Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Андрей Пантелеймонович немного помедлил с ответом, но Виктория тут же подсказала:

– Своя фамилия у нее была Сигалевич, а муж Эпштейн, я это хорошо запомнила. За границей она, наверное, госпожа Эпштейн, там не принято сохранять девичью.

– Эпштейн, Эпштейн, – Лиля сдвинула брови, – совсем недавно, слушайте, я где-то.… А, точно – сегодня только видела в Интернете, на сайте новостей. У вас Интернет нормально работает?

Она подошла к стоявшему в углу кабинета компьютеру и, включив его, села перед экраном монитора.

– Эпштейн – довольно распространенная фамилия… – начал было Андрей Пантелеймонович, которому не хотелось в этот момент отвлекаться на посторонние вопросы, но Лиля уже начала читать вслух высветившееся на экране сообщение:

«… Александр Эпштейн прибыл в Ингушетию в составе группы представителей Международной организации для оказания гуманитарной помощи беженцам из Чеченской республики. Сегодня утром машина, на которой он ехал с доктором Элвиной Стоун и журналистом Умберто Мартини, была окружена вооруженными людьми, которые увели Эпштейна в неизвестном направлении. Больше никто из находившихся в машине людей не пострадал, но нападавшие унесли медицинские препараты – их везли в лагерь беженцев. Они вывели из строя мотор, рацию и отобрали у пассажиров мобильные телефоны, поэтому о нападении на машину и похищении командованию стало известно только спустя три часа. Предпринятые поиски пока не дали никаких результатов.

Александр Эпштейн родился в Москве в 1963 году, получил здесь медицинское образование, окончил аспирантуру в Мюнхене и защитил диссертацию, имеет степень доктора наук. В настоящее время является гражданином Германии, живет в Мюнхене, работает химиком-фармацевтом в лаборатории, разрабатывающей и испытывающей медицинские препараты, читает лекции на фармацевтическом факультете университета имени Людвига Максимилиана.

Эпштейн женат, имеет двоих детей. В настоящее время семья информирована о случившемся. Мать и жена Александра через Интернет уже обратились к похитителям, сообщив, что они готовы заплатить любую разумную сумму за его жизнь и свободу…»

Андрей Пантелеймонович слушал очень внимательно. Покачав головой, он сказал:

– Да, похоже, это Сашка, ее сын, он ровесник нашему Илюше. Я помню его еще мальчиком – мы как-то встретились с ними в цирке, я говорил тебе, помнишь? – он повернулся к сестре. – Я водил туда Антошку с Илюшей. Потом они учились с Антоном на одном курсе и какое-то время даже дружили.

Внезапно он замолчал и нахмурился, вспомнив отвратительную сцену у гроба Людмилы Муромцевой. Виктория покачала головой.

– Не помню, Андрюша. И ладно, бог с ними, у меня своих дел достаточно, чтоб еще голова из-за них болела. Как говорится, каждому воздастся по заслугам.

– Будем надеяться, – Лиля потерла пальцами виски. – Голова что-то разболелась. Ладно, пусть ваша Ревекка занимается своими делами. А эта женщина, которая приезжала с французом? Почему вдруг она оказалась в курсе?

– Лада Илларионова? Не знаю, почему она оказалась в курсе. Лаверне приехал на похороны ее свекра, но они встречались и раньше. Не знаю, отчего он вдруг с ней разоткровенничался – дружба или интим, может быть. Вот она мне очень не понравилась – бывают такие бабы, везде сующие свой нос. Не знаю, насколько она болтлива, но надеюсь на лучшее. Во всяком случае, мы договорились, что до нашей решающей встречи в субботу никто от них ничего не узнает.

Внимательно выслушав Воскобейникова, Лиля тряхнула головой, словно отгоняя боль, и потянулась за сумочкой.

– Ладно, я поеду, позвоню позже. Дядя Андрей, вы пользуетесь приборчиком, который дал вам Илья?

Воскобейников поднял бровь и улыбнулся.

– Регулярно, без этого мне было бы трудно. У меня в кабинете их даже два.

Лиля равнодушно кивнула свекрови и пошла к двери. Виктория тоже начала было подниматься, но Андрей Пантелеймонович ее остановил.

– Переночуешь у нас.

– Ой, Андрюша, да как же – у меня там собаки одни, их же утром вывести надо…

Лиля захлопнула за собой дверь, чтобы не слышать ноющего голоса свекрови, и застучала каблучками вниз по лестнице. Сев в машину, она немного подумала и достала телефон.

– Приезжай ко мне, это срочно.

Через сорок минут Феликс Гордеев уже мерил шагами гостиную Лили, слушая ее и озадаченно качая головой.

– Не понимаю, ты говоришь, что француз и эта баба что-то знают? Но каким образом их беседа с Андреем Пантелеймоновичем прошла мимо меня? Ничего не понимаю! Я в курсе, что они приезжали к нему – поговорить о средствах для лечения вдовы Илларионова.

Лиля посмотрела на его побагровевшее лицо, улыбнулась про себя и кротко сказала:

– Возможно, что твои прослушивающие устройства в квартире Воскобейниковых поставлены некомпетентными людьми, к вам ведь теперь умные не идут – все ищут, где зарплата получше.

Она не стала выдавать секрет фирмы. Зачем, действительно, Гордееву знать, что аппаратура, изобретенная на их фирме, способна блокировать любое прослушивающее устройство? Илья сам установил в кабинете дяди два таких прибора, и Андрей Пантелеймонович обычно включал их, когда к нему приезжали гости.

Специальный преобразователь моделировал голоса говоривших людей и сам конструировал какую-нибудь стереотипную беседу – тему можно было задать заранее, приноравливаясь к характеру ожидаемых посетителей. Смоделированная беседа синхронно передавалась на все «жучки», и тот, кто слушал ее, вряд ли мог бы догадаться, что она не имела ничего общего с действительной темой разговора.

Гордеев, конечно, знал, что квалификация в его ведомстве оставляет желать лучшего. Он не стал спорить с Лилей и лишь буркнул:

– Ладно, разберусь. Так когда эти деятели вновь собираются навестить Андрея Пантелеймоновича?

– В субботу. Они еще созвонятся насчет времени.

– Гм, ладно, будем думать. Время я сам тебе назову, и ты ему это передашь – предупреди, чтобы сам ни о чем не договаривался. Гм. Хороший человек Андрей Пантелеймонович, нужный нам человек, его ждут большие дела, но… Лучше, конечно, чтобы он больше мне доверял. Намекни ему об этом как-нибудь. Итак, все поняла? Насчет суммы мы с тобой договорились?

– Договорились, – устало вздохнув, Лиля поглядела на часы, – ладно, иди, я устала до чертиков. Надо же – уже второй час, – она зевнула, прикрыв рот, и встала, чтобы проводить гостя.

Время было действительно позднее, но, тем не менее, ровно через двадцать минут после беседы Феликса с Лилей в коттедже Малеевых зазвонил мобильный телефон хозяина дома. Виктор Малеев реагировал на звонки и просыпался мгновенно. Он взял трубку, долго и внимательно слушал говорившего. После разговора спать ему уже не хотелось. Тихо одевшись и выйдя на веранду, Виктор закурил и стал думать. Он поглядывал на окна сына, из которых доносилась музыка, и слышался смех. Что ж, пусть веселятся, пока молодые. Пусть его Алешка живет счастливой спокойной жизнью – той, которую проклятая афганская война отняла у его отца.

– Ребята, новый прикол, – говорил Алеша, – эта девчонка Том Сойер типа согласилась на свидание.

– На фиг тебе это надо, – сказал Сергей, – собрать все ее письма и на ночь прчитать – не уснешь, блин! Маньячка какая-то, еще прирежет.

– Ты же прежде думал, что она инвалид или старуха.

– Нет, Леха, маньячка, – вмешалась Наташа, подруга Сергея, – мы тут с Ланкой поболтали про нее с одним психологом и решили, что маньячка. Если пойдешь, будем тебя издали страховать. Встанем типа на стреме, чтоб она тебя до смерти, типа, не затрахала.

– Замучается, – Алеша хмыкнул и поставил себе в органайзере напоминание на субботу – чтобы не забыть о встрече с «маньячкой», – а слова Наташи о Лане намеренно пропустил мимо ушей.

Уже около двух месяцев он встречался с хорошенькой черноглазой Лейлой. Наташа поначалу дулась из-за Ланы – обидно стало, что ее подруге дали отставку, – и даже, попыталась высказать свое мнение. Однако Алексей быстро поставил ее на место – не хватало еще кому-то вмешиваться в его личные дела! После этого Наташа упоминала о Лане лишь вскользь, мимоходом, а Алеша делал вид, что не слышит – всеми его помыслами теперь владела другая.

Лейла была горячая, ласковая и без комплексов, она нравилась Алеше до такой степени, что ему хотелось сделать их отношения постоянными. Не жениться, конечно, но ведь можно и просто так жить – сейчас все сходятся и живут без регистрации. Отец не будет возражать, он всегда повторяет, что не станет вмешиваться в личную жизнь Алеши.

Виктор Малеев увидел, что свет в окнах сына погас – значит, Лешка сейчас лег со своей девчонкой. Что ж, главное, чтобы мальчику было хорошо, чтобы он чувствовал себя счастливым. Докурив, Виктор вздохнул и вернулся в комнату – ему нужно было посидеть в темноте и обдумать предстоящую работу. Сумму он запросил немалую, но торговаться заказчик не стал.

Глава десятая

Александр Эпштейн пришел в себя, но лежал, не шевелясь и пытаясь понять, где находится. Откуда-то издалека вспышками и обрывками фраз врывались в голову образы и голоса, не вызывая никаких ассоциаций. Огромным усилием воли он заставил себя вспомнить собственное имя, имена близких и с облегчением вздохнул – воспоминания начали выстраиваться в стройную цепочку.

….Он – Александр Эпштейн, немецкий подданный, тридцати пяти лет отроду. Фирма, на которой он работает, направила его в Ингушетию – международная организация по оказанию помощи жертвам чеченской войны закупила у них большую партию дорогостоящих медицинских препаратов, недавно прошедших последние клинические испытания. В задачу Александра, как ведущего фармацевта фирмы, входило подробно ознакомить группу американских врачей с особенностями новейших препаратов. Значит, это Ингушетия. Россия. Бывший СССР.

Ему не хотелось сюда ехать. После отъезда из СССР родители и сестра иногда бывали в Москве, он – никогда. Бурные события, сотрясавшие в течение последних десяти лет его бывшую родину, не вызывали никаких чувств и эмоций. Когда кто-то из коллег, сочувствовавших маленькому многострадальному чеченскому народу, пытался обсудить с ним события на Кавказе, он холодно отвечал:

– Считайте меня сколь угодно бессердечным, но ни русские, ни чеченцы не вызывают у меня какого бы то ни было интереса. Думаю, каждый народ получает то, что заслужил.

Решение руководства фирмы отправить его в Ингушетию, оказалось для Александра неприятным и совершенно неожиданным сюрпризом. Он согласился ехать только потому, что таково было непреклонное решение босса – старик неожиданно уперся и не желал слушать никаких приводимых Эпштейном доводов.

– У меня договор с руководством университета, я должен в этом семестре прочесть курс на факультете химии и фармацевтики, – расстроено говорил Александр секретарю главы фирмы Мальвине Росс, близкой подруге его жены, – почему не отправить кого-нибудь из молодых специалистов?

Росс терпеливо объяснила ему, почему не имеет смысла спорить:

– Видишь ли, Алекс, клиент потребовал именно твоего присутствия, это было главным условием заключения договора. Ты же знаешь, что фирма имеет право посылать тебя в командировки. Обычно шеф учитывает пожелания сотрудников, но сейчас замешаны слишком большие деньги, и не стоит тебе портить с ним отношения. Думаю, ты договоришься с руководством университета – это ведь всего две-три недели.

Психиатр Элвина Стоун, с которой ему предстояло отправиться в Ингушетию и работать в госпитале для беженцев, оказалась удивительно милой дамой. Ей было за шестьдесят, и она уже около сорока лет работала с жертвами войн и катастроф, исколесив почти весь земной шар. Энергия, с которой эта женщина улаживала все рутинные дела, поражала и восхищала, речь ее, когда она говорила о своей жизни, напоминала четко построенный доклад.

– Моими первыми пациентами были родственники пассажиров, потерпевшего авиакатастрофу лайнера, – рассказывала Элвина, – потом я много работала с солдатами, вернувшимися из Вьетнама, с близкими погибших космонавтов, с теми, кто пострадал от взрывов, устроенных экстремистами в Северной Ирландии. На Кавказ я приехала впервые в середине девяносто пятого и с тех пор бываю здесь каждые полгода. Вы не представляете, сколько людей, переживших ужасы чеченской войны, нуждаются в психиатрической помощи! Наши спонсоры закупают медикаменты и средства гигиены, но доставлять все это нам приходится самим – иначе русские на границе все разворуют и на следующий же день будут продавать на рынке.

Назрань встретила их теплой погодой и искрящимся весенним солнцем. Элвина Стоун с тремя помощниками и несколькими солдатами, которые помогали с разгрузкой, суетилась с утра до вечера – что-то проверяла, сверяла и отчаянно спорила с высоким российским полковником. Тот требовал снять пломбы с ящиков, где находилась гуманитарная помощь, Элвина отказывалась, объясняя это тем, что в противном случае все медикаменты будут разворованы.

Александр, не выносивший никакой суеты, не вмешивался в их споры – его прислали как консультанта-фармацевта, и ничем другим он заниматься не собирался. Если честно, ему мало верилось, что дорогостоящие препараты его фирмы принесут большую пользу в условиях местных больниц и госпиталей. Большую часть свободного времени он проводил за чтением привезенного с собой толстого научного журнала и однажды сказал Элвине:

– Возможно, я сейчас иду против интересов своей корпорации, но мне кажется, вы зря тратите столько энергии – здесь нет специализированных клиник, а большинство наших препаратов требует сложной схемы применения и особого режима для пациента. Имело ли вообще смысл все это закупать в подобных условиях?

Элвина, уставшая от беготни, присела рядом с ним на узенькую облупившуюся скамейку и вытерла платочком потное лицо. На ней были большие темные очки и широкополая шляпа – ее глаза не переносили яркого горного солнца, а кожа сразу же краснела и начинала шелушиться.

– Конечно, тут не рай, но мы стараемся делать все, что можем, – она вздохнула, и с легким смущением объяснила: – Дело в том, что наши спонсоры не совсем четко представляют себе ситуацию, они ориентируются на общественное мнение – средства выделяются на лечение отдельных пациентов или групп пациентов, которые привлекли внимание прессы. Недавно, например, две французские газеты муссировали тему Дины Хатуевой. Случай действительно сложный – девушка больше трех лет не разговаривает. Сейчас ей восемнадцать, а в пятнадцать у нее на глазах погиб отец, пятеро братьев и сестра – по словам родных русские солдаты ворвались в дом и перестреляли почти всю семью. Сама Дина сумела спрятаться – забилась за шкаф. Мать с одним из братишек в это время вышла к соседям, и только поэтому они тоже уцелели.

Эпштейн пожал плечами и усмехнулся:

– Для нынешних антироссийских настроений такая история – просто клад.

– Вы – скептик, – недовольно возразила доктор Стоун, – а вот я в девяносто шестом была в Грозном и сама лично слышала эту историю. Мне в третий раз приходится консультировать больных в лагерях беженцев и привозить сюда гуманитарную помощь, поэтому я уже ничему не удивляюсь. Многие чеченские женщины очень тяжело переживают потерю близких, и это сказывается на их психике. Знаете, чеченцы неплохо к нам относятся и достаточно откровенно все рассказывают.

– О, все женщины тяжело переживают потерю близких, я и не думаю с вами спорить, Элвина, – он поднял руки, – я уважаю ваши чувства, у меня недоверие вызывают лишь слова наших друзей папарацци – они любят все преувеличивать и приукрашивать.

– Чем мы заслужили такое недоверие, господин Эпштейн? – весело поинтересовался, услышавший его последние слова итальянский журналист Умберто Мартини. Он неторопливо подошел к ним с перекинутой через плечо синей сумкой, в которой обычно носил диктофон и таскал пакетики с жевательными резинками – угощением для местных ребятишек. Несколько мальчишек, сжимавших в руках пестрые пакетики, немного отстали и стояли стайкой у обочины дороги, о чем-то споря и не обращая внимания на иностранцев – они давно к ним привыкли. Элвина Стоун указала на мальчика лет двенадцати.

– Это брат той девушки – Дины Хатуевой. Хотите с ним поговорить? – она перешла на русский и поманила мальчика: – Ходить сюда, Фарид.

Фарид с достоинством приблизился и остановился перед Элвиной, вежливо ожидая, что она скажет.

– Доктор Эпштейн хотеть говорить, спрашивать, – сказала доктор Стоун мальчику, с трудом подбирая русские слова.

Эпштейну совершенно не хотелось ни о чем спрашивать, но из вежливости он мягко спросил первое, что пришло на ум:

– В каком классе ты учишься?

Самый обыденный, казалось, вопрос вызвал недоумение на лице Фарида. Он пожал плечами и равнодушно ответил:

– Не знаю, у нас тут раньше все вместе учились – и большие, и маленькие. А вы хорошо по-русски говорите.

Топтавшиеся на обочине мальчишки подошли поближе, и маленький загорелый пацаненок спросил:

– А жвачка у вас еще есть?

Утром следующего дня Александр ездил с Элвиной Стоун больницу, где находилась Дина Хатуева. Когда они приехали, рядом с сестрой в палате сидел Фарид и держал ее за руку.

– Она любит, когда я здесь, – объяснил он, – она меня узнает.

По лицу Дины трудно было догадаться, узнала ли она брата – бессмысленный взгляд ее был устремлен куда-то в сторону, и появление врачей не вызвало никакой внешней реакции.

– Аффективно-шоковая реакция, – сказала Элвина, – афазия, ступор, в течение длительного времени отказывается от еды – приходится кормить насильно. Таких случаев реактивных психозов, не поддающихся излечению среди чеченских женщин удивительно много – возможно, это связано с психологией, выработанной особым воспитанием. Ведь чеченкам чуть ли не с рождения внушают, что мужчина – их господин и повелитель. Гибель отцов, мужей, братьев для них не только утрата близких – это конец Вселенной, лишившейся своих богов. У многих реакции проявляются в виде психомоторного возбуждения с беспорядочными движениями, стремлением куда-то бежать, и очень трудно удержать их в больнице – родственники увозят. Даже за Диной приезжала какая-то женщина, и мы с большим трудом убедили ее оставить девушку еще на две-три недели. Скажу честно, у меня надежда только на ваши препараты.

– Когда придет ее мать? – поинтересовался Александр. – Было бы лучше, если б мать постоянно была рядом с ней весь период лечения.

– Мать уехала – появились какие-то родственники и увезли ее. Это еще до моего отъезда в Германию было. С тех пор я мать не видела.

– Как же она оставила детей? Девочка больна, мальчик совсем мал.

Элвина вздохнула:

– Что делать! Послушание мужчине – основная черта чеченки. Мы не можем вмешиваться в отношения местных жителей.

Эпштейн просмотрел еще несколько историй болезни, переговорил с врачами, указав им на возможные при лечении препаратами побочные явления, и вышел на улицу. Он решил не дожидаться, пока доктор Стоун осмотрит всех больных, и пойти домой пешком, но уже пройдя два квартала, понял, что заблудился. Наверное, следовало вернуться, и Александр так бы и сделал, если бы не увидел Фарида. Узнав в чем дело, мальчик предложил:

– Пойдемте, я вас отведу.

Шагая рядом с ним, Александр, не удержавшись, спросил:

– Мама твоя скоро приедет?

Фарид пожал плечами:

– Не знаю. Она к дяде уехала – в горы. Там сейчас стреляют, может, ее уже и убили.

Не от слов мальчика, а от его спокойного тона у Эпштейна пошел мороз по коже.

– Как это? Зачем же она поехала?

– Она сначала не хотела ехать, увезла нас с Диной в Краснодар – это когда отца и братьев с сестрой убили. Я в Краснодаре ходил в школу – там школа была хорошая. Потом мы в лагерь для беженцев поехали, там школы нет.

– Зачем же вы из Краснодара уехали?

– К нам ночью казаки пришли и велели уезжать – сказали, что убьют, если не уедем. Мама сразу нас с Диной собрала и поехали. Думали в Грозный вернуться, но по дороге стреляли, и нас в лагерь отправили. Там один учитель приехал, сказал, что всех вместе будет учить – больших и маленьких, – но только надо ему деньги платить. Все собрали деньги, и мама дала, а он два раза нас поучил и уехал. Потом мама решила в Назрань поехать, и мы поехали. Приехали сюда, а дядя нас тут нашел и увез ее, и я уже без нее в школу не стал ходить.

– И Дина все это время не разговаривала?

– Нет, она раньше иногда говорила – когда в Краснодаре жили. Только она плакала все время и никого не узнавала, а совсем перестала разговаривать, когда мы по дороге шли. Тогда мальчика миной разорвало, а она перепутала – думала, что это наш брат Шамиль. Кричала очень и потом совсем перестала говорить. А я один раз камнем швырнул в солдата и глаз ему выбил, – не удержавшись, похвастался мальчик, – только никто не видел – я убежал.

– Зачем ты это сделал? Разве можно кидать в людей камни и калечить их?

– Так он же русский! – холодным и ничего не выражающим взглядом Фарид посмотрел на Эпштейна. – Вам что, нравятся русские?

Александр промолчал. Они дошли до гостиницы, где жили иностранцы, и мальчик, вежливо попрощавшись, скрылся за углом.

Разговор с Фаридом оставил у Эпштейна неприятный осадок. Вернувшись в свою комнату, он сделал себе кофе, потом взглянул на часы и, достав из кармана сотовый телефон, позвонил жене – в это время она должна была отправить сынишку гулять с няней и сесть за работу.

Грета Эпштейн до рождения старшей дочки была редактором небольшого женского журнала. Решив отказаться от карьеры и полностью посвятить себя семье, она, тем не менее, постоянно писала для рубрики «Мой ребенок». Статьи и небольшие рассказы, героями которых чаще всего были ее собственные дети, пользовались симпатиями читательниц, и гонорары Греты составляли примерно четверть их семейного бюджета.

– Привет, малыш, все в порядке? – спросил Александр, услышав ее голос.

– Алек, дорогой! Как я рада! – несмотря на то, что она изо всех сил пыталась говорить счастливым голосом, он уловил скрываемые нотки тревоги и забеспокоился.

– Ты чем-то расстроена? Дети здоровы?

– Я не хотела тебе сейчас говорить, но ведь ты будешь сердиться. Понимаешь, недавно заходила Малвина Росс, она сказала, что клинические испытания ликворина приостановлены.

– Что?! – Александр изо всех сил стиснул трубку, рискуя раздавить хрупкий прибор.

Идея создания ликворина родилась у него еще в студенческие годы и окончательно сформировалась в тот день, когда он услышал доклад нейрохирурга Баженова. К сожалению, в Москве осуществить синтез препарата не удалось. Эпштейн продолжил работу уже в Мюнхене, но прошло почти десять лет, прежде, чем ему удалось получить жидкий полимер, обладающий необходимыми параметрами. Три месяца назад были начаты клинические испытания ликворина – в одной из берлинских клиник препарат был использован при операции по поводу опухоли гипофиза. Результаты превзошли все ожидания – больной, шансы которого на выздоровление не превышали двадцать процентов, пошел на поправку. В Париже и Стокгольме ждали операции по методике, разработанной немецким хирургом, еще два пациента. Почему же приостановлены клинические испытания препарата?

– Французский больной умер после операции, – сообщила Грета. – Обширный инфаркт, закупорка сосудов. Кто-то высказал предположение, что введение ликворина могло спровоцировать…

Александр отшвырнул телефон и стиснул руками виски. Господи, что он, Александр Эпштейн, делает в этой забытой богом Ингушетии? Ему нужно немедленно лететь в Париж и самому во всем разобраться. Необходим тщательный анализ всех вводимых погибшему больному препаратов, необходимо… Но прежде всего необходимо сообщить Элвине Стоун, что ему нужно срочно уехать.

Спустившись вниз, Александр зашагал по улице в сторону госпиталя. Свернув за угол, он столкнулся с Фаридом – мальчик разговаривал с какими-то мужчинами и лишь искоса взглянул на проходившего мимо Александра. Сам Эпштейн через минуту забыл об этой встрече. Он разыскал Элвину Стоун, и она, сочувственно выслушав его взволнованные объяснения, со вздохом покачала головой:

– Сегодня, Алекс, вам уехать не удастся, уже поздно, и русские вряд ли помогут. С утра мы должны отвезти медикаменты в госпиталь и вас заодно подбросим на станцию – так будет вернее. Жаль, конечно, что наше сотрудничество так неожиданно прерывается …

… Александр мучительно напряг память и вдруг вспомнил – это был один из них! Один из тех мужчин, которые тогда разговаривали о чем-то с маленьким Фаридом на тесной улочке. Этот человек участвовал в нападении на машину, в которой ехали они все – Эпштейн, Элвина Стоун и итальянский журналист. Что с ними сделали? Его самого вытащили из автомобиля и куда-то поволокли. Потом в лицо брызнули какой-то жидкостью – или это был баллончик с газом? Сознание ушло мгновенно…

Он поднял голову и оглядел помещение, в котором находился – просторная комната, в которой не было ни одного окна. Тем не менее, было светло – дневной свет лился откуда-то сверху. Рядом с кроватью стояли круглый деревянный столик, кресло и стул с высокой спинкой, а в дальнем углу находились маленький серебристый унитаз и умывальник. На спинке стула висели аккуратно сложенные по складке брюки, на сидении лежали рубашка и свитер, на полу стояли мягкие синие тапочки.

Александр сразу же узнал свои вещи и торопливо ощупал то, во что был одет – чистое хлопчатобумажное белье, приятное на ощупь. Очевидно, в ближайшее время его жизни ничто не угрожает – человека, которого собираются убить, вряд ли станут заботливо укладывать в постель и аккуратно развешивать его одежду. Скорей всего похитители – одна из банд, занимающихся киднэппингом. Наверняка они хотят получить выкуп, поэтому и окружают своего пленника таким вниманием. Деньги – гарантия его безопасности.

Мысль о самом выкупе тревожила Александра мало – его фирма при заключении контракта со своими служащими гарантировала возмещение любых убытков, понесенных при выполнении служебных обязанностей. Скорей всего боссы договорятся с солидной компанией, в которой все члены семьи Эпштейна застрахованы на случай любых непредвиденных обстоятельств. Если о его похищении уже известно, то родные наверняка разместили в Интернете объявление о том, что выкуп будет уплачен незамедлительно. После того, как руководству фирмы придется раскошелиться, они наверняка пожалеют, что заставили его поехать в Ингушетию.

Александр даже повеселел при этой мысли и, скинув прикрывавшее ноги легкое одеяло, осторожно сунул ноги в синие тапки. Немного постоял на месте, опасаясь возможного головокружения, и шагнул вперед. Отравленный организм быстро восстанавливал свои функции, и действие наркотика уже почти не ощущалось – тело повиновалось, и координация движений была не нарушена.

Почувствовав острую потребность помочиться, Александр направился к унитазу, потом, умывшись и переодевшись в собственную одежду, прилег на кровать и стал терпеливо ждать. Он ждал довольно долго и даже успел задремать. Раздавшийся стук в дверь, заставил его вздрогнуть. Мужской голос вежливо спросил по-русски:

– Могу я войти, господин Эпштейн?

Говоривший терпеливо ждал ответа и явно не собирался вламываться без разрешения. Что ж, это неплохо – пленник, к которому относятся с уважением, может рассчитывать на неприкосновенность. Александр не двинулся с места и равнодушно ответил:

– Войдите.

Невысокий мужчина в спортивном костюме внес поднос с бутербродами и чашкой дымящегося кофе. Он поставил все это на столик и уже повернулся к двери, собираясь выйти, когда Эпштейн его негромко окликнул:

– Погодите!

– Да? – тот немедленно остановился, всем своим видом изобразив готовность услужить.

– Мне хотелось бы знать, где я нахожусь.

– Вам очень скоро все объяснят – намного лучше, чем это смогу сделать я.

Мужчина исчез за дверью, Александр, пожав плечами, поднялся и подошел к столу. Он вдруг ощутил сильный голод и, взглянув на еду, решил, что она вряд ли отравлена, или в нее подмешан наркотик – похитители могли бы, если б захотели, расправиться с ним менее изощренным способом.

Все это время в соседнем помещении три человека – двое мужчин и женщина с ярко-рыжими волосами – внимательно наблюдали за экраном монитора, на котором отслеживалось каждое движение Александра Эпштейна. Когда он, поев, снова лег на кровать и подложил руку под голову, женщина велела остановить запись и увеличить неподвижное изображение.

– Зрачки еще слегка расширены, – сказала она, внимательно вглядываясь в лицо пленника, – но координация движений уже восстановилась. Думаю, мы можем вести с ним разговор – он вполне адекватно реагирует на происходящее. Вы начнете, профессор, а я вступлю позже, как мы и договаривались, – ее взгляд мрачно уперся в одного из присутствующих, смуглого худощавого мужчину с темными курчавыми волосами и крупным носом, – жаль, конечно, что разговор должен вестись по-русски, и мы не можем привлечь к беседе никого из зарубежных специалистов-психологов – мне было бы спокойнее.

– Я постараюсь сделать все, что смогу, не волнуйтесь так, мадам, – в голосе ее собеседника послышалась едкая ирония, смешанная с плохо скрываемым раздражением. – Шеф велел мне выполнять все ваши распоряжения.

Он явно намекал на то, что не будь приказа от шефа, он с удовольствием послал бы к дьяволу эту вздорную бабу и действовал по-своему.

– Будем надеяться, но не забывайте, профессор, что опытный психолог должен уметь скрывать свои эмоции. К сожалению, российская школа психологов оставляет желать лучшего, – тон ее стал издевательски жалостливым. – В разговоре-то с Эпштейном, не дай бог, не сорвитесь.

– Если в моих профессиональных качествах сомневаются… – он не договорил – женщина пренебрежительно дернула плечом, заметив пятна, выступившие на его смуглом лице, и повернулась к третьему из присутствующих – полному невысокому человеку лет шестидесяти, явно страдающему одышкой.

– А вы? Вы, надеюсь, все помните, доктор Васнер? Тогда пойдем.

Васнер торопливо поднялся, всем своим видом демонстрируя полную готовность к сотрудничеству. Им с этой дамой предстояло еще много дней работать вместе, и меньше всего на свете он хотел бы испортить с ней отношения. Тем более что ему было приказано безоговорочно ей повиноваться.

– Да, конечно, Маргарита, пойдемте.

Когда они, постучав, вошли, Александр все так же лежал на спине, хмуро глядя в потолок. Скользнув взглядом по Маргарите, он сел, механически сунув ноги в синие тапочки.

– Здравствуйте, господин Эпштейн, – доброжелательно сказал по-русски темноволосый, располагаясь в кресле напротив кровати. Маргарита опустилась на стул, а Васнер, потоптавшись, уперся спиной в стену – больше в комнате сесть было некуда.