Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том первый"

– Да, конечно, – осторожно заметила старуха, – вас можно понять, но все же….

– А знаете, – с неожиданной гордостью перебила ее Надежда, – он изумительно рисовал, вы видели его рисунки на стене? И у него была девочка, они хотели пожениться. Я сердилась, думала, что она с ним из-за квартиры. Так, наверное, и было, но теперь думаю, какая разница – пусть бы поженились. Жил бы с семьей, имел бы детей.

В комнате воцарилось молчание. Ольга, стоя за дверью, боялась шевельнуться. Она тихо переступала с одной босой ноги на другую и при этом напряженно прислушивалась – вдруг Клотильда захочет встать и подойти к двери. Но та лишь вздохнула:

– Да, мне понятно теперь. Из-за сына вы хотите себя наказывать и казнить до конца жизни, но дочь-то – она ведь ни в чем не виновата. Ее-то за что?

– Я не хочу, чтобы она из-за меня переживала – я этого не заслуживаю. Думаю, даже, что ее отец правильно сделал, что бросил меня – в жизни каждый должен получать, что заслужил.

– Оля знает о нем? Он видел ее когда-нибудь?

– Нет. Он оставил меня, едва узнав, что должен появиться ребенок. Но его нельзя за это осуждать – он был талантлив, занимал очень высокий пост, и у него было множество врагов. Они могла бы использовать появление внебрачного ребенка, чтобы разрушить его карьеру.

– Почему? – удивилась старуха. – У моего сына Пьера семья и, кроме того, два внебрачных сына. Он дал им свою фамилию и платит за их обучение в лицее, а среди наших родственников никто не делает различия между его законными и незаконными детьми. Да и попробовал бы он отказаться от моей плоти и крови!

– Вы не понимаете, какое тогда у нас было время! За аморальное поведение его могли даже исключить из партии, а это для человека в нашей стране было равносильно гражданской смерти.

– Но он обязан был давать деньги на ее воспитание.

– Я прекрасно зарабатывала и не нуждалась в его помощи. Я была хорошим специалистом, меня ценили на работе.

– Неужели никто не подозревал, кто отец Ольги?

– Мы долгие годы тщательно скрывали нашу связь. За это время я утратила даже тех немногих друзей, что имела, а родных у меня не было – отца расстреляли в тридцать восьмом, мать долгие годы прожила в ссылке в Сибири. Ее забрали, когда мне было три или четыре года, а встретились мы лишь спустя тридцать лет – я приехала к ней в Сибирь рожать Олю. От отчаяния даже думала навсегда там остаться, но жизнь распорядилась иначе – мы вместе с мамой и Олей вернулись в Ленинград. Моя мама была тактичная женщина и никогда ни о чем не спрашивала. Она очень хотела, чтобы я опять вышла замуж и была счастлива. У меня было несколько мужчин в жизни, и один из них ей особенно нравился – добрый, чуткий, отзывчивый. Он обожал меня, любил Олю. Мама мечтала, что мы поженимся, и у девочки будет настоящий отец. А я повела себя, как дура, не знаю, что на меня нашло – накричала, прогнала, стоило ему лишь упомянуть о браке. Мама была очень расстроена, и я… я рассказала ей все – то, что для меня существует лишь один человек на этом свете. Я могла спать с другими, забыть его на короткое время, но стоило вдруг вспомнить о… о его руках, о его глазах, лице, – Надежда протяжно всхлипнула, – видите, какая я – теперь реву. Вспоминаю о сыне – не плачу, думаю об отце и матери, у меня их с детства отняли, – не плачу, дочь извожу – не плачу. А о нем, о его руках, о его глазах.… Во сне его, когда вижу, просыпаюсь вся в слезах.

– Видно, вы сильно его любили, – мягко заметила старушка, – ну, тихо, тихо, не нужно! Я думаю… думаю, что раз у вас было такое сильное чувство, вы должны были рассказать обо всем Ольге – она бы поняла.

– Мама тоже сказала так, когда… когда узнала. Один раз я даже решилась поговорить с дочкой, но.… Видите ли, у меня было много наших фотографий – моих и его, где мы вместе. Мы с ним много ездили, а я хорошо фотографировала, потом сама проявляла и печатала. Помню, перед отъездом к маме в Сибирь сделала небольшой альбом и спрятала в ящик стола – тогда у меня еще была надежда, что после рождения ребенка он хотя бы…. Хотя нет, я знала, что это невозможно – он не придет. Но когда я решила поговорить с Олей, то прежде решила показать ей его фотографии – чтобы она увидела, как они похожи. Полезла в ящик и не нашла ни одной фотографии. Ни единой! Потом я вспомнила, что когда-то уложила в комод несколько забытых им вещей. Стала искать – ничего.

– У него оставались ключи от вашей квартиры? Ведь он мог зайти в ваше отсутствие и все это забрать.

– Возможно, конечно, я тоже об этом подумала, но ведь фотографии были заперты в столе, а ключа от стола у него не было.

– Что же вы сделали?

– Я решила, что, возможно, это даже лучше – не стоит говорить девочке правду, и хорошо, что фотографии пропали. Но потом…

– Что же случилось потом?

– Как-то раз, уже давно, трое моих бывших коллег были заграницей и встретили его – он очень богат, занимается бизнесом. Привезли газету с его фотографией – на ней он вместе с семьей.

– У него есть дети?

– Дочь. Она замужем, у нее ребенок. Фотография у меня под подушкой, помогите вытащить, чтобы не порвать, у меня рука дрожит. У меня рука дрожит.

Послышался шорох. Клотильда сказала:

– Погодите, я надену очки.

– Они все вместе сняты на этой фотографии, – говорила Надержа, – взгляните.

Клотильда долго молчала.

«Разглядывает фотографию, – замирая за дверью и прижимая руки к колотившемуся сердцу, думала Ольга, – фотографию моего…моего отца»

– Да, Оля похожа на него, – сказала наконец старушка, – гораздо больше, чем его дочь. Та лицом в мать, ведь это ее мать с ребенком на руках?

– Он сказал, что никогда с ней не расстанется, – в голосе Надежды звучала горечь, – Наверное, он ее по-настоящему любил, а меня…. Очень интересная женщина, гораздо интересней меня, да?

– Да разве этим определяется, – смущенно возразила Клотильда.

– Может быть и этим. Но когда я увидела фотографию, то подумала… подумала, что, возможно, была неправа – Оле нужно узнать. Теперь ведь другое время, мы оба старые, и вдруг он обрадуется, встретив дочь? Я подумала, что должна ей сказать, а там – как она сама решит. Но потом поняла, что никогда не найду в себе сил. В общем, я хотела просить вас, но… только после моей смерти, хорошо?

– Почему вы так говорите? – в голосе старухи слышалось непривычное для нее смятение. – Погодите, давайте, я положу газету обратно вам под подушку. Вот так. Да, не понимаю, почему вы хотите, чтобы я выполнила что-то после вашей смерти, это нелепо, я почти в два раза старше вас и…

– Не надо, – прервала старуху больная, – к чему играть в детские игры, мне уже недолго осталось. Я еще, почему думаю – отец, все-таки, может…. Мне стыдно говорить такое, но он богат, а у Оли, если что, так ничего своего нет. Я ее с жилплощади выписала, чтобы меньше платить и по инвалидности субсидии иметь, а приватизировать квартиру все откладывала. Теперь уже сил нет.

– Вот об этом как раз и не волнуйтесь. Но, конечно, ей следует знать своего родного отца, а дальше – ее воля. Я могу рассказать ей, но лучше, чтобы вы сделали это сами.

– Нет, у меня сил осталось только на то, чтобы достойно умереть, но я не боюсь смерти, не думайте. Мне даже спокойней, когда думаю, что скоро лягу рядом с сыном. Некоторые верят, что души умерших встречаются на том свете. Я не верю, я всегда была атеисткой. Просто мой прах и его будут лежать рядом в сырой земле. Знаете, Мишка никогда меня не любил – он обожал отца, хоть тот и искалечил ему жизнь. Но какое это имеет значение после смерти – наши чувства умирают вместе с нами.

– А я вот с недавнего времени верю в бога, – Клотильда вздохнула и чем-то зашуршала – очевидно, поправляя одеяло больной, – не знаю, в того ли бога, о котором говорят священники, но не могу представить себе, что великие чувства и разум, которыми обладает человечество, – всего лишь порождение бренной плоти.

Ответ Надежды прозвучал отчетливо, в голосе ее звучала насмешка, хотя чувствовалось, что губы шевелятся с трудом:

– Наши чувства и разум станут пищей червей, едва наше тело перестанет функционировать. Я рада этому – тому, что моя совесть и моя боль умрут вместе со мной. Не представляю, как могла бы выносить их вечно! – слова ее перешли в тихое бормотание: – Ведь я моложе ее, меня и в тридцать пять лет, помню, и в сорок пять называли красавицей, а сейчас? Сейчас я задыхаюсь, умираю, а она все такая же… такая же симпатичная. Ей уже намного больше шестидесяти, но он все еще ее любит, я знаю.

Она умолкла, и в комнате воцарилась тишина. Тихо ступая по деревянному полу, Ольга прокралась в свою комнату, бросилась на кровать и закрыла руками уши – ей хотелось навсегда забыть о том, что она только что услышала.

Надежда умерла через месяц. В течение последующих лет Клотильда неоднократно пыталась начать нелегкий разговор, но каждый раз с ужасом сознавала, что не в силах преодолеть охватывавшее ее при этом смущение. Поняв, что старуха так и не решится рассказать ей об отце, Ольга почувствовала странное облегчение.

«Не хочу о нем знать, даже думать не хочу»

Она ничего не сказала Кристофу – даже с ним не было сил обсуждать личную жизнь матери….

«… И в-пятых, я хочу выполнить предсмертную просьбу твоей мамы. В моем сейфе лежит газетная вырезка, на ней фотография твоего родного отца. Там же ты прочитаешь еще кое-какую информацию о нем – я собрала все это с тех пор, как узнала, кто он. Ты узнаешь его имя, фамилию и адрес, но решай сама, стоит ли тебе вступать с ним контакт.

Прощай, моя дорогая девочка, и помни, что я всегда любила тебя. Твоя старая бабушка Клотильда».

Они вернулись в гостиную как раз тогда, когда Пьер, дядя Кристофа, говорил:

– Люсиль сказала верно – это была последняя воля мамы, и мы должны ее уважать.

Было ясно, что настроение окружающих заметно изменилось к лучшему. Одна из кузин Кристофа, агент по недвижимости, оглядев гостиную профессиональным взглядом, дружелюбно сказала Ольге:

– Наверное, ты теперь и не знаешь, что делать с этим домом. Хочешь, я помогу тебе выгодно сдать его в аренду?

Ольга вежливо поблагодарила ее и отказалась:

– Думаю, мы с Кристофом и детьми поживем какое-то время в Гренобле.

Тут же зазвучал нестройный хор удивленных голосов:

– Как? Почему? Кристоф оставляет работу в Сорбонне?

– Только на время – он собирается закончить свою книгу, и ему необходимы тишина и покой.

Вечером, когда все, кто должен был уехать, уехали, а оставшиеся легли спать, Кристоф с Ольгой спустились в библиотеку – туда, где стоял сейф. Открыв его, Кристоф посмотрел на жену.

– Ты уверена, что хочешь это знать, Оля? Тебе нужен этот человек? Если нет – я уничтожу все эти вырезки, и мы о них забудем.

В который раз подивившись чуткости мужа, Ольга погладила его по плечу и улыбнулась.

– Мне он совершенно не нужен, но я хочу знать, кто он, и, как говорила Клотильда, какие гены носим в себе я и наши с тобой дети. Почему ты придаешь этому такое значение? – с этими словами она нарочито небрежным движением вскрыла конверт с надписью «Материалы об отце Ольги».

Группа на фотографии выглядела живописно – высокий худой мужчина поддерживал под руку элегантную даму с очаровательным ребенком на руках, и оба они с улыбкой наблюдали за оживленно беседующей молодой парой. Текст статьи гласил:

«Известный предприниматель Александр Филев, выходец из России, и его семья проводят время на своей вилле в горах Швейцарии. Как нам стало известно, недавно Филев поручил своей дочери Лилиане Шумиловой возглавить российский филиал фирмы по производству охранных систем. Продукция фирмы «Филев» пользуется постоянным спросом в странах Европы и на Ближнем Востоке. Российские бизнесмены с нетерпением ждут появления программируемых охранных систем, разработанных фирмой «Филев».

Лилиана Шумилова – блестящая молодая женщина и талантливая бизнесвумен. На наш вопрос о том, что в жизни, по ее мнению, должно стоять для женщины на первом месте, она улыбнулась и ответила, что не берется говорить за других, но для нее лично нет на свете никого и ничего дороже ее мужа. На фотографии вы видите Александра Филева с женой и внучкой, рядом с ними их дочь со своим супругом – талантливым молодым ученым».

Взгляд Александра Филева казался напряженным и настороженным, жена его, несмотря на возраст, действительно была очаровательна – как говорят, «с изюминкой». Ольга скользнула глазами по лицу их дочери Лилианы, и оно почему-то показалось ей странно знакомым, а ее супруг…. Газета выскользнула из ослабевших пальцев – с фотографии прямо на нее пристально смотрел Илья Шумилов.

Глава вторая

Остров лежал вдали от тихоокеанских морских путей и официально числился владением Ее Величества королевы Великобритании, хотя, скорей всего, о его существовании давным-давно забыли. Обнаружен остров был случайно – в 1773 году, когда судно «Эдвенчер» под командой капитана Фюрно было отнесено штормом от корабля «Резольюшен» капитана Кука, морякам удалось найти здесь приют и переждать бурю. Аборигены оказались довольно смышлеными и миролюбивыми людьми – они помогли путешественникам отремонтировать корабль, снабдив их водой и продуктами на дорогу.

Вернувшись в Англию, Фюрно доложил Королевскому географическому обществу о существовании острова, названного им в честь прабабки правящего короля островом Софии Доротеи, но из-за неисправности корабельного секстанта не совсем точно указал его широту. Если б в дальнейшем у кого-то из Адмиралтейства и возникло желание посетить новое приобретени английской короны, то мореплавателям пришлось бы основательно потрудиться, чтобы исправить ошибку капитана. Однако начавшаяся война с американскими колониями, а позже война с Францией заставили правительство полностью забыть о существовании острова Софии Доротеи. Тем более, что вернувшийся в 1775 году в Англию Кук в своем докладе ничего не упомянул об открытии капитана Фюрно.

За прошедшие столетия к Софии Доротее несколько раз приставали терпящие бедствие английские, французские, русские и голландские суда. Они занесли на остров корь, оспу, сифилис и проказу. Поэтому к началу двадцатого столетия местное население полностью вымерло, и когда летом 1965 года на прибрежную полосу опустился терпящий бедствие военный самолет, его не встретил никто, кроме испуганно метнувшихся в разные стороны косуль, стадо которых направлялось к устью реки на водопой. К счастью, военным удалось быстро связаться с базой и сообщить свои координаты. Их вскоре выручили, однако островом опять же никто особо не заинтересовался – шла война в Индонезии, британцам было не до того.

В конце восьмидесятых спокойствие и тишина, царившие над островом, неожиданно были нарушены рокотом круживших в небе самолетов и гулом судовых машин. Высадившиеся на сушу люди сновали, как муравьи, – вырубали деревья, рыли каналы и строили, строили. Через год весь остров, обнесенный по периметру бетонной стеной, напоминал неприступную крепость. Возведенные здания соединялись широкими асфальтированными дорогами и подземными туннелями, а большой земельный участок занимал аэродром.

В один из ясных безоблачных декабрьских дней девяносто восьмого года по взлетной полосе, взметая пыль, пронесся и остановился небольшой самолет, из которого спустились две элегантно одетые женщины в сопровождении охраны. Навстречу им уже спешил подтянутый смуглый человек, торопливо выбравшийся из подъехавшего прямо к трапу автомобиля. Почтительно поклонившись, он движением руки пригласил прибывших дам пройти к машине.

– Шеф ожидает вас вечером, а теперь я отвезу вас в отель. Там вы сможете передохнуть и закусить.

Он говорил по-английски с легким акцентом и той правильностью речи, которая характеризует представителя неанглоязычного народа. Старшая из женщин, стройная седеющая брюнетка лет сорока пяти – пятидесяти, беспокойно заметила:

– Нам нужно немного времени, чтобы сориентироваться и подготовить доклад – нас вызвали сюда неожиданно.

– О, не тревожьтесь, госпожа Костенко, не будет никакого доклада – шеф всего лишь хочет задать несколько вопросов.

– Но в настоящий момент я не совсем готова…

– Не тревожьтесь, – повторил мужчина и внимательно взглянул на другую даму, до сих пор хранившую молчание, – шеф, собственно, хочет поговорить не с вами, а с госпожой Чемия.

– Со мной? – вторая путешественница немного удивленно и холодно пожала плечами. Это была молодая женщина с тонким лицом, белой кожей и пышными рыжими волосами.

– Да, мадам, с вами.

Лицо его неожиданно приобрело выражение некоторого подобострастия. Старшая женщина с легкой досадой в голосе сказала:

– В таком случае нам с Маргаритой нужно сначала обсудить кое-какие детали – ведь мы…

– Не волнуйтесь, мадам, – вновь прервал ее мужчина, – отдыхайте пока, я распорядился, чтобы прислуга позаботилась обо всем необходимом. Вечером за вами заедет машина.

У входа в отель обеих дам встретили улыбающиеся горничные и отвели каждую в свою комнату. До вечера Маргарита неплохо отдохнула, закусила и приняла ванну. Когда начали сгущаться сумерки, к ней в комнату постучали.

– Мадам ожидает машина.

Улыбающийся человек почтительно распахнул перед ней дверцу. Она в недоумении оглянулась:

– А где София?

– Шеф пожелал сначала поговорить наедине с вами, мадам и выслушать ваше личное мнение.

Через двадцать минут автомобиль притормозил возле высокой каменной стены. Бесшумно раздвинулись железные ворота и вновь сдвинулись, пропустив их внутрь к серому трехэтажному зданию. По ступенькам крыльца спустился мужчина, распахнул перед Маргаритой дверцу машины.

– Шеф ожидает вас, мадам.

Плотный невысокий человек неопределенного возраста сидел за письменным столом. Он не стал подниматься навстечу Маргарите, а лишь слегка кивнул и рукой указал ей на кресло. Глаза его были скрыты темными очками, но положение головы указывало, что пристальный взгляд изучает лицо молодой женщины – тонкое, холодное, с чуть затаившейся в уголках губ усмешкой. Пару минут шеф смотрел на нее молча, потом отрывисто бросил:

– Я доволен работой, которую вы проделали, мадам, – голос его был довольно высоким для мужчины, – мне хотелось бы услышать о ваших дальнейших планах и поделиться своими. Однако начнем с вас.

Маргарита небрежно потянулась, откинувшись на мягкую спинку, и чуть прищурила зеленые глаза. В ее ответе прозвучал легкий вызов:

– С меня? Что ж, я, конечно, рада, что вы довольны, сэр, это льстит моему самолюбию. Однако меня, насколько я понимаю, собираются отстранить от работы, и даже, кажется, убрать. Вы, случайно, не для этого пригласили меня сюда?

Брови шефа высоко взлетели над очками, и уголки губ его насмешливо скривились.

– Ну, для этого вас можно было бы сюда не приглашать, – ответил он, показывая, что оценил шутку, – конечно, я слышал о ваших разногласиях с Костенко – она утверждает, что вы постоянно создаете конфликтные ситуации, и из-за этого работа находится на грани срыва. Однако мне хочется выслушать лично вас.

– Меня? Для чего? За эти годы, как утверждает Костенко, у вас появилось множество нейрохирургов, освоивших мои методы. Стало быть, я уже не нужна.

Он неожиданно засмеялся и, поднявшись, подошел к бару.

– Хотите чего-нибудь выпить?

– Я не пью крепких напитков, – хмуро ответила Маргарита, отведя глаза.

– О, это очень легкое вино – напиток богов, как утверждали древние греки. Себе я налью что-нибудь покрепче, но нейрохирург, я понимаю, не должен злоупотреблять спиртным. Пейте, неужто вы боитесь, что вас отравят?

– Боюсь?! – она презрительно фыркнула и отпила несколько глотков. – Вот уж меньше всего я боюсь, что вы меня отравите в вашем кабинете – для этого есть другие места.

Шеф тяжело вздохнул.

– У вас действительно совершенно невыносимый характер, мадам. Однако я считаю, что талантливые люди имеют право на маленькие слабости. Итак, я хочу услышать о ваших разногласиях. Только учтите, что я не медик и могу оскорбить ваш слух некоторой безграмотностью – вы уж не судите меня строго.

Ирония, прозвучавшая в его словах, неожиданно успокоила Маргариту. Она улыбнулась и поставила свой бокал на стол.

– Хорошо, сэр, я буду говорить общедоступными фразами. Общая картина такова: мы вводим в кровь разработанный нашими фармацевтами препарат, способный проникнуть сквозь гематоэнцефалический и гематоликворный барьеры. Затем, используя трансназальный доступ – через ноздрю, – я ввожу микроскопический источник лазерного излучения и достигаю дна турецкого седла. Это ювелирная работа, но если сделать ее точно, практически любая нужная нам область мозга становится доступной для лазерного луча. При этом очень важна избирательность – чем меньше задеты соседние области, тем меньше побочный эффект от операции. Развернутую картину мозга пациента хирург видит перед собой на экране монитора. Необходимо выделить нужную нам систему точек и подвергнуть их одномоментному облучению. В этих точках жидкий полимер, циркулирующий по кровеносно-сосудистой системе головного мозга, мгновенно застывает. Определенные микроскопические области мозга оказываются блокированными. Эта технология у нас достаточно хорошо отработана, остальных хирургов и Костенко она вполне устраивает, но я недовольна. Это причина наших разногласий.

– Почему же? – удивился шеф. – Я сам лично видел прооперированных пациентов, они спокойны, бесстрашны и готовы выполнить любое требование. Что вас не устраивает?

– После операции пациент уже не может вернуться в привычную для него среду. Во-первых, окружающие немедленно заметят те изменения, которые претерпела его личность. Во-вторых, человек становится просто-напросто беззащитен – ведь он полностью лишен инстинкта самосохранения. Первый же автомобиль, от которого он не отскочит, его собьет, любая встретившаяся на пути яма может сделать инвалидом. Поэтому после операции приходится помещать их в специальные лагеря.

Шеф пожал плечами.

– Что ж, в лагерях они под нашим контролем и, кроме того, проходят послеоперационную психологическую обработку по методике, предложенной Костенко.

– Тут я тоже не согласна – психологическую обработку они должны проходить во время операции.

– Как это возможно?

– София использует методику внедрения в подсознание людей чужих мыслей, давно известную «промывателям мозгов» их КГБ и ЦРУ. Методика эта не всегда достаточно эффективна, особенно для людей с поврежденным операцией мозгом. Я предлагаю в принципе иной подход. Любая мысль вызывает у человека отклик – возбуждение определенной части мозга. Если нейрохирург в это время блокирует возбужденную область, то в мозгу останется застывшая волна возбуждения – нечто вроде идеи фикс. Личность человека полностью сохраняется, он может жить в семье, заниматься высококвалифицированным трудом, и никто не заподозрит, что он полностью подчинен своей идее фикс. Играя на ней, вы можете использовать такого человека по своему усмотрению – он выполнит то, что вы потребуете, и никогда вас не предаст.

Шеф задумчиво взглянул на сидевшую перед ним рыжеволосую женщину с упрямым лицом и странным блеском, неожиданно вспыхнувших зеленых глаз. В нем неожиданно проснулся интерес к ее словам.

– Высококвалифицированный специалист, вы говорите? Предположим, опытный взрывник умело расположит взрывчатку в здании, где находится, и сам погибнет при взрыве. Или пилот экстра-класса направит свой самолет на высотное здание, – в его словах послышались мечтательные нотки, – и это будет возможно?

Маргарита поморщилась.

– Это мелочи. Мой метод позволит вам иметь в своем распоряжении опытных инженеров, летчиков, конструкторов, разведчиков. Разве это вас не прельщает?

– Да, конечно, – он размышлял, слегка покачивая головой, – но все же специфика нашей работы требует отсутствия у пациента инстинкта самосохранения – иначе никакая идея фикс не заставит его нажать кнопку взрывного устройства или направить аэроплан на определенное здание.

– Нет необходимости лишать пациента инстинкта самосохранения, может всего лишь лишить его возможности осознавать определенные причинно-следственные связи. Например, приказ нажать кнопку взрывного устройства или направить аэроплан на здание не будет ассоциироваться для него со смертью. Изменения личности такого пациента будут практически незаметны для окружающих, и он после операции сможет находиться в прежней обстановке – с семьей, с друзьями.

Маргарита умолкла, отметив про себя, что слова ее подействовали на собеседника сильней даже, чем она ожидала. Поднявшись, он большими шагами заходил по кабинету, потом вновь подошел к бару и плеснул в свой стакан прозрачную искрящуюся жидкость, но пить не стал – поставил бокал на стол и вновь сел. Лицо его было непроницаемым.

– Вы меня заинтересовали, – сказал он задумчиво, – но насколько это возможно? Не является ли ваше предложение плодом фантазии?

– На данном этапе – да, – Маргарита, нисколько не обиделась, – но вы просили поделиться своими планами, и я делюсь. Однако при данном раскладе все так и останется фантазией.

– Что вам мешает?

– Мне мешают экспериментировать, хотя это не главное – основные результаты уже получены.

– С этим постараемся разобраться. Что главное?

– Главное, что полимерный препарат, созданный нашими фармацевтами, меня не устраивает. Я не упрекаю их, они сделали все, что могли, но есть лучшие варианты.

– Например?

– В Германии синтезирован и проходит испытание принципиально новый жидкий полимер. Кристаллиты, образующиеся при его взаимодействии с лазерным излучением, на два порядка меньше, чем у нашего препарата.

– И что это даст?

– Поволит блокировать меньшие участки мозга. Личность практически сохраняется, а эффект во много раз больше.

– Кто занимается этим препаратом, почему мне об этом не доложили? – резко спросил он, и Маргарита презрительно дернула плечом.

– Я писала об этом и не раз – в своих отчетах. Правда, до вас эти отчеты, я думаю не доходили. Синтезом полимера в Германии занимается известный биохимик Александр Эпштейн. Он выходец из Советского Союза, начал работу еще в Москве – мы даже встречались на конференциях. Я связась с ним по Интернету – представилась ученицей профессора Баженова, и он очень приветливо мне ответил. Сообщил, что у него сейчас проблемы с конкурентами, из-за чего работа над препаратом приостановлена. Я пыталась убедить Костенко в том, что мы могли бы приобрести права на препарат и завершить работу, но…

Она презрительно хмыкнула, всем своим видом выражая отношение к Костенко.

– Так что же ответила Костенко? – ровным голосом поинтересовался шеф.

– Была вне себя – кричала, что наша задача не морочить голову сверх умными идеями, а производить как можно больше простых исполнителей приказов. Что нам были отпущены огромные средства на синтез препарата, наши фармацевты прекрасно справились, и технология отработана. Возможно, она и права – вам сверх умные идеи ни к чему.

В ее голосе зазвучали вызывающие нотки, и человек в черных очках с неожиданной для него мягкостью улыбнулся.

– Что ж, пусть она занимается отработанными технологиями, а вам предоставят возможность работать самостоятельно.

– Кстати, – небрежно заметила Маргарита, – я заключила контракт с вами на десять лет с тем, чтобы ежегодно его пролонгировать. Однако в этом году мне сообщили, что пролонгировать контракт смысла нет, так что, возможно, наше дальнейшее сотрудничество не состоится.

– Контракт будет пролонгирован прямо сейчас. Я дам распоряжение своим людям связаться с Эпштейном в Германии. Вас это устроит?

– Я подумаю. В любом случае, меня не устроит, если придется тратить силы и энергию не на работу, а на выяснение отношений с профанами.

От улыбки на ее щеках играли лукавые ямочки, а человек в черных очках смотрел на дезкую рыжую женщину с все возрастающим гневом. В эту минуту он, казалось, начал понимать из-за чего окружающие не выносили Маргариту Чемия. К ней было проявлено столько внимания и дружелюбия, а она смеется прямо в лицо – почему? Да без всяких на то причин. Костенко и многие другие предлагали ее уничтожать, но… Маргарита Чемия была ему нужна и прекрасно это знала. Пытаясь сдержать вспышку ярости, он холодно ответил:

– Вы сами возглавите новый центр, такие уловия вам подойдут?

– Да, – она небрежно кивнула.

– Хотите по-прежнему работать в Баку?

Маргарита ехидно хмыкнула.

– А что, есть другие варианты для того, чем мы занимаемся? Франция, Скандинавия, Германия?

Шеф поморщился, но ответ его прозвучал спокойно и сдержанно:

– В Европе – нет. Там слишком людно, и каждый любит совать нос не в свои дела. Но Южная Америка, Африка, Ближний Восток, Сибирь – это вполне доступно.

– Тогда Сибирь, если можно, без Костенко она покажется мне раем.

– Что ж, ваш выбор. В ближайшее время для вас подготовят там все необходимое. Думаю, что вам следует просмотреть список кандидатур и подобрать команду нейрохирургов, готовых с вами работать. Они подпишут контракт.

– С этим проблем не будет, – беспечно сказала Маргарита, – в России и бывших республиках еще остались умирающие с голоду таланты. Но я должна буду с каждым предварительно побеседовать – наше дело щекотливое, и не каждый согласится экспериментировать на живых людях. Даже за большие деньги.

– Но вы же согласились.

Дерзко расхохотавшись, она подняла свой бокал.

– Да, я согласилась и благодарю вас, за то, что смогла себя реализовать подобным образом. Ваше здоровье! Только вы ошибаетесь, на деньги мне плевать.

– Это плохо, – ледяным тоном возразил он, – человек работает либо за деньги, либо за веру и убеждения, либо из страха – иначе нельзя быть уверенным в его преданности.

– Мне плевать на деньги, я ни во что не верю и не боюсь смерти.

– Тогда из-за чего же вы нам служите, мадам?

Маргарита шаловливо поболтала в воздухе кончиком туфли и криво усмехнулась.

– Скорее, это вы мне служите, сэр. Я ненавижу людей и рада, что вы помогаете мне в этой ненависти.

Прозвучало это достаточно нахально, но шеф, уже привыкший к ее манерам, и глазом не повел.

– Что ж, я готов принять любую причину, если она гарантирует добросовестность тех, кто на меня работает.

– Я буду работать для вас в полную силу, но только до тех пор, пока кто-нибудь не попытается меня унизить, как ваша Костенко.

– Гм. С Костенко вопрос исчерпан, она работать с вами не будет. Если вы почувствовали себя оскорбленной, мадам, то я сожалею.

– Принимаю извинения, сэр.

Прощаясь, он протянул ей руку и с великосветской любезностью заметил:

– Кстати, мадам, вы прекрасно говорите по-английски, я рад, что мы смогли все обсудить без переводчика. Где вы изучали язык?

Лицо Маргариты тоже стало светски-приветливым.

– О, я учила английский чуть ли не с трех лет, сэр. Сколько себя помню, меня водили к учительнице английского – мои родители хотели дать нам с сестрой самое изысканное воспитание.