Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

Книга третья. Истина убивает

Глава первая

Смерть Клотильды ошеломила ее близких. Потому, возможно, все они привыкли считать эту веселую и жадную до жизни старушку вечной. И теперь она лежала в гробу – маленькая, с деловым выражением лица и насмешливо поджатыми губами, словно говоря:

«Ну и что? Дама, разменявшая девятый десяток, ушла на покой, что тут особенного? Надо думать, не о том, что ушло, а о том, что осталось».

Словно звенел в воздухе ее веселый голосок, произнося эти слова, от которых скорбь невольно уступала место интересу – что и кому отписано в ее завещании? Никто не сомневался, что семья каждого из детей мадам Лаверне получит свою долю, но волновала судьба дома. Поэтому, едва в большую гостиную, где после похорон собрались дети и внуки усопшей, вошел адвокат, как воцарилась напряженная тишина.

Адвокат, пухлый невысокий мужчина средних лет, монотонно и ровно, изредка откашливаясь и поправляя круглые очки, перечислил все пункты завещания. Когда он дочитал, присутствующих охватило неприятное удивление – доля каждого оказалась много меньше ожидаемой, поскольку солидная часть состояния Клотильды, включая дом в Гренобле, отходила Ольге, жене Кристофа Лаверне. Особым пунктом указывалось, что имущество завещано мадам Ольге Лаверне без всяких условий и останется в полной ее собственности, даже если она пожелает развестись с внуком покойной и вступить в новый брак.

Люди тихо переговаривались, пожимали плечами, в гостиной витало явное недовольство. Не то, чтобы детей и внуков покойной волновали деньги, отошедшие Ольге – всех их можно было счесть более чем обеспеченными людьми, и каждый знал, что к Кристофу старушка всегда испытывала особые чувства. Имела она право подчеркнуть в завещании свою привязанность к любимому внуку? Естественно, никто с этим и не спорит! Но почему не ему, а его жене? Нищей иностранке, привезенной влюбленным Кристофом из этой безумной России!

Адвокат передал растерянной Ольге запечатанный конверт с письмом, оставленным ей Клотильдой. Ольга прижала его к груди, но не решилась вскрыть и прочитать при всех, а Кристоф, обняв жену, постарался заслонить ее от косых взглядов, однако не смог заглушить жужжавших в воздухе фраз:

– Теперь дом придет в полное запустение, какая жалость – сад, парк, цветники.

– Клотильда с такой любовью заботилась обо всем этом!

Одна из тетушек прошептала на ухо своей сидевшей рядом сестре:

– А что, если они действительно разведутся? Тогда ведь деньги уйдут из семьи!

Поскольку она страдала глухотой, шепот ее прозвучал достаточно громко, Ольга вспыхнула, и Кристоф поспешно спросил:

– Хочешь прочитать письмо?

Она подняла на него полные слез глаза.

– Только не при всех.

– Плевать на всех – давай выйдем на веранду, подышим свежим воздухом.

Отец Кристофа, старший сын Клотильды, проводил их глазами и понял, что для его семьи все складывается не так уж и плохо – Ольга его невестка, мать его внуков, стало быть, деньги достанутся его сыну Кристофу. В конце концов, раздели Клотильда наследство между всеми своими детьми поровну, на его долю пришлось бы много меньше. Приняв благообразный вид, он громко сказал сидевшим рядом с ним жене и дочери Люсиль:

– В конце концов, на то была мамина воля, и спорить с этим нельзя. В последние годы жизни она сильно привязалась к Ольге.

Жена тоже сообразила, что к чему, и немедленно его поддержала:

– Не надо забывать, что Клотильда всегда считала себя русской, хотя родилась и всю жизнь прожила во Франции. Говорят, в старости обостряется привязанность к своему прошлому и своим истокам. Она ведь так носилась со своим семейным древом!

– С нашим семейным древом, мама! – с достоинством поправила ее Люсиль. – Возможно, Клотильда хотела подчеркнуть свою благодарность – ведь Ольга родила ей таких замечательных правнуков!

При этих словах лица ее отца и матери расцвели – они обожали восьмилетнего Мишеля и трехлетнюю Надин. Глаза Люсиль тоже вспыхнули нежностью, и даже у подошедшего в это время ее брата Франсуа смягчилось недовольное выражение лица.

– Мой брат и Ольга не собираются разводиться, – громко сказал он, явно адресуясь глуховатой тетушке, – я тоже, как и многие здесь, рассчитывал, что… гм… моя доля наследства будет намного больше, и даже строил кое-какие планы, но… гм… возможно, тут есть резон, ведь у меня, к сожалению, детей нет, мои племянники Мишель и Надин – единственные наследники нашей ветви семьи, а Ольга их мать.

Представители других ветвей – его дядюшки, тетушки и их дети – недовольно зароптали. Да и в глазах жены Франсуа, сидевшей на круглой кушетке у окна, мелькнуло выражение легкой досады – в последнее время муж не раз высказывал сожаление по поводу того, что из-за слишком большой заботы о своем здоровье она так и не решилась родить ребенка. Люсиль окинула недовольных суровым взглядом.

– Надеюсь, никто не оспаривает права бабушки Клотильды самой решить, как распорядиться своим имуществом? Кажется, никто не обижен. Я, например, получила достаточно для развития салона.

В то время как в гостиной спорили многочисленные дети и внуки Клотильды, Ольга, покачиваясь в кресле на открытой веранде, читала переданное ей адвокатом письмо. Кристоф отошел в сторону, чтобы не мешать, и издали наблюдал за взволнованным лицом жены, по которому текли слезы. Почувствовав его взгляд, она подняла голову и улыбнулась, по-детски вытерев щеку тыльной стороной ладони.

– Она… написала по-русски, – голос Ольги дрогнул. – Возьми, попробуй прочитать, а потом я переведу тебе, если что-то не поймешь. Здесь так много всего – я… я должна буду потом перечитать, чтобы все осмыслить.

Кристоф придвинул к ней стул, сел и взял письмо. Оно было написано круглым и очень крупным почерком – Клотильда в последние годы жизни даже в очках плохо различала буквы.

«Дорогая моя девочка! Я счастлива, что смогла провести рядом с тобой последние годы моей жизни, поговорить по-русски, поговорить о России. Наверное, мы русские так устроены, что всегда остаемся русскими, где бы ни родились. И где бы ни жили. Я знаю, что ты любишь моего обожаемого внука и моих ненаглядных правнуков, но у тебя ничего нет, а в жизни все может случиться, поэтому я должна позаботиться о твоем будущем. Я знаю, что Кристоф не обидится и поймет меня. Поймет, потому что безумно тебя любит, и ты тоже его любишь. Ваша любовь – бесценное сокровище, ты сама мне это один раз сказала, но я хочу, чтобы твое чувство было свободным. Поверь старухе, всякое бывает: ты разлюбишь, полюбишь другого или просто затоскуешь и решишь вернуться в Россию. Я хочу, чтобы ты в этом случае не зависела от денег мужа и его семьи. Кроме того, у меня к тебе несколько поручений, я уверена, что ты их выполнишь.

Во-первых, постарайся в течение ближайших месяцев издать мои мемуары и исследования по генеалогии нашей семьи на русском и французском языках. Все материалы подготовлены, и ты найдешь окончательный вариант в моем сейфе. Я не решилась бы на это при жизни, но после смерти, думаю, никто не поставит в упрек глупой старухе, что она на склоне лет заделалась графоманкой.

Во-вторых, прошу вас с Кристофом выполнить очень тонкое и деликатное поручение. Речь пойдет о детях моей кузины, Юлеке и Кате. Помнишь, Юлек с женой приезжали ко мне в девяносто втором? Тогда я не стала вам говорить, но мне очень не понравилась его жена Олеся. Ужасная, назойливая особа, я совершенно не терплю таких людей! Постоянно ныла о том, какая в России ужасная жизнь, постоянно эти намеки – я, мол, их родственница и должна помочь им с Юлеком устроиться на работу во Франции. Да куда я их устрою, если они ничего не умеют и не знают французского? Сейчас и французу трудно найти хорошую работу! Я как-то в разговоре упомянула, что мне нужно будет нанять горничную и садовника, так она мне потом проходу не давала: наймите нас с Юлеком, мы все готовы делать, чтоб только уехать из этой поганой России! Можно подумать, что, выучившись на инженера, можно стать хорошим садовником! А Юлек этот, как мы, русские, говорим, ни рыба, ни мясо – во всем подпевает жене. И с какой стати, скажи, они стали называть меня бабушкой? Я им не бабушка, а двоюродная тетя.

Потом эта Олеся меня просто заваливала письмами, чуть ли не требовала, чтобы я их опять пригласила – они же родственники, видите ли! Ну и что? Конечно, я занесла ее, Юлека и их детей на свое генеалогическое древо, но общаться с ними не испытываю никакого желания! Поэтому я ничего не хочу им оставлять, но прошу вас с Кристофом проследить за судьбой их детей. У них мальчик постарше и девочка, примерно ровесница нашему маленькому Мишелю. В России сейчас действительно сложная жизнь, и я не хочу, чтобы эти дети нашей крови в чем-то нуждались. Возможно, им потребуются деньги, чтобы получить образование или дорогостоящая медицинская помощь. Сообщите их родителям, что для этого есть средства, но не подпускайте к себе близко эту Олесю, а то она сразу сядет вам на шею.

В-третьих, мне хотелось бы помочь моей другой двоюродной племяннице – Кате. Ты ведь ее знаешь, вы дружили в детстве. Кристоф тоже с ней хорошо знаком, и она ему очень нравится. Я приглашала ее приехать ко мне в девяносто втором вместе с ее братом и его женой, но она не смогла.

На долю этой девочки выпало много горя. В юном возрасте она похоронила обоих родителей, потом три года ухаживала за парализованным дедом. Вы ведь не переписывались с ней все это время и, наверное, не знаете, что через неделю после того, как умер Баженов, отец Юлека и Кати, старика парализовало, и он почти утратил память. Бедняжка Катя ухаживала за ним три года, с трудом смогла окончить институт, а этот негодяй Юлек с женой ничем ей не помогали. Это еще одно, из-за чего мне не хочется их видеть.

Так вот, я узнала, что Катя после смерти деда занялась бизнесом и открыла небольшое фотоателье. Однако во время нынешнего августовского кризиса в России она разорилась и осталась совершенно без средств, нужно ей помочь.

Видишь ли, мы с ней переписывались несколько лет, но я в одном из своих писем очень нелестно отозвалась о ее брате и его жене. Вроде того, что они неискренни в своих письмах ко мне и просто хотят извлечь выгоду из богатой тетушки. Возможно, у меня было плохое настроение, когда я писала это, или выражения неточные, сказала как-то бестактно, но Катя приняла мои слова на свой счет и обиделась. Это было еще в девяносто шестом – она тогда написала:

«Я даже не знала, что вы так богаты, у вас, наверное, куча дел, поэтому не стану вас больше беспокоить своими письмами».

Потом мы почти два года не переписывались, но в августе я случайно узнала, что у нее проблемы после обвала рубля, написала ей и предложила помощь. Так она отказалась, негодница! Какова, а? Чувствуется моя кровь! Так ты, Оленька, как-нибудь тактично постарайся, хорошо? Можешь сказать ей, что я старая дура – я у себя на небесах не обижусь.

В-четвертых, помни, о том, что я сказала тебе однажды: человек не всесилен, он может не справиться с тем, что сильней его, но у нас всегда должно хватить разума, чтобы посмотреть на себя со стороны. Ты знаешь, о чем я…»

Кристоф поднял глаза на жену и встретился с ней взглядом – они оба знали, о чем хотела напомнить Клотильда в своем прощальном письме.

… Тогда, восемь лет назад, когда родился Мишель, психическое состояние Ольги резко ухудшилось. Очнувшись после наркоза, который ей давали во время родов, она заплакала:

– Где моя девочка? Отдайте мне ее, она жива! Я слышала ее крик!

Испуганная акушерка поднесла к ней Мишеля:

– Мадам, у вас мальчик, с ним все в порядке!

– Неправда, это не мой ребенок! У меня девочка, где она? Я знаю, что она жива!

В голове у нее стоял туман, в ушах непрерывно звучал женский голос: «Она живая!».

Уколы не помогли. Придя в себя после тяжелого забытья, Ольга лежала, ощущая страшную пустоту внутри себя, и вновь голос поднимался из глубин памяти, слышался тоненький писк ребенка, и хотелось одного: поскорей умереть, чтобы не чувствовать боли. Ей подносили Мишеля, она отворачивалась, не желая взять его в руки, не реагируя на слова окружающих. Кристоф проводил в ее палате почти все свободное время, приводя родных в отчаяние своим измученным и отрешенным видом.

Однажды, очнувшись, Ольга увидела возле себя Клотильду. Старушка восседала рядом в большом плетеном кресле, и губы ее были сердито поджаты.

– Ну, проснулась, наконец? – сердито спросила она. – И не вздумай молчать со мной, слышишь? Я вчера вечером узнала, что у вас тут творится, и сразу же прикатила. Думаешь, легко в моем возрасте ночью мчаться из Гренобля в Париж? Нервы уже не те, все время превышаю скорость. Меня по дороге три раза собирались оштрафовать и дважды пытались отобрать права, но я объяснила, что спешу к больной внучке и маленькому правнуку. Полицейские были так милы со мной – это просто чудо! Последний, который остановил меня уже в Париже возле площади Этуаль, даже сделал комплимент – сказал, что невозможно, чтобы такая молодая дама имела правнуков, представляешь? По его словам мне нельзя дать больше пятидесяти пяти лет!

В глазах Клотильды таилась тревога, но голос ее звучал весело и беспечно. Почему-то он заглушал рождавшиеся в памяти звуки и приносил облегчение. Ольга, словно в тумане, впервые осознала, где она, и хоть с трудом, но сумела выговорить:

– Я должна была умереть… еще тогда…. не нужно было мне… Мне больно!

Старушка сердито всплеснула руками:

– Умереть! Да мне самой сто раз хотелось умереть, но что из этого? Мысли – это мысли, нельзя за каждой из них гнаться. Приди в себя, очнись!

И, словно повинуясь ее приказу, Ольга очнулась. Душа ныла, туман еще не рассеялся, и прошлое мешалось с настоящим. Но она уже могла говорить.

– А вы знаете, что я сделала? Знаете, что со мной было?

– Мне рассказал Кристоф, – Клотильда понизила голос и оглянулась. – Я тебя понимаю, очень понимаю, ты даже не представляешь, как! Когда я была беременна в третий раз, у меня произошел выкидыш, и я очень страдала – совсем, как ты. Ребенок был уже большой и шевелился, а я в тот день ехала на машине с большой скоростью и попала в аварию. У меня было сотрясение мозга, и ребенка спасти не удалось. Знаешь, как я себя винила и проклинала! Тоже не хотела жить, но потом.… Потом родился Пьер, дядя твоего мужа, потом другие дети. У меня шестеро детей, но та боль все еще не забыта, и я ничего не могу с эти поделать. Я не прошу тебя забыть твою боль, прогнать воспоминания, раз ты не в силах это сделать – пусть они остаются с тобой. В конце концов, человек не всесилен. Я даже не стану уговаривать тебя забыть. Не можешь – помни! Храни воспоминания, страдай, но взгляни на все это со стороны: молодая женщина отвергает своего новорожденного ребенка, отказывается даже взять его в руки! Я не говорю о Кристофе – он страдает, но он взрослый человек. А ребенок.… Почему ты не слышишь, как он плачет, как ему тоскливо без тебя? Ведь это тоже твой ребенок! Знаешь, я читала, что иногда новорожденные дети в приютах, погибают, даже если их кормят и за ними хорошо ухаживают – потому что они лишены прикосновения и ласки матери. Ведь это твой сын, взгляни на него! Возьми его в руки!

На миг сознание вновь куда-то провалилось, Ольга попыталась отстраниться, но старушка взяла ребенка и положила его рядом с ней. Малыш, проснувшись, басовито закричал.

«Какой у него громкий голос! А моя девочка… она ведь совсем маленькая и пищит так тихо. Нет, это все было, а теперь со мной мой сын. Сын»

– Он такой большой и сильный, – голос Ольги звучал нерешительно, в нем слышалась неприязнь, и ей было страшно прикоснуться к ребенку.

– Это тебе кажется, – улыбнулась Клотильда. – Прикоснись к нему, не бойся! Смотри, какой он крохотный и беззащитный, какая у него нежная кожа! Твой сын! Это твой сын, а весь остальной мир пусть горит пропадом!

Ольга коснулась ребенка, почувствовав под пальцами бархатистую кожицу, дотронулась открытого в отчаянном плаче ротика.

– Мой сын! – внезапно душу ее заполнило сладостное чувство. – Мой сын!

Она вдруг заплакала, но это уже был другой плач – счастливый и немного виноватый. На крик ребенка прибежала сестра и застыла на месте, увидев, как молодая женщина, плача, целует малыша. Повернув к Клотильде восхищенное лицо, она сказала:

– Мадам, вы… вы просто чудо!

– Да-да, я знаю, – скромно согласилась старушка, – мне это говорили нынче уже несколько раз – полицейские, которые останавливали мою машину.

Когда спустя четыре года Ольга захотела второго ребенка, Кристоф встревожился. Он решил непременно поговорить с бабушкой, и однажды тайком от жены отправился в Гренобль. Выслушав внука, Клотильда вздохнула:

– Что ж, возможно, ее разум и сердце знают, как лучше.

– Она наотрез отказывается консультироваться у психоаналитика или психиатра – в России почему-то к ним предвзятое отношение. Я сам поговорил со специалистами, они считают, что заболевание может обостриться.

– Да, это серьезно, – лицо старухи омрачилось. – У нее все еще бывают галлюцинации?

– Да, иногда – во сне. Только это хорошие галлюцинации – она просыпается счастливая и утверждает, что девочка жива, растет. Что она только что ее видела и даже говорила с ней. Зато потом, когда наступает окончательное пробуждение, бывает очень тяжело – снова голос, крик ребенка. Правда, вскоре она приходит в себя. И мне страшно, что после вторых родов ее болезнь обострится, и она уже не выйдет из этого состояния.

– Болезнь ли это? Тогда, в родильной палате, она сумела взять себя в руки и трезво оценить ситуацию, люди с больной психикой на это неспособны. Шок от пережитого при ее тонкой организации оставил неизгладимый шрам в душе – так мне кажется, хотя я и не врач. Возможно, это наследственное. Ты видел ее мать, она также чувствительна?

– Нет, бабушка, Надин холодная и жестокая женщина, даже внешне они с Ольгой совершенно непохожи. К примеру, мы постоянно зовем ее в Париж. Этим летом в Санкт-Петербурге я чуть ли не на коленях умолял, Мишеля даже подучил, он лепетал: «Бабушка, я тебя люблю, поедем со мной». Но у Надин всегда отговорки – то ей нужно переоформить пенсию, то еще что-то. У нее в России нет ни мужа, ни любовника, ни родственников, она видит, что Ольга мучается из-за того, что мать живет одна с больным сердцем, но это ее не трогает. Подозреваю, ей даже нравится изводить дочь.

– Кто знает, – вздохнула Клотильда, – мысли человека трудно постигнуть.

– Теперь Ольга безумно хочет второго ребенка, и если мы когда-нибудь решимся, я не хочу, чтобы она страдала еще и от капризов матери.

Кристоф опустил глаза и горестно вздохнул. В глазах Клотильды мелькнуло выражение невыразимой нежности, маленькая ручка ее ласково легла на плечо внука.

– Пусть будет так, как хочет твоя жена, не противься. И ты прав, ее мать должна приехать, хотя бы на время.

– Ничего, – пригрозил он, – если потребуется, я поеду в Санкт-Петербург и увезу Надин оттуда силой!

Решимость внука вызвала у Клотильды искренний восторг.

– Я поеду вместе с тобой, милый, вдвоем мы точно справимся с твоей тещей. К тому же, я давно хотела побывать в Санкт-Петербурге, но всегда что-нибудь мешало.

Приехать в северную столицу Клотильде пришлось раньше, чем она собиралась. В конце ноября в Париж позвонил лечащий врач Надежды.

– Оля, я тревожусь – у твоей мамы был сильнейший сердечный приступ, но она отказывается ложиться в больницу.

– Она мне… она мне ничего не сообщила, я же вчера только ей звонила, – от испуга у Ольги перехватило дыхание, – у нее была одышка, когда мы говорили, но она сказала, что только что поднималась по лестнице…

– Какая лестница, она уже почти месяц не выходит на улицу! И какое-то на нее нашло безразличие – даже лекарства забывает принимать. Ты же помнишь, как она всегда раньше выполняла мои распоряжения, как заботилась о своем здоровье!

Врач был старенький и добросовестный. Ольга перед отъездом из Санкт-Петербурга тайком от Надежды зашла в поликлинику и договорилась, что будет регулярно звонить ему домой – узнавать о здоровье матери. На тот случай, если вдруг потребуется экстренно связаться с ней в Париже, оставила сто долларов. Сначала он отказывался брать деньги, но потом согласился. Из-за этого, возможно, в голосе врача наряду с тревогой по поводу состояния пациентки звучало удовлетворенное чувство честно исполненного долга.

– Мне нужно срочно ехать к маме, – сказала Ольга вернувшемуся из университета Кристофу.

– Я рассчитывал дочитать курс лекций по доинкскому периоду только к середине декабря, – вздохнул тот. – Но попробую договориться с руководством университета…

– Не надо, дорогой, – она нежно обняла мужа, – я поеду одна. Новая няня прекрасно ладит с Мишелем и согласна полностью взять на себя заботы о нем в мое отсутствие, но все же мы оба не можем оставить ребенка. Брать его в Питер сейчас нельзя, там будет много дел, к тому же погода прескверная. Если состояние здоровья мамы позволит, я ее увезу.

Бровь Кристофа скептически взлетела вверх.

– Увезешь?

– Ну…у меня теперь появился дополнительный аргумент.

Он недоуменно взглянул на жену и приподнял брови.

– Какой аргумент?

– Ты не догадываешься?

Взгляд Ольги стал лукавым, и Кристоф внезапно догадался – в течение двух последних месяцев, что прошли после его разговора с Клотильдой, они не предохранялись. Вот идиот, почему он полагал, что все случится не так быстро?

– Ты беременна? Была у врача?

– Да, сегодня. Вернулась домой, и сразу позвонил мамин доктор. Я сначала не хотела тебе говорить, но…

– Только попробовала бы не сказать! Но как ты теперь поедешь одна?

– Глупости, дорогой, я ведь не больна и прекрасно себя чувствую – меня даже ничуть не тошнит. Но мне вредно волноваться.

– Ты думаешь, подобный аргумент смягчит твою мать?

По выражению лица жены Кристоф понял, что она в этом совершенно не уверенна. Вечером он позвонил Клотильде – описал ситуацию и сообщил, что им придется уехать. Выслушав внука, она весело сказала:

– О, ля-ля, не говори глупостей! Я поеду с Ольгой, а ты читай свои лекции и смотри за сыном.

– Ты никак сошла с ума, Клотильда? В Санкт-Петербурге сейчас холодно, слякоть. Все, если ты не желаешь говорить серьезно, я позвоню, когда у тебя будет не такое игривое настроение.

– Причем тут настроение? Я, между прочим, ежедневно принимаю холодный душ и плаваю в бассейне! Честно говоря, я еще год назад думала поехать в Москву – когда у Ельцина был конфликт с их Белым домом.

Кристоф не удержался и фыркнул, на миг даже забыв о своих проблемах.

– И на чьей же стороне ты собиралась выступать?

– О, я должна была прежде лично взглянуть, чтобы все для себя решить. Не успела, правда, собраться, как там все кончилось. Честно говоря, я раньше симпатизировала Ельцину, но когда он послал танки давить людей, он стал мне неприятен. Короче, решено: я еду с Ольгой. Сдаешься?

В словах старушки было столько задора, что Кристоф рассмеялся и согласился.

– Сдаюсь.

Когда они приехали в Санкт-Петербург, Надежда уже почти не вставала с постели. Лежа, она выглядела неплохо, но при малейшей нагрузке кожа ее приобретала синюшный оттенок, возникала одышка. После очередного визита все тот же старенький врач, прощаясь с Ольгой в прихожей, расстроено сказал:

– Надо бы мне, конечно, настоять на госпитализации, но разве ее переупрямишь! Конечно, в больнице условия сейчас не ахти какие, но там хоть специалист посмотрит, а то наш кардиолог из поликлиники на дом не ходит. Это только уж нам, терапевтам, приходится.

– Мама, почему ты не хочешь лечь в больницу? – осторожно спросила Ольга, проводив врача. – Я найду частную клинику.

– Ну их! – безразлично махнула рукой мать. – Все то же самое, только деньги сдерут. Не волнуйся, Оленька, ты же знаешь, что у меня по осени всегда ухудшение.

– Ты странная стала, прежде ведь всегда лечилась.

– Надоело все, аж тошнит. Не могу видеть все эти лица, поликлиники, очереди.

– Почему ты не хочешь поехать ко мне во Францию?

– Не будем об этом, – Надежда закрыла глаза. – Устала я, хочу поспать.

Тактичная Клотильда остановилась в гостинице, чтобы не стеснять мать и дочь, но навещала их почти каждый день. Впервые приехав и довольно бодро вскарабкавшись по крутым ступеням, она долго удивлялась:

– Подумать только, в доме нет лифта! И такие странные порядки – нигде не найти автомобиль напрокат, приходится ездить в этих мерзких такси.

Надежда слабо улыбнулась – ей с первого взгляда понравилась энергичная старушка-француженка, которая совершенно свободно изъяснялась по-русски.

– Я не знала, что вы так хорошо говорите по-русски, – она протянула Клотильде исхудавшую руку. – Конечно, Ольга и Кристоф говорили мне, что ваши родители были русскими. Вы в первый раз в Ленинграде? Вернее, теперь в Санкт-Петербурге.

– И в Санкт-Петербурге, и в России вообще. Но ваш город и вправду изумительный! Внук советовал прежде всего сходить в Русский музей или Эрмитаж, но я не знаю, с чего начать. Как вы думаете?

Надежда вздохнула и покачала головой.

– Я уже так давно нигде не была. В последний раз, кажется, нас водили на экскурсию, когда я еще работала на заводе. Пусть Оля походит с вами и все покажет – ей нужно немного развлечься.

– Оля будет с вами, – безапелляционно заявила старуха. – Кроме того, я уже договорилась с одним хорошим кардиологом, профессором, – он зайдет и осмотрит вас, если вы не возражаете.

– Господи, когда же ты успела? – изумилась Ольга. – Ты же и двух дней не провела в Питере!

Клотильда торжествующе усмехнулась и задрала нос, а Надежда устало опустила глаза.

– Хорошо, пусть приходит.

Кардиолог приехал с медсестрой, тут же сделали кардиограмму, которую профессор изучал очень долго и внимательно. Выслушал больную, велел сестре взять у нее кровь из пальца, получил свои триста долларов за визит и велел Ольге заехать к нему в институт через день – когда будут готовы результаты анализов.

– Что я могу вам сказать, – отрывисто начал он, едва молодая женщина переступила порог его кабинета, – состояние тяжелое, я не стал поэтому с вами ничего обсуждать при больной. Только операция – консервативное лечение не поможет. Конечно, у нас в стране есть хорошие специалисты, но в Германии, например, или во Франции вероятность благоприятного исхода была бы выше.

Ольга, с трудом сдерживая слезы, в тот же вечер приступила к матери.

– Мама, умоляю тебя, поедем со мной! За что ты меня так мучаешь?

Надежда протянула руку и ласково погладила плечо дочери.

– Конечно, Оленька, конечно, поеду. Подожди немного – мне станет лучше, и я…

– Тебе не станет лучше, мама! Тебе никогда не станет лучше, если ты сейчас прямо не поедешь со мной!

– Ну-ну, тише, тише! Чего ты волнуешься – я ведь не в первый раз болею.

Она закрыла глаза и задремала. Приехавшая Клотильда тревожно поглядела на заплаканное лицо Ольги.

– А знаешь, что, девочка, пойди-ка ты и поспи немного, бэби требует отдыха, – она многозначительно указала кивком на ее живот.

– Я хотела посидеть с мамой, пока она спит…

– Иди, иди, я буду здесь и скажу, если что понадобится.

Внезапно Ольга почувствовала сильную усталость и прилив легкой тошноты. Вздохнув, она провела рукой по лбу.

– Ладно, только если что-нибудь будет нужно…

– Я сразу скажу, а сейчас – иди!

В середине ночи Ольгу словно что-то толкнуло.

– Мама! – она вскочила и, даже не обувшись, босиком бросилась к комнате матери.

Тихий голос Надежды что-то говорил Клотильде. Успокоенная Ольга собралась, было, вернуться и надеть тапки, но невольно прислушалась и встала, как вкопанная.

– Оля спит? – спросила Надежда. – Это хорошо, я бы хотела побеседовать с вами без нее. Я рада, что вы приехали вместе, вижу, вы любите мою девочку.

– Я ее очень люблю, – сурово подтвердила Клотильда, – и мне больно видеть, как она страдает. Почему вы не хотите успокоить дочь и сделать то, что советуют врачи? Вопрос денег пусть вас не беспокоит – наша семья достаточно обеспечена и любое лечение…

– Нет-нет, что вы, через некоторое время я…

– Не поедете вы и через некоторое время, – отрезала старуха. – Они с Кристофом уже столько лет уговаривают вас, но вы каждый раз находите предлог! Скажите просто, что вы панически боитесь куда-то ехать. Я и спрашиваю: почему? Вам сделают операцию, а потом вы вернетесь обратно, если вам у нас так уж не понравится.

– Нет, – печально отвечала Надежда, – я знаю, что мне не поможет никакая операция, к чему куда-то ехать? Тут могилы дедушки с бабушкой, мамы и моего сына. Нет мне отсюда дороги.

Клотильда горячо возразила:

– Нельзя жить могилами! Вот я, например, – я намного старше вас, вы знаете, скольких близких мне пришлось похоронить за свою жизнь? Но у меня остались живые – дети, внуки. Я навещаю могилы умерших, но всегда возвращаюсь к живым. Что вам мешает быть счастливой рядом с вашей дочерью?

– Совесть, – из груди больной вырвался судорожный вздох, – вас когда-нибудь мучила совесть? Такая, что нет сил жить.

– Совесть? Не знаю. Нет, конечно, мы все не без греха, и я совершала в жизни много такого, от чего испытывала раскаяние, но действительно ли стоит так себя казнить? Я не смею вас спрашивать, но…

– Я виновата в гибели сына, – глухо проговорила Надежда. – Я одна, и с самого начала. Отдалась личной жизни, а его…

Голос ее дрогнул, и она умолкла. Клотильда растерялась.

– Помилуйте, – сказала она осторожно, – но у женщины должна быть личная жизнь, вам не за что себя винить.

– Он мне мешал. Вы знаете, я любила другого человека, не его отца, – Надежда внезапно заторопилась, словно боясь, что не успеет все высказать, – любила безумно, понимаете? Для меня мир без него не существовал! Так любила, что забыла о сыне, почти не обращала на него внимания, а его отец, мой муж, он… он был алкоголиком и спаивал ребенка. Много лет, тайком от меня. Я была занята личными переживаниями, а когда заметила… Я даже сейчас не в силах вам рассказать, чем все это кончилось. Потом я долго лечила сына, врачи избавили его от алкогольной зависимости, но задержка развития с годами прогрессировала – мозг был поврежден очень серьезно, как мне объяснили.

– Ваш муж был алкоголиком? – с ужасом спросила Клотильда. – Но… Оля никогда не говорила. Она знает?

– К чему? Оля не его дочь, она дочь человека, из-за которого я потеряла голову. Когда мой муж умер, я надеялась, что он разведется с женой и женится на мне. И считала, что Мишка – главная помеха. Сначала я отправила его в интернат, потом настояла, чтобы его забрали в армию, хотя даже врачи не советовали. А потом его там убили – просто, я думаю, из жестокости забили. Он лежал в гробу весь избитый, а нам сказали, что это был несчастный случай. Знаете, он ведь… он ведь был немного со странностями и иногда раздражал окружающих, его даже в интернате ребята часто били – просто так, ни за что. Бывают люди, знаете, которые почему-то всегда будят в окружающих агрессивность, жестокость, желание поиздеваться – в детях, да и во взрослых тоже. Мишка был из таких. Мне так психиатр в интернате один раз объяснила и советовала чаще забирать Мишку домой, но я… Я как-то ехала в электричке, и напротив сидела женщина с ребенком – больным, сразу видно. Он всем мешал – вертелся, кричал, кривлялся. И все вокруг отчитывали эту несчастную мамашу – одни советовали обратиться к психиатру, другие возмущались, что она не умеет воспитывать ребенка. А она, бедная, только голову втягивала и молчала. Это мне так запомнилось, что я никогда никуда старалась с Мишкой не ходить – ни в парк, ни в зверинец. И старалась реже брать его домой, по возможности не показывалась с ним на улице. Я его стыдилась, понимаете? Не то, чтобы он выглядел совсем идиотом – внешне он был даже красивый и симпатичный мальчик, но.… Мне мерещилось, будто все видят, что мой ребенок не совсем.…