Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

– Девочка.

Кто это сказал? Больше она ничего не слышала – погрузилась в глубокий сон.

– Ты проснулась? – мать в белом халате наклонилась над ней. – Родная моя, любимая девочка, как же ты меня вчера напугала!

– Как ребенок? Девочка? – язык у Надежды едва ворочался, а перед глазами все качалось и плавало.

– Девочка, три сто, и такая хорошенькая!

Варвара Степановна взяла руку дочери и дотронулась ею до лежавшего рядом теплого свертка. Надежда хотела приподняться, но мать замахала руками.

– Лежи, не двигайся! У тебя было такое кровотечение, что мы, честно говоря… Почему в твоей медицинской карте не написано было, что у тебя поперечное предлежание плода?

– Не знаю, дома все, вроде, было нормально. Врач не возражала против того, чтобы я поехала к тебе – я сказала, что ты главный врач больницы.

– Господи, да в нашей больнице мы только простуду лечим и гипс кладем лесорубам, если они в тайге поранятся. С тяжелыми случаями сразу в Иркутск отправляем – если полостную операцию нужно делать, болезнь какая серьезная или роды тяжелые. Русских женщин тут мало, а якутки обычно к знахаркам-повитухам обращаются.

В дверь тихо постучали. Варвара Степановна вышла и вернулась к дочери вместе с высокой темноволосой женщиной.

– Познакомься, это Дара, – сказала она Надежде с легким смущением в голосе, – пришла посмотреть, как ты себя чувствуешь.

– Дара? – переспросила Надежда. – Здравствуйте.

– Здравствуй, – серьезно отвечала та, окинув ее долгим взглядом. – Что ж, я вижу, что все хорошо.

– Дара – умудка, она у нас повитуха, – пояснила мать, – ее якутки часто зовут помогать при родах. Вчера, когда вы с Арсением приехали, она как раз в село приходила. Когда тебе плохо стало, Арсений сразу же за ней побежал, она тебя, фактически, с того света вытащила, а я …я уже перестала под конец вообще все соображать. Правда, Дара?

– Каждый делает, что в силах, – голос женщины звучал тихо и торжественно.

– Я пойду, ты посиди тут, Дара, – заторопилась вдруг Варвара Степановна и вышла, притворив за собой дверь.

Дара присела рядом с Надеждой, взяла ее за руку и ласково погладила – как-то особенно – кончиками пальцев.

– Теперь, я вижу, с тобой будет все в порядке, нужно только набраться сил, – тихо сказала она.

От ее прикосновений Надежда вдруг почувствовала себя крепче, в голове все прояснилось, и она с неожиданной тревогой посмотрела на лежавший рядом крохотный сверток.

– А с ней? С ней все в порядке?

В глазах Дары мелькнуло что-то похожее на улыбку, но лицо оставалось серьезным.

– Пока с ней все хорошо.

– Пока? Почему «пока»? А что будет потом?

– Потом? – умудка пристально и серьезно посмотрела на ребенка, затем вновь перевела взгляд на Надежду, – потом ей предстоит не очень легкая и не очень счастливая жизнь – это все, что я знаю и могу сейчас сказать тебе.

– Почему?

– Судьба, – коротко ответила Дара.

Надежда с удивлением разглядывала умудку. Теперь она ясно видела ее лицо, которое совсем не походило чертами на широколицые и узкоглазые лица якутов. Разрез черных глаз и прямой нос были, скорее европейскими, но выдающиеся круглые скулы в сочетании с сильно впалыми щеками и суженным подбородком, почему-то навевали мысль о египетских сфинксах. Неожиданно Надежде стало досадно, что она, женщина с высшим техническим образованием, столь серьезно воспринимает слова этой дикарки. Конечно, совершенно очевидно, что умудка прекрасно разбирается в акушерском деле, но с таким умным видом сидеть и говорить о судьбе…

– Вряд ли кто-то сможет предсказать ее судьбу, – с чуть насмешливой улыбкой заметила она, – меня больше интересует, как она сейчас.

– Сейчас с ней все хорошо, – повторила Дара с тем же серьезным выражением, – но ты не совсем права: судьбу вполне можно предвидеть. Если отбросить в сторону не зависящие от людской воли катаклизмы, то судьба каждого определяется в момент его зачатия.

– Ерунда какая! А если человек шел, свалился в яму и остался калекой на всю жизнь – это тоже определено от рождения? Я совершенно не верю!

– Если человек свалился в яму, значит, он от природы очень рассеян, и это его качество не изменить никаким воспитанием.

– Следовательно, можно детей не воспитывать? Пусть будут такими, какими родились?

– Почему же, детей нужно учить, но учить – не значит менять природу. Как только воспитание вступает в противоречие с природой, оно терпит поражение. Пойми меня, – голос умудки стал очень мягким и нежным, – я не могу сказать точно, что твоей девочке предстоит завтра, через пять или тридцать лет – я только вижу общую линию ее жизни. Как ты назовешь ее?

– Ольгой, – Надежда вдруг почувствовала, слабость, и откинулась на подушку.

– Что ж, пусть простятся тебе все грехи, Ольга, – Дара коснулась рукой крохотного свертка, и девочка неожиданно распахнула огромные синие глазенки.

– Да какие же у нее грехи, – спросила, улыбнувшись, вошедшая Варвара Степановна, – у такой-то малышки!

Умудка поднялась и пошла к выходу, но у самой двери оглянулась, и взгляд ее был еще более серьезен, чем прежде.

– Над каждым из людей тяготеют грехи – грехи прошлого. Из-за этого люди грешат вновь и вновь – и дети их, и дети детей их, – она вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

Проводив ее взглядом, Варвара Степановна покачала головой.

– Подумать только, говорит, прямо библейским языком! Там, помню, тоже написано что-то такое: грехи падают на детей до седьмого колена. Да, что-то такое, – она затрясла седой головой, безуспешно стараясь вспомнить цитату.

В глазах Надежды мелькнуло насмешливое удивление:

– Что ты говоришь, мама, ты что, стала верить в бога? Зачем ты читаешь библию?

– Да нет, – мать смутилась и поправила одеяло на постели дочери, – ну… только иногда, вечерами. Тут, знаешь, мало книг, и читать особо нечего, а библия… она даже больше философская книга, чем религиозная, ее за всю жизнь читай – не перечитаешь, – она опасливо взглянула на Надежду, но та уже крепко спала, улыбаясь чему-то во сне.

Маленькая Оленька заворочала головкой и тоненько пискнула. Варвара Степановна поспешно взяла ее на руки, чтобы перепеленать.

– Какой же ты будешь, когда вырастешь? – тихо говорила она, перекладывая внучку и целуя крохотные ножки. – Красивой, наверное, умной, да? И никто, спасибо Хрущеву, никогда не отнимет у тебя дочку, как у меня. Сколько мне тогда было – двадцать восемь? Тебе двадцать восемь будет, – она мысленно подсчитала, – в девяносто шестом году. Люди уже на Луну будут летать. Будешь космонавткой, а? – Варвара Степановна виновато покосилась на спящую дочь и совсем тихо добавила: – Пусть Бог сохранит тебя и твоих детей, радость моя.

Глава вторая

Андрей и Виктория Воскобейниковы внешне разительно походили друг на друга – высокие, синеглазые со светлыми волосами. Лбы у обоих слегка выдавались, и от этого головы казались чуть наклоненными вперед – так бывает, когда человек донельзя захвачен рассказом собеседника. У большинства преподавателей при взгляде ни них радовалась душа, и мелькала блаженная мысль: «Надо же – кто-то все-таки интересуется моим предметом!» Поэтому, наверное, брат и сестра, как правило, были на хорошем счету – и в школе, и в институте.

Мудрый не по годам Андрей рано узнал силу своего обаяния. Однажды, когда им было лет по десять, он похвастался сестре:

– Я вообще могу сделать так, что все у меня по ниточке плясать будут.

Не поняв, Вика широко раскрыла глаза:

– Как это?

– А вот так! Все, что я захочу, то они и сделают, поняла?

– Ага, – она похлопала ресницами и застенчиво спросила: – А ты можешь, чтобы Бульдога тебе без денег батон дала?

Бульдогой у них во дворе прозвали продавщицу из булочной за углом – за свирепый взгляд и привычку рявкать на тех, кто слишком громко болтал в очереди за хлебом. В каждом покупателе она видела потенциального жулика и по два раза пересчитывала полученные деньги. Пытаться уговорить ее отдать буханку бесплатно было нелепо, да и небезопасно, Андрей это прекрасно понимал. Тем не менее, он снисходительно посмотрел на сестру и презрительно усмехнулся:

– Бульдога для меня – вообще раз плюнуть. Будет выходной – покажу.

Виктория едва дождалась конца недели. В воскресенье Андрей все утро играл во дворе в футбол с соседскими мальчишками, потом вернулся, вымыл руки и небрежно бросил:

– Пошли к Бульдоге за хлебом.

На пороге булочной ноги Виктории внезапно отказались ей служить, она остановилась и робко потянула брата назад:

– Андрюша, не надо!

Отодвинув ее плечом, он спокойно подошел к прилавку и вежливо произнес:

– Тетя, дайте мне хлеб, пожалуйста.

Бульдога повернула к нему свое сердитое лицо и, не говоря ни слова, протянула батон. Пока они шли домой, Вика ежеминутно оглядывалась – ей казалось, что обманутая Бульдога мчится за ними в погоню. Дома, немного придя в себя после испытанного ужаса, она застенчиво поинтересовалась:

– А с деньгами, которые ты не отдал за хлеб, чего делать? Давай тогда пряники купим.

– Деньги я Бульдоге отдам, – сурово отрезал Андрей, – только завтра. Я хотел тебе просто показать. Или ты думаешь, что я вор?

Пристыженная его светлым и честным взглядом, Виктория опустила голову. В тот же вечер она рассказала о случившемся Даше Чугунковой со второго этажа, а через день весь двор знал, что Воскобейников из третьего подъезда обладает даром гипноза. В действительности же все происходило так: возвращаясь с футбольного поля с мячом в руках, Андрей забежал в булочную и купил хлеб – вернее, отдал за него деньги, но когда Бульдога протянула ему батон, он взглянул на свои грязные руки и тяжело вздохнул:

– Тетя, а можно, чтобы хлеб у вас немного полежал, а то у меня руки очень грязные, и мама ругаться будет, что я его испачкал, а отец даже побить может. Он, знаете, какой строгий – ремнем очень больно бьет, всегда синяки остаются. Я только домой сбегаю – руки вымою и приду, хорошо?

На лице его при этом появилась доверчивая и ясная улыбка, а Бульдога…. А что Бульдога? Она только с виду казалась злой, а так – обычная женщина, у которой дома были маленькие дети. И деньги она всегда так тщательно пересчитывала, потому что однажды за недостачу у нее вычли ползарплаты. Что ей трудно было на десять минут отложить буханку, за которую уже было уплачено?

Восхищение окружающих Андрей принял, как должное. После случая с Бульдогой он убедился, что путь к триумфу не столь уж тернист – если хорошо понимаешь людей, то потребуется всего-то немного обаяния и немного красноречия. Ну и, конечно, малость хитрости. Ему все больше и больше нравилось ставить эксперименты над людьми, накопленный опыт очень скоро начал давать положительные результаты – учителям нравился воспитанный мальчик с искренним взглядом и честным лицом, большинство одноклассников любили его за приветливость и готовность всегда прийти на помощь.

С четвертого класса Андрей Воскобейников был бессменным председателем совета пионерского отряда, и по всем показателям их класс всегда занимал первое место. Немалую роль в этом играло умение Андрея отчитываться в проделанной работе. Принес, например, кто-то из ребят своей бабушке картошку с рынка – в отчете указывается, что пионеры отряда взяли шефство над ветеранами войны и труда. Сходили с приятелями в кино или побегали во дворе с мячом – проведено культурное или оздоровительное мероприятие. Портрет Андрея занимал постоянное место на школьной доске почета, но однажды ему все-таки подложили серьезную свинью, и сделала это та самая Даша Чугункова, которая прежде всем и каждому с восторгом рассказывала о замечательном брате своей подруги.

Пока Андрей с сестрой ходили в разные школы – мужскую и женскую – Даша дружила с Викой, сидела с ней на одной парте и постоянно бывала у них дома на правах соседки и близкой подруги. Когда ввели совместное обучение, ребят перегруппировали в соответствии с их местом жительства, Андрей остался в своей школе и оказался в одном классе с Викторией и Дашей. Естественно, он велел сестре сесть с ним вместе, а ей и в голову не пришло бы ослушаться. Дело было совсем не в родственных чувствах – Андрею плохо давались математика и физика, а Вика прекрасно решала задачи и всегда могла помочь на контрольной. Поскольку ученики, сидящие рядом, получали разные варианты, она часто выполняла задание брата в ущерб себе – кто еще кроме родной сестры пошел бы на такое самопожертвование? Помимо этого, она хорошо заучивала наизусть стихи и подсказывала с места, когда Андрея вызывали к доске. Учительница по литературе была глуховата, можно было подпереть руками подбородок и, прикрыв рот, шептать. За подобное, если ловили, подсказывающему полагалась единица, а потом беседа в кабинете у завуча, но опять же – чего не сделаешь для любимого брата?

Вика, ничего не скрывая, обрисовала подруге ситуацию и клятвенно обещала, что их дружба от смены ею парты ни в коей мере не пострадает, но Даша заявила, что ей на проблемы Андрея чихать с высокого потолка, смертельно обиделась и перестала с Викой разговаривать. Спустя два месяца, когда новый женско-мужской класс окончательно сформировался, пионеры стали выбирать председателя совета отряда, и классная руководительница внесла предложение:

– Рекомендую Андрея Воскобейникова. Он все эти годы прекрасно справлялся с работой, пионеры его любят и уважают. Думаю, что новый коллектив поддержит его кандидатуру.

Новый коллектив – прежние одноклассники плюс пришедшие из женской школы девочки – ничего не имел против Андрея Воскобейникова, старшая пионервожатая улыбнулась и уже собиралась вынести предложение на всеобщее голосование, когда подняла руку Даша Чугункова.

– Андрей Воскобейников – лицемер и ведет двойную жизнь, – звонко провозгласила она, вздернув нос. – Он притворяется настоящим пионером, а сам эксплуатирует свою собственную сестру Вику, как… как кровосос-империалист. На контрольных она решает ему задачи, а свои до конца выполнить не успевает и получает тройки. На литературе она ему подсказывает, дома делает задания, а еще… еще он заставляет ее стелить ему постель и гладить рубашки. Вот!

Класс безмолвствовал – все были огорошены столь серьезными обвинениями. Наконец один из верных приверженцев Андрея с вызовом сказал:

– А какое твое вообще дело, Чугункова, что они дома делают? Он ее брат, она имеет право ему рубашки гладить!

– А контрольные делать – тоже брат, да? А подсказывать? – взгляд Даши пылал торжеством мести, она воинственно подбоченилась. – Да его за это… его вообще нужно из пионеров исключить!

Старшая пионервожатая растерянно посмотрела на классную руководительницу, та недовольно скользнула глазами в сторону неистовствовавшей Чугунковой и пожала плечами.

– Давайте послушаем, что скажет Воскобейников, – сухо предложила она.

Андрей мог бы возразить насчет рубашек – это было семейное дело и никого не касалось. Он мог бы также отрицать насчет списывания – одноклассники не стали бы подтверждать слова Чугунковой, которую многие недолюбливали. Однако, поддержав Андрея, они перестали бы верить в его кристальную честность – ведь всем известно было, что вредная Дашка говорит правду. И тогда он сделал то, что подсказала ему интуиция – встал, откинул со лба прядь пепельных волос и просто произнес:

– Да, это правда – я часто ошибался в своей жизни, но всегда пытался осознать свои ошибки. Перед лицом своих товарищей торжественно клянусь исправиться и никогда не повторять подобного впредь.

По классу прокатился глухой рокот одобрения, в котором чуткое ухо Андрея уловило отголоски восторга. Классная руководительница мягко сказала:

– Конечно, подсказывать и пользоваться подсказкой – недостойно пионера, и очень хорошо, что ты это понял.

– Да, я много думал и осознал. Считаю, что пока не могу быть председателем совета отряда – мне еще нужно о многом подумать и многое для себя решить.

Мало кто из взрослых мог бы так выразить свои мысли, и старшая пионервожатая чуть ли не с благоговейным испугом посмотрела на мальчика, говорившего не по-детски мудро и проникновенно.

– Это хорошо, Андрей, что ты осознаешь недопустимость такого поведения, – кротко проговорила она. – Видите, ребята, Андрей Воскобейников, несмотря на допущенные ошибки, все осознал. Кстати, умение признавать ошибки – тоже очень важное качество пионера.

Андрей в этот день вышел из школы широким твердым шагом и шагал с одухотворенным, просветлевшим лицом, не обращая внимания на плетущуюся сзади сестру. Виктория была убита случившимся и всю дорогу тихонько всхлипывала, а, придя домой, разрыдалась:

– Андрюша, а вдруг тебя в следующем году в комсомол не примут?

Брат выпустил пар, дав ей хорошего тумака:

– Дура! Все из-за тебя!

Она приняла это покорно и с пониманием.

После этого случая их рассадили, и вскоре инцидент был забыт. Через полгода Андрея приняли в комсомол и вскоре выбрали комсоргом, а Даша Чугункова поняла, что ее злобствование ни к чему не приведет, и перестала строить козни. Виктория больше не делала попыток наладить с ней отношения, сидеть вместе не захотела и назло бывшей подруге села за одну парту с новеньким мальчиком, у которого было странное имя – Антонио Скуратти. Три месяца он краснел, встретившись с ней взглядом, а однажды она нашла у себя в портфеле послание:

«Дорогая Вика! Не смейся, пожалуйста! Я очень хочу пойти с тобой в кино, но стесняюсь сказать. Если ты согласна, то скажи, а если нет, то ничего не говори, а просто разорви письмо, и пусть будет, как будто ничего не было».

Хотя Вика втайне и считала, что ни один парень на свете не может сравниться с ее братом, письмо польстило ее самолюбию. Улыбнувшись соседу, который, опустив длинные ресницы, ждал, пока письмо будет прочитано, она сказала:

– Ладно, но только не сегодня – сегодня Андрей велел мне съездить в универмаг и купить ему тушь для плакатов. Давай завтра?

Так началась их дружба. Будь Антонио обычным мальчиком, одноклассники, возможно, стали бы их допекать, дразнить и писать на доске перед началом урока А + В = любовь, но он не был обычным московским мальчиком. Антонио Скуратти был сыном пламенных коммунистов – итальянца и канадской еврейки, приехавших в Советский Союз для участия в работе третьего Интернационала еще в конце тридцатых годов. В Москве они познакомились и поженились, но брак этот оказался так же недолговечен, как и сам Интернационал. После войны отец Антонио вернулся в Италию, а мать осталась в Москве. Мальчик, имевший итальянское гражданство, пожил немного у отца в Милане, потом его забрала к себе в Москву мать, и он пошел учиться в обычную московскую школу.

Мать Антонио работала переводчицей на радио. За годы жизни в Советском Союзе она так никогда и не изучила, как следует, русский язык, поэтому говорила с сильным акцентом, путая падежи. Она целые дни проводила на работе, но дверь их квартиры всегда была открыта, и там постоянно толклось множество людей – приезжавшие из-за границы товарищи по партии, коллеги по работе, зашедшие поискать какие-то документы, школьные друзья Антонио и даже соседи, забежавшие одолжить соли или сахара.

– У вас никогда ничего не пропадает? – изумлялась Виктория.

– Да нет, все ценное у нас заперто в шкафах.

Под «ценным» он подразумевал книги на разных языках, стоявшие в трех огромных дубовых шкафах с застекленными дверцами. Виктория скептически пожимала плечами: во-первых, ключ от шкафа висел тут же, на стене, во-вторых, ей было сомнительно, что домушник проникнет в квартиру, чтобы вынести потрепанное собрание сочинений Байрона на английском языке или Мопассана на французском, – под ценностями она имела в виду совсем другое. У них дома, например, золотые вещи хранились в спальне родителей, и туда не принято было заходить не только гостям, но и Виктории с Андреем, а уж о том, чтобы оставить дверь квартиры незапертой, и позволить гулять по ней малознакомым людям не могло быть и речи.

– Могут же деньги вынести или золото. У вас что, золота нет? – допытывалась она.

– Не знаю, – он беспечно пожимал плечами, – мама не носит золотые вещи.

Для Антонио родными языками стали английский и французский – от матери, итальянский – от отца, и русский – язык его московских друзей и знакомых. Иногда он с небрежным видом вытаскивал из шкафа томик Бернса или Аполлинера и читал вслух стихи на английском, французском или итальянском языках, восхищая этим Викторию.

– Ты умный! – с уважением говорила она ему, тут же добавляя: – Мой Андрей тоже английским занимается и Шекспира в подлиннике читает, представляешь?

Антонио был достаточно умен и не показывал Виктории, как раздражает его это незримое постоянное присутствие Андрея в их тандеме. Они ходили в кино, читали друг другу вслух стихи – у них была такая игра: кто больше сумеет прочесть, – а потом торопливо целовались в подъезде, потому что больше целоваться было негде – не в квартире же Антонио, напоминавшей постоялый двор, и не у Вики, занимавшей общую с братом комнату.

– Подожди еще немного, постой со мной, – просил он.

Виктория торопливо чмокала его в последний раз и, высвободившись, оглядываясь.

– Потом, сейчас мне уже пора. Понимаешь, я Андрею обещала помочь чертеж тушью обвести, у него самого плохо получается. Я побегу, ладненько?

На выпускном вечере он сделал ей совершенно официальное предложение руки и сердца. Она уклончиво ответила:

– Ну… не знаю – нам ведь всем сейчас нужно поступать в институт.

– Какая разница, ты можешь учиться в институте и быть моей женой.

– Не знаю, я должна поговорить с Андреем. Он же мой брат, понимаешь?

В глазах Антонио мелькнуло что-то странное. Больше он к этому вопросу не возвращался и в этот день, проводив ее, не сделал, как обычно, попытки поцеловать на прощание.

После окончания школы пути их разошлись. Андрей, не имевший способностей к точным наукам, решил поступать в медицинский институт, где в тот год было слишком много абитуриенток, поэтому для юношей при поступлении делалось некоторое послабление. Виктория подала документы в МИФИ и блестяще сдала экзамены на одни пятерки, а Антонио выбрал механико-математический факультет МГУ. В студенческие годы они иногда собирались с бывшими одноклассниками, и Антонио теперь все больше и больше нравился Виктории. От его бывшей школьной застенчивости не осталось и следа – он превратился в остроумного и блестящего молодого человека, знал бесчисленное множество антисоветских анекдотов, читал наизусть стихи Бродского и цитировал входившего в моду после многолетнего забвения Фрейда. Виктория полагала, что их отношения продолжатся и закончатся чем-то существенным – она почему-то считала, что Антонио влюблен в нее по-прежнему, и им еще предстоит окончательное объяснение, отсроченное лишь до получения дипломов.

– Мой парень учится на мехмате МГУ, – сообщала она знакомым. – Мы решили подождать со свадьбой, пока не закончим институт. Он в меня еще со школы влюблен, с пятого класса, представляете? Но я велела ждать – и он ждет! Он итальянец, представляете? Но из-за меня живет в Советском Союзе.

– Да брось ты врать всем, он о тебе и думать забыл! – пытался наедине урезонить сестру Андрей.

– Что ты, Андрюша, он так меня любит, стольким для меня жертвует! Мне даже стыдно, что я не могу ему ответить такой же сильной любовью.

Однако на пятом курсе Антонио Скуратти неожиданно объявил всем своим друзьям, что теперь он – женатый человек. Известие об этом совершенно выбило Викторию из колеи, хотя знакомые поговаривали, что брак Антонио с его однокурсницей гражданский, и официально они не зарегистрированы. Но какое это имело значение – многие студенты оформляли брак только тогда, когда на горизонте маячило появление наследника.

– Видишь, дура, что я тебе говорил, – снисходительно подытожил брат, – все уже замуж повыходили, а ты, идиотка, в облаках парила.

Действительно, в ее институте девушек было мало, и к тому моменту почти все однокурсницы уже обзавелись мужьями. Сконфуженная Виктория вдруг почувствовала себя никому не нужной старой девой. Она теперь хотела лишь одного – поскорее обо всем забыть и выйти замуж.

Возможных кандидатов к ее удивлению оказалось не так уж и много – только староста их группы Семен Шумилов, который с первого курса любил ее преданно и открыто. Сама Виктория всегда относилась к Семену, как к хорошему приятелю, ей нравились в нем мягкость характера, добродушие и покладистость, но он абсолютно не соответствовал сложившемуся у нее представлению о будущем муже. Прежде всего потому, что был невысок – даже чуть ниже нее ростом, – и в юношеской фигуре его уже угадывались будущие рыхлость и полнота. Теперь все это отступило на второй план перед ее желанием срочно выйти замуж, однако окрутить Семена оказалось не так-то просто – он давно смирился с безнадежностью своего чувства и долго принимал поползновения Виктории за шутку, когда же до него наконец дошло, что дело серьезно, оказалось, что представления о браке у их старосты весьма старомодны. Однажды Виктория, не выдержав, пожаловалась брату:

– Андрюша, послушай, какой бред несет этот придурок: «Перед тем, как вступить в брак, необходима проверка на духовную и интеллектуальную совместимость». То бишь перед тем, как один раз сходить в ЗАГС, нужно сто раз вместе посетить Третьяковскую галерею, двести раз послушать оперу «Севильский цирюльник» и триста раз посмотреть балет «Лебединое Озеро».

– Ну и посмотри, тебе полезно, – хмыкнул Андрей, – но если он тебе так уж нужен, то мой совет: напои его, раздень и уложи в постель. Семка – честный комсомолец, он поймет, что в такой ситуации культурные мероприятия придется проводить уже во время медового месяца. Особенно, если утром ты, рыдая, расскажешь ему, как он ночью зверски лишил тебя невинности. После этого для большей духовности можешь прочесть вслух письмо Татьяны к Онегину – это единственное, что ты смогла выучить.

Последние слова брата задели Викторию за живое, хотя она этого и не показала, – уж чем-чем, а памятью ее бог не обидел, и стихов наизусть она знала столько, сколько Андрею и не снилось. Тем не менее, совет его был достаточно разумным. Последовать ему из-за строгих принципов Семена Виктории удалось далеко не сразу, поэтому они поженились лишь незадолго до окончания института. После торжественной регистрации брака, когда новобрачные шли из ЗАГСа к машине, молодой муж, все еще мучимый раскаянием, прижимал к себе локоть жены и шептал ей на ухо:

– Ты… ну… ты не очень сердишься, что все получилось так скоропалительно?

– Что теперь делать, – вздохнула Виктория, подняв на него серьезный взгляд бездонных синих глаз, – конечно, лучше было бы нам еще какое-то время встречаться, чтобы проверить наши чувства. Ладно – что вышло, то вышло, и я не сержусь. Теперь давай думать о будущем.

Семен успокоился, и свадьба у них прошла не хуже, чем у прочих их однокурсников – с музыкой, плясками и криками «горько!». Во избежание вопросов Виктория по секрету рассказала парочке самых болтливых приятельниц:

– Я со своим итальянцем решила расстаться. Понимаете, мне очень интересную работу предлагают, но в очень и очень закрытом институте, понимаете? – она таинственно понизила голос до шепота – С мужем иностранцем меня туда не возьмут, там очень строго. К тому же, у него мать еврейка. Жалко его бедного, конечно, он столько ждал!

Через год у молодых супругов родился сын Илья, и Виктория, с удовлетворением отметила, что малыш чертами лица чрезвычайно похож на нее (а также на ее любимого брата!) и абсолютно не напоминает своего отца.

Шло время. После нескольких лет брака основной заботой Виктории стало уберечь сына от желудочно-кишечных инфекций, а брата – от недостойных женщин. Они с мужем жили теперь в другом районе Москвы, и у них появился новый круг знакомых, в котором за Викторией Шумиловой твердо утвердилась репутация толкового специалиста, преданной жены и заботливой матери. Однажды она совершенно случайно встретила в «Детском мире» Дашу Чугункову. Забыв о давних разногласиях, прежние подруги расцеловались, наговорили друг другу множество комплиментов типа «ой, ты ничуть не изменилась», при этом острый взгляд Виктории отметил отсутствие обручального кольца на руке Даши. Узнав, что Даша живет в том же доме, что и прежде, Виктория начала расспрашивать о бывших соседях и одноклассниках. О Скуратти она спрашивать не стала, но Даша заговорила о нем сама:

– Викуля, а ты знаешь про своего Скуратти?

У Виктории не дрогнуло даже и ресницы.

– Он, кажется, еще в университете женился, – равнодушно сказала она.

– Ой, какое там женился! Они четыре года жили без регистрации – сначала ждали, пока получат дипломы, потом оба поступили в аспирантуру, а потом Антонио защитил диссертацию и через месяц – представляешь? – ехал в электричке, встретил девчонку-лимитчицу и с первого взгляда влюбился. Аспирантку сразу послал подальше, а лимитчицу через месяц повел в ЗАГС. Мать его поначалу была в шоке, но сейчас у них уже двое детей, мальчик и девочка, так что она ради внуков примирилась. Говорят, Антонио по своей лимитчице до сих пор с ума сходит, а она от него постоянно бегает налево.

Виктория брезгливо повела плечом.

– Ужас! В Антонио всегда была склонность к низкопробному. Если честно, то именно это меня от него и оттолкнуло. Мой Андрей, например, в принципе не мог бы оказаться в подобной ситуации.

Упоминании об Андрее неожиданно пробудило в душе Даши прежнее мстительное чувство, но она спрятала его под милой улыбкой и согласилась:

– Честно, Викуля, я этих обеих его баб видела – никакого сравнения с тобой. Всегда говорю всем: Антонио идиот, что Вику бросил. Кстати, как там Андрей – женился?

Виктории тоже вдруг припомнились их школьные разногласия. Она снисходительно пожала плечами, и тон ее ответа был окрашен легким презрением:

– Пока нет, зачем спешить? Он ведь не женщина, чтобы с годами терять привлекательность, – мимолетный взгляд на руку Даши без кольца, – мужчина, я считаю, не должен рано жениться. Тем более, что выбор у него есть.

Даша криво ухмыльнулась, после чего они с Викторией распрощались, и никто из них не предложил когда-либо в будущем встретиться вновь.

Выбрав специальность акушера-гинеколога и будучи единственным парнем в группе, Андрей Воскобейников с юных лет был избалован вниманием со стороны представительниц противоположного пола, так что Виктория сказала Даше Чугунковой правду – выбор у него был. Однако за всю свою жизнь серьезные чувства он испытывал только к трем женщинам.

Первая, Ревекка Сигалевич, стала его подругой еще на третьем курсе института. Юношу неудержимо влекло к этой удивительно мягкой и деликатной девушке с волнистыми темными волосами и легкой смешинкой в умных глазах. Потребность находиться около нее, чувствовать ее присутствие, ощущать легкое дыхание на своей щеке была в нем даже сильнее желания простой физической близости. Андрей даже не особо и настаивал – в конце концов, если б стало особо невмоготу, то ему были известны девчонки, которые…. Ревекка сама пошла ему навстречу, и их первая близость наполнила его чувством неведомого прежде восторга.