Лада к радости своей узнала, что бабушка все еще жива и вполне здорова, хотя постоянно ссорится и спорит с родственниками по каждому пустяку.

– Достали они нас обе – что бабка, что дочь моя, – жаловалась подруга, – у бабки маразм, у Любки переходный возраст – мальчики, косметика. Бабка ругается, Любка хамит, говорит гадости.

– Твоя бабушка согласится со мной побеседовать? Мне хотелось бы получить от нее информацию, как от старожила Москвы.

– О, это она с удовольствием! Ее хлебом не корми – дай поговорить. У нее на старое память хорошая – сейчас тебе все даты и события перечислит, хоть летопись составляй. А газ забывает выключать, один раз чуть дом не спалила, хорошо Любка рано из школы вернулась. Мы ее с тех пор к плите не подпускаем. Ты когда приедешь? Я позвоню ей, скажу, чтобы дверь тебе открыла, а то она посторонним боится открывать.

Нажимая кнопку звонка, Лада вдруг сообразила, что забыла имя-отчество бабушки. Пока приближался звук шаркающих шагов внутри квартиры, она лихорадочно вспоминала – кажется, Мария Егоровна.

– Здравствуйте, Мария Егоровна, – робко сказала она, когда высокая старуха с сердитым лицом и сурово поджатыми губами выросла на пороге.

– Марина Егоровна я, – поправила та, запирая входную дверь. – Вы из собеса?

– Нет, я… вам разве не звонили насчет меня? – растерялась Лада.

Старушка только пожевала губами и нахмурилась.

– Проходите. Угостить не могу – чайник не разрешают мне кипятить, я для них дура старая, меня к плите пускать нельзя. Человек придет – угостить нечем. Конфеток вот достану сейчас. Что там насчет пенсии-то слышно – будет прибавка? Обещают, обещают.

Она зашаркала в свою комнату, продолжая бормотать под нос.

– Нет, Марина Егоровна, я по другому вопросу хотела поговорить. Не волнуйтесь, я не голодна, – сказала Лада, идя следом за старушкой, но та, не слушая, ворчала:

– То я им не так делаю, это неправильно, Любке слова не скажи. Да когда б в наше время было, чтоб со старшими так разговаривали? Мы ведь все для нее – и дуры, и не соображаем. С отцом и матерью-то как разговаривает! А я во всем виновата. Не я, так где б они сейчас жили – в хрущевке двухкомнатной? Мне квартиру, как ветерану войны дали, за телефон они половину платят – опять мне положено, а они пользуются.

Лада постаралась дипломатично перевести разговор в другое русло.

– Марина Егоровна, – почтительно сказала она, усаживаясь в старенькое кресло, – я именно как с ветераном войны и труда хочу с вами поговорить. О некоторых старожилах и ветеранах Москвы, так сказать. Видите ли, мы собираем материал для музея. Вы знакомы, например, были с доктором Баженовым? Он был…

Старушка даже не дала ей договорить – лицо ее мгновенно подобрело и расплылось в счастливой улыбке.

– Женю Баженова? Да мы с ним в одном медицинском институте учились. Он, правда, старше был – когда я поступила, он уже оканчивал. Помню, как мы, девчонки, все в него влюблены были – он у нас в комсомоле спортивной секцией занимался. Тогда ведь, девушка, простите, не помню вашего имени, все в комсомоле были, не то, что теперь.

– Меня зовут Лада, – осторожно ответила гостья, – рассказывайте, пожалуйста, Марина Егоровна, вы очень интересно рассказываете.

– Так вот, Лада, – приосанившись, произнесла старушка, – хоть и ругают то время, но жили мы хорошо – дружно. В комсомоле, конечно, нужно было общественные обязанности выполнять, но глаза мы не красили разной гадостью и со школы не начинали с каждым первым попавшим в постель ложиться. Хотя уж мы-то, студенты-медики, лучше всех про все знали – мы по книгам научным учились, а не по этим фильмам разным. Меня лично тошнит, от того, что моя внучка с друзьями по кассетам своим смотрит, не знаю, как вас.

Лада почувствовала, что разговор опять уходит не в ту степь, и торопливо сказала:

– Да-да, мне тоже не нравятся все эти порнофильмы – своим детям я смотреть не разрешаю. А вот Баженов – каким он был в студенческие годы?

– Студентом-то я его всего год знала, – вздохнула Марина Егоровна, – мы с ним во время войны сдружились. Нас, медиков, сразу мобилизовали, в первые же дни. Мы с Женей два года в одном госпитале на передовой работали, а в войну, говорят, год за десять можно считать. Женя, он порядочный был. На войне-то как – мужику одиноко, и его никто не осудит, если он на время увлечется кем-то. Только Женя – нет. Случая не помню, чтобы он жене изменил. Помню, она несколько раз приезжала к нему – она ведь тоже врач была, в другом госпитале работала. У них сынишка был маленький, только я забыла его имя, – она вдруг тяжело вздохнула, – а мой-то… муж фронтовой… после войны сразу к своей семье вернулся. Так я одна дочку и растила. Ну и ладно – образование у меня было, работа была. Другим женщинам хуже приходилось. Обидно только, что прочерк ей в метрике поставили. До войны-то как было – кого женщина назовет, того отцом и запишут, с него и алименты брать будут. А в сорок четвертом новый закон приняли. Оно-то, может, и верно – мужчин мало осталось, их беречь нужно было. Я ведь гинекологом работала – чего только не навидалась и не наслушалась.

Она замолчала, задумавшись о чем-то своем и тряся седой головой. Лада осторожно спросила:

– А Баженова вы после войны встречали? Общались с ним?

Старушка встрепенулась.

– Как же, конечно! Он работал в роддоме, потом его главврачом назначили, мы к ним иногда приезжали, они к нам приезжали – опытом обмениваться. Раньше-то каждый стремился с другим поделиться – не то, что сейчас. Люди сейчас злые стали, жадные, жестокие – разве раньше было столько бездомных? В войну к чужому человеку можно было прийти, чужие с чужими хлебом делились, а хлеб тогда был не то, что сейчас – сейчас дети хлебом швыряются. Я, как к Любе нашей один раз в школу зашла, так чуть не упала – булки им в столовой выдали, а они ими в футбол играют.

– Да-да, вы правы, Марина Егоровна, ужасное безобразие, – поддакнула Лада, – а вот вы говорите, что делились опытом – много в роддоме Баженова хороших врачей было?

– И у них хорошие были, и у нас хорошие были – мы учились, как следует, не то, что сейчас – институты кругом платные, в институт за деньги поступают, преподавателям за экзамены деньги платят, чтоб хорошие оценки ставили. У нас тут недавно знакомая была, у нее сын в Горном институте учится – ужас, что делается! Экзамен по геологии сдавал – деньги преподаватель заставил платить.

– Марина Егоровна, но ведь и раньше бывали плохие врачи, не все же были хорошими. А вот кого-нибудь из роддома Баженова вы помните? Выдающегося специалиста или особо интересные случаи болезни? Мне это все нужно для нашего музея.

Старушка нахмурилась, пожевала губами, но потом лицо ее разгладилось.

– А как же, помню, работала у Жени одна девочка – Люда Муромцева. Удивительные у нее были руки – ни одному акушеру не удавалось такое сделать, что она делала. Мы сами к ней два раза обращались – у нас были неоперабельные случаи, так Люда женщин чуть ли не с того света вытащила. Бедная девочка, погибла так трагически – машина сбила.

Лада напряглась.

– Да, жалко, – вздохнула она. – А дети у нее были? Они не пошли по стопам матери – я имею в виду профессию? Дети иногда продолжают семейную традицию.

– Да-да, сын у нее тоже учился на врача гинеколога. Женя, помню, много с ним возился. Мальчик ведь еще в институте учился, когда мать погибла, и у него на свете ни одного человека родного не осталось. Женя его даже куда-то за границу посылал учиться – мальчик умненький был, в мать.

– А муж ее вместе с ней работал? Тоже был медиком?

Марина Егоровна неожиданно насупилась и сердито посмотрела на Ладу – та даже испугалась, что старушка сейчас оборвет разговор.

– Мужа у нее не было, но какое это имеет значение? После войны долго мужчин не хватало, да и сейчас не хватает, а детей всем женщинам хочется иметь. Раньше-то не то, что теперь – теперь все норовят стать моделями, да проститутками, а детей в помойки кидают.

Голос ее прозвучал вызывающе, и Лада испугалась.

– Да-да, конечно, Марина Егоровна, я ничего обидного не хотела сказать, я просто собираю материал для музея. Мы ведь с вами обе женщины и прекрасно все понимаем. Тем более, что сейчас совсем уже другое отношение ко всему этому.

– Конечно, – пробурчала старуха, – теперь все по-другому: гуляй, с кем хочешь, рожай детей и оставляй в роддоме. У нас, помню, когда какая-то хотела ребенка оставить, так мы всем роддомом ее уговаривали – приносили, просили, чтоб покормила. Ведь когда женщина ребенка к груди приложит, в ней материнские чувства просыпаются. Я сама помню, как принесли мне мою. Она схватила ротиком, а у меня слезы катятся. Я ведь беременность почти до конца скрывала, боялась, чтоб с фронта не отправили, чтоб с НИМ не расстаться. Так почти под снарядами и родила. А ОН мне потом никогда – ни письма, ни весточки. Что ж, у него другая семья была.

Она забылась на мгновение, поглощенная собственными воспоминаниями. Лада тихо спросила:

– А Людмила Муромцева – она очень любила своего мальчика?

– Конечно, любила! – сердито отезала Марина Егоровна. – Как же это можно – своего ребенка не любить? Хотя, конечно, не всегда Люда была одна, – припомнила она вдруг, подняв указательный палец, – Женя говорил, она долго жила с одним, но это вам, конечно, уже не интересно, это не для музея.

– Да мне теперь уже и чисто по-женски интересно, – торопливо сказала Лада, – к тому же, сейчас гражданские браки опять официально признаются. Это ведь не то, что там некоторые делают – сегодня с одним, завтра с другим. А тот, кто был ее гражданским мужем, он тоже врачом в роддоме работал? Вы его знали?

Старушка неопределенно пожала плечами.

– Что знать – приятный был и очень даже приятный мальчик, но, как врач, если честно, мизинца Люды не стоил. Наш роддом был базовый, они у нас студентами несколько лет практику проходили, и мы каждого знали, на что он способен. Если не лежит душа, то и нечего в медицине делать, правильно, что ушел он потом на партийную работу, – неожиданно в голосе ее появилась ярость, – не знаю только, как его оттуда не выгнали за такое его поведение! Десять лет был с Людой, она его обстирывала, обхаживала, кормила, а в один прекрасный день нате вам: прости, милая, полюбил молодую красивую и на ней женюсь. Это мне Женя рассказывал, он все возмущался. Была бы другая на месте Люды – она б его по парткомам затаскала! А Люда, душа чистая, еще потом с его женой сколько возилась – та никак не могла родить, выкидыши у нее все были. Потом она, в конце концов, девочку родила – мне Женя на похоронах Людмилы рассказал, что Люда перед самой гибелью у нее роды приняла, спасла ребенка.

– Боже мой! – Лада ахнула и вскочила с места. Старушка понимающе кивнула ей – она приняла волнение молодой женщины, за выражение сочувствия Людмиле Муромцевой.

– Так вот в жизни всегда и бывает, девушка, вы простите меня старую, я имя ваше подзабыла, – нравоучительно заметила она, – мы мужчинам все готовы отдать, даже когда они нас бросают – такая наша порода. Я это не раз наблюдала, я ведь больше пятидесяти лет гинекологом работала, и всего про всех вам могу порассказать. Андрей-то этот хоть и не лучше, но и не хуже других был.

При этих словах Лада еще прочнее уселась на стул напротив старушки, полная решимости не уходить от нее, пока не узнает все до конца.

– А этот Андрей, бывший муж Людмилы, – как он перенес ее смерть? – задала она наводящий вопрос.

– Как перенес? – пожала плечами Марина Егоровна. – Перенес, а что делать! Он человек-то неплохой, я говорила, и, если честно, приятный человек. С квартирой мне помог – еще в советские годы. Хотя квартира-то, конечно, мне, как ветерану, и так положена была. Политикой сейчас занимается, а в девяносто пятом на пятьдесят лет победы к ветеранам приезжал. Они раньше все были партийные, все в коммунизм верили, а теперь все политикой занялись, все богу молятся. В бога они верят, видите ли! Да разве богу такая вера нужна? – забывшись, она что-то забормотала, покачивая головой.

– Как интересно вы рассказываете, Марина Егоровна! – заспешила Лада, не давая собеседнице перевести разговор на обсуждение теологических проблем. – Я вас слушаю и будто в другой мир переношусь. Неужели вы всех так хорошо помните – Баженова, Людмилу Муромцеву с ее бывшим гражданским мужем?

– Почему не помнить, у меня память не отшибло, – Марина Егоровна сложила губы треугольничком и сердито посмотрела на Ладу, – это у вас, молодых, в голове ничего не держится. А я Андрюшку Воскобейникова как облупленного знала. Девчонки к нему как мухи липли – высокий, красивый, а на медицинском мальчиков, сами знаете, всегда мало было. Бабником он, правда, не был – бывают такие, что то с одной, то с другой, а Адрюша, пока в институте был, ходил постоянно с какой-то евреечкой черненькой. Она не у нас практиковалась, а в институте, но постоянно к нему прибегала, и они все льнули друг к другу. Тогда ведь не принято было, как сейчас у всех на глазах обжиматься – посмотрят друг на друга, и по глазам все видно. Серьезная была девочка, и вместе они приятно смотрелись, но я с самого начала знала, что у них ничего не выйдет. Потом, когда с Людмилой сошелся, они долго были вместе – пока он на теперешней своей не женился. Не хочу грешить – к мальчику Люды он всегда хорошо относился и потом о нем заботился – когда Люды уже не было. Я-то уж сама того не знаю про все это, мне Женя Баженов рассказывал.

Она снова затрясла головой, и седые жидкие кудряшки мелко задрожали. Оживление, которое было на ее лице в начале разговора, сменилось усталостью.

– Андрей Воскобейников? – оторопев, спросила Лада. – Андрей Пантелеймонович?

– А, вы его тоже знаете? – лицо Марины Егоровны выразило недовольство. – Ну, раз так, то можете с ним и поговорить – он вам много чего из истории расскажет, у него язык хорошо подвешен. Очень даже хорошо! Устала я тут с вами разговаривать, хочу прилечь немного. Вы сами-то откуда? Из собеса? Нам пенсию-то будут увеличивать? Уж обещают, обещают, – она сердито сложила губы бантиком.

– Нет, я не из собеса, мне про пенсию ничего не известно, к сожалению, – сказала Лада, поднимаясь, – спасибо, Марина Егоровна, вы мне рассказали много интересного. Я вас, наверное, сильно утомила, да? Пойду, вы извините меня.

– Мало посидели, а то чайку бы с конфетами попили, Любка принесла, – жалобно говорила старушка, провожая гостью в прихожую и шаркая по полу старыми разношенными тапочками, – а про пенсию-то как – прибавят в этом году, неизвестно? Чайку бы попили, да. И не поговорили совсем – со стариками-то вам, молодым, скучно.

Она забыла, что только сейчас жаловалась на усталость, что ей не разрешается ставить чайник и вообще даже близко подходить к газовой плите.

Через час Лада без всяких церемоний вытащила Кристофа из кровати, где он отсыпался после ночных треволнений. У нее была врожденная особенность – когда она чем-то увлекалась, то отдавалась этому полностью и шла к цели, будучи не в состоянии думать ни о чем другом. Ею овладела упрямая идея – выяснить все о ребенке Ольги, – и она это выяснила, забыв об усталости, о своем горе и личных проблемах. У Кристофа же, всегда тяжело переносившего недосыпание, мучительно ныла голова, и слипались глаза. Чертыхаясь про себя и испытывая сильное желание послать куда-нибудь подальше эту настырную русскую женщину, он предложил Ладе спуститься вниз – выпить кофе. В полупустом гостиничном ресторане она, торопясь и торжествуя, рассказывала ему обо всем, что узнала от старенькой Марины Егоровны.

– Когда она сказала о Воскобейникове, я вспомнила – Арсен Михайлович говорил, что у него медицинское образование. Представь, какое совпадение, да? У меня чуть глаза на лоб не полезли, когда она его назвала.

– Так Арсен был с ним знаком? – удивился Кристоф.

– Они давно друг друга знали, но особенно сблизились месяца три-четыре назад. Этот Воскобейников поддержал Арсена Михайловича в каком-то важном вопросе – кажется, о статусе свободной экономической зоны для Умудии. Потом он его еще в чем-то поддержал, стал часто бывать у них дома. Мария Борисовна тоже была от него без ума – говорила, что это человек удивительного ума и обаяния. Да ты ведь видел его на похоронах – он как раз перед тобой подходил к гробу.

Кристоф вспомнил высокого человека с пышными пепельными волосами, к которому так доверчиво и беспомощно потянулась в своем горе Мария Борисовна, и ему стало неловко.

– Лада, – сказал он смущенно, – мы, наверное, зря все это затеяли. Антон был прав: разрушить чужую семью, причинить горе людям – разве так можно? И это, наверное, очень хороший человек, если Арсен и Мари так относились к нему.

Лада с недоумением взглянула на него и досадливо поморщилась.

– Знаешь, Кристоф, – с обидой в голосе ответила она, – ты ведешь себя, мягко говоря, странно. Ты забыл, что сам рвался среди ночи поехать к Кате и все узнать, потому что от этого зависит здоровье и спокойствие твоей жены. У меня погиб близкий человек, свекровь в горе, дети у чужих людей, гости дома, а я все бросила и занимаюсь твоими делами. Теперь я все узнала, а тебе, видите ли, жалко этого Воскобейникова. Ничего, переживет! Ты думай, прежде всего, о своей жене – у нее украли ребенка. В конце концов, можно ведь и не забирать девочку, не рушить семью – просто, пусть Оля знает, что она жива. Приедет, может быть, посмотрит на девочку и успокоится.

Кристоф подумал немного и решил, что Лада права – с Воскобейниковым стоит поговорить. Несомненно, этот разговор его расстроит и огорчит, но лучше сразу все выяснить и обо всем договориться. Конечно, он может все отрицать…

– А если этот Воскобейников от всего откажется? – нерешительно спросил он. – Ведь нет никаких доказательств. Антон и Катя тоже от всего откажутся и.… В конце концов, ведь может быть так, что мы действительно ошиблись.

Лада хитро прищурилась и усмехнулась.

– Предоставь это мне, я сама поведу разговор с Воскобейниковым. Нужно его ошарашить – так, чтобы отрицать факт было в принципе невозможно. Сейчас в моде генетические анализы, кровь и все прочее, я что-нибудь придумаю. Про Антона с Катей лучше не упоминать, иначе они вмешаются и все испортят.

Кристоф нахмурился.

– Извини, но мне неприятно было бы в таком вопросе прибегать к хитрости. Будет лучше, если я поговорю с ним сам и наедине. В конце концов, это дело личное.

Лада пожала плечами.

– И как ты к нему попадешь? Запишешься на прием? Да тебя к нему вообще не подпустят. Я – другое дело, я – невестка Илларионова, он может подумать, что это как-то связано с моим покойным свекром. Тем более, мне вчера кто-то намекнул, что Воскобейников, возможно, будет баллотироваться в депутаты от Умудии вместо Арсена Михайловича. Конечно, еще рано говорить, только вчера были похороны, но в политике все делается очень быстро. Поэтому думаю, что он нас не то, что примет – он нас прямо сегодня же примет. Все, я звоню, у меня есть его номер в электронном справочнике.

Она достала органайзер и, отыскав нужный номер, ушла звонить с гостиничного телефона-автомата. Кристоф ждал, предоставив ей поступать по своему усмотрению. Возможно, думал он, что-то из этого и впрямь получится. В конце концов, русские лучше понимают психологию друг друга и скорее смогут договориться.

Лада оказалась права – узнав, кто говорит, секретарь немедленно соединила ее с Воскобейниковым. Андрей Пантелеймонович был несколько заинтригован столь настойчивой просьбой о личной встрече.

– Надеюсь, Мария Борисовна здорова? – заботливо поинтересовался он. – Я просил вашего супруга в случае чего немедленно обращаться ко мне.

– Да-да, – неопределенно промямлила Лада, – он мне говорил. Сейчас у нас возникли неожиданные проблемы личного свойства, и если бы вы согласились со мной увидеться – в ближайшее время, когда вам будет удобно…

– Что ж, проблемы личного свойства удобнее, наверное, обсудить в домашней обстановке, как вы думаете? Если, скажем, сегодня в четыре часа у меня дома – вас это устроит? Сейчас объясню, как доехать.

Когда они подъехали, наконец, к указанному Воскобейниковым дому на улице Декабристов, часы показывали пятнадцать минут пятого.

– Немного заблудилась тут у вас, – смущенно сказала Лада любезно встретившему их хозяину, – плутала, плутала, а нужно было сразу от метро через мост по Сельскохозяйственной улице ехать, оказывается. Это Кристоф Лаверне, познакомьтесь.