Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Глава двадцать пятая

К Новому году Ольга и Кристоф планировали приехать в Ленинград, но Надежда позвонила и сообщила им, что ей дали «горящую» путевку в кисловодский санаторий с двадцать пятого декабря. Поэтому Кристоф предложил жене провести две недели рождественских праздников в Гренобле у Клотильды.

Старушка была обрадована таким вниманием со стороны молодоженов и тем, что у нее появилась возможность поболтать по-русски.

– Какая радость, – повторяла она, – я всегда знала, чувствовала, что мой любимый внук должен жениться на русской. Ты знаешь, Оля, что он полюбил тебя еще до того, как увидел? По фотографии, на которой ты с семьей наших родственников Баженовых. Когда я увидела его лицо – как он разглядывал снимок – я сказала ему: езжай и найди эту девушку, это твоя судьба. Он послушал меня и поехал, нашел тебя.

Клотильда уже забыла, для чего внук поехал в Советский Союз, и совершенно искренне полагала, что все было именно так, как она говорит. Кристоф не возражал – он лишь ласково улыбался, когда в словах бабушки звучала чрезмерная горячность. Ольга, которую другие члены семьи Лаверне встретили приветливо, но довольно равнодушно, была смущена восторгом, светившимся в глазах старушки.

– Я ничего не знала про фотографию, – покраснев, она покосилась на мужа. – Это та, где Катька с братом и их родители?

– Да-да, у меня есть тоже, посмотри, – Клотильда порылась в бумагах и достала снимок. – Помнишь? Тогда моя кузина была еще жива.

– Я ее очень любила, – вздохнула Ольга. – Мы ведь с Катькой, пока жили по-соседству, часто играли вместе – то у нас, то у них. Катька моложе меня на год, и я… ну, как бы задирала нос, командовала, а когда были совсем маленькими, то отнимала у нее игрушки. Но ее мама ничуть не сердилась, наоборот учила ее: отдай Оле, не жадничай. Сейчас мне стыдно из-за этого.

– Не страшно, – засмеялся Кристоф, – младшие слушаются, старшие командуют. Я младший и сам… как это… испытал на своей шкуре.

– Ты замечательно стал говорить по-русски, – восхитилась Клотильда. – Знаешь, Оля, ведь он не мог сказать ни слова еще летом. Все понимал, но говорить не мог. Поразительно, что делает с людьми любовь!

Она просила Ольгу говорить ей «ты» и звать Клотильдой, но девушка, не привыкшая к французскому обращению, стеснялась.

– Тогда зови меня «бабушкой», – милостиво предложила старушка, несказанно удивив этим Кристофа. – Кроме того, я хочу научить тебя готовить мой любимый мясной пирог с яблоками. Это семейный секрет, я даже своей кухарке не разрешаю заходить на кухню, когда я его пеку.

Ольга добросовестно пыталась научиться печь знаменитый пирог Клотильды, но, войдя на кухню во время третьего «урока», неожиданно почувствовала сильную тошноту от запаха тушившегося мяса. Побледнев, она с трудом успела добежать до туалета и потом долго сидела в кресле в гостиной, медленно приходя в себя и осмысливая случившееся. Ей знакомы были эти признаки – тогда, семь лет назад, ее тоже начало тошнить очень рано. Других беременных тошнит по утрам, но ее могло затошнить в любое время дня от определенных запахов.

Кристоф, когда она в ночь, наступившую после новогодней, сообщила ему новость, ласково провел рукой по волосам жены и прижал ее к себе. Он, конечно, сам первый поднял вопрос о ребенке, когда предлагал Оле стать его женой, но не ожидал, что все произойдет так быстро.

– Ты не рад? – тихо спросила она, прижавшись лбом к его плечу.

– Я рад. Любить тебя.

Он поднялся, подошел к окну и прижался лбом к стеклу, за которым тихо падали и тут же таяли на земле мелкие снежинки, и задумался.

– О чем ты думаешь? – тихо спросила Ольга, глядя на неподвижную фигуру мужа.

Кристоф повернулся и посмотрел на нее блестящими глазами.

– Я думаю, девяностый год быть самый счастливый в моя жизнь. Со мной ты, наш ребенок. Она говорить правда – мой час … как это… не пробить. Мне жить, быть счастлив. Она спасать мою жизнь и знать. Все знать!

– Знать? Что? Кто?

– Она – Дара. Она спасать твоя мама, тебя.

Он присел на кровать и рассказал ей о том, что случилось с ним этим летом в Умудии.

Глава двадцать шестая

После новогодней ночи, проведенной в одиночной камере, настроение и вид у Ильи были далеко не праздничными. Следователь, сидевший напротив него, тоже не чувствовал себя счастливым от того, что в первый день нового года должен заниматься делами. Тем не менее, выглядел он и держался вполне дружелюбно.

– Итак, Илья Семенович, прошу вас в точности повторить, что вы делали с утра тридцать первого числа.

– Я не могу повторить все в точности, – раздраженно отвечал Илья. – Если б я был шпионом, который заучил свою легенду, я бы, конечно, мог повторить в точности, но я обычный человек, попавший в нелепую ситуацию. Все, что я мог сказать, я уже сказал.

Следователь внимательно посмотрел на уже обросшее, с воспаленными глазами лицо молодого человека и улыбнулся.

– Поверьте, Илья Семенович, я вам не враг. Я прошу повторить потому, что хочу помочь вам найти выход из сложившейся ситуации. Возможно, что, повторив рассказ, вы, сами того не подозревая, вспомните что-то важное – то, что поможет мне окончательно убедиться в правоте ваших слов.

– Хорошо, – сердито буркнул Илья, – я повторю. Итак, тридцать первого я с самого утра был у себя в отделе с аспирантами. У нас шел непрерывный эксперимент, и я должен был помочь им кое в чем разобраться. В два я ушел домой.

– Оставив аспирантов одних?

– Конечно, формально по технике безопасности я не имел права так поступать, но аспиранты часто остаются одни. Они достаточно серьезные ребята, и мы им доверяем.

– Почему они не ушли вместе с вами?

– Эксперимент должен был закончиться через час – мы разрабатываем специальную программу. Прервать работу было нельзя – иначе все, что мы делали в течение двух суток, полетело бы к черту.

– Хорошо, итак вы ушли.

– Да, я пошел домой, принял душ. Рассказать, каким мылом я мылся?

– Не надо, – улыбнулся следователь. – Расскажите, куда и почему вы пошли, выйдя из дома. Вы ведь собирались в гости?

– Да, я собирался встречать Новый год с хорошими друзьями. Но в шесть часов мне позвонили из отдела и сказали, что кто-то из аспирантов не выключил прибор, и вахтер не знает, можно ли вырубить общий рубильник. Поэтому я решил сначала зайти в лабораторию и проверить.

– Кто именно вам звонил?

– Я не знаю, кто из вахтеров дежурил в это время – они постоянно меняются, а у меня плохая память на лица. Я не знаю их имен и, тем более, не мог узнать по голосу. Когда я пришел, на вахте никого не было.

– Вахтер часто отлучается?

– Обычно никогда, но рядом со стойкой вахтера есть комната, оттуда доносились голоса. Я решил, что они уже справляют Новый год, и не стал никого звать. У меня магнитный пропуск, и я прошел через турникет.

– Значит, вас никто не видел, и вы никого не видели?

– Да, я же говорил вам это уже. Я поднялся на третий этаж, зашел в лабораторию, все обошел и увидел, что все выключено.

– Что вы сделали потом?

– Потом я пошел вниз и увидел, что железная дверь, отсекающая второй этаж от лестницы, закрыта.

– Сколько времени вы пробыли в лаборатории?

– Минут двадцать.

– И за это время дверь закрыли? И вы ничего не услышали?

– Конечно, это ведь на втором этаже, а я был на третьем. Дверь задвигается очень тихо – вахтер внизу нажимает кнопку на пульте управления, два этажа оказываются отсеченными от входа, и включается сигнализация охранной системы.

– Понятно. Стало быть, вы оказались заперты в ловушке. Что же вы стали делать дальше?

– А что я должен был делать – я не собирался сутки там сидеть. Я стал искать выход.

– Почему вы не позвонили?

– На втором и третьем этажах телефоны внутренние, они по праздникам отключены. Я покричал, но меня никто не услышал. Тогда я пошел по второму этажу и увидел другую железную дверь. Она оказалась приоткрыта.

– Вы знали, куда ведет эта дверь?

– В соседний корпус. Там находится другое предприятие – какой-то «почтовый ящик».

– Вы знаете, чем они занимаются?

– Что-то связанное с транспортом и оборонкой. Раньше у нас было одно предприятие, но они уже лет десять, как отделились, и меня никогда не интересовало, что они делают – своих дел выше крыши.

– А железная дверь между корпусами часто бывает открыта?

– Да никогда, зачем? Мы к ним не ходим, они к нам не ходят.

– Посмотрите, сколько странного, оказывается. Вахтер никогда не отходит, но в этот вечер на вахте его не было. Дверь между корпусами никогда не открывается, но в этот день она оказалась открыта. Как вы можете это объяснить? Вы не задумывались?

– Откуда я знаю, я думал, что перед Новым годом все встало с головы на ноги, кто-то что-то напутал. Короче, я хотел только одного – выбраться наружу.

– Хорошо, что же вы сделали?

– Я прошел через эту дверь, попал в соседний корпус, но не знал, где там выход. Я стал ходить и дергать ручки всех дверей. Одна дверь открылась, и я попал в какую-то комнату с приборами. Потом сработала сигнализация.

– Вас не смутило, что вы оказались на территории сверх секретного предприятия? Вы не пытались скрыться?

– Зачем? Я ведь не делал ничего плохого. Я даже обрадовался, что сейчас кто-то приедет, и меня выпустит.

– А что вы делали, пока находились в комнате с приборами?

– Ну… я потрогал, осмотрел все – меня там кое-что заинтересовало.

– Понятно. А вам не приходило в голову, что вас могут обвинить в шпионаже, например?

– Я об этом даже и не думал. Я считал, что приедут нормальные люди, я все объясню, и меня сразу выпустят. Вы что, действительно считаете меня шпионом? Это же смешно, вы сами не понимаете что ли?

– Совсем не так смешно, как вы думаете, – тяжело вздохнул следователь и потер подбородок. – Вы неизвестно как оказались на территории секретного предприятия, вы что-то искали, рассматривали. Это очень серьезно, а не смешно.

– Но я же вам десять раз объяснял!

– Так это вы нам объясняли, Илья Семенович, а мы должны сами проверить, насколько ваши слова соответствуют истине. Честно говорю, мне очень хочется, чтобы ваши слова оказались правдой – вы мне симпатичны, я знаком с вашим дядей и очень его уважаю. Но проверка, как вы сами понимаете, займет время.

Илья устало откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

– Хорошо, – сказал он безразличным голосом, – проверяйте. Только разрешите мне сообщить родным – они будут беспокоиться.

– О, я думаю, что ваш дядя уже в курсе, – улыбнулся следователь. – Он умный человек и сам решит, как и в какой форме сообщить вашим родителям и жене. Ведь ваша жена в больнице, она ожидает ребенка, если я не ошибаюсь?

– Смотрю, у вас уже собрано на меня полное досье, – хмуро буркнул Илья.

– Работаем, работаем, Илья Семенович, – весело и почти нежно улыбнулся следователь. – Видите, сколько мы уже о вас знаем. Так что не тревожьтесь, мы очень скоро выясним всю правду – вам остается только немного потерпеть, раз уж вы попали в такую ситуацию. Вам здесь достаточно удобно, есть ли какие-то жалобы?

Илья пожал плечами и хмыкнул.

– Да никаких – я просто на вершине блаженства.

Глава двадцать седьмая

В ночь с третьего на четвертое января Филевы прилетели в Москву и утром приехали к Лиле в роддом. Посетителей к пациенткам не пускали из-за эпидемии гриппа, и медсестра в приемном покое посоветовала им поговорить с главврачом, если они так уж срочно хотят увидеть дочь.

– Игорь Иванович всем распоряжается, а я не знаю, нам не положено, – с некоторым вызовом сказала она, хмуро глядя на сверх элегантных посетителей. – Только он еще не пришел. Ждите, если хотите.

Филев улыбнулся кончиками губ и, протянув руку через окошечко, положил ей в нагрудный карман сложенную пополам бумажку.

– Что вы, нам не положено… – немного мягче начала она, скосив глаза вниз, и поперхнулась, потому что из карманчика выглядывал уголок сотенной купюры. То, что лежало сейчас возле самого ее сердца, на десять рублей превышало ежемесячную зарплату медсестер в роддоме.

Через пять минут посетителям выдали халаты и бахилы с завязками, а через десять они сидели рядом с рыдающей дочерью и обнимали ее с двух сторон.

– Видишь, маленькая, папа с мамой прилетели сразу же, как ты попросила, – сказала мать, гладя ее по голове. – Не надо плакать, тебе нельзя волноваться.

– Папочка, сделай что-нибудь, Илья … его…

– Да-да, я уже в курсе. Кстати, кто тебе сообщил эту новость о твоем благоверном?

– Виктория вчера утром приезжала, потом дядя Андрей. Он сказал, что ты, может быть, сможешь что-то узнать. Поэтому я вам сразу же позвонила.

Филев недобро улыбнулся.

– Это они что, в первый раз за все время решили тебя навестить? Сколько дней ты уже в больнице?

– Папочка, они не знали, что я здесь, мы с Ильей не хотели им говорить. Мы хотели сами, чтобы никто в нашу жизнь не вмешивался, – Лиля отвела глаза в сторону, но отец и бровью не повел.

– Да-да, понимаю – молодые супруги, конечно, хочется побыть вдвоем. Нам ты тоже не велела приезжать, и мы послушно не вмешивались в твою жизнь. А Илья тебя часто навещал?

– Каждый день, – храбро соврала Лиля. – Ты не представляешь, как он тревожился из-за ребенка. А в Новый год – она всхлипнула – я его ждала, ждала, а он…

– Конечно, если б его не арестовали, то он весь вечер пробыл бы с тобой, – прикрыв глаза, грустно вздохнул головой отец. – Надо же, какая напасть, не повезло! Ладно, я попытаюсь что-либо узнать. Думаю, ничего страшного с ним не случится. Странно только, что ваш столь влиятельный дядя Андрей не смог во всем сам разобраться, – в голосе его прозвучали ехидные нотки.

– Что говорит тебе врач? Илья говорил с ним? – спросила мать, меняя тему разговора.

– Илья… Он.… Понимаешь, он всегда поздно приходил, когда доктор уже уходил домой. Доктор говорит, что уже все нормально.

Родители незаметно переглянулись, и Филев поднялся с места.

– Ладно, мы с мамой сами поговорим с твоим врачом, – он взглянул на часы. – Наверное, он уже подошел. Отдохни, мы еще зайдем к тебе.

Колпин обычно разговаривал с родственниками своих пациенток с трех часов, но ему даже в голову не пришло попросить визитеров подождать. Он с радушным и даже несколько заискивающим видом поднялся навстречу Филевым.

– Очень рад вас видеть, я давно хотел поговорить с кем-то из родственников Лилианы. К сожалению, ее супруг так и не подошел. Я звонил ему домой, но там никто не берет трубку.

Колпин действительно несколько раз звонил Лиле домой – телефона родителей Ильи он не знал.

– У супруга моей дочери возникли небольшие неприятности, поэтому он не смог с вами побеседовать, – вежливо ответил Филев, не вдаваясь в подробности.

– А, тогда понятно. Я хотел поговорить с Андреем Пантелеймоновичем, но он был в Чехословакии, как мне его дочка сказала.

Филев кивнул.

– Ладно, оставим это. Я хотел узнать, как обстоят дела у моей дочери. К сожалению, я был поздно информирован о том, что у нее проблемы со здоровьем, иначе поместил бы ее в швейцарскую клинику. В любом случае, я, скорей всего, переведу ее в ведомственную больницу.

Колпин почувствовал себя задетым, но не показал виду.

– Конечно, вы отец, я понимаю, – сказал он несколько обиженным голосом, – однако, смею вас уверить, что по многим показателям наш роддом не уступает самым современным западным клиникам. Наше отделение функциональной диагностики, например, оснащено лучшим оборудованием, а его заведующий, Антон Максимович Муромцев, несколько лет специально обучался в Германии. Он, кстати, близкий друг вашего зятя и вашей дочери, и именно он настоял на госпитализации Лилианы – вовремя, надо сказать. Еще сутки, и было бы поздно.

– Боже мой! – Валентина Филева, побледнев, прижала руку к груди.

– Да-да, – Колпин немного приосанился и подался вперед, – у нее было высокое давление, белок в моче раза в три выше нормы. Мы сделали все возможное, и сейчас состояние нормализовалось. Плод тоже в норме, но, конечно, необходимо постоянное наблюдение. Кстати, прежде за вашей дочерью наблюдал доктор Куликов, но теперь он на курсах повышения квалификации, и два дня назад Антон Максимович попросил меня передать наблюдение за вашей дочерью лично ему. Теперь она сам следит за всеми показателями. Кстати, это девочка, вы уже знаете?

– Нет, дочь нам пока не сказала, – вздохнула Валентина. – Мы вам очень благодарны и верим, что Лиля получает все самое лучшее, – она с укором взглянула на мужа, но тот лишь пожал плечами:

– Если ты считаешь, что нашей дочери тут будет лучше…

Жена мягко улыбнулась и положила свою точеную изящную руку на его колено.

– Конечно, дорогой, здесь о ней так заботятся, – она повернулась к Колпину. – Как вы думаете, опасности больше нет?

– Пока нет, мы наблюдаем. Тем не менее, при ухудшении я рекомендовал бы кесарево сечение. Вам, однако, лучше переговорить обо всем с Антоном Максимовичем Муромцевым – он один из лучших в стране диагностов, и его слово является решающим. Сейчас он на месте, вы можете подойти прямо к нему – я позвоню, предупрежу его.

– Муромцев, – задумчиво проговорил Филев, пока Колпин звонил Антону по внутреннему телефону. – Где-то я слыхал эту фамилию.

Передав наблюдение за несносной пациенткой Шумиловой доктору Муромцеву, Куликов был несказанно рад, и Антон его прекрасно понимал. Он также понял Колпина, позвонившего ему, чтобы сообщить о визите Филевых – раздираемый противоречивыми чувствами главврач не меньше Куликова желал бы переложить на его, Антона Муромцева, плечи ответственность за Лилю. И все же Антон готов был эту ответственность на себя принять – ведь речь шла о ЕГО ребенке.

Три недели назад он помог Куликову сделать все, чтобы повременить с операцией – срок был еще достаточно мал. Теперь же, почти в тридцать шесть недель беременности, кесарево сечение для ребенка было предпочтительней родоразрешения через естественные пути – давление у Лили постоянно прыгало, анализы так и не пришли в норму, и при родах могли возникнуть непредвиденные осложнения, угрожающие здоровью и жизни плода.

Антон встретил родителей Лили обаятельной улыбкой, и даже Филев при всей своей настороженности почувствовал расположение к молодому доктору.

– Садитесь, садитесь, мне как раз нужны ваши помощь и совет, я очень рад, что Игорь Иванович сразу же направил вас ко мне.

– Помощь и совет? Именно наши? – усаживаясь в кресло, улыбнулась Валентина Филева, очарованная его манерами.

– Да-да, видите ли, наша дорогая Лилиана обладает несколько упрямым характером.

– Мы это заметили еще четверть века назад, – усмехнулся Александр Иннокентьевич.

– Она больше слушается эмоций, чем рассудка. Сейчас ее состояние довольно стабильно, но мы ни в чем не можем быть уверены. Я рекомендовал бы кесарево сечение. Игорь Иванович со мной полностью согласен, но Лилиана, – он махнул рукой и сделал грустное выражение лица. – Представьте себе, она вбила себе в голову, что операция испортит ей фигуру!

– Но ведь и правда, потом останется рубец, – испуганно возразила Валентина.

Антон улыбнулся и махнул рукой.

– Что вы, какой там рубец, я могу показать вам, – он подошел к компьютеру, включил его и подождал, пока на экране появится изображение. – Видите, это послеоперационный шов. Операцию делал Игорь Иванович – он уже больше двадцати лет специализируется именно на кесаревом сечении. Крохотная, белая полоска чуть выше лобка. После его операций женщины даже фотомоделями работают – рекламируют бикини.

Супруги внимательно рассматривали экран. Антон, с улыбкой наблюдавший за ними, нажал на клавишу, и перед ними внезапно появилось изображение плода, плавающего в утробе матери.

– А это ваша внучка – я совсем недавно опять проводил ультразвуковое исследование.

– Боже мой, Александр, посмотри только! – женщина прильнула к экрану.

– Для нее тоже кесарево сечение предпочтительней, – заметил Антон. – При родах возможны осложнения, вызванные токсикозом.

– Александр, ты должен настоять, чтобы твоя дочь оставила свои капризы и слушалась врачей, – Валентина Филева повернулась к мужу. – Ты ведь знаешь, какие причуды у нее бывают, а я не хочу, чтобы с моей внучкой что-нибудь случилось. Говорят, именно вы привезли сюда Лилиану? – она повернулась к Антону.

– Да, я, можно сказать, чудом оказался у них в нужный момент, даже подумать страшно, – он покачал головой. – Вы представить себе не можете, но она даже не встала на учет в женской консультации – договорилась частным образом с каким-то шарлатаном, извините, к которому обращалась тогда, когда у нее было настроение. Не делала анализов, не измеряла давления – будто в джунглях, честное слово.

Валентина в ужасе прижала руки к щекам и посмотрела на мужа.

– Это ужасно, Александр! И мы тоже – пошли у нее на поводу, предоставили событиям течь своим чередом. Ты тоже все время твердил: «Не будем вмешиваться, не будем вмешиваться, пусть сама думает!» Будто ты не знаешь свою дочь!

Ее муж встал и прошелся по кабинету. Лицо его приобрело неожиданно жесткое выражение.

– Да, видно, я не всегда бываю прав, – он повернулся к Антону. – Но что же ее муж? Вы ведь с ним, говорят, близкие друзья? Почему же вы не объяснили ему ситуацию, не повлияли на него?

Антон спокойно встретил взгляд Филева и слегка пожал плечами, не имея никакого желания оправдываться перед этим заграничным набобом. Он сухо ответил:

– Я, знаете ли, не брал на себя миссию заниматься семейными делами вашей дочери. Когда возникла критическая ситуация, я, как врач, обязан был оказать помощь – это все, чем ограничивается мой человеческий долг. У вас есть еще вопросы ко мне?

– В любом случае мы вам очень благодарны, – Валентина дотронулась до его руки и посмотрела своими лучистыми карими глазами. Несмотря на возраст – ей было уже под шестьдесят – она была очаровательна. Антон подумал, что, обладай Лиля шармом своей матери, Илья не был бы с ней так суров. Хотя чертами лица они обе очень похожи.

– Меня не за что благодарить, я только выполняю свой долг, – мягко возразил он.

Фраза была избитой, но Муромцев чувствовал, что сказал ее к месту. Он поднялся, и супруги тоже поднялись. Филев протянул ему руку, на минуту задержав рукопожатие.

– Мы пока в Москве, и попрошу вас по возможности держать меня в курсе – сообщать о любых изменениях в любое время дня и ночи.

Легким движением левой руки он вложил в карман халата Антона сто долларов. Тот усмехнулся.

– Об этом вам лучше попросить Игоря Ивановича. Думаю, ему будет приятно оказать вам услугу.

Столь же легким движением молодой человек переложил купюру из своего халата в нагрудный карман элегантного пиджака собеседника.

– Как угодно, как угодно.

Филев сузил глаза в веселой усмешке и взял жену под руку.

– Очаровательный молодой человек, ты не находишь? – спросила она, когда супруги уже спустились вниз. – Знаешь, я думаю, что иметь такого зятя было бы намного приятней.

– Возможно. Ладно, я еще раз поговорю с Колпиным. Если не ошибаюсь, он не станет возражать против наших визитов к Лиле и согласится держать нас в курсе событий.

Он не ошибался – после разговора с ним Колпин был сама любезность. Оставив жену в палате дочери, Филев уехал – в два часа у него была назначена встреча с человеком, которого ему абсолютно не хотелось видеть, но который был ему, тем не менее, сейчас просто необходим.

Феликс Гордеев уже ждал в машине возле подъезда. Увидев подъезжавший форд Филева, он с трудом выбрался наружу и захлопнул дверцу.

– А ты все толстеешь, Гордеев, – равнодушно произнес Александр Иннокентьевич, не подавая руки, и пошел к подъезду. Он открыл дверь, и Феликс тяжело двинулся следом за ним к лифту.

В квартире Филевых было чисто и прибрано – домработница аккуратно выполняла свои обязанности даже в отсутствие хозяев, потому что на сберкнижку ей ежемесячно поступала солидная сумма денег. Она заходила ежедневно днем и в присутствии консьержки, у которой был ключ от квартиры, занималась уборкой. Обе женщины все это время внимательно наблюдали друг за другом, таким образом Филевы могли быть уверены, что обслуживающий персонал не поддастся соблазну присвоить что-либо из хозяйского имущества.

– Мы в точности выполнили ваши распоряжения, – сказал Гордеев, слегка отдуваясь и осторожно впихивая свое тело в итальянское кресло.

Филев небрежно кивнул и расположился напротив него.

– Рассказывай подробно. Как все прошло, как он?

– Все, как запланировали, никаких изменений. Естественно, он сперва был потрясен, возмущен, протестовал, но, в конце концов, согласился, что его имели основание задержать. Ждет и надеется, что все скоро прояснится, но одиночная камера, конечно, действует на него угнетающе.

– Ах, так? Ничего, пусть посидит, – лицо Филева стало жестким. – Чего можно ожидать от Воскобейникова?

– В ближайшее время он ничего не сможет сделать – у него сложились хорошие отношения с людьми из окружения Ельцина, пока тот был первым секретарем горкома, но сейчас те в опале и не помогут. Следователь – наш человек, и у него все под контролем. Мы ждем вашего решения, Александр Иннокентьевич, – Феликс угодливо склонил голову вперед.

Филев удовлетворенно кивнул и прошелся по комнате. На тумбочке стояла фотография Лили и Ильи, сделанная во время регистрации брака. Он взял ее, повертел в руках, с брезгливым выражением поставил обратно и сказал:

– Хорошо, пусть пока посидит. Но не устраивайте ему санаторий – пусть понервничает. Понял, Гордеев? Пусть дойдет до того, что голову готов будет сунуть в петлю!

Рука Филева, лежавшая на столе, сжалась в кулак, глаза гневно вспыхнули.

«Пусть почувствует безвыходность своего положения. Пусть испытает тоску, отчаяние, безнадежность. Все, что испытала моя дочь. Все, что чувствовала она, когда он бросил ее, беременную.

– Как вам будет угодно, Александр Иннокентьевич. Если посмотреть со стороны, то…Молодой человек, попытался совершить преступление против государства, но теперь им овладело чувство вины… Он ведь может пойти на все – даже свести счеты с жизнью… – Гордеев многозначительно посмотрел на собеседника, но тот отрицательно покачал головой:

– Нет, не нужно – это огорчило бы мою дочь. Когда он, как говорится, дойдет до кондиции, пусть напишет полное признание и согласие сотрудничать с КГБ, а потом его нужно убедить в необходимости уехать за границу.

– Я понял, мои люди будут с ним работать.

От ласковой улыбки Феликса Гордеева даже Филеву стало не по себе, и он резко ответил:

– С ним должно быть все в порядке, ты понял? Во всяком случае, ниже пояса.

– Что вы, что вы, его не тронут и пальцем – у нас есть другие методы воздействия. Наш следователь неплохой психолог.

– Хорошо. Двадцать тысяч долларов, как договаривались, переведены на твой счет. Остальное – когда мой зять все подпишет и окажется в Швейцарии в моем доме. Только не вздумай меня продать, Гордеев, как тогда – в восемьдесят третьем.

Гордеев застенчиво потупился и улыбнулся улыбкой невинной девственницы.

– Я не продавал вас, Александр Иннокентьевич, разве вы пострадали хоть чуть-чуть? Я бы этого никогда не допустил, но я работал вместе с вами и тоже имел право получить свою долю.

– Ты не имел права ни на что, но ты получил, что хотел – потому что мне просто было в то время недосуг выяснять с тобой отношения. Сейчас подобный номер не пройдет. Ясно?

Феликс вздохнул и кивнул головой.

– Согласен с вами, Александр Иннокентьевич, – грустно согласился он, – время не то. В госбезопасности стало работать не модно, каждый чекист так и норовит стать демократом. Пишут мемуары, сдают свою агентурную сеть журналистам.

– Верно, – улыбнулся Филев, – поэтому мне и нужно подписанное Шумиловым согласие сотрудничать с КГБ. Ни он, ни Воскобойников в будущем не захотят огласки, а я буду крепко держать их обоих в руках.

– Кто знает – времена ведь меняются.

Тяжело вздохнув Феликс неловко заерзал – он буквально утонул в роскошном кресле и теперь думал, главным образом, о том, как будет выбираться.

– Ладно, Гордеев, давай, я тебя вытащу, – засмеялся Филев, протягивая ему худую сильную руку. – Только скажи мне, чего людям сейчас не хватает, чего они хотят? Такие, как ты, например.

– Одним нужна слава, другим деньги, – Гордеев осторожно оправил брюки, застегнул пуговицу на пиджаке и улыбнулся. – Я, во всяком случае, человек спокойный, мне слава не нужна, поэтому вы всегда можете на меня рассчитывать, Александр Иннокентьевич.

– Естественно, – засмеялся Филев, открывая перед ним дверь в прихожую, – ведь тебе никто никогда не платил больше, чем я. И не заплатит, я уверен.

– Не знаю, посмотрим, – скромно ответил Гордеев, натягивая дубленку и обматывая шею толстым пуховым шарфом.